Новость, сообщенная мальчиком, пасшим овец, в один миг заставила Баймагамбета и Киикбая забыть о девушке и о недавнем разговоре. Оказывается, мальчик видел верхового, который на игреневом коне быстрой рысью направлялся в сторону Тущикары. Мальчик не смог описать лица незнакомца, было слишком далеко, но сказал, что человек этот огромный, побольше даже Баймагамбета, и на здешнего не похож. Что-то он не встречал таких здесь, да и по коню узнал бы, если бы человек был местным.

Новость заставила их призадуматься. По приметам выходило — Кулбатыр. Во-первых, огромного роста. Во-вторых, жеребец игреневой масти. А именно о таком игреневом жеребце с белым пятном на лбу им и говорил один из жителей Жылкыкудука. Ходкий, выносливый конь, и принадлежал он Кулбатыру.

Но почему он один? Они же знали, что бандитов было четверо. Может, отправился на разведку, а может, просто едет впереди своей группы, остальные где-то сзади. Но мальчик никого больше не видел. Опять загадка!

Баймагамбет, заложив за губу насвай, вопросительно поглядывал на своего спутника: мол, что будем делать? Наконец смачно сплюнул:

— А, была не была, терять нам нечего! Поедем за этим загадочным незнакомцем. А вдруг да повезет!

Они тронули коней.

Не больше десятка верст разделяло Кулакчий и Тущикару. Там жил сват Баймагамбета — Кошым. Так что дорога ему была хорошо знакома — не раз по ней езжено! День начинал клониться к вечеру. Жара спадала. И все же кони под всадниками были в мыле, когда они приблизились к аулу. Только здесь перешли на неторопкую рысь. Непривычно высокого игреневого коня, стоявшего на привязи у одной из юрт, они заметили сразу. Но не подали виду, проехали мимо, направляясь к юрте Кошыма.

Сватья заметила приближение Баймагамбета еще издали — остроглазая женщина — и пошла навстречу, шумно приветствуя его. В мгновение ока возле нее оказались сыновья, взяли лошадей под уздцы, проводили вместе с матерью до юрты.

После надоевших им за сегодняшний день расспросов, кто, что да как, они опорожнили по большой пиале кумыса, и Баймагамбет скроил очень серьезную физиономию.

— Мы тут по срочному неотложному делу, сватья. Где Кошеке, очень нужно его повидать.

— Да вот-вот должен вернуться, — говорила сватья. — Пошел к Нигмету, к тому гость какой-то приехал...

— Ждать — время терять, — строго сказал Баймагамбет. — Нигмета я, слава аллаху, знаю — сами пойдем туда.

И поднялся с места. Киикбай встал следом.

После того как они увидели игреневого коня, направляясь в дом Кошыма, были почти уверены, что Кулбатыр именно здесь, а слова сватьи о Нигмете укрепили эту уверенность еще больше.

До революции Нигмет ходил в любимчиках бая Жансары. Не раз пускал в ход кулаки и плеть, если кто-то отважился сказать о хозяине худое слово. Промышлял и барымтой, всячески угождал своему покровителю. Воровал коней для него, но и себя не обижал. Позже снюхался с беляками, появившимися в окрестностях. Правда, больше ничего про него известно не было. Если и числились за ним какие-то темные дела, об этом никто не знал. С тех пор как прочно установилась Советская власть, Нигмет жил тише воды ниже травы. Но поговаривали, что наотрез отказался вступить в артель, хотя тут не было ничего особенного: многие пока не стремились объединяться в артели.

Все это Баймагамбет выложил Киикбаю, пока шли к юрте Нигмета.

— Убежден, Кулбатыр там, — говорил он. — Но не подавай виду, что именно по его душу явились. А там посмотрим по обстановке, как поступить.

У парня учащенно стучало сердце, точно он предчувствовал, вот прямо сейчас начнется схватка с врагом, и еще неизвестно, на чьей стороне окажется счастливая судьба. В голове был переполох, думал, как они будут говорить с этим головорезом, а может, и не придется говорить, может, он уже прознал все про них или догадался и теперь держит их на мушке. Появились и сомнения: зачем самим лезть в лапы врага и тащиться в эту юрту, если нет сомнения, что там — именно Кулбатыр? Ведь Салык же приказывал ни в коем случае не связываться с бандитами, а сразу ехать в Таласкуль и предупредить остальных.

Киикбай несколько раз порывался сказать обо всем этом Баймагамбету, но почему-то не хватало духу. Как бы здоровяк не заподозрил его в трусости.

