Вот ползёт по небу туча, Вниз роняя снега шаль, Я бреду по снежным кучам, Словно Амундсен Руаль. Ни к чему мне Южный полюс, Лёд арктических морей. Я бреду на нежный голос Милой женщины моей. Пусть белы на карте пятна, К милой рвусь я каждый день. Мне её открыть приятней, Чем какую-нибудь хрень. Водружу я флаг над нею, Чтобы реял наяву. И фамилией своею, Может, даже назову. Чтобы стало всем понятно, Что сюда уже не лезь! Мол, шерше ля фам, ребята, Но шерше уже не здесь.

Видно, было что-то в её глазах, Отчего весь встречный мужской народ, Сделав шаг, оглядывался назад И смотрел, как чешет она вперёд, Как чечёткой бьют каблучки в асфальт, Будто тает снег, где она прошла. Беспородной псиной за нею взгляд Чуть скулил, выпрашивая тепла… Потеряв её в суматохе дней, Ошалев от водки и сигарет, Вспоминаю, что же такого в ней, Отчего хотелось помчаться вслед. ………………………………………… И такая вдруг скукота и лень, В полутьме пролёживаешь кровать. Можно шторы настежь — наступит день, Но сначала надо, наверное, встать. Сделать шаг, другой, обнажить окно, Равнодушно в сторону сдвинув ткань. Хоть грозили нам тут на днях весной, Всё равно погода снаружи дрянь. И обратно в серую мятость лечь, Не спеша последнюю докурить, В сон впадая и забывая речь, Потому что не с кем поговорить. ………………………………………… А когда звонок в полуночной тьме В потолок, и в стены, и в уши бьёт, Почему-то чувствуешь: «Не ко мне. Кто-то номер снова набрал не тот». Но спешишь ответить: «Алло! Алло!» Ну, а вдруг (бывает же в жизни — вдруг?) Просочится капелькою тепло … А в ответ гудков отупелый звук. И опять бежишь в коридоры сна, Чтоб увидеть в тысячный раз подряд, Как в огромном полисе, у окна, Набирают номер твой наугад. ………………………………………… Видно, было что-то в её глазах, Отчего хотелось за нею вслед, Отчего хотелось ей рассказать То, что никому бы за тыщу лет… Видно, было что-то такое в ней, Что никак не хочется позабыть: С каждым днём живительней и весней, И уже не в силах ни спать, ни пить, Только лишь по улицам взад-вперёд Грязь месить, рукою с витрин стирать, Ждать с надеждой хриплой — вдруг повезёт… Повстречать. И больше не потерять.

Пробираясь в толпе между курток и мятых плащей, Понимаю, как дико устал от наклеенных лиц. Словно время — всего лишь течение мимо вещей, Оставаясь в пределах очерченных телом границ. А любовь — бесконечная пытка прорваться вовне, С каждой новой попыткой больнее. И день ото дня Где-то там в глубине, отражаясь на яблочном дне, Ты уходишь всё дальше и дальше, стирая меня.

Сердце знает, что дело скверно, Что корабль уже подорван, Сердце SOS отбивает нервно, Словно гаечный ключ по рёбрам, Не теряя надежды колкой На спасение. Бога ради, Кто-то должен услышать… Только Никого нет в моём квадрате.

Словно бы шарик стеклянный, Сердце встряхну, чуть дыша. Ветер поднимется пьяный — Снежным закружит душа. В маленьком внутреннем мире Всё, как и в мире больших — Сонно сидят пассажиры, Поезд куда-то спешит. Падают хлопья на плечи Тёмных вагонов и крыш, День превращается в вечер, Ты у окошка сидишь. Смотришь сквозь лохмы бурана — Что там тебе вдалеке? Маленький шарик стеклянный Держишь, как сердце в руке. В мире на тёплой ладони Тихо и так хорошо Белое кружит. И помнит Сердце о чём-то большом.

Ни звездой, ни листопадом, Ни дождём, но допьяна Всем со всеми падать, падать, Вниз, до брызг, до неба дна. Сквозь, насквозь, из ниоткуда, Словно в жаждущую падь, Падать в ноги, в руки, в губы, В душу падать, западать. Литься, как и небо льётся, Прямо в лица — плач и смех. Ни звездой, ни даже солнцем, Сразу всем, на всё, на всех Падать…

Когда-то полыми, А нынче полными, Пора нам спорами, Пора нам зёрнами. Пора нам звёздами, В бездонном воздухе. Пора нам волнами, И аки посуху До света белого, Огнём согретого, До счастья спелого И вместе спетого.

