1

Дядя Жора уехал в Комарово к своему другу-академику и пропал. Не то, чтобы совсем пропал, но к вечеру не вернулся и не вышел на связь. Телефон на даче Сергея Сергеевича молчал, что было совсем удивительно и подозрительно, учитывая болезнь Эс Эс, — он ездил в кресле с велосипедными колесами и надолго не отлучался из дома.

— С ними что-то случилось! — запаниковала тетя Зина. Они с мамой сидели на нашей веранде и пытались есть специальный творог с одуванчиками, который омолаживает организм и снимает усталость. — Одиннадцать часов, а от них никакой весточки. Фу, какая гадость! — Тетя Зина вышла на крыльцо и выплюнула целебный творог в миску спаниеля Чарли. — Может быть, Сережа с Кириллом съездят, пока электрички ходят?

— Ну что ты волнуешься, — мама ковыряла ложечкой в тарелке, словно раздумывая, есть ли ей теперь этот фито-творог или отказаться из женской солидарности. — Может быть, на комаровских дачах телефоны отключили? Если он не приедет до двенадцати, Сережа с Кириллом на машине съездят. Кирилл, позови, пожалуйста, папу, надо посоветоваться…

Я перестал наблюдать за Чарли, который осторожно выедал творог меж одуванчиков, и пошел к отцу — он смотрел телевизор.

— Ну что там? — спросил отец и взглянул на часы. — Нет его еще? Странно… И что женсовет предлагает?

— Может быть, съездим? — сказал я. — Вдруг, действительно, что-нибудь случилось?

— Что там может случиться, — сказал отец, приглушая телевизор, — Ничего не может случиться. Пошли прогуляться к заливу, или на территории шашлыки жарят. Он брал шампуры, не видел?

Я помотал головой и пожал плечами. Мне тоже казалось, что паниковать рано, но было тревожно. В поздних электричках шлялись всякие пьяные парни, да и странно, что телефон в Комарово молчал.

Обычно день дяди Жоры начинался с телефонных разговоров: из Комарово звонил Сергей Сергеевич.

Академик был плодовит на идеи и ссыпал их по утрам в телефонную трубку, как крупу в воронку. Провода доносили их до нашей дачи на окраине леса, и дядя Жора добросовестно записывал светлые мысли своего гениального друга. «Грандиозно! Сейчас же поеду и надаю пинков Королеву! Что еще? Неудобно говорить? Зашифруй! Понял! Литр водки и две бараньи ножки? Хорошо. Если только мясник Вася не в запое. А кто еще будет на совещании?.. Все, к пятнадцати буду, как штык! Заодно захвачу последние расчеты по „Сигме“. И надо утвердить план дежурства в добровольной народной дружине». Сев в свою «Волгу» с оленем на капоте (у дяди Жоры было спецразрешение от главного гаишника Ленинграда на запрещенного травмоопасного оленя), он ехал в КБ и давал живительных пинков сотрудникам, которые в летнее время селились с семьями по окрестным дачам и чувствовали себя расслабленно.

Несколько раз мы с отцом тоже ездили в Комарово, где взрослые выпивали под грибную солянку, играли в шахматы с часами и, вырывая друг у друга карандаш, ссорились из-за расчетов какой-то лямбды. Заходили в гости другие академики и разные профессора, приводили детей и внуков, чтобы показать им братьев-близнецов, меня звали играть в бильярд или слушать попсовые записи, и с одной девчонкой я ходил гулять к заливу, и она даже брала меня под руку. Правда, всего один раз, — чтобы вытряхнуть песок из туфельки.

— Нет, я с ума сойду! — нервно сказала тетя Зина и поставила перед Чарли свою тарелку. — Кушай, Чарлик, кушай. А нельзя куда-нибудь позвонить и узнать, работают ли там телефоны?

— Куда сейчас позвонишь? — пожал плечами папа. — Впрочем… — Он поднял вверх палец и пошел к телефону на кухне.

— А он точно поехал в Комарово? — с нажимом на слово «точно» спросила тетя Зина. — Ты ничего не путаешь?

— Вроде точно, — кивнул я. — Я собирался обедать, а он зашел и сказал, что едет в Комарово. Еще огурец у меня взял, посолил и съел…

— Господи, — вздохнула тетя Зина, — он хоть поел перед отъездом, не знаешь?

— Кажется, нет. Точно не знаю.