И опять шли бесконечные путаные мысли. «Возможно, после того долгого прочесывания песков Баймагамбет решил воочию убедиться, что там они видели не чьи-то следы, а точно следы Кулбатыра. Да и мало ли на свете игреневых коней! Это еще не доказательство, что тут стоит конь, который им нужен. Говорит: посмотрим по обстановке... Что он этим хотел сказать? Что, если удастся тут же и повязать бандита?.. Ладно, хватит обо всем этом. Двум смертям не бывать», — подбадривал себя Киикбай. Но решительности, которой хотелось бы, в сердце не чувствовал.

Когда они подошли к самой юрте, подростки, стоявшие здесь и любовавшиеся красавцем конем, настороженно оглянулись на них. Один из пацанов двинулся было наперерез, но Баймагамбет перехватил его, вцепившись в рукав рубахи.

— Да ты же Нигмета сын! — точно очень обрадовавшись, воскликнул он. — А почему не здороваешься? Нехорошо не узнавать старших!

И снова, будто дружески, отстранил подростка с дороги.

— Ассалаумалейкум! — вошел он в юрту.

То же самое повторил шагнувший следом Киикбай.

За дастарханом сидело пятеро мужчин, пили чай, отирая от пота шеи и лбы. Киикбай сразу же уставился на смуглого здоровяка с наголо остриженной головой и подковообразными усами. Он небрежно развалился на торе и смотрел на вошедших тяжелым, волчьим взглядом. Лицо у него было каменным.

«Наверняка этот верзила и есть Кулбатыр, — отводя глаза, подумал Киикбай. — У него и рожа бандитская!»

Справа от него, рядом с женщиной, разливавшей чай по пиалам, сидел, по-турецки сложив ноги, тоже не очень приветливый мужчина, с выпуклыми, как у лягушки, глазами и низким лбом. Было еще трое, кроме этих, но Киикбай рассмотреть их не успел.

Сидящие за дастарханом смотрели на вошедших отчужденно и на приветствие ответили с натугой. Только один из них, что помещался напротив лупоглазого, издал радостный возглас:

— Сваток, дорогой, какими судьбами! Все ли благополучно, здоровы ли жена и дети?

Киикбай догадался, что это и есть Кошым. Но он был единственным, кто порадовался приезду гостей, остальные были напряжены и явно обескуражены их появлением.

Первым зашевелился смуглолицый верзила. Он отодвинул подушки, на которые опирался, и, выпрямившись, сел, поджав под себя ноги.

— О-о, Кулбатыр, да не ты ли это? Вот так встреча! — живо отреагировал на его движение Баймагамбет.

Киикбай был прямо поражен находчивостью своего товарища. Он бы никогда так не смог.

Кулбатыр не торопился отвечать. Он взял полотенце, лежавшее рядом с ним, отер лицо, шею, руки. Все это делал не спеша, как бы с ленцой, и лишь потом насмешливо глянул на Баймагамбета.

— Хоть ты и слеп на один глаз, а видишь хорошо! — весело сказал он и отбросил полотенце.

— Ты совсем не изменился, — говорил Баймагамбет, тоже весело поглядывая на верзилу. — Когда приехал?

Только теперь все находившиеся в юрте зашевелились, задвигались, теснясь и освобождая место вновь прибывшим.

— Проходите, проходите, садитесь, — приглашал хозяин.

Все начали протягивать вошедшим руки. Баймагамбет, наигрывая радость, пожимал их, Киикбай держался скованнее. И когда жесткая и шершавая, как дерево, ладонь верзилы коснулась его руки, он чуть было не содрогнулся от чувства отвращения и не выдал себя. К счастью, бандит, кажется, ничего не заметил.

— Вот встреча, вот встреча! — продолжал восхищаться Баймагамбет. — С каких же пор ты здесь?

— Зачем спрашивать, с каких пор... — взял с дастархана пиалу Кулбатыр. — С родными местами сердцем никогда не расстаешься... Сам-то как здесь оказался? Уж не заблудился ли, случаем?

— Мне блуждать тут не положено. Тут у меня сват живет! Но скажу честно, не к дорогим сватам ехал. Был у меня жеребец, за которого в прошлом году отдал двух дойных коров с телятами, а дней десять назад какой-то сукин сын увел его. Всю округу обыскал — никак не могу найти. Видно, опытен вор, придется домой ни с чем возвращаться. — Он огорченно покачал головой. И было это так натурально, что Киикбай опять невольно восхитился. — Ну, раз в этих местах оказался, как к свату не заехать? Узнает, обидится же, что стороной обошел. Правда, сват?.. Приехал, а сватья говорит: Кошым у Нигмета, к нему, мол, гость приехал... Нигмет — тоже не чужой человек, да и с гостем не грех познакомиться, разузнать, где и как люди живут... В мыслях не держал встретить тебя, а если бы знал, конечно, сразу бы зашел, как-никак столько лет не виделись! — вдохновенно врал Баймагамбет.

