«Урал», остановился перед тремя бетонными блоками, преграждающими дорогу. На первом красной краской было написано «мины», на втором – «ДНР», третий же был расколот пополам.

На обочине дороги за блоками находилась баррикада, выложенная из мешков с песком. Устроенные на ней бойницы для стрельбы в разных направлениях, находились в плачевном состоянии: смотровые окошки были перекошены, мешки с песком были в дырах от пуль, а несколько из них, будто вывернутых изнутри, валялись на земле.

За баррикадой на боку лежала сгоревшая «семёрка». Повсюду на земле валялись гильзы от выстрелов «АГСа», несколько пустых цинков, внутри баррикады лежал использованный «РПГ-2626».

Основная территория блокпоста состояла из смотровой зоны – это был отрезок дороги длинной в 50 метров, вначале и в конце которого, были установлены бетонные блоки. «Урал», медленно проезжая по смотровой зоне, давал нам возможность хорошо осмотреться вокруг. Проследовав вторые блоки, «Урал» свернул на обочину, за которой через несколько метров начиналась ещё одна асфальтированная дорога. Свернув на неё и проехав несколько метров, мы остановились. Вдоль дороги тянулись небольшие постройки, в конце которых были руины сгоревшего кафе. Ополченцев на довольно большой территории блокпоста не было.

Когда Сосед опустил задний борт, Силач, выйдя из кабины и осмотревшись вокруг, сказал:

– Сейчас выгружаемся, но только не как обычно! Спрыгнув, не разбегайтесь по окрестностям. Сейчас аккуратно выгружаете всё из кузова, затем складываете всё возле бордюра и ждёте дальнейших указаний.

Когда кузов «Урала» был пуст, некоторые бойцы отправились осматривать окрестности.

– Шершень, пошли, посмотрим, – сказал мне Лёва.

– А приказ Силача?

– Ой, ну как обычно, что ты не знаешь? Ты как хочешь, а я пошёл.

Возле дороги был небольшой палисадник, на котором росли деревья, пройдя несколько метров, я присел на землю и облокотился на дерево.

– Зря ты здесь по земле ходишь… могут быть мины, мы ещё эту местность не осматривали. Этот блокпост несколько дней пустовал, один бог только знает, кто здесь шастал, и что могли здесь «ДРГ» понатыкать, – сказал мне Шарнир. – Сейчас бери кого-нибудь с собой, и отправляйтесь в начало. Ваша задача – останавливать все транспортные средства. Кто окажется без документов, загоняете за блоки и зовёте меня или Малого. Если будут ехать ополченцы без документов, их также останавливаете и зовёте старших.

– А если машина не остановится?

– Вон возьми «РПГ-7» и «муху», если автомобиль не сбавляя скорости, начнёт приближаться – открывай огонь на поражение из автомата, если он проследует за блоки – стреляй из «РПГ-7». Ну, всё, вас к вечеру сменят.

Прибыв на место нашего дежурства, мы первым делом осмотрелись. Повсюду валялись пустые бутылки, смятые пачки от сигарет, открытые консервы. Внутри баррикады стоял стул с железной спинкой, на двух деревянных поддонах, на которых лежала собака, похожая на немецкую овчарку, но слишком мохнатая и меньше по размеру, взглянув на нас печальным взглядом, она снова уткнулась в свои лапы и тяжело вздохнув, закрыла глаза.

– Да ты, наверно, ждёшь стоявших здесь ребят? – тормоша её по черной голове, произнёс я. бедолага, ты же здесь несколько дней без еды.

Обрезав бутылку, я налил в получившуюся миску воды и подставил к её морде. Вскочив, она жадными глотками стала лакать, время от времени посматривая на меня.

– Тебе и поесть-то дать нечего, сами такие же.

За лежавшей «семёркой» находился дорожный указатель, весь изрешечённый осколками. На нём была надпись: «Мемориальный комплекс САВУР МОГИЛА», а ниже стрелка поворота налево.

Перпендикулярно главной дороге отходила ещё одна – в город Амвросиевка. На бетонной стеле была надпись «Основана в 1869 году». В сторону Амвросиевки уходили поля засеянные пшеницей, капустой и другими злаковыми.

Созревшие колоски пшеницы, переливаясь золотым блеском на солнце, тянулись до самого горизонта. Вдоль обочины по правую сторону дороги, где находилась наша баррикада, отходил небольшой обрыв, за которым через несколько метров росли густо посаженные деревья, напоминающие рукотворный лес.

Вначале поля, уходившего в сторону Амвросиевки, были наспех брошены бетонные плиты, вероятно, для сооружения «ДОТов». Один из них даже успели сложить, но почему-то боевой стороной он был развёрнут к дороге, а не в сторону поля, откуда мог подойти вероятный противник.

Вскоре появились первые машины с мирными жителями. Остановив несколько машин и досмотрев их, я пришёл к выводу, что такая служба мне не по нраву. Ведь приходилось, досматривая багажники, говорить людям, чтобы они выкладывали из них всё содержимое. А они с испугом в глазах беспрекословно доставали свои сумки с продуктами, одеждой и прочими бытовыми принадлежностями, которые были необходимы для дальней дороги. Поэтому отправив Лёву на досмотр, я стал страховать его возле баррикады.

К обеду поток машин заметно увеличился, и, чтобы не создавать очередь, пришлось визуально осматривать багажник.

Когда я осматривал очередную машину, ко мне подошёл молодой парень из нашего отряда.

– Шустрый… – представился он, и встав посередине дороги, приготовился к досмотру машины. – Неправильно ты досмотр проводишь, а если у них под сидением «муха»? Следует всех выводить из машины во время досмотра.

– Да ладно тебе, а если в машине будут женщины и пожилые?

– Неделю назад на «укровском» блокпосту ехал дед на стареньком «Москвиче». Остановился метров за десять до блокпоста, поднял капот – типа сломался. «Укры» видят, что дед в движке ковыряется, ну и расслабились, а он багажник открыл, «муху» достал и по ним. А потом всех из автомата добил. Собрал оружие и к ополченцам на блокпост, а ты говоришь – пожилые.

– Шустрый, а тебя кого-то из нас поменять прислали?

– Нет, я сам… вам помочь.

Шустрому было двадцать пять, но выглядел он лет на двадцать, причём вёл себя также как в его годы ведут себя юноши, стремясь доказать всему миру свою правоту. Коренастый, маленького роста, но с крепкими мускулами. Он напоминал дворового хулигана, который являясь заводилой в компании, постоянно усложнял жизнь жильцам дома, которым от соседства с таким парнем ничего хорошего ждать не приходилось.

Свою первую машину он досматривал с пристрастием. Долго ходил вокруг неё, придирчивым взглядом рассматривая номера. Затем, попросив открыть капот, сравнивал цифры на кузове с цифрами указанными в документах на машину. Сверив цифры, он, прищурившись, старательно вертел документы на солнце, просматривая водяные знаки.

«Какой гаишник пропадает!»

Не доезжая до нас несколько метров, остановилась белая «копейка». Вспомнив историю Шустрого, я поспешил к мешкам, где у нас лежали «РПГ-7» и «муха». Вскинув «РПГ-7» на плечо, я крикнул Лёве:

– Иди к машине, я его подержу, только аккуратно подходи.

Навстречу Лёве уже шёл мужчина средних лет, в камуфляжных штанах и сером батнике.

Прислонив «РПГ-7» в угол, я направился к нему вслед за Лёвой.

– Ваши документы, – опередив Лёву, обратился я.

– Да нет у меня документов, – ответил он, и хотел еще что-то добавить, но когда его взгляд упал на лежавшую «семёрку», он, как будто не замечая нас, отправился к ней.

Положив руку на почерневший багажник, он не громко сказал:

– Я ведь её полгода назад купил, – новую взял, долго копил…

– А вы кто? – спросил я у него.

– Да местный я, мы на этом блок посту стояли – это моя машина.

– А-а-а, ну тогда сейчас старшего позовём, а то у нас правило: не пропускать без документов.

– Да я понимаю…

Я сделал жест Лёве, чтобы он отправился за Шарниром.

– Так, что же здесь произошло?

Неделю назад здесь несли службу пятнадцать человек. Внизу, в посадке, находятся блиндажи, палатки, схроны для хранения боеприпасов. Раньше до войны здесь была шашлычная, рядом с кафе был душ, проведено электричество, в общем, мы здесь несли службу со всеми удобствами. Три дня назад с той стороны, – он указал в сторону своей «копейки», – из-за перекрёстка выезжает «укровский» танк с белым флагом на антенне и по дороге направляется на блокпост. Стоявшие возле блоков ребята расслабились, тревогу не объявили, уже готовились «укров» в плен принимать. А танк за двадцать метров остановился и прямой наводкой стал их расстреливать. Это «укры» новую тактику придумали. Обратил внимание? – спросил он, указывая на разломанный пополам бетонный блок.

– В первую очередь…

– Это я за ним с «АГСа» по нему стрелял, всю «улитку» выпустил, а он в меня снарядом, вот только блок и спас. В тот день из пятнадцати человек, нас в живых осталось только трое. Мы в зелёнку отошли, а они здесь глумились, с зенитного пулемёта, по постройкам как в тире палили, шашлычную сожгли, столбы повалили, теперь здесь электричества нет.

Вскоре вместо Шарнира пришёл Малой, поздоровавшись, они направились в сторону кафе.

Спустя два часа, к нам подошли братья с позывными Старший и Младший. Старший относился к нам с подозрительностью, никогда не упускал шанса уколоть нас едким словечком, когда мы комментировали положение на передовой. Будто бы он в нас видел всего лишь туристов, приехавших на Донбасс ради любопытства. Также относились к нам многие бывалые бойцы в отряде. Особо бдительные разглядывали нас словно под лупой, и при каждом удобном случае напоминали нам:

– Вы из России, если что – уедете, а мы здесь останемся.