Целовались в подъезде долгом, Пахнущем позавчерашней краской. Ты называла меня котёнком, Мечтала, что буду с тобою ласков, Нежен. Как зверь. Как в одном романе. Как в фильме с диКаприо или Гиром. Был даже презерватив в кармане. Но не было ключей от квартиры, В которой могли бы сойтись поближе За чашкой чёрного кофе с ромом. Я мельком думал, как ненавижу Постоянные эти обломы. Оставалось глотать поцелуи Вкуса орбитовского апельсина. С возмущеньем взирали бабули, Шаркающие по магазинам. Мимо вверх-вниз проносились детки, Подглядывая за нами искоса. А мы краснели на лестничной клетке, Не от стыда, а от жара искуса. И ты шептала: «Не надо. Люди», Я соглашался с тобой: «Не надо». И как слепой изучал твои груди, Пока жильцы проползали рядом. Из-за чьих-то дверей негромко Магнитофон хрипел бесконечный. Ты называла меня котёнком, Мечтала, что буду с тобою вечно. Мечтала ещё о ребёнке общем, Чтобы всегда и повсюду вместе. Я был естественнее и проще: Я просто целовался в подъезде.

Вокзал в цветах, и вот пора, Вздыхает: ах, потом — ура, А где там наш? — вон, машет нам, И медно марш: парам-парам, Натужный скрип, рывок и стоп, И чей-то всхлип, потом — потоп, Уже охрип, кипит народ, И снова скрип, рывок вперёд, И колесо за колесом, И ищешь всё одно лицо, Но в окнах блик, ну, как найти? Ещё лишь миг — пусты пути, И за толпой, и жить опять, Назад, домой. И ждать. И ждать…

Я становлюсь жаден (Жаден — не значит скуп) До от ногтей царапин, До перемятых губ. До глубины зелёных Глаз, где струит грех. Досыта, до стона, Рвущегося вверх. До в темноте света Сквозь лабиринт-нить. Разве же всё это Можно не полюбить?

У всей смеющейся Вселенной — Глаза твои. А мне и небо по колено, Когда в любви. И путь любой уже не к Риму — К тебе ведёт, Когда повсюду слышу имя, И всё — твоё. Когда во всём, что есть на свете — Твои черты. Так солнце ласково мне светит. И это — ты.

Не обида, не беда — Что-то резкое Завело нас в никуда Перелесками. Позапутало следы, Где мы, что же мы? Ни обиды, ни беды — Просто брошены. Средь окурков и листвы Прошлой осени, Где потухшие костры Под откосами. Как же выбрались сюда, И не помним мы. Не обида, не беда — Время тёмное.

В рассыпающейся тиши, Словно бы сквозь плёнку Желто-красный асфальт шуршит, Лужи хрустят тонко. Зябко ёжатся фонари, За ночь спалив свечи. Не осталось огня внутри, Да и разжечь нечем. Дождик, сумрачный пианист, Как нам с тобой спеться? Ляжет под ноги мокрый лист — Чьё-то ещё сердце.

То более, То менее, От боли я Вне времени. По комнате Всё вымерил. Как тёмно-то — Глаз выколи. Как глухо-то Без эха мне. Ох, сука, ты, Боль ветхая. Боль верная, Сгинь, бедище! Ты — первая, Я — следующий.

Всё на костёр, всё на алтарь — Гори, гори, пока я царь. Пока я бог, и всё могу. Пока огонь, и в сердце гул. Всё в эту пасть — гори дотла! И режет страсть куском стекла И щедро — соль… И кто спасёт? Но я не ноль, я нынче — всё. И свят, распят, и ложь светла. Но всё дотла. Но всё дотла.

Думать некогда. Привычка Дёрнет вожжи. Тело следом. Чайник полон. Чиркну спичкой. Газ зажёгся. Сигарета Тянет время. Совесть точит — Надо вымыть бы посуду. Но потом, потом. О прочем Даже думать и не буду. Чай вскипел и, чёрный, зрелый — Поцелуем в губы терпко. Ты вчера вот здесь сидела. Говорила. Горько. Редко. Мол, «друзьями» — (просто, мило) — «Так бывает?» — «Есть рецепты». Мол, любовь уже остыла На посуде фирмы Цептер. И вошла уже в привычку. — «Так бывает?» — «Не со всеми». Что ответить? Чиркну спичкой. Сигарета тянет время. Обжигает пальцы жадно. Хлопнет дверь — и снова тихо. Чаю? Или сразу яду? Шутка. Шуточка. Шутиха.