Но Кулбатыр был серьезен. Откинувшись опять на подушки, он мелкими глотками пил горячий чай и неотрывно смотрел на Баймагамбета. Во взгляде его прямо читалось: а не хочешь ли ты меня провести, дорогой, что-то складно сочиняешь?

Но Баймагамбет будто и не замечал этого. Опорожнив свою пиалу, он тут же протянул ее женщине, чтоб наполнила снова, и продолжал радостно улыбаться, открыто поглядывая на подозрительно и пытливо вперившегося в него Кулбатыра.

— Неожиданная встреча, как у нас говорят, двойная радость! — восклицал он. — Помнится, ты давно ушел из наших краев. Где обосновался, как дела идут? Чем теперь занимаешься?

Последний вопрос вызвал у Кулбатыра кривую усмешку.

— А ты сам, как думаешь, чем я могу заниматься? — И тут же смуглое лицо его опять сделалось жестким и злым. — Чем занимается лихой джигит в вольной степи? Чем занимается волк, рыская в поисках добычи? Вот и я промышляю чем бог пошлет... Ты, Баймагамбет, расскажи-ка лучше, чем сам занимаешься. Слыхал я, партийным заделался? Правда иль нет? Не понимаю только, за что тебя приняли в эти партийные. Раньше, если мне память не изменяет, у тебя ума хватало лишь на то, чтобы байский скот пасти, а теперь ты что ж, поумнел, значит, народом руководишь?

— Э-э, плохие слухи ты собираешь в степи, Батыреке. Видно, ты только моих завистников слушал. А у зависти черный язык. Что партийный я — это правда. Но вот народом руководить... Какой из меня руководитель!

Он помолчал, морща лоб и будто собирая воедино мысли, и заговорил так, что было непонятно, то ли обиделся на Кулбатыра за его издевку, то ли смирился с ней:

— Видит аллах, ни у кого не занимал я ума. Мне хватало своего. И правду люди говорят, если тебе природой не дано, то и, сделавшись ханом, останешься дураком. А я ведь не хан, всего лишь активист... Только вот что я тебе скажу, Батыреке, пас я байских коней не оттого, что ума на большее не хватало, а оттого, что некуда было больше ни голову, ни силы приложить. Да ведь и ты тогда тем же самым занимался. И не с кем-нибудь, а вместе со мной. Если у тебя было больше ума, зачем же ты это делал?

Последнего, видно, Баймагамбет не хотел говорить, само с языка сорвалось: не удержал ненависти к бандиту. Наверно, теперь жалел, но было уже поздно.

Кулбатыра эти слова явно задели за живое. Даже сквозь смуглость было видно, как лицо мгновенно налилось черной кровью.

— Так, так, Баймагамбет, — сказал он тихо. Но было заметно, что спокойствие дается ему с большим трудом. — Только вчера был убогим человечишкой — пары слов связать не мог, а теперь, видно, коммунисты ума прибавили? И человеком себя почувствовал, вижу? И неужто счастлив ты, что такой же полуграмотный и вдобавок дураковатый Шанау водит тебя за узду? Или, может, ты готов прыгать от радости, что Советы оседлали тебя, как старую клячу, и теперь только повод подергивают: или туда, или сюда?

— Ты к Советам свои руки не протягивай, Кулбатыр! — Баймагамбет тоже начал терять самообладание. И лицо его также потемнело от прилившей крови. Он видел, конечно, Кулбатыр в ярости, но бандит задел такое, за что Баймагамбет готов был ему глотку перервать. — Ты не трогай Советы, Кулбатыр! Если хочешь знать, что мне Советы дали, скажу, слушай только. Смотри на меня. Смотри на мой вытекший глаз. Вот и все, что я заработал у бая Жансары. Или ты не помнишь того дня, когда я бился с барымтачами? Вместе с тобой ведь бились. Только тебе повезло, а я глаза лишился. И что же получил я в благодарность за это? Если бы не революция, так бы и умер в рваном полушубке... А ели мы с тобой хоть раз досыта? Как же! А чем платил нам бай Жансары за верную службу? Вот этим! — Он скрутил кукиш и показал его Кулбатыру. — Ты не смей трогать Советы. Они меня человеком сделали, одели и обули, дети теперь мои сыты и здоровы, а я перестал зависеть от капризов таких, как бай Жансары, волостной Темирбек.

Все за дастарханом давно позабыли о чае. Правда, Кошым пытался восстановить мир, урезонить спорящих, то и дело обращаясь к ним: «Перестаньте! Да остановитесь вы! Зачем горячиться?» Но его не слушали.