— Огурец взял у мальчика! Надо же! — горестно сказала тетя Зина, словно дядя Жора взял у меня не огурец, а цианистый калий. Или этот огурец, что дядька подхватил из миски с огурцами, был последним куском хлеба в доме. Еще меня задевало, что она продолжает называть меня мальчиком, будто я и не получил в этом году паспорт. — Как будто своих огурцов нету! Вчера, как дура, целую сетку притащила…

— Ну что, Сережа? — крикнула мама, деликатно отодвинув тарелку с творогом. — Есть результаты?

— Ни черта нет, — появился на веранде папа и почесал лоб. — Бюро ремонта уже не работает, а на АТС таких справок не дают.

— Ужас, ужас, просто ужас! — сказала тетя Зина, глядя сквозь тюлевые занавески на темную улицу. — Я не нахожу себе места! — сказала она, не покидая своего стула и собираясь расплакаться. — Надо что-то срочно придумывать! А где Катерина? На верху? Кирилл, позови ее, пожалуйста…

И то, как тетя Зина сказала «ужас, ужас, просто ужас!», и как она поджала губы и заморгала крашеными ресницами, и ее вопрос о Катьке, словно она спрашивала, где их с дядей Жорой дочь, чтобы сообщить ее нечто ужасное об отце, произвели на меня гнетущее впечатление, и я тоже стал представлять себе самое худшее. Может, их там убило током, например. Или дядя Жора повез Сергея Сергеевича в колясочке на залив, и какой-нибудь «маз» или «татра» сбили их на Приморском шоссе. Или колясочка с Сергеем Сергеевичем выскользнула у дяди Жоры из рук и покатилась, набирая скорость, под горку, к заливу, к шоссе…

Сверху спустилась Катька, и женщины разом заговорили, что надо немедленно заводить машину и ехать всем вместе в Комарово, спасать, пока не поздно, дядю Жору и Сергея Сергеевича, потому что нет никаких сомнений, что обязательный дядя Жора, будь все в порядке, позвонил бы и сказал, что задерживается.

— Да успокойтесь вы! — громовым голосом сказал папа.

Женщины разом замолчали.

Катька стала набирать комаровский номер, тетя Зина вышла на улицу и стала смотреть в конец Кривоносовской, мама под шумок отдала лечебный творог Чарли, а папа, почесав затылок, взял ключи и пошел к гаражу выводить наш «жигуленок».

Папа сказал, что поедем только мы с ним вдвоем, и точка. Поедем после двенадцати, дождавшись последней электрички. Сказано было так, что у меня мороз пробежал по коже, — я представил себе, что дела действительно плохи, если папа не берет слабонервных женщин, а тетя Зина ни к селу, ни к городу вдруг вспомнила, что дядя Жора уже месяц, как отпустил дурацкую бороду и ходит с ней, воображая из себя академика Курчатова.

— Да ну тебя, — осуждающе сказала мама. — При чем здесь борода!

— При том! — упрямо повторила тетя Зина и опять заморгала глазами.

До меня не сразу дошло, что она терзается мыслью, будто борода отпущена специально, чтобы понравиться какой-нибудь другой женщине. Это в сорок-то один год!.. При взрослой шестнадцатилетней дочке! Ха-ха!.. Дает тетя Зина. Мне, например, было понятно, зачем дядька отпускает бороду: чтобы соседи не путали его с братом-близнецом. Хорошая такая борода полешком, два шпаненка-внука могут ухватиться и висеть, говорил дядя Жора…

2

Едва мы с отцом вышли из машины и хлопнули дверцами, как за глухими воротами дачного кооператива поднялся собачий лай, и в будке с крылечком погас свет. Отец поднялся по ступенькам и решительно постучал в дверь.

…Сторож оказался поддатый и не сразу понял, чего мы хотим.

— Если телефон не отвечает, значит, дома нет, — разводил он руками в кисло пахнущей будке; настоящий пенек в тюбетейке; вернее, в кепке. — А чего я могу? Ничего я не могу. Мне пост даден, я стою. — Он курил «беломор», и мне казалось, что еще чуть-чуть, и меня вытошнит. — Вот, как в семь вечера заступил, так и несу… А что телефоны? Телефоны у нас работают…

Порывшись в карманах, отец протянул сторожу железный рубль и сказал, что мы сами дойдем до дачи академика В-ва. Сторож пропустил нас, и мы спешно пошли по гравийной дорожке от фонаря к фонарю. Собаки потявкали нам вслед и отстали.

Первое, что я увидел, когда мы подошли к темной даче Сергея Сергеевича, был серый кот Ерофей, сфинксом застывший на крыльце. Подпустив нас поближе, он сел и в ответ на мое приветствие протяжно мяукнул, словно жаловался, что его не пускают в дом.

— Не фига себе, котяра, — шепотом сказал отец. — Это Ерофей, да? Чего это он на улице?