Тарелка выскользнула луною Из рук уставших. Осколки — брызгами. Вздохнула: «К счастью». А сердце ноет. И мысли — слипшимися огрызками. А за окном дождик землю штопает, А за окном целый день ненастье. А тут ещё и тарелка, чтоб её. И надо верить, что это к счастью.

Солнца догорит уголёк, Разлетятся бабочки звёзд, И душа — полночный зверёк, Осторожно высунет нос. На макушке ушки торчком, И глаза распахнуты в ночь, Чтобы потихоньку, бочком, А потом сорваться и прочь. Дальше то ползком, то бегом, По кустам, лесам и воде, Чтобы далеко-далеко, Чтоб не задержаться нигде. Чтоб ещё до звёзд долететь, Покружиться с ними чуток, И домой до солнца успеть, В норку, хвост поджав, и — молчок.

Хочешь — пожалуйста, Встретимся вечером. Влажною жалостью Взгляды помечены. Выскочил из дому (Мол, к парикмахеру). Мы ведь по-быстрому? — Кофе — без сахара. Жалкой улыбкою: Выглядишь здорово, — В стороны тыкая Шпажками-взорами. Что? Закурить? Ты ведь Бросила, кажется? Что ещё выдавить Сладкою кашицей? Всё, извини, ты ведь Умница редкая. Что нам облизывать Блюдца с объедками? Разве, из жалости, Хлебною крошкою — Хочешь? — Пожалуйста. Свидимся, Прошлое.

Падал с небес, падал, Путая все сроки. Были ему рады Губы, глаза, щёки. Бело кружил венским, Всё обещал сбыться. Падало вниз сердце, И до небес — птицей. Так целовал сладко, Так щекотал нервы. Был он такой краткий. И навсегда — первый.

Весь изорван, избит, измят, Снег устало зияет ранами. Захлебнувшись слезами пьяными, В стёкла грязные смотрит март. Ну, давай, наливай в стакан Солнце с ветром весенним поровну. Мне открыты все света стороны, Потому что весною пьян. Потому что само собой Всё течёт непременно к лучшему. Я опять доверяю случаю, Что однажды нас свёл с тобой. И в бурлящей кругом волшбе Всё собою само наладится. Я весною — беспутный пьяница, Стосковавшийся по тебе.

Рвётся нить, и солнце падает, Видно в сумерках едва. Под ногами мокрой ватою Мнётся снега синева. Скрип да скрип. Следы цепочкою Свяжут пункты А и Бэ. Я скольжу наивной точкою, Вспоминая о тебе. Пусть глаза ослепли инеем, Режет ветер, как стекло, Знаю я — любые линии, Холода раздвинув зимние, Приведут в твоё тепло.

Чёрно-белая картинка В тесной рамочке окна. Полукругло тает льдинкой В тёмном озере луна, Воздух тонок и прозрачен. Водишь пальцем по стеклу, Где тихонько небо плачет, Чуть растапливая мглу. А по мокрым снежным клочьям, Как струна, натянут путь. Отчего ж весною ночи — Не забыться, не уснуть? Отчего же в сердце зыбко И легко от сладких мук? А луна скользит улыбкой, Словно знает — почему.

Земли усталой замер плавный ход, И в тот же миг всей тушей, косолапо, Качнулось небо тучное вперёд, И Солнце, дрогнув, двинулось на Запад. Земля вздохнула, чуть прикрыв глаза, От отдыха внезапного немея. Смотри — Луна взошла. И кто сказал, Что неверна система Птолемея?

Всё превращая в силуэт На фотоплёнке, Так падал снег, а может, свет, Прозрачный, тонкий. Скользил слезинкою у глаз, Блестящим стразом. Наверное, в последний раз Ложился наземь, Где смутно таял чей-то след, Судьбы предтеча. И как во сне — и снег, и свет, Весне навстречу.

Словно одетая в чистый свет, В белый шифон, газ. И до вопроса уже ответ Там, в глубине глаз. Я подступаю к тебе, несмел, Переступив круг. Столько сказать я тебе хотел, И не могу вдруг. Ты улыбнёшься — скользнёт звезда, Вниз по щеке след. Я и желание загадал: Чтоб на двоих — Свет.

Когда земля не казалась круглой, А небосвод был ещё хрустальный, И ты была молодою дурой, Такой красивою и печальной, Что каждый мимопроезжий рыцарь, Плевав на данные им обеты, Спешил скорее в тебя влюбиться, Оповестив половину света О даме, чья красота сравнима, Возможно, только со светом чистым… Но как-то всё проезжали мимо Те идиоты-идеалисты. А ты ждала и ждала чего-то, Пока весь мир не пошел насмарку. Потом устроилась на работу, Купила где-то себе овчарку. Гуляя с нею по парку летом, Мужчину встретила с глупой таксой. Он оказался твоим соседом. Зимой вы с ним расписались в ЗАГСе. И жили-были, любя друг друга, Хотя и был он простолюдином, Считал, что Бог создал землю круглой, Чтобы встречаться на ней любимым. Ты соглашалась легко и сразу, Лаская жадно родное тело. И от рассыпавшихся алмазов Над вами небо всю ночь звенело.