Некоторых из них можно было понять – их близкие оставались там, на оккупированных территориях: Славянск, Краматорск, Лисичанск. Семьи, чьи родные воевали на стороне ополчения, имели статус вне закона, им постоянно угрожали, и в любой момент их близких могли увезти в неизвестном направлении.

Большинство из них вели себя с нами холодно, и только, когда они оставались в кругу тех, с кем прошли первые тяжёлые месяцы гражданской войны, они позволяли себе быть обычными парнями.

Наша наивность, порой переходившая в легкомысленность, только раздражала их.

– Парни, идите к «Уралам» – обед привезли,– сказал мне Младший.

Проходя мимо них, я услышал, как Старший сетовал своему брату:

– Я в ополчение вступал не для того чтобы на блокпосту лицом торговать…

Придя к «Уралам», мы обнаружили, что все матрацы, разложенные в палисаднике, уже заняты, на них лежали бойцы либо сложенные вещи.

– Шершень, если что, ложись ко мне – в тесноте да не в обиде, – увидав моё озабоченное лицо, сказал Сосна.

– Спасибо, если что, буду иметь в виду.

Походная спальня находилась в узкой посадке лиственных деревьев, за которой снова начиналось пшеничное поле, тянувшееся до самого посёлка.

Сразу перед полем, на грунтовой дороге, экскаватором была выкопана траншея, которая прикрывала подход к спальне, хозяйственным постройкам и к сгоревшему кафе. Несмотря на то что траншея была без опалубки, в середине находился сложенный из бетонных плит «ДОТ». Вход и выход траншеи были обложены мешками с песком, представлявшими собой огневые точки.

В одном из строений за время нашего отсутствия уже оборудовали склад, в котором хранились консервы, крупы, несколько свёртков обмундирования и прочих нужных в быту вещей.

Должность кладовщика исполнял сорокалетний Грузин – это уже был второй ополченец на моей памяти, позывной которого определял его национальность.

Грузин, со свойственным ему кавказским гонором, критиковал руководство ДНР, а также, поражался разгильдяйству, которое царило в ополчении.

Выдавая шевроны, он рассказывал нам, что в молодости застал Афганистан, и при каждом удобном случае проводил сравнение с тем, что как бы ни ругали «совок», но такое безалаберное отношение к ведению боевых действий он увидел только здесь.

Возле склада росли четыре дерева, с прибитыми металлическими листами вместо стен, крышей для такой комнаты служила натянутая брезентовая ткань. Здесь находилась наша столовая. Посередине комнаты стоял стол и несколько стульев, возле одной из стен стоял старый советский сервант, в котором лежала посуда. Перед входом, синей краской из баллончика, на стене была надпись: «ДЛЯ ДНР».

К вечеру приехал Сосед с двумя бойцами в кузове, которые выгрузили сорокалитровую алюминиевую флягу с рыжеватыми подтёками возле крышки.

– Парни, будите всех кто спит, борщ привезли, – сказал Сосед и, запрыгнув в кабину, стал разворачивать «Урал».

Кто-то из бойцов положил на стол пару саек хлеба и несколько головок чеснока. После такого сытного ужина я отправился бродить по территории нашего лагеря, а заодно узнать, где находятся туалет. Оказалось, что два туалета сгорели, и теперь все пользовались руинами шашлычной.

Когда я подходил к столовой, меня встретил Пух.

– Шершень, сказали же не шариться по местности, парни ещё не всё проверили, ты где ходил?

– Возле кафе прогуливался.

– И что там?

– Не знаю, я внутрь не заходил, но с улицы понятно, что там всё заминировано.

– Заминировано? Это как же ты понял? Там что растяжки?

– Ты не так понял… загажено там всё.

– Шершень, это ты не так понял! Ты где? На войне или на лавочке! Впредь выражайся точно, без подтекста. Если там мины, значит говори – заминировано, если там дерьмо, значит…

– Что уже пошутить нельзя?..

– Приехали они сюда, шутники! Один уже нашутился… домой уезжает.

– Кто уезжает, из наших? Как позывной?!

– Не знаю я ваших позывных, сходи у своих узнай.

Возле склада я встретил Уральца и Митяя, последний выпрашивал отдать ему портупею.

– Нет, Митяй, не могу я тебе ремень подарить, ты видишь здесь надпись: «Абхазия-2008», теперь добавиться ещё одна – « Донбасс-2014», память…

Вопрос отпал сам собой, подойдя к Уральцу, я спросил:

– Как добираться будешь?

– Завтра гуманитарный конвой здесь проедет. Потом в Донецке на базе в гуманитарном батальоне помогать буду. А потом на Россию колонна с беженцами идёт. Поехали, Шершень, в бою мы побывали, внукам будет, что рассказать.

– Нет… всех благ тебе… прощай.

Мы пожали друг другу руки и обнялись, Уралец пошёл собирать вещи, а я отправился на пост менять двух братьев.

* * *

В следовавших через блокпост машинах, сидели разные пассажиры. Досматривая очередную машину, я пытался представить себе их до военную жизнь, размышлял о том, чем могли заниматься эти люди. Одни равнодушно ожидали, когда пройдёт досмотр, и им разрешат продолжить путь дальше. Другие, смотря на нас испуганными лицами, сочувствовали нам, таких было намного больше.

Больше всего мне запомнились глаза одной девушки, следовавшей вместе со своей семьёй в старенькой «шестёрке». Когда она, проезжая мимо разбитых блоков, закрыла свои губы рукой, её веки, резко округлившись от ужаса, наполнились слезами. Дабы не травмировать её психику, я жестом указал старику проезжать дальше, не останавливаясь.

* * *

К вечеру я стал замечать, что в моём голосе стали проявляться стальные нотки равнодушия. После пары сотен досмотренных машин, все они слились в бесконечный поток беженцев. Больше я не думал об их прошлом, теперь я быстрыми движениями, доведёнными до автоматизма, проверял только их документы.

Всё же правильно говорят: «Полицейская функция разлагает армию».

Но были и те, которые навсегда, останутся в моей памяти. Когда в один из жарких дней в бесконечной колонне машин, покидающих свои дома, из автомобиля, прошедшего досмотр, выскочила женщина и поднесла коробку с минеральной водой. Или пожилой мужчина на старенькой «копейке» оставил на одном из мешков блок сигарет. Они нам сочувствовали, а значит, были душой с нами, хоть и были родом из других областей, не входивших в состав Новороссии.

Стоявшие на блокпостах шахтеры, в потёртых камуфляжах с карабинами в руках, вызывали у них куда больше сочувствия, чем их собственная армия, полупьяные солдаты которой установили таксу за проезд через подконтрольные им пропускные пункты.

* * *

Вечером к нам подошли два бойца: Дед и Юра. Позывной Деда соответствовал его возрасту, он стоял в полном снаряжении: макушку его головы прикрывала скрученная маска-балаклава, в бронежилете, со скруткой за спиной и двумя подсумками, один из которых он использовал как сумку для столовых принадлежностей. За его плечом висел «РПК27» с магазином на 45 патронов. В одной руке он держал сумку с тёплыми вещами, а в другой пакет с тушёнкой и овощами. Юра же стоял налегке.

– Ну, что, парни, на ночь заступаем, у нас теперь новый начальник караула – Слон. Теперь нужно распределить время сна, – говорил Дед, по-хозяйски вешая свой китель на спинку стула и складывая продукты в угол. – Слон сказал: «До десяти вечера бодрствовать всем, а после – делится по парам: опытный и молодой, и распределить время сна пополам с 10 вечера до 5 утра».

Присев на стул, Дед положил «РПК» на мешки и, указав нам на дорогу, сказал:

– Вы досматривайте, а я на прикрытии.

– А что здесь эта псина делает, ещё и еду на неё переводите?! – прошипел Юра, заходя за баррикаду.

– Это я своей порцией с ней поделился – собака друг человека!

– Вот цапнет тебя твой друг… предупреждаю сразу, если она на меня кинется, я её пристрелю, – усаживаясь возле Деда на поддоны, сказал Юра.

«Тебя быстрее Дед загрызёт, чем собака», – уходя на дорогу, подумал я.

Дед был в ополчении самого начала, по его словам, он состоял в ополчении уже тогда, когда на блокпостах бойцы стояли с цепями и черенками от лопат.

– Помню ночью к нашим баррикадам подъехал автобус. Из него выскакивает с две дюжины вооружённых бойцов, все в чёрных масках, и окружают нас – перепуганных мужиков без оружия, с цепями и палками.

«А ну, убирайте заграждения, нам проехать нужно!» – командует их старший. Ну, мы конечно ответили ему, что они проедут только в одном случае…

– В каком? – спросил я.

– Только через наши трупы. Потом их старший пытался дозвониться кому-то. Уж не знаю, что в ту ночь нас спасло – чудо или то, что его начальник на звонок не ответил. Но вскоре по его команде, все загрузились в автобус и уехали восвояси. Ну, а потом в Русскую православную армию вступили. Но там нам не понравилось, мы там только и делали, что штаб охраняли. Вот теперь у Мотора уже как месяц. Я сначала с «ПК» бегал. Потом, как «укровский» блокпост взяли, мне ребята «РПК» дали, – он полегче.

Рассматривая руки Деда, которые были синими от наколок, я спросил:

– Дед, а ты что сидел?

– Да, сидел… – спокойно ответил тот. – Два раза, за разбой, откинулся я за год до войны.

«Ну и дедушка, а по виду и не скажешь. Теперь по-другому будешь относиться к истории Шустрого».

* * *

Ночью часы тянулись медленно, чтобы не уснуть, я прохаживался вокруг блоков взад и вперёд. Перед наступлением темноты к нам подошёл Слон.

– Напоминаю: нести службу в ночное время следует с особой бдительностью, так как повсюду рыскают диверсионные группы противника, которые уже не раз, вырезали уснувших бойцов в секретах.