Ерофей стал бодать головой запертую дверь и мяукать, словно просил, чтобы мы поскорее впустили бедное домашнее животное внутрь, где ему и полагается находиться в темное время суток. Отец, шурша кустами, обошел дом и, вернувшись на крыльцо, нажал кнопочку звонка. Подождал, прислушиваясь, и снова позвонил, на этот раз трелью. Я отошел от крыльца и стал смотреть, не зажжется ли окно на втором этаже. Или на первом… Я видел, как отец присел к замку и попробовал подергать дверь, определяя, с какой стороны она закрыта. Но не определил. Вот он снова позвонил и тут же припал ухом к двери. Мне показалось, что за окнами второго этажа послышалось глухое мычание. Я напряг зрение и слух, но больше ничего не заметил и не услышал. Вновь завел свою песню Ерофей, и папа, топнув ногой, прогнал его с крыльца.

— Н-да, — тихо сказал папа и задумчиво посмотрел на светящееся окно соседней дачи; он размышлял насчет визита к соседям. — Черт его знает, как-то неловко… Выковыряв из-под манжета рубашки часы, отец принялся разглядывать циферблат. — Без двадцати час уже…

— Ты слышал? — я тронул его за плечо. Мне показалось, что в доме раздался стук.

— Тихо! — отец вскинул палец.

Теперь мне стало казаться, что в доме скрипнули ступени; я знал, что из тамбура за дверью идет лестница на второй этаж. Там обычно ночевали гости.

— Фантомас какой-то, — сказал отец и вновь принялся звонить и прикладывать ухо к дверной щелке. Я отступил от крыльца и задрал голову. За стеклом неподвижно бледнела занавеска. — Пошли к соседям! — сошел с крыльца папа.

Соседи сказали, что приехали на дачу вечером, и никого не видели и не слышали. Приятный дедушка в майке и тренировочных штанах предлагал зайти и напиться перед обратной дорогой чаю с вареньем и свежими калачами из филипповской булочной на Старо-Невском.

3

… Тетя Зина с мамой дежурили на подъезде к даче, и мы, открыв для них задние дверцы, впустил женщин в машину.

— Свет не горит, никого нет, — отрапортовал папа. — Соседи приехали поздно, ничего не знают. Сторож на воротах заступил в семь вечера. Пьян. Тоже ничего не знает…

Мы въехали на участок, тетя Зина вышла из машины, закрыла лицо руками и заплакала. Я поднял к себе наверх, сел на кровать и на всякий случай заткнул пальцами уши.

Я так и не понял, — шебуршался кто-то в доме, или нам казалось? И почему папа на обратной дороге сказал, что об этом не следует рассказывать женщинам? Только ли затем, чтобы они не строили себе иллюзий?..

— Ты же знаешь тетю Зину, — раздумчиво сказал отец. — Плюхнется в машину и потребует снова ехать в Комарово. А что это даст? Сам понимаешь…

Я не понимал, но промолчал. А не понимал я самого главного, — куда делись дядя Жора с дядей Сережей, и почему отец не поехал прямиком в милицию, и не согласился шариться при свете фар в дюнах, в которые упиралась сбегающая от академических дач дорога. А? Если предположить, что они пошли на залив?..

Когда я спустился вниз, мама отпаивала заплаканную тетю Зину пахучими каплями, а Катька накручивала телефон и пыталась дозвониться до городской милиции, чтобы вызнать номер, по которому сообщают об увезенных скорой помощью и доставленных в морг. Веселенькая тема, ничего не скажешь.

Отец мрачно рылся в лохматой записной книжке, выискивая чей-то телефон. Часы показывали три ночи. Чарли, положив мордочку на лапу, сочувственно смотрел на хозяйку из-под газовой плиты.

— Кирилл! — всхлипнула тетя Зина. — А в чем он поехал? В голубой рубашке с галстуком или в олимпийке?

— Мама, прекрати сейчас же! — сказала Катька, шмякая трубку. — Пойди и загляни в платяной шкаф! Мне уже надоели твои… — Она махнула рукой и, хлопнув дверью, выскочила на веранду. — Я услышал, как кузина сбегает по крыльцу, и тоже собрался на улицу.

— Нет, тетя Зина, он был в этой страшной гэдээровской кофточке и дурацких вельветовых тапочках… Ну, которые вы привезли из Венгрии…

Отец то ли поперхнулся, то ли хотел чихнуть, но сдержался, а тетя Зина сказала жалобно:

— Все меня обманывают! Все! — и опять зарыдала.

— Ну не дурацкие, — исправился я, — нормальные тапочки. — И пошел на улицу.

Тетя Зина рыдала, как по покойнику.