Как по пальцу ножом. Хоть больно — Но не веретеном заколдованным. Йодом смажешь — и всё, довольно. Жизнь не кончена, не поломана. Всё вполне и давно на месте, Смысла нет рассыпаться бисером. В три-стотысячном королевстве Принц храпит перед телевизором. Ну, а ранка не так серьёзна. Молча царствуешь в кухне белой. Защипало глаза. Не слёзы. Что-то, видимо, подгорело.

Над первым небом, над листопадом, Порой нелепо, но так воздушно, Мы жили юно, мы жили рядом, Не очень умно, не так, как нужно, А как хотелось. Ах, как хотелось! И плыло тело, душа парила. Лишь так возможно, имея смелость — Неосторожно, со всею силой. И дни кружились, слетая с неба. И звёзды плыли, как многоточье. Струились души, пускай нелепо, Но так воздушно. И очень, очень.

Подходит война к концу, И силы наши неравные. Столкнуться лицом к лицу Уже не самое главное. Возьмёшь ли меня в полон, Отпустишь — куда деваться мне? Блестит кольца Рубикон На безымянном пальце.

В окончанье рабочей недели Из последних я выбился сил, И кольцо мне на палец надели, Чтоб его я на пальце носил. Чтобы видели в женском народе, Набежавшем с различных сторон, Что товарищ уже не свободен, Несмотря на призывы ООН. Прогремели небесные трубы, Фотовспышкой сверкнула звезда, И почти непослушные губы Прошептали предательски «да». Ни слезинки из глаз не упало, Нам, мужчинам, привычней молчать. А на пальце — полоска металла. И ужалила паспорт печать.

Из белой вьюги, из тёмной ночи, Из всех углов Ловили звуки, ловили клочья, Обрывки слов. Забыв про время, про сон и отдых, Про мира власть, Одно лишь бремя, одна забота И злая страсть. Ну, что ж такого, когда нам любо, Как жизни дрожь — Поймаешь слово, вливаешь в губы, И жадно пьёшь.

Ещё вдали рычит гроза, Но гонит волны. И в мятых юбках небеса Танцуют вольно. Ещё не ринулся поток, Но так знакомо Душа сжимается в комок, В преддверье грома. Ещё не захлестнуло нас Холодной плетью, Но гром все ближе. Вот, сейчас, Огнём и медью. Ещё не грянула гроза, Но сердце помнит, Как тёмны могут быть глаза При свете молний.

Лишь через пару сигарет Повязкой шорной Луна закроет солнца свет И станет чёрной. И, городской мешая дым Дыханьем едким, Задует ветер-подхалим, Ломая ветки. И станет вязко и темно, И в сердце блёкло. И постучится Зло в окно, Ломая стёкла. И тьмы обрушится поток, Врываясь в клети. Уже сейчас. Но ведь никто И не заметит.

Каскады смыслов и слов туман, И всё затоплено именами. Вода могла бы сойти с ума, Покорно следуя вслед за нами Туда, куда заведут глаза. Ах, сколько нам еще взглядом рыскать. Но рядом где-то гремит гроза, И очищения пламень близко.

Словно за волной волна, Заблудившись в ливне, Чертит по воде окна Миллионы линий. Только шёпот мокрых строк, Торопясь наклонно, Исчеркал взахлёб листок Прописи оконной. Каплю с каплею ведя Трепетно и плотно. Только линии дождя, Только шелест водный. Но, слепя, в стекло волна Налетает снова, И стирает письмена, Чтоб опять, по-новой. Не прочесть, а ты прочти В капель рваном строе Непонятное почти, Но совсем простое.

А пока на небе склока, Тучи клочьями рядят, Проскользну, забыт и лёгок, Меж секундами дождя. Всё покину, не оставлю Даже следа за собой, Чтоб глотнуть хотя бы каплю Тишины предгрозовой, Где на миг застыло комом, Но, секунд вбирая вес, Прежде молнии и грома Время ринется с небес. И тогда уж — ад кромешный. И, исхлёстанный насквозь, Возвращаюсь. Мокрый. Грешный. Тишины укравший горсть.