Всматриваясь в качающиеся деревья и прислушиваясь к каждому шороху, я как мог боролся со сном. Юра же сидел на стуле и смотрел вдаль, казалось, он вообще не знал, что такое усталость.

– Юра, а ты в прошлой жизни кем был? – зевая, спросил я.

– Водителем на грузовой, пиво в магазины развозил.

– Что платили?

– Мало… на ваши если перевести 15 000 выходило. Посёлок у нас небольшой, поэтому с работой туго было.

– А график какой?

– Пять дней в неделю, по одиннадцать часов.

– И за такие гроши, ты столько батрачил, ну и ну.

– Ну, ты скажешь – батрачил, меня туда по блату устроили, до этого я полгода работу найти не мог.

– А я вот, Юра, одно понять не могу, зачем ту высоту четвёртый раз штурмовали?

– Понимаешь, как бы тебе сказать помягче – это был отвыкающий манёвр. В тот день силы «ДНР» перебрасывали в той местности колонну с техникой, а те миномётные батареи могли серьёзно их потрепать. Я не думаю, что руководители той операции рассчитывали захватить высоту.

От негодования у меня застрял ком в горле.

– Ну ладно… оставим их тактические замыслы. Но они же ведь в четвёртый раз там наступали, ты видел как «БТР» водитель на подъёме на брюхо посадил. А действия оператора-наводчика! Который, видимо от скуки, стал из «КПВТ», неизвестно куда стрелять – тем самым только обозначив себя.

– Шершень, тем водителем был я.

Я, замолчав, покраснел. Хорошо что была ночь, и Юра не видел моего смущения.

– Понимаешь, я на «БТРе» первый раз был, да ещё и по боевому порядку ехал. Люк закрыт был, там сноровка нужна. А у нас как ведь, командиры спросили: «Грузовики водил?» – Ну, я и ответил, что водил. А они мне: «Там руль и там руль – вперёд, вперёд…»

– А ты, Юра слышал, как бойцы рассказывали, про танкистов? Их когда к земле артиллерийским огнём прижали, командир группы долго понять не мог, почему «укры», так уверенно и долго бьют, ведь за ними должны стоять два танка, задача которых была в том, чтобы подавить вражескую технику, когда она себя обозначит. Добрался командир до танков, и кричит их экипажу: «Подавите артиллерию! Почему молчите?! – А зачем нам стрелять, тогда «укры» по нам ответку дадут… – ответил ему командир танка».

* * *

Утром разразился скандал. Пропал боец из числа старых бойцов, не один раз участвовавший в боевых операциях. Командиры смущённо, отрицательно кивали головой, на все наши попытки узнать подробности этого происшествия. Отряд насчитывал около тридцати человек, причём треть бойцов постоянно находилась в разъездах, решая многочисленные хозяйственные проблемы.

– Лёва, а не тот ли ополченец пропал, который у нас в посёлке спрашивал, который час, – прогуливаясь возле блоков, спросил я.

– Точно он… пожилой, он ещё как-то нервно себя вёл.

– Значит, его не похитили и не зарезали ночью диверсанты. Это получается, что он проснулся утром, подумал, подумал, и решил: «А почему бы мне не уйти из отряда?!»

– Для него такие шалости могут плохо кончиться, хорошо, если просто на окопы пошлют, а могут и посерьёзней наказать, например, как дезертира – по закону военного времени. Он же наш местный, для него скидок не будет.

– От Уральца слышал, как в одном подразделении трёх россиян, которые нарушили сухой закон и были пойманы в нетрезвом состоянии, предварительно раздев догола, выгнали из отряда.

– А ты слышал, что он с чужим автоматом ушёл? Мало того, что не предупредил, так ещё и товарища подставил.

* * *

Наше подразделение на тот момент подчинялось Стрелкову. Полковник «ФСБ» в отставке, Стрелков старался держать подконтрольные ему отряды в строгой дисциплине. Нам раздавали печатные листы с выходившими директивами Стрелкова: о запрете пьянства и непристойного поведения на передовой. Особенно жёстко, каралось мародерство, за которое могли расстрелять.

В одной из агитационных газет я прочитал статью. В ней Стрелков назидательно рекомендовал ополченцам отказаться от бранных слов. Может оно из кабинета виднее, но на передовой, командиру без мата, как дирижеру без палочки. Порой крепкое бранное словцо, вставленное командиром в приказ, нам рядовым бойцам добавляло сил и оптимизма.

Но треть отрядов ополчения того времени больше походили на бандформирование. Каких только не было подразделений, сражавшихся вместе на одном направлении.

Интернациональные бригады, нередко бок о бок, сидели в окопах с родноверами – некоторые бойцы которых были с националистическим уклоном.

Казаки прикрывали фланги тем, кто шёл в бой под красным знаменем полка, бойцы которого в 1919-ом году производили геноцид на Дону.

Особенно обособленно держались казаки, которые нередко игнорировали приказы командования, тем самым настраивая против себя высшее руководство.

К концу вечера пропавший боец позвонил своему бывшему командиру отделения и сообщил, что он не дезертировал, а болен. Находится он сейчас в посёлке, ожидает приёма врача в поликлинике. Назад в отряд он, конечно, возвращаться не собирается, так как уже поступил на службу в другое подразделение.

Командиры сор из избы выносить не стали, но старшие и опытные бойцы, незамедлительно воспользовались случаем, чтобы провести с нами беседу, о не допустимости впредь таких случаев.

После полудня поток машин сократился, Лёва скучал возле перекрёстка на Амвросиевку, Дед сидел на своём стуле, я же, расположившись на бетонном блоке, раскрашивал чёрным маркером карабин на ремне автомата. Этой премудрости меня научил Дед – пряжка и карабин на ремне, выполненные из стали, очень блестели на солнце, чем могли привлечь снайпера.

Ещё Дед советовал мне обмотать скотчем те места, где ремень присоединялся к автомату, чтобы не издавать шума бряцающего металла при движении, например, ночью на марше.

* * *

Утром в столовой нас ждал совершенно пустой стол из-за отсутствия продуктов. Нашим завтраком послужила принесённая Дедом банка тушёнки, разделенная на четверых.

Сидя возле мешков с песком, я увидал как вдалеке, расплываясь в горячем воздухе июльской жары, приближался поток машин. «Эх, снова бесконечные проверки и досмотры», – подумал я, неспешно вставая с ящика. И только пес, сидевший возле меня, поворачивая морду в разные стороны, жалобно скулил.

Из-за лесопосадки послышался знакомый свист. Мгновенно мы все кинулись к баррикаде, затем, спрыгнув в небольшой обрыв за дорогой, стали ждать.

Подняв голову после первого взрыва, я увидел сидящего рядом Юру и Деда.

После двух разорвавшихся мин, хорошенько прижимаясь к земле, я подумал: «А ведь там же едут машины!!»

Вскочив, я быстро бросился бежать на дорогу.

– Стой, куда! – крикнул мне в след, сидевший рядом Юра.

– Но я его уже не слышал, я бежал навстречу приближающейся колонне из гражданских автомобилей и, размахивая руками, шёпотом повторял:

– Стойте… назад, мины!

Первым остановился «УАЗ (головастик)», – оказалось, это наши ребята возвращались из города. Остановившись, они выскочили из машины. Некоторые люди, выбегая из машин, бросались вниз за дорогу, пытаясь укрыться за деревьями.

Когда все машины были остановлены, я вернулся за бетонный блок. Оглядываясь по сторонам, я по свисту падающих мин, пытался определить, куда они падают. Только по летящим вверх кускам земли, я понял, что мины ложатся возле недостроенного «ДОТа». Решив более не испытывать судьбу я спрыгнул обратно в обрыв.

Хорошо, если мина попадает в землю, тогда большая часть её осколков там и остаётся. Другое дело, если она попадает на асфальт, тогда большинство осколков летит в разные стороны. Самое подлое, когда мина детонирует об ветки деревьев, тогда она накрывает всё живое на земле стальным дождём из осколков.

Несколько мин упали на асфальт перед блоками, звонко ударяясь о бетон, осколки выгрызали из него куски. Когда обстрел закончился, сидевший рядом Юра, посмотрел на меня и спросил:

– Тебе сколько лет?

– Двадцать восемь.

– Ну и дурак же ты… – сказал он и стал выбираться наверх.

После обстрела, будничная жизнь снова вернулась в своё русло, с бесконечными проверками и тревогами, проходившая под присмотром опытных товарищей.

В потоке гражданских машин проезжали и ополченцы. Передвигались они на чём попало, нарушая при этом все правила перевозки пассажиров. Остановив красную «Ниву», на лобовом стекле которой был приклеен флаг ДНР, я попросил водителя предъявить документы.

– Ну откуда, у нас документы, братан? Мы с первых дней войны в окопах.

– Да я сам такой же, без документов, всё в полях да на блокпостах. Но порядок такой.

Пока ждали старшего, я обошёл автомобиль. Задняя дверь салона была вырвана, в багажнике свесив ноги, словно на телеге, сидел молодой парень, рядом с ним лежало три пулемёта, в салоне сидели несколько ополченцев. Шутя и смеясь, они не унывали, не смотря на проходившие тогда тяжёлые бои.

* * *

Ночью меня сменил Король. К полуночи привезли первое, уплетая за обе щёки суп харчо, я услышал со стороны нашего поста бранную ругань. Быстро вскочив из-за стола, я побежал на пост, сунув недоеденный кусок хлеба в карман. На посту уже раздавались звуки от автоматных и пистолетных выстрелов.

Добежав до смотровой зоны, я увидел два чёрных внедорожника премиум-класса. Все дверцы машин были открыты, а их пассажиры в новеньких оливковых камуфляжах лежали лицом в асфальт.

Пройдя дальше к баррикаде, я увидел Короля, который, находившись за машинами, увидав меня, стал улыбаться.

– Что случилось?