Катьку я нашел в беседке.

— Ты что, куришь? — удивился я.

— Как видишь! — огрызнулась сестрица.

— А какие у тебя?

Она молча сунула руку под скамейку и вытянула шуршащую пачку.

— Ого! — В свете далекого уличного фонаря я разглядел марку сигарет. — «Опал»! А зажевать есть чем? — я вытащил сигарету, и Катька протянула мне спички:

— Вот леденцы лежат, — холодно сказала сестра и затянулась. — Если только он себе какую-нибудь вешалку завел, я ему… всю рожу расцарапаю! — Она щелчком выстрелила горящий окурок и пошла к дому.

Я нашел его по малиновому огоньку в кустах черничника, загасил и выбросил за калитку, ведущую в лес. Что они себе придумывают!.. Бедный дядя Жора…

4

Едва проснувшись, я понял, что уже середина дня и дядя Жора нашелся. Я понял это по расположению солнца и радостному лаю Чарли, который носился по участку и лаял так, как он лает только с хозяином. Его лай то удалялся к лесному забору, то приближался к дому, и я подумал, что дядя Жора рад встрече и теперь гоняет любимого Чарлика, чтобы тот знал, как его любят.

Я соскочил с кровати и сдвинул занавеску. Конечно! Дядя Жора целый и невредимый стоял возле беседки и, топая на Чарлика ногами, размахивал руками и делал вид, что сейчас бросится за ним и догонит. Чарли, высунув язык и скашивая глаза, нарезал круги по участку и радостно повизгивал, и подлаивал.

Протерев сонные глаза, я залюбовался картиной. Прислушался и сквозь собачий лай различил, как жужжит пропеллером флюгер-самолетик. Хорошо! Но что у дяди Жоры с лицом? Мне показалось, оно сильно исцарапано… Катька?.. Не может быть, чтобы она подняла на отца руку со своими коготками…

Я спустился вниз, но никого не обнаружил и вышел на крыльцо. Чарлик подбежал ко мне и, приветственно тявкнув, помчался дальше. Он хотел не только поздороваться, но и показать, как ему хорошо бегать кругами, играться с нашедшимся хозяином и тявкать на всю округу. Я с улыбкой помахал дяде Жоре, и он тоже махнул мне, но ничего не сказал. Да, лицо у него было расцарапано, и уши, уши — были какими-то вздувшимися и синими. Нет, это не Катькиных рук дело…

— А где все? — сложив руки рупором, крикнул я.

Дядя Жора услышал меня и пожал плечами. Вид у него был какой-то чересчур самостоятельный, гордый, словно он со всеми, кроме Чарлика и меня, поругался и теперь не хочет даже знать, где проводят время домочадцы.

Бежать к дяде Жоре, разглядывать его лицо и спрашивать, откуда такие царапины и уши, мне показалось несолидным. Другое дело, если бы он приглашающе махнул мне рукой, своему единственному и любимому племяннику, но он не махнул. Хотя вчера мы с отцом и предпринимали его розыски, и стояли под дверью, затаив дыхание и даже прогнав прочь кота Ерофея, чтобы не мешал своим мявом и боданием. И больше кота мне мешало слушать мое колотящееся в горле сердце. Н-да…

Я поставил на газ чайник и нашел на кухонном столе записку от мамы. Она сообщала, что дядя Жора нашелся, а они с папой пошли на рынок и скоро будут. Я подошел к заколоченной двери, за которой начиналась половина дядижориного дома, и приложился ухом к ковру. Мне показалось, там бубнил телевизор или тетя Зина негромко разговаривала по телефону.

5

История, приключившаяся с дядей Жорой, выглядела сколь фантастически, столь же и убедительно. «Чужая мать наплачется», — как говорил потом дядя Жора.

Оказывается, когда мы с отцом приехали в Комарово, дядя Жора куковал в одиночестве на втором этаже чужой дачи и безуспешно подавал нам знаки, что нуждается в помощи…

Но куда вдруг делся Сергей Сергеевич, который ездил в колясочке и безвылазно жил в Комарове?

— Куда, куда… — морщился дядя Жора, когда тетя Зина взялась допытывать его по второму, а может быть, и по третьему кругу, — я же говорил, — за ним дочка приехала на микроавтобусе «Латвия» и увезла их с женой в Ленинград. Его на понедельник в клинику вызвали. А меня попросили дождаться прихода кота Ерофея, накормить этого поросенка, запереть дверь и положить ключ под крыльцо.

— И каким ветром тебя занесло на второй этаж?

— Повторяю: я поднялся, чтоб проверить, закрыты ли форточки.