— Брешешь, собака! — уже не сдерживая бешенства, крикнул Кулбатыр. — Тоже мне — человек нашелся! А ну-ка покажи, может быть, уже рога на лбу выросли? Ничего, наступит для тебя день, как для той безрогой козы, которая вымаливала себе рога. — Он буквально дрожал от ярости. — Удавиться готов, защищая свои Советы. Твоя Советская власть — это ублюдок Шанау, который отправил на десять лет гнить в тюрьме моего младшего брата лишь за то, что я однажды переночевал у него. Твоя Советская власть — это Ураз, который походя расстрелял моего отца. А вы кровопийцу назначаете судьей — хороша власть, нечего сказать! Да и тебя только за нос водят, похваливают, какой, мол, хороший! А ты и рад до смерти — надулся как индюк! Смотри, не пришлось бы пожалеть! — Кулбатыр готов был, кажется, испепелить Баймагамбета — глаза его горели адовым пламенем.

— А сам ты кого защищаешь, мерзавец? И чью кровь льешь? — зло выпалил Баймагамбет.

Лицо Кулбатыра исказила судорога.

— Кривая собака! — заорал он. — Ты у себя под носом только и видишь — не дальше! Если я и убивал кого-то — за дело! Такого, например, негодяя, как твой Ураз, для которого не существует закона, да таких подлецов, как ты, продавших за кусок хлеба свой род и племя. Чьи интересы я защищаю, спрашиваешь? Народа своего интересы. Народа! Хотел, чтоб Алаш стал самостоятельной ордой и не зависел от каких-то гяуров, на которых ты молишься. Но твою глупую башку разве посетит такая мысль, что я за свободу бился? Пусто в ней, в башке твоей. И на то она только пригодна, чтоб расколоть ее, как пустой орех.

Кулбатыр явно напрашивался на драку. Это был человек, которого природа оделила большой силой. Баймагамбет и сам дай бог мужик, да к тому же отличался таким упрямством, что был готов противостоять любому противнику. И брось этот вызов Кулбатыр где-нибудь в другом месте, неизвестно, чем бы кончилось. Скорее всего, оба пустили бы в ход ножи. Но здесь... Здесь Баймагамбету противостоял не один Кулбатыр, и он заставил себя сдержаться. Но смолчать он не мог — гордость не позволяла: слишком обидными были слова, брошенные ему в лицо Кулбатыром.

— Ты прав, я вижу только одним глазом, но умею различить — что хорошо и что плохо. А у тебя и душа слепая, и сердце незрячее. Смотрите-ка, заступничек нашелся, радетель за народ! Родина, земля родная! Свобода от гяуров! Так почему же эта родина не поддержала вас, когда вы установили свою алашордынскую власть? Да потому, что не за народ вы радели, а защищали таких богатеев, как Жансары и Темирбек. Вот и получили свое. Крепко получили. И бродите теперь, как бездомные псы.

Кулбатыр вскочил на ноги:

— Говоришь, жеребца потерял? А не тот ли это жеребец, что стоит сейчас перед тобой? Не за мной ли ты гонишься, рыскаешь по степи? — Он сунул руку за отворот бешмета, что висел на стене позади него, и выхватил из кармана наган. Дуло его заплясало на уровне груди Баймагамбета, схватившегося за свой нож. — Пристрелю сейчас, как паршивую собаку!..

Все, кто был в юрте, повскакивали на ноги. Женщина, разливавшая чай, упала Кулбатыру в ноги, подняла крик. Кошым заслонил собой Баймагамбета, старался перекричать возникший шум:

— Успокойтесь, успокойтесь, люди! Образумьтесь же! Что же это такое? — В голосе его были слезы.

— Плохая примета, Батыреке, если за дастарханом прольется кровь, — сказал и Нигмет: он понимал, какими могут быть последствия, если что-то действительно случится.

Понял это и Кулбатыр. На скулах его играли желваки, но наган он опустил.

— Благодари этих людей, свинья, — бросил Баймагамбету. — И убирайся, пока цел. Считай, на этот раз тебе повезло. Только не вздумай больше попадаться мне на глаза. Прикончу, хоть ты и был мне другом когда-то. — И, повернувшись к бледному, испуганному Киикбаю, добавил: — А ты, щенок, что здесь потерял? А ну, проваливай!

Парень вспыхнул от обиды. Но Баймагамбет и Кошым уже выталкивали его из юрты.

У Кошыма они задержались лишь на столько, чтобы оседлать коней, хотя выехали из аула медленным шагом: знали, что за ними наблюдают. И, только достав из зарослей чия спрятанное оружие, пустились галопом к Таласкулю, где их должны были ждать товарищи.