– Давай закурим, долго рассказывать…

Достав ему сигарету из пачки, я вопросительно посмотрел на него.

– Поначалу всё шло как обычно. К блокам подъезжают два джипа, тонированные в хлам. Ну, я подхожу к водителю, как обычно: «Предъявите документы». А они говорят: «Без документов мы, парень, сделать ещё не успели». Ну, я им, мол, так не положено, ждите, я сейчас старшего позову. А водитель улыбнувшись, поднял стекло и на газ надавил. А на другой стороне их ребята встретили, как положено нарушителям.

– Ну и дела! А ты посмотри, какое у них оружие, не трофейное, автоматы с коллиматорными прицелами и прочими наворотами.

– Но больше всех мне Шарнир понравился, отчаянный парень. Представь, эти со своим телосложением, как быки, повыскакивали и в стенку, а Шарнир подлетел и давай скакать, при этом в воздух из своего Макарова палить.

Ночные гости угрюмо сидели возле бетонных блоков под охраной часовых. Наши командиры разглядывали их оружие, а кто-то из проворных парней уже щеголял в новенькой разгрузке оливкового цвета.

Сидевший навзничь возле блоков командир задержанной группы, постоянно твердил Шарниру, номер телефона, по которому тому следовало позвонить. Но Шарнир, как будто не замечая его, прохаживаясь взад и вперёд, по-хозяйски крутил свой пистолет в левой руке, а правой набирал сообщение на телефоне.

Но вскоре выяснилось, что задержанная группа не диверсанты, а бойцы батальона «Восток», и не просто бойцы, а группа контрразведки. Вот это дерзость – положить носом в пол таких важных птиц.

Вскоре два чёрных джипа, бесшумно набирая скорость, быстро скрылись из виду. Они снова мчались по тёмной трассе, не включая фар, оставляя после себя лишь шелест дорогой резины.

Зайдя за баррикаду, чтобы, спрятавшись за мешками с песком, прикурить сигарету, я споткнулся обо что-то мягкое. Чиркнув зажигалкой, я посмотрел вниз. Растянувшись на поддонах, тихо посапывая, лежал Шустрый.

«Нашёл же место, в лагере куда удобнее было бы спать. А может он таким образом решил занять очередь, чтобы на посту дежурить?»

Утром для проверки документов я остановил белую «волгу». Пока я рассматривал новенькое удостоверение, выданное руководством «ДНР», из машины вышел водитель, и простучав ногой колёса, стал протирать лобовое стекло.

– Ты, что, читать не умеешь? – недовольным басом протянул он, закончив со стеклом. – Чего так долго смотришь?

– Стыдно признаться, но я не часто встречаю документы «ДНР». Образцов нет, нам пропуска сделать не успели, а проверять приходиться. Вот и запоминаю, – смущённо сказал я, протягивая ему ламинированный пропуск.

– А-а-а, а я думал ты дебил или контуженый. Ну, а насчёт бардака ты прав – это здесь сплошь и рядом… время такое. Сам-то откуда будешь?

– Из России.

– Это я понял, сам из Мурманска, в каком городе жил?

– Волгоград.

– Бывал, я у вас, ваш город мне чем-то здешние места напоминает.

– Природой?

– Б… и кумовством! Я командир взвода, сам ветеран, майор запаса. Говорю, дайте отряд, роту на худой конец, а они мне: «Не положено». Вот взводом командую, сержантов своих спрашиваю: «Рассчитайте, какое количество боеприпасов требуется отделению на один день боевых действий». Не знают. Тогда говорю: «Составьте план занятий, для тактической подготовки». И – это не знают! – крепко выругавшись, он сел в машину и уехал.

Служба на блок посту показала много того, что было скрыто от глаз рядового ополченца, который сидя в окопах, погибал от лобовой атаки танков или от чудовищных обстрелов крупнокалиберной артиллерии.

Так называемые фермеры, с бывших братских республик Советского Союза, предпочтительно из стран центральной Азии, вывозили с неохраняемых, из-за боевых действий полей, арбузы, помидоры, в общем всё то, что уже успело поспеть.

Остановишь такую фуру, а за рулём сидит представитель одной из республик. Говоришь ему: «Предъяви документы на груз». А он улыбается, и на ломаном русском лопочет: «Не понимаю, не понимаю». Скинешь тогда автомат наизготовку, и скажешь: «Выйти из машины!» И переводчика не надо, сразу у водителя просыпается память. И русским он владеет не хуже меня. Пожуришь его, чтобы он больше не обворовывал поля, и отпустишь. А вечером он снова попадается, ну не заставлять же его вываливать весь груз на блокпосту – да и куда?

Немало начальников проехало через наш блокпост, все с холёными, равнодушными лицами. И когда только успели начальниками себя почувствовать. Республику ещё не отстояли, «укры» вот-вот в Донецк войдут, а они уже к дорогим автомобилям привыкают.

Уже в то время назревал конфликт, между Стрелковым и местными командирами. Стрелков ещё пытался огрызаться, поэтому нам было приказано останавливать и класть в пол всех, кто не признавал его – уже формальную власть. Некоторые, зная, что на блокпосту стоят Стрелковцы, намеренно провоцировали нас на конфликт.

После полудня, когда стоявшее в зените солнце обжигало нас своими лучами, на поле, где стоял недостроенный «ДОТ», показались три парня.

Одетые в гражданское, они несли в руках спортивные сумки. «Странные ребята, может местные, решившиеся податься на заработки в другой посёлок…» – подумал я, снимая автомат с плеча.

Но когда они, взобравшись на асфальт, и не доходя до нас несколько метров виновато понурив головы, остановились, – стало понятно – это не беженцы.

– «Хлопэць, тилькы не стриляты!»

Помня о подлом расстреле нашего блокпоста, я крикнул Лёве:

– Отдай мне свой автомат.

А они, подняв от испуга вверх руки, стояли и испуганно озирались по сторонам.

– Откуда следуете? – крикнул я парню, у которого Лёва, досматривал карманы.

– Там, там наша колонна, – показывая рукой в сторону Амвросиевки, запинаясь, сказал он.

– Наша колонна, постийно пересуваеться, ми не знамо точно ей мисцэ розташування», – добавил второй парень.

– Лёва, веди их к Шарниру, нечего им здесь делать, пусть с ними в лагере разбираются.

Украинские власти, чуть ли не на каждом столбе писавшие, о том, что против них на Донбассе воюют не бывшие шахтёры и трактористы, а профессиональная российская армия, пытались этим объяснить большие потери. Хотели как лучше – привлечь мировую общественность, рассчитывали, что войска «НАТО» придут к ним на помощь. А добились противоположного эффекта, они лишь запугали свою армию, Русскими наемниками, которые якобы испытывают на Донбассе, своё новейшее вооружение. Вот и шли сдаваться в плен, Харьковские, Запорожские, Днепропетровские юнцы, не желавшие погибать за интересы олигархов.

Тех, кто не хотел воевать, спаивали, других – накачивали наркотиками, испытывая на них новые психотропные препараты. Как рассказывали опытные бойцы: «Накаченного наркотиками, пуля с первого раза не берёт, стреляешь по нему, а он идёт, пока конечности не перебьёшь, тогда упадёт и всё равно шевелится».

– Ну, что с ними решили? – спросил я у Лёвы, после того как он вернулся.

– Они из механизированной бригады, их колонна, передвигаясь, обстреливала наши блокпосты. А вчера, на очередном марше, в машинное отделение «БТРа», который следовал за «БМП» на которой они сидели, угодила мина. Кто был внутри – все в капусту, а эти парни, не захотев иметь такую же судьбу в дальнейшем, вечером покинули стоянку. Они говорят, что там ещё около сорока человек хотят уйти. Но боятся, так как их командиры рассказывают, что в ополчении воюют одни чеченцы, которые отрежут им яйца. Так что в комендатуру их сдавать не стали. Теперь Шарнир будет звонить их матерям, чтобы они приезжали и забирали своих детей домой.

Для кого-то война уже кончилась, а нам предстояло вновь нести службу под палящим солнцем.

Наблюдая за некоторыми бойцами, начинавших своё сопротивление с первых дней противостояния, я поражался тому, как война быстро вытягивает из человека жизненные соки, не говоря уже о моральном истощении. Некоторые бойцы из весельчаков и балагуров со временем, превращались в замкнутых одиночек. Будто такой боец хранил в себе страшную тайну, известную только ему одному. На военном сленге это называлось «начал гонять». Под воздействием тяжелого стресса в человеке просыпалось дремавшее до этого звериное чутьё собственной гибели. По словам опытных бойцов, обычно такое чутьё редко кого подводило.

Спать нам приходилось в обрыве рядом с баррикадой, постеленные на землю одеяла заменяли кровати. Поэтому Лёва со временем перебрался в землянки, располагавшиеся в лесопосадке. Это был второй лагерь, где поселилась вторая часть отряда. Командиры сюда заглядывали редко, поэтому здесь поселились дончане, любившие атмосферу свободы, где каждый в перерывах между обстрелами, предавался своим мечтаниям. На небольшой поляне, расчищенной от кустарников, стояли сколоченные в два яруса деревянные нары. Конечно спать на досках не сладко, но всё лучше, чем на голой земле. На окраине поляны находился блиндаж, в котором можно было укрыться от артобстрела. В схронах были найдены закрутки: трёхлитровые банки с клубничным, абрикосовым и вишнёвым вареньем.

После того как там поселился Лёва, с того момента во втором лагере я стал частым гостем. Потому как Лёва, быстро найдя с земляками общий язык, угощал меня вареньем, а если я приходил к ужину, то попадал на жареное сало или солёное мясо.

Нехватка продуктов всё сильнее и сильнее одолевала нас. В ночной караул больше не выдавали тушёнку, не было хлеба, в обед не привозили горячего. Приходилось довольствоваться свежим воздухом или тем, чем подкармливали нас проезжающие мирные жители.