— А почему они должны быть закрыты? — невинно интересовалась тетя Зина.

Ну, Жора у нас любит порядок, — вслух догадывался отец. — А тут все-таки чужое имущество…

— Правильно, — кивал дядя Жора, — именно поэтому. Чтобы птицы, например, не залетели… Или чужие кошки не забрались…

— Чужие кошки! — сверкала глазами тетя Зина. — Не они ли тебя расцарапали?

По лицу дяди Жоры я видел, что ему очень хочется прокомментировать соображения супруги насчет чужих кошек, но он сдерживается.

Так вот. Зайдя на второй этаж, дядя Жора зацепился ногой о коврик, повалился, как спиленый столб, и, пробив головой ветхую дверцу шкафа, влетел в пахнущую нафталином темноту. Голова застряла в фанере, и острые щепки впились в шею.

«Ни фига себе, уха!», — подумал дядя Жора, но тут же решил, что это пустяк, и сейчас он переждет боль, обломает фанеру и вытащит голову.

Но не тут-то было!

Фанерка оказалась хлипкой только в одном месте. К тому же, конец бороды зацепился за края дырки, остался снаружи и тянул голову вниз, как лошадиная уздечка. Дядя Жора собрал волю в кулак и втянул бороду в шкаф, но, отдышавшись, понял, что совершил ошибку. В том смысле, что теперь борода и уши мешали дать задний ход и вытянуть голову из колючего капкана.

Руки у него остались снаружи, но дядя Жора лишь кончиками пальцев дотягивался до головки ключа и не мог повернуть его, чтобы открыть дверцу.

В шкафу висели старые драповые пальто, и их ткань неприятно щекотала лицо. От нафталина начали слезиться глаза. Дядя Жора попробовал взвыть, как корабельная сирена, но хорошего звука не получилось. К тому же он вспомнил, что запер входную дверь, которая все время распахивалась и скрипела. Он стал припоминать всякие нравоучительные примеры из книжек и кинофильмов. Как, например, волк, попавший в капкан, перегрызает себе лапу, или аквалангист под водой, отпиливает застрявшую в железках руку, но голова, как известно одна, и дядя Жора, покрутившись и обессилев, отдал ей приказ — придумать способ, как вытащить саму себя без ампутации.

Когда мы звонили в дверь, он догадался, что это мы. И пытался хрипло подвывать нам из завешенного тряпьем короба. А также стучал ногой по полу, давая знать, что он жив. Но пол, застеленный половиками, и вельветовые венгерские тапочки, которые он надел, не давали хорошего звука. К тому же, много не покрутишься, когда вокруг шеи тысяча иголок, и одна из них может проколоть сонную артерию.

— И как же ты выбрался? — тетя Зина, похоже, не до конца поверила в злоключение мужа и думала поймать его на враках.

— Под утро и выбрался. Благодаря природной смекалки и ловкости. Мы, кронштадтцы, нигде не пропадем, тебе это должно быть хорошо известно. Расшатал фанеру плечами и вырвал ее из рамки дверцы.

— И что?

— Ничего! Вышел, как дурак, с этим фанерным жабо на улицу. Поплелся к сторожу. Собаки завыли и разбежались… Разбудил этого черта. Потом он пошел пилу искать. Притащил — двуручку… Чуть голову мне не отпилил, болван. Вот, смотри, какие кровоподтеки на шее. Стал снимать с меня этот фанерный стульчак, так борода зацепилась…

— Борода! — восклицала тетя Зина. — Некоторым мужчинам зачем-то борода вдруг понадобилась! А? Чарли, ты не знаешь, зачем им эта чертова борода с сединой?… — Она чесала носком туфля брюхо собаке, и Чарлик переворачивался на спину и всем своим видом давал понять, что не знает, зачем некоторым мужчинам понадобилась борода… Да и разве в этом дело, когда нашелся хозяин…

Когда у дяди Жоры зажили царапины, и уши приняли нормальные размеры, он сбрил бороду, и вновь стал с моим отцом на одно лицо.

Наверное, правильно он поступил, хотя борода и шла ему. Но без нее в нашем доме сразу стало спокойнее…

Однажды я потихоньку зашел на веранду, чтобы взять с комода спички, и услышал, как мама на кухне спросила отца: «Надеюсь, тебе не захочется отпустить бороду по примеру брата?» Я замер. В кухне установилась тишина, и когда я заглянул туда через тюлевую занавеску, то увидел, что папа с мамой стоят обнявшись, и целуются, как молодые.

Я на цыпочках вышел с веранды и бросился бежать к беседке. И сердце почему-то радостно перекувыркнулось в груди.

Фераль 2003 г.