На кухне трудился парень с позывным Бармен. Я всегда относился с презрением к тем, кто выбирал для себя места потеплее. Но Бармен был исключением. Бывало, сменят с поста, придёшь в столовую, зачерпнёшь половником в надежде выловить кусок мяса из супа, а на дне один бульон да запах. В такие моменты возле моей тарелки с бульоном появлялась припрятанная им баночка с куриным паштетом или мясом цыплёнка.

На войне твоё существование может оборваться в любую минуту от шальной пули или от недолёта мины. Поэтому пессимисту на войне делать нечего. Реалист, насмотревшись на то, о чём умалчивает большинство военных эпопей, в скором времени становится чёрствым, матёрым воякой, для которого люди делятся на две половины: кто воевал, и кто нет.

Для меня, было удивительно наблюдать за некоторыми бойцами, которые переборов такой недуг, как «неизбежность скорой смерти», приспосабливались к существованию на грани жизни и смерти. Посмотришь на такого бойца, а он, ну прямо склад ходячий, в каждом кармане что-то лежит: ситечко для чая, шевроны, пакетики с различным содержимым, металлическая проволочка, и когда только успел прибарахлиться?..

Самым трудным в нашей службе были часы ночного караула. Днём из-за жары есть особо не хотелось, а вот с приходом ночи голод одолевал очень сильно. Спасали сигареты – куришь одну за другой, чтоб до тошноты, и голод отступает.

Но, отстояв ночь, расслабляться не приходилось. Часам к десяти прилетал рой мух, которые ползали по тебе спящему после ночной смены, норовя забраться в нос, рот и уши. Обилие мух объяснялось просто, ополченцы за неимением туалета, загадили всю территорию вокруг блокпоста.

В одну из ясных ночей, когда небо смотрело на нас яркой россыпью далёких созвездий, мы наблюдали артиллерийскую дуэль – за Саур Могилу шли ожесточённые бои. Каждый вечер в том районе гремели взрывы. Как только с одной стороны в чёрное небе устремлялись десятки серебряных стрел, с противоположного края уже летела ответка. Кто по кому бил нам не было известно, оставалось только надеяться, что в этой смертельной схватке наши экипажи «градов» окажутся удачливее.

* * *

– Шершень, я принял решение вернуться домой. Здесь я уже пробыл достаточно времени для того чтобы не отправили на окопы. А если отправят, всё равно, ведь я через несколько дней буду дома. Поехали, а? – заговорил со мной Король.

– На психику давишь? Знаешь ведь, что мне тоже не по душе все эти бесконечные досмотры и караулы.

– Конечно, ну сам подумай, сколько мы здесь будем – месяц, два. Мы сюда не за этим приехали, чтобы машины проверять, – воодушевился он, словно нащупав болевую точку.

– Я думаю недолго, ничего, скоро картинка сменится.

– Нет, я завтра пойду к Силачу и спрошу, как мне уйти из отряда и уехать отсюда. Могу и за тебя спросить.

– За себя переживай, со своими проблемами я как-нибудь сам разберусь.

– Да, что ты опять в бутылку лезешь, неужели ты ещё не понял – Донбасс не признают.

– Признают, не признают – это пусть политики разбираются. Но чем дольше мы пробудем здесь, тем легче будет тем парням, за которых мы стоим ночами на постах. К тому же, возвращаться в государство, где на похоронах уголовного авторитета народу собирается больше, чем у академика, посвятившему свою жизнь изучению науки, я пока не хочу. Сам туда езжай, там ещё долго ничего не изменится…

* * *

Утром я отправился в столовую, где рядом были припаркованы легковые машины наших командиров – старенькая «волга» и «девятка» с разбитым задним стеклом. Но ни Шарнира, ни Малого не было, в столовой сидел парень, который спрашивал у нас в комендатуре Снежного ветошь.

– Командиров не видал? – спросил я у него.

– В Торезе они, а тебе что? Я могу подсказать, если что-то важное.

– Да я вот хотел узнать, – подбирая слова, чтобы выразится помягче, продолжал я. – Сколько мы здесь ещё будем сидеть без дела?

– Почему это без дела?! Мы, как раз, здесь очень важным делом занимаемся.

– Это каким же, что-то я не заметил.

Феникс, нахмурив брови, посмотрел на меня, и сверкнув своими чёрными глазами, сказал:

– Дорога, на которой мы стоим, называется дорогой жизни и она единственная из этой области ведёт в Россию. Так что мы здесь не прохлаждаемся, а обеспечиваем безопасность всех ополченцев, следующих по этой дороге, включая и мирных жителей.

– Это ладно. Если у нас противотанковое подразделение, когда нас с танками будут учить бороться? Когда нормальные стрельбы будут?

– Нас на полигонах никто не учил! Мы в бою учились! Будет бой – сами научитесь, боеприпасов не так много, вот когда трофеев добудем, тогда и потренируемся.

Обратно я шёл с чувством, как у школьника, которого отчитал директор в своём кабинете. «И как он ловко выкрутился, и ведь не поспоришь, ну Король, ну гнида, настропалил меня».

А Король, уже поджидая меня возле легковых машин, ехидно улыбался.

– Ну, как он тебя осадил, всё по полочкам разложил, ты аж покраснел.

– Это чем же он меня осадил, просто спорить мне с ним лень, спать хочу.

– Ну, ну. А я с Силачом поговорил, адекватный мужик. Сказал мне что можно с любой колонной уехать, которая мимо нас на Россию пойдёт. Сдаёшь оружие и свободен, на окопы кидать не будут.

– Ну и вали, только когда соберёшься, мне скажи.

– Проводить меня хочешь?

– Знаешь, уж очень мне твоя фляжка и каска нравится! Да и пинка тебе хорошего дать хочется, чтобы в дороге не забывал.

А каска у Короля и вправду была хорошая – кевларовая, с защитным чехлом, такая защищала от пистолета и от осколков. Ему её в институте подарил Философ, вместе с фляжкой.

* * *

После полудня меня разбудил Сосна, оказалось, к нему подходил Король и агитировал ехать обратно домой. Сосна печально посмотрел на меня и спросил:

– А ты едешь?

– Нет, не еду.

– Ну, вот и хорошо. Я тоже отказался.

С Сосной время летело быстро, я рассказывал ему о своих амурных похождениях; иногда подзадоривал его, придумывая несуществующие правила несения караульной службы.

Помню, в один из скучных вечеров на дороге показался велосипедист, который каждый вечер почти в одно и то же время проезжал мимо нас. Это был мужичок, неопределенного возраста, всегда полупьяный. На наши замечания, он всегда отвечал: «Мужики, это в последний раз». Но каждый вечер он снова появлялся в нетрезвом состоянии.

Вскочив со стула и нырнув за мешки, я, сделав серьёзное лицо, шепнул Сосне:

– К бойнице. Это же тот, с ориентировки, ну точно он, проскочить решил. Тебя увидел, думает новичок, обмануть хочет.

Сосна, спрятавшись со мной за мешками, в недоумении смотрел на приближающегося велосипедиста. А я, всё повторял и повторял, опустив голову вниз, чтобы не рассмеяться:

– Ближе, ближе его подпусти, чтобы наверняка.

Когда мужичок поравнялся с нашей баррикадой, я, резко вскочив из-за мешков, крикнул Сосне:

– Бери его! Я на прикрытии!

Сосна, выскочив из укрытия, побежал к нему, пытаясь схватиться за руль велосипеда. Но у мужичка от страха затряслись руки, и велосипед, выдавая восьмёрки, накреняясь вправо, вместе со своим хозяином грохнулся прямо на Сосну. Смеху было много, смеялись даже парни, стоявшие на дальних блоках и наблюдавшие за этой картиной. Больше Сосна в тот вечер со мной не разговаривал.

* * *

Метрах в ста от нас в секрете круглосуточно дежурили несколько бойцов. Располагался секрет за железной дорогой в лесопосадке, перед окраиной посёлка.

Такой вид службы считался курортом, так как командиры там вообще не появлялись, а обстрелов там не было. Поначалу парни ходили в столовую за пищей, а потом и вовсе перестали.

– Нас местные жители кормят. Вот сегодня картошечку жаренную заказали с грибочками, – хвастался мне Помор.

В один из дней, когда я в гостях у Лёвы засматривался на банку с клубничным вареньем, стоявшей на полке рядом со столом, по зеленке, в которой мы располагались, ударили из миномётов. Большинство мин легло за железной дорогой, а к нам прилетело несколько «дурных». Не придав этому значения, мы, успев вовремя скрыться в блиндаже, после обстрела побежали скорее к столу, глянуть пережила ли бомбёжку банка с вареньем.

– Це-ла-а, – выдохнули все мы почти в унисон.

Когда я вернулся на пост, спустя полчаса на дороге показался Ром. Обычно весёлый, он, шагая размашистыми шагами и проходя мимо нашей баррикады, не упускал возможности подшутить над нами.

Но в этот раз он шёл по иному, быстро семеня и чуть прихрамывая, он спешил в лагерь.

– Что случилось, Ром? – спросил я у него.

– Накрыли нас, кто-то из местных сдал, – не останавливаясь, резко бросил он.

Вскоре появился Король, он молча сел возле мешков с песком и закурил.

– Ну, что там?

– Сегодня наш секрет из «восьмидесяток» накрыли…

– Ну, это я уже слышал. Все живы?

– Помор, Вэл и Ром сидели за столом, когда начался обстрел. Ром и Помор кинулись на землю, а Вэл продолжал сидеть и пить чай, укоряя их за то, что они перед минами кланяются. Одна мина угодила рядом со столом. Больше всех повезло Рому – осколок чуть коснулся его шеи, оставив небольшою ранку, которую ему заклеили пластырем, да при падении подвернул лодыжку. Помору повезло меньше – осколком ему перебило кость на левой руке. Вэлу осколок попал в ягодицу, уколов его «антишоком», его вместе с Помором отправили в больницу. В приёмной у Вэла взяли кал на анализ, а в нём кровь. Сделали рентген, оказалось, что осколок, войдя в ягодицу, пробил ему все кишки и застрял в печени. Стали готовить к операции, а наркоз на него не действует, так как до этого ему ребята вкололи «антишок». Время было упущено… спасти Вэла не удалось.

Я не успел хорошо запомнить Вэла, так как он был командиром другого отделения. В памяти сохранился лишь один момент. Когда во время шума, поднятого всеми по причине обнаружения нас корректировщиком, Вэл по-отечески печально смотрел на меня. Может быть он уже сочувствовал нам, молодым бойцам, приехавшим на эту войну. Вэл мог разрешить любой конфликт удачно вставленной фразой, которая расставляла все точки над «и». Но в тот раз он молчал, может быть потому, что у него уже была своя тайна. Вэл был в ополчении с первых дней войны, дома у него осталась жена и две маленькие дочки.

До вечера мы с Королём не общались. Я думал о том, что опять мы несли потери из-за нашей безалаберности. Король, наверно, представлял себя в поезде, уносившим его домой от всего этого ужаса.

Вечером Грузин сдал свой автомат Слону и, дождавшись такси, уехал так просто, будто бы он, выйдя в магазин, вернулся обратно.

Говорили, что он дождался перевода в батальон «Восток», в который к тому времени попадала вся трофейная техника. Но как ни странно, в основных боях это формирование не участвовало. Может резервы берегли для другой, более важной и крупномасштабной операции.

После гибели Вэла, старые бойцы всё больше и больше негодовали по поводу нашего пребывания на блокпосту. Отряд, привыкший участвовать в диверсиях и разведывательных операциях, в позиционной войне считал, что нести потери – это кощунство.

* * *

После полудня меня сменили с поста и велели идти к «Уралам».

«Вот повезло», – думал я.

Отстояв после утреннего сна всего полчаса, я бодро шагал в наш лагерь. Оказалось, что Тополь выпросил нас у командиров на пару часов, чтобы распределить нас по номерам.

После того как мы установили «АГС» в траншеи, Тополь, ещё раз повторив с нами теорию, закрепил наши знания разборкой и сборкой «АГСа».

– Ну, а теперь выберем первого номера – он как наводчик при орудии. Сколько метров вон до того кустарника? – спросил Тополь указывая рукой на поле.

Пока ребята прикидывали в уме по каким-то одним известным им формулам, я, стараясь опередить всех, выдал расстояние до цели на бум.

– Правильно. Ты, Шершень, будешь первый номер, ну, а вы соответственно вторыми номерами, так как вас двое. В ваши обязанности будет входить: заряжание ленты и переноска орудия в бою.

После занятий мы решили навестить Сосну, обустроившего себе спальное место в бетонном «ДОТе». Находился он там один, так как бойцы не рассматривали это место для отдыха из-за темноты и сырости. Но для Сосны такие минусы бетонного строения были пустяками, так как он был уверен, что вражеские мины его там не достанут. Не застав его на месте, мы отправились в столовую.

За столом сидели Матрос и Митяй. Они о чём-то спорили. Завидев нас, Митяй громко крикнул, показывая на Сосну, который сидя в стороне молча курил.

– А у нас в отряде ещё минус один.

– Я не говорил, что ухожу, я просто не решил пока, – не отрывая глаз от земли, сказал Сосна.

– Что случилось, Митяй?

– Вы же знаете, что раньше наш Сосна при каждом обстреле прятался в своём домике. А сегодня утром, разгружая «Уралы», нас накрыли минами, он как обычно побежал к своему укрытию, но мы его остановили, так как бежать ему до «ДОТа» было далеко. Переждали за руинами шашлычной. А потом увидали, как одна мина внутрь «ДОТа» угодила, даже матрац нашего друга найти не удалось, – расхохотавшись, поведал нам Митяй.

Не сдерживая смеха, мы стали хлопать Сосну по плечу, предлагая варианты его нового домика.

«Укры», не решаясь вступать с нами в открытое столкновение, каждый раз придумывали какую-нибудь пакость. Каждое утро, часам к четырём-пяти, к нашим позициям приезжал взвод «Нон»28 и, обстреливая нас около двадцати минут, удалялся. Пока наши командиры, докладывали об этом стоявшим недалеко от нас миномётчикам, те благополучно уезжали.

* * *

В один из обычных вечеров я познакомился с Кольщиком. Своё совершеннолетие этот боец отмечал уже в отряде. Всегда подчёркивая свой возраст, он в минуты затишья рассказывал мне о своей уже сложившейся до войны жизни. Позывной Кольщика, напрямую был связан с его хобби. В детстве увлекаясь рисованием, он в юношестве соорудил самодельную машинку и всем своим друзьям бил наколки. Как оказалось, у Кольщика уже был ребёнок. Это Кольщик получил лёгкую контузию во время штурма высоты возле Кожевни.

При внешней закрытости и однообразия зелёного камуфляжа, внутри каждого бойца, с которым мне довелось пообщаться, я открывал своеобразную, в чём-то уникальную личность. Но в коллективной спайке, они, дополняя друг друга, словно несколько видов металла, выпекаясь в тигле под жаром печи, сливались в булатную сталь.

Это доказывал мне Шустрый, который твердил, что пойдёт на танки с голыми руками, как тогда, в начале Русской весны, когда они с цепями стояли на блокпостах.

– Нет, Шустрый, больше нельзя «выезжать на Иване», пользуясь отвагой русского солдата. У нас нет больше таких ресурсов, таких бойцов мы должны беречь пуще новейших танков, ведь подбитую технику можно переплавить и сделать новую, а по-настоящему отважных солдат на рынке не купишь.

* * *

К вечеру наши командиры привезли двух местных девиц. Весёлые и не принуждённые они хохотали весь вечер. А после старшие бойцы отряда устроили стрельбище, они придумали палить по подсолнухам.

За сгоревшей шашлычной начиналось поле с подсолнухами. Корзинки с чёрными семенами ещё не успели раскрыться, и поле переливалось ярким жёлтым цветом, от которого рябило в глазах. Девахи палили длинными очередями, отсекая корзинки от стеблей, а те, подбрасываемые пулями, разрывались в воздухе в клочья.

Вскоре это занятие им быстро надоело, и старшие бойцы подразделения поочерёдно уединялись с одной из девиц, строго соблюдая субординацию – боевой отряд все-таки, дисциплина должна быть везде, и в амурных делах тоже.

* * *

Утро началось буднично. Дед ворчал на меня из-за того, что я носил его бронежилет.

– Что ты его всё время натягиваешь, не привыкай, – затягивал он снова свою песню.

Дело в том, что дежурный бронежилет, который лежал на мешках для всех кто дежурил на баррикаде, для защиты не годился, так как имел тонкие пластины. Он давал защиту только от пистолетных пуль и осколков. При попадании в него автоматной пули, она, пройдя сквозь пластину и деформируясь, уродовала внутренности и дробила кости. Попадание пули, не прошедшей такую защиту, оставляло хоть какие-то шансы выжить.

У Деда был штурмовой бронежилет с толстыми пластинами, который держал автоматную пулу калибра 5.45 на расстоянии до 50 метров. Но долго он в нём находиться не мог, в силу своего возраста, поэтому бронежилет в основном проводил время на спинке стула.

Надевать бронежилеты нас заставлял Шарнир и Силач. Причём Силач, за неисполнение этого требования, обещал применять к нам самые жёсткие наказания. Начиная от рытья окопов, заканчивая тем, что он обещал нам исправить одно недоразумение, по которому мы не справедливо, с его точки зрения, считали себя по-прежнему мужчинами.

Почётное звание террориста подходило к Силачу больше всего. Он носил бандану защитного цвета и чёрные очки, закинутые на голову, имел очень суровый вид и постоянно одаривал нас крепким словцом, подчёркивающим наше сходство с прекрасной половиной человечества.

Природа не спеша пробуждалась от ночной сырости, одаривая нас пением взъерошенных птиц. Ночные часовые достаивали последний час своей службы перед сдачей смены, а Дед уже спустился в обрыв, чтобы очистить свою постель от забравшихся туда за ночь, жуков и муравьёв.

Недалеко от досмотровой зоны из лесопосадки вынырнул танк. Двое часовых, стоявших там и беседовавших о чём-то, даже не сразу заметили его. Только когда за ним вынырнул второй, послышался крик Малого:

– Боевая!! В ружьё!!

Второй танк, крутя башней, мешкал в поиске наиболее подходящей цели, но когда и он скрылся в поле с подсолнухами, вместо выстрела из пушки застрочил зенитный пулемёт.

Схватив стоявший в углу «РПГ-7», и вспомнив инструкции Деда, по приведении его в боевую готовность, я, сняв его с предохранителя и пытаясь мушкой опередить движение танка, выстрелил. Но заряд скрылся в подсолнухах, не нанеся танку никакого урона.

А позже выяснилось – это были остатки танковой колонны, которую очень сильно потрепали под Снежным, они прорывались к своим. Напуганные, поэтому не использовали всего своего преимущества. Откатись они подальше, и, заняв позицию на расстоянии километра от блокпоста, могли бы хорошенько нас отутюжить. Нам, конечно, было чем ответить. Посередине досмотровой зоны в кустах стоял «ПТРК"Фогот29"», замаскированный ветками. Но его расчет, проснувшись от крика Малого, только приводил его в боевую готовность, когда танки уже скрылись в поле.

После утреннего происшествия ночных часовых прибавилось. Теперь возле «Фогота», круглосуточно дежурил один боец из расчёта.

Единственными, кто обучался стрельбе из «Фогота», были Слон и Пират. Им дали четверых бойцов, и они на пальцах объясняли им всю премудрость противотанкового комплекса.

– Я из него два раза стрелял. Первая ракета, встретившись с кустом, ушла в сторону, а у второй оборвался провод, и она, развернувшись, полетела в мою сторону. Хотите верьте, хотите нет. Не будет от него толку, только теперь не спать из-за него, чёрт бы его побрал, – ворчал Слон, подготавливая «ПТРК» к бою. А Пират лишь улыбаясь, молча протирал оптику на прицеле.

В своей жизни я повидал разных руководителей. В основном это были самодуры, которые, пытаясь компенсировать пробелы в своих управленческих качествах, вместо того чтобы идти на диалог со своим подчинённым, использовали лишь такие методы как шантаж и угрозы. Саботировать распоряжения таких горе-начальников было для меня одно удовольствие. Слон, отправляя на пост или отдавая приказ, не требовал, а по-свойски предлагал убить скуку. Такого человека и обманывать-то не захочешь – совесть не позволит.

Король, окончательно озлобившись на меня, завёл дружбу с Фрицем, мужчиной в самом расцвете сил и атлетическим телосложением. На правом предплечье у него была наколота огромная нацистская свастика, левое плечо украшал гусарский эполет. Такому и оружие не нужно, свернёт голову голыми руками.

Свои татуировки Фриц объяснял тем, что набил их ещё в молодости, и по глупости, но теперь, переосмыслив свои нацистские взгляды, он решил сам воевать против фашизма. Фриц в отряде держался тихо, больше замкнуто, и поэтому я не пытался найти с ним диалога.

За «Фоготом» в посадке на небольшой полянке Фриц и Король установили сваленную до этого клеёнчатую беседку, у которой некоторые несущие стойки металлической конструкции были сломаны и их заменили сорванные ветки. Беседка немного защищала от ветра и солнечных лучей. Ещё одним преимуществом данного места было то, что полянка находилось в двух шагах от вырытой траншеи, с оборудованным в ней блиндажом. В этом блиндаже никто не ночевал, так как там было много мух, которые облюбовали разбросанные комья перьев из разорванных подушек. Предложив Королю зарыть топор войны, я перенёс своё место для ночлега в беседку. Но согласие Короля, принять меня в их апартаменты не было бескорыстным. Каждый день Король одолевал меня историями про брошенных инвалидов войны. А затем и вовсе перешёл строить гипотетические планы по поводу моего будущего, если я останусь здесь, и меня всё же покалечат. Огрызаясь, я придумывал изощрённые истории о том, чем могла бы заниматься его подружка, пока он слонялся здесь без дела.

* * *

Однажды Сосед привёз обед вместе с двумя гражданскими, которые молчаливо сидели в кузове, будто ожидая своей печальной участи.

– А ну, сгружайте флягу, не понятно, что ли? Конечная! – зычным голосом скомандовал им Силач.

Первым спрыгнул парень с подбитым глазом, когда он нёс тяжёлую ношу, его фиолетовый глаз часто поддёргивался, а левая рука тряслась, как с похмелья.

– Вот выпросил в Торезе залётчиков! Всё равно там без дела сидят, а у нас людей на кухне не хватает – всё польза, – доложил Силач появившемуся Шарниру.

Пойманные патрулём в городе за пьянство, они отбывали своё наказание в одной из частных бань, куда съезжались для стирки своей одежды ополченцы с близлежащих блокпостов. Отбыв в Торезе половину своего двух недельного срока, остальную его часть им приказали провести у нас.

– Вот это помощь. Ну, наконец-то у нас теперь будут собственные рабы, – улыбаясь, сказал я стоявшему рядом со мной Пуху.

– Всё шутишь, Шершень, какие же они рабы? Просто заблудились, не осознали они ещё тяжелого положения своей родины. Ты как раз нам и нужен.

– Это для чего же? – заподозрив неладное, спросил я.

– Ты же сейчас на пост отправляешься?

– Нет, у меня законное время для отдыха, может, я погулять хочу.

– И где же ты собрался здесь гулять?

Зная о том, что спор с Пухом может затянуться надолго, я спросил напрямую.

– Что надо-то?

– Я знал, что ты не откажешь. Пока ты будешь наслаждаться живописными окрестностями нашего лагеря, эти бедолаги успеют пообедать. А после ты сопроводишь их до своего поста, где в обрыве они будут рыть блиндаж. Ну, и конечно поглядывай за ними, чтобы они случайно не разбежались.

От бывших алкоголиков толку было мало – копали они вяло, да, только постоянно клянчили у меня сигареты и воду. Окоп получился у них низкий, поэтому пришлось самому прыгнуть в яму и поработать ломом.

Когда они заканчивали, я посмотрел на вырытую траншею сверху. Сообразив, что если мина попадёт в такой окоп навесом, у находящихся там бойцов шансов выжить будет мало. Поэтому я решил копать его буквой «Г», чтобы хоть кому-то удалось выжить. Затем застелив окоп брёвнами, и набросав мешки с песком на крышу, они закончили строительство.

Тем же вечером, поужинав разогретым на костре мясом цыплёнка, состоявшем в основном из куриных голов, я прилег в беседке. Вечер был тихий, Короля рядом не было. Предвкушая несколько часов отдыха, я листал глянцевый журнал самых богатых предпринимателей Донбасса. В шикарных домах, обнимая породистых красоток, сидели мужчины в эксклюзивных костюмах.

Вот кто теперь являлся эталоном мужественности в нашем гнилом обществе – эти торговцы, успевшие наворовать в смутные времена свои состояния. Теперь они были идеалом любой двадцатилетней девчонки, мечтающей о сладкой жизни, которую она видела только на страницах модных журналов.

Сквозь дыру в брезенте на моём лице играл лучик заходившего солнца, из-за колыхания беседки он соскальзывал на журнал и обратно. Оказывается, почувствовать блаженство можно не только из окна дорогих автомобилей. Спустя минуту, отбросив журнал в сторону и схватив автомат, я пригнувшись, бежал к спасительному окопу, так как ложившиеся в зелёнке мины, разрывались от меня совсем близко.

Животного парализующего страха, как при первых обстрелах, уже не было. Теперь оставалось чувство неудовлетворённости, если вот так нелепо придётся распрощаться со своей жизнью. Лишь когда грохот рвавшихся мин стал нарастать, я обхватил уши руками.

«А-а-а, что толку сидеть». Встав в полный рост в окопе, я попытался по свисту определить место падения очередной мины. Но из-за грохота разрывов свист от падающей болванки удавалось определить только перед самой землёй. В жизни всё куда сложнее, чем в книгах, или просто я оказался плохим учеником, когда пытался определить куда упадёт мина.

Повернувшись налево, я увидел, как в начале траншеи, пригнувшись вниз почти к самой земле, бежал Митяй. Проскочив мимо меня, он нырнул в блиндаж, затем высунувшись схватил меня за плечи и силой затянул в проём.

Отдышавшись, и ловя промежутки между взрывами, он спросил:

– Ты чего в блиндаж не спустился?

– Учился определять, куда мины падают, а ты чего меня затащил?

– Я думал, ты в ступоре. Помог нам окопчик, которые алкаши выкопали, сняв каску, и вытерев пот со лба, выдохнул Митяй. – Мы с Сосной туда кинулись и залегли, я слышу, приближается, ну, думаю сейчас накроет, кинулся вперед, а Сосна проход загородил, я его толкаю – никак, сам знаешь, какой он кабан. А потом, когда рядом шарахнуло, я уже из окопа выскочил, и, что есть мочи, рванул сюда в траншею. Даже не знаю, как я через него смог пролететь…

* * *

Вечером мы узнали, что нас накрыли свои – Корсаровцы. Так назывались местные ополченцы, стоявшие недалеко от нас перед Амвросиевкой.

После них наших уже не было. В тот день они проводили пристрелку своих миномётов, и, перепутав координаты, обстреляли нас.

Так как потерь у нас не было, разбираться к ним наши командиры не поехали – всё закончилось словесной радиограммой, в которой упоминались их матери, а также отцы, которые по словам Шарнира, зря пренебрегали средствами контрацепции.

Тем же вечером нас повезли в баню. Мы зашли в большой двухэтажный частный дом, в котором до войны отдыхали руководители милиции и прокуратуры.

Было смешно видеть грязных ополченцев, в поношенных камуфляжах, которые сидели на белых кожаных диванах и ожидали своей очереди помыться. Сауна была занята, и поэтому нам предложили помыться на втором этаже, где почти в каждой комнате были душевые кабины.

Мы зашли в большой кабинет, вероятно, бывшего хозяина этого дома. Письменный стол из красного дерева уныло смотрел на нас выдвинутыми пустыми ящиками. Повсюду были разбросаны канцелярские принадлежности. Из открытого платяного шкафа кто-то на пол бросил милицейскую форму и пару фуражек. Стоявший в углу сейф был вскрыт варварским способом, дверца была не то выломана, не то вырвана, с помощью нехитрого приспособления. Кусок зелёного сукна, оторванный с поверхности письменного стола, лежал на полу возле окна. Скорее всего им воспользовались для чистки оружия.

По коридору бродил молодой парень в трусах, на его плечи был накинут прокурорский китель, его глаза горели, и он постоянно повторял:

– Эх, попался бы мне сейчас хозяин этого пиджака, за каждый год, что я на киче чалился, ответил бы мне падла.

В душевой комнате, перед большим зеркалом стояли шампуни, бальзамы, средства по уходу за кожей, и прочие косметические средства.

Вымытое тело отторгало вновь одетую на него, грязную, засаленную, пропитанную потом и кровью форму. На стирку времени у нас уже не оставалось, на блокпосту томясь в ожидании помывки, оставалась вторая партия ребят.

Возвращаясь обратно, мы проезжали по простреливаемой противником дороге. Мимо нас проносилась подбитая техника и брошенные легковые автомобили с простреленными лобовыми стёклами. Опасаясь поймать лихую очередь с нейтральной территории, Сосед, не включая фар, гнал по ночному шоссе, от этого чёрные силуэты, искалеченной техники, казались более зловещими, чем днём.

В свете луны росшие вдоль дороги деревья тянули к нам свои уродливые крючья, вокруг было тихо и мрачно, и только наш «Урал», нарушая спокойствие здешних мест, на мгновенье вырывал из забытья подбитую технику.

И снова ставшая уже родной палатка, колыхавшаяся от ночного ветра, встречала нас своей простотой.

После душа в нашей беседке даже дышалось по-иному. К тому же теперь у меня в кармане лежал тюбик зубной пасты, удачно найденный в душевой. Так как все наши вещи остались в Снежном, соблюдать элементарную гигиену было не просто.

Постепенно и мои карманы стали оттягиваться от очень нужных предметов. Головка чеснока, которую я удачно выменял у Короля на шоколадный батончик, занимала почётное место в нарукавном кармане. Тряпки, нитки, жгуты, галеты, трассирующие патроны вперемешку с мятными леденцами – теперь эти мелочи являлись для меня ценными и необходимыми в условиях окопной жизни.

На следующее утро к нам на пост прислали помощников – местных ребят из ополчения. Они помогали нам только днём, вечером же они разъезжались по своим домам находившихся близ Тореза. Вот это служба – днём околачиваешься на блок посту, а ночью жмёшь свою жинку на мягких перинах.

Запомнился один парень, который неумело скрывая волнение, наблюдал за тем, как мы досматриваем автомобили. В его взгляде читалась ностальгия, по чему-то родному и дорогому.

– Чего скучаешь? Давай помогай нам останавливать машины, а то у меня уже в глазах рябит от всех этих номеров, документов и прописок.

– А что, можно? – вкрадчиво спросил он.

– Сейчас, подожди, – сказал я, отправляясь на обочину в поисках жезла регулировщика. Чёрно-белый жезл Дед, который ненавидел всех милиционеров и всё то, что с ними связано, закинул в кусты. Отыскав жезл, я вручил его нашему новому помощнику. Получив символ власти в свои руки, и повернувшись в направлении машин, парень, уверенно выписывая профессиональные пируэты жезлом, остановил первую машину.

Тут нам всё стало ясно – до войны он был «гаишником».

– Да это же твоя работа! Ну всё, теперь мы отдыхаем! – смеясь вместе с парнями, крикнул я.

* * *

На следующий день в полдень на дороге, ведущей в Амвросиевку, показалась старенькая «двойка(ВАЗ-2102)». Корсаровцы, набившись в машину до отказа, с полным багажником оружия, от чего кузов машины почти касался асфальта, покидали блокпост. Весёлые, грязные как черти, они, проезжая мимо нас, махали нам на прощание. Теперь последним форпостом на пути к Снежному оставался только наш блокпост.

– Ну, что, Шершень, завтра пройдёт колонна с раненными, вдруг не успеем попрощаться, держи, – Король протянул мне фляжку и, усевшись возле мешков, стал копаться в телефоне.

– А каску?

– Извини, но каску я уже подарил Лёве.

– Это так ты меня отблагодарил? За то, что я с тобой возился здесь? – улыбаясь, ответил я.

Чтобы обеспечить наибольшую безопасность колонне, на ночь с нами решено было оставить местных ребят. Слон, проводя со мной инструктаж перед караулом, серьёзно сказал:

– Вместе не засыпайте, чтобы один из вас, пока другой спит, всегда бодрствовал. Ребят мы этих толком не знаем, перережут вам ночью глотки, а потом и нам заодно.

– Дав отдохнуть Королю первым, я, отстояв смену, подошёл к нему.

– Король, пришла твоя пора, просыпайся…

Но тот, проснувшись, перевернулся на другой бок и накрылся одеялом.

– Ты что, не слышишь? Я своё отстоял, – тормоша его ногой, повторил я свой вопрос.

Обернувшись, Король сквозь зубы прорычал:

– Тебе надо – ты и стой! Меня завтра уже здесь не будет, а ты сгниёшь здесь! И это будет к лучшему. А теперь можешь идти и жаловаться…

«Вот, сука, как раскрылся, знает же, что не пойду».

Отойдя за баррикаду, я закурил.

– Да что ты, ложись спать, мы недавно с дома приехали, так что спать не хотим, – предложил мне один из местных ребят.

– Спасибо, но что-то уже и спать перехотелось, – округлив глаза, соврал ему я.

* * *

Утром на такси приехал Корреспондент, который записывал интервью Матроса и его брата. Пока он выбирал наиболее подходящий ракурс для фотосъёмки, мы с ним разговорились. Образованный человек в прямом смысле этого слова. Гена, трезво оценивал всё происходящее вокруг, не питая иллюзий. Он один из немногих бойцов отряда, который при первом знакомстве не держал дистанции.

Мы с Геной обсуждали новейшую литературу и обстановку в ДНР.

– Гена, почему нас кидают в те места, откуда очень сложно возвратится, когда же нам дадут отдохнуть?

– На том свете, на том свете, – грустно улыбаясь, посмотрел он мне в глаза. – Ты знаешь, я слышал, что Моторола поругался с одним командиром, который впоследствии стал начальником, вот нас и не жалеют теперь.

Всё же приятно было поговорить с культурным человеком, только печалило одно – наша беседа проходила не в то время и не в том месте.

Утром наши командиры, ожидая колонну, выдали нам рации. Дед сразу открестился от неё, аргументируя свой отказ потерей слуха, после того как возле него в одном из боёв выстрелил танк.

Пользоваться связью нам пришлось недолго. После нескольких часов работы рация, издав громкий писк, отключилась. Все попытки включить её были безуспешными. Даже присланный на помощь Механик не мог оживить её.

Механик в свои семнадцать лет являлся самым молодым бойцом в отряде. Рыжий, как солнышко, он заслуженно пользовался уважением в отряде. Несмотря на юный возраст, Механик уже успел прославиться тем, что угнав старенькую Волгу, колесил на ней со своими одноклассниками по городу. В итоге, не справившись с управлением, разбил её о фонарный столб.

После суда и условного срока Механик долго просился в ополчение, но из-за несовершеннолетия ему отказывали. Наконец в своём посёлке он заявился в кабинет к командиру отряда ополчения и, показывая пальцем в окно, пообещал угнать его машину, если его не примут в отряд.

Над парнем взял шефство Моторола. На боевые операции его старались не брать, отводя ему роль механика.

– А ты где новую разгрузку взял, вроде не выдавали, – спросил я у него.

– Это разгрузка Вэла, – печально ответил он.

Неожиданно, будто возникнув из неоткуда, показалась колонна. Первыми шли «БМП», затем танки, несколько «САУ Гвоздика30», грузовики с боеприпасами. Вся техника была выкрашена в тёмно-зелёный цвет, на бортах каждой из машин была надпись: «Батальон Восток». С грохотом, словно на параде, они проносились мимо нас. Танкисты, высунувшись из люков, махали нам руками, а мы, поднимая вверх кулаки, кричали им в знак приветствия. Сколько же было радости – наконец-то у ополчения появилась техника, теперь-то мы дадим «украм» жару…

После прохода колонны, спустя час, мы стали пропускать гражданские машины, в целях безопасности. Автобусы битком набитые людьми, словно при стихийном бедствии, покидали пределы Украины. В одном из автобусов перевозили детей из детского дома для инвалидов. В салоне сидели нечего не понимавшие подростки с синдромом Дауна, и другими различными психическими отклонениями. Они пристально смотрели на нас, крутя от удивления возле стёкол своими маленькими скрючившимися пальцами. Несколько автобусов следовали без сопровождения, оберегаемые только женщинами-воспитателями, которые на свой страх и риск вывозили их из обстрелянного силовиками детского дома.

Но, несмотря на колоссальную опасность такого мероприятия, для детей эта поездка являлась весёлым приключением. И если бы не война, они бы никогда не увидели той красоты, которая расстилалась за окном жёлтого автобуса.

От войны бежали люди из разных областей. Особое внимание нам было предписано уделять прописке. Мужчин призывного возраста Львовской и Ивано-Франковской областей предписывалось снимать с транспорта и отправлять в комендатуру. Где задержанному пассажиру предстояло пройти проверку на участие в боевых действиях; длиться это мероприятие могло от двух до нескольких дней.

Одного такого зайца я обнаружил на самом дальнем сидении автобуса. По его словам, ехал он с гражданской женой. Прописка его жены была в Донецкой области, а его во Львовской.

Выведя его из автобуса, я повёл его за собой в лагерь, дав указание водителю следовать дальше.

– Товарищ военный, да ведь это муж мой, понимаете? – выскочив из автобуса, и семеня за нами, приговаривала его жена.

– Ничего страшного, сейчас разберутся, если ваш муж в боевых действиях не участвовал, то его отпустят, и на следующем автобусе он вас догонит, а вы отправляйтесь в автобус, не задерживайте пассажиров.

– Да в том то и дело, что мы последние деньги на билеты собрали, ну, какой из него военный, он и в армии-то служил давно. Ну, скажи, чего ты молчишь, – ткнула она пальцем в спину молчаливо шагавшего мужа.

Остановившись, я оглядел их, и ещё раз проклял свою очень нужную работу.

– Сними футболку.

Убедившись в отсутствии на его теле синяков и татуировок, которые могли свидетельствовать о службе в специальных войсках, я взглянул на его супругу, под глазами которой текли слёзы.

– Что же ты, жену себе поближе найти не мог? – возвращая ему документы, сказал я.

– На шабашке в их городе я был, да так и остался, – широко улыбаясь, ответил он.

– Вы бы расписались тогда, а то видите время какое…

– Теперь-то уж точно он от свадьбы не отвертится, – сказала женщина, уводя его в автобус.

«Ведь жили же люди вместе из таких разных по национальному признаку городов, кому же это всё нужно-то было?» – думал я, провожая взглядом, уходивший рейсовый автобус.