От жрецов и мудрых жриц Убегаю на край света. По полёту глупых птиц Не дадут они ответа. Их речей вороний грай Душу мне на части режет. Лучше я сбегу на край, Удивительный и свежий, Где так нежен солнца свет, И от моря в полушаге Кто-то чертит на песке Исчезающие знаки.

Крошкой сыпал белый снег, Падал белым хлебом, Заблудился человек Меж землей и небом. Заблудился человек Дня и ночи между, Манной падал белый снег, Заметал одежду. Заносил дороги след Мёл скрипучим мелом, Много-много-много лет Сыпал белым-белым. Мириады белых мух, Мелких снежных ядер. Человек ушёл во тьму, Белую, как скатерть…

Вечер сумерками стёк По оборванным обоям. Газа синий лепесток, Чая пенье горловое, В кружке ложечкой постук, Размешаю пара клочья, Заливаю пустоту Чая черным многоточьем. Так растапливают лёд Посреди зимы лукаво. Ты не сахар и не мёд, Сердцу моему — отрава. Выпью честно и до дна, Ни секунды не жалея, Пустота моя полна, Но ещё чуть-чуть налей мне Вожделенья теплых рук, Ласку пьяную ладоней, Сладострастие агоний Перед вечностью разлук.

Отряхнув от скучной пыли, Расправляю с легкой болью Я слежавшиеся крылья, Чуть поеденные молью. Расправляю, словно ворон, Ослабевший в клетке узкой. Глянет зеркало укором, Мол, не те уже нагрузки. Мол, куда в твои-то годы, Облакам дышать в загривок, Невзирая на погоду И отсутствие прививок. Прочь изыди, бес стеклянный, На твои плевать прогнозы, Я взлечу над океаном Самым белым альбатросом. Облаков утрусь я мохом, Чмокну солнышко неловко, Я… засуну с горьким вздохом, Крылья в темную кладовку.

А моя печаль Не могла молчать, Ныла, словно зуб Сломанный. Я её качал, Грея у плеча, Целовал в слезу — Солоно. А она во сне Жаловалась мне На своё житьё Бледное. Я ещё сильней Обнимался с ней, Чтоб согреть её, Бедную. Звёздами кружа, Ночь взметала шаль. Листьями дрожа — Таволга. И, едва дыша, Грезила душа. А печаль ушла. Надолго ль?

Электронные импульсы Расскажут о том, что где-то Погиб урожай цитрусов, Пролетела комета. Буквы стекают дождиком, Капли читаю наискось — Кто-то попал в заложники, Начался Апокалипсис. Сколько ещё я выдержу Тёмных сомнений стрелы: Жив ли ещё я или же Всего лишь адрес е-мэйла?

Тают звёзды в ночной пропасти, Где-то тёмно кричат вороны. На границе стою молодости, Чемоданы уже собраны. На глазах тает грусть инеем По тому, что вдали брошено. Лишь осталось шагнуть за линию, И захлопнется дверь в прошлое. А душа пролилась дождиком, Чуть скулит, погодить мне б ещё. Но торопит уже таможенник. В душу штамп. Проходи. Следующий.

Мимо чужих фасадов, бетонных свечек. По муравьиным тропам, спешащим к Риму, Прикосновенье взглядов — пустая встреча. Усиком тонким: — Кто ты? — и дальше, мимо. Словно возможность, лопнул пузырик лужный. Дело к дождю, пора бы скорей обратно. Ровно живётся, словно бы так и нужно. Мимо чужих фасадов и встреч невнятных.

Копчу окрестно Небесный полог. Возможно — дерзок, И точно — колок. От встречи к встрече Открыт и ветрен. Возможно — вечен, И точно — смертен. Плескаю душу И рву на части. Кому-то нужен, А, значит, счастлив.

Были надежды, и помыслы были чисты, Кто ж не туда нам дорогу заветную вымостил? Над Рубиконом опять догорают мосты, Значит, без жертв нам отряды обратно не вывести. Вера с надеждой остались на береге том, Как, исхитрясь, одолеть бесконечные тернии? Только Любовь всё ещё маркитанткою верною Тешится с нами. Пока ещё, значит, живём.

Не зная племени, Не помня имени Я пью из времени, Сосу из вымени. На горном пастбище Из глины голоса Воздвигну капище Убийце Кроносу. И дань брюхатому, Но не молитвами, А днями смятыми, Ночами спитыми И снами скудными, Словами стёртыми, До часа судного С глазами мёртвыми.

Пусть земля тебе пухом, Небеса тебе ветром, За разорванным кругом, Под раскидистым кедром, В расплескавшейся песне, Где такое простое. Здесь тебе было тесно Средь бетонных построек. Здесь тебе было глухо, И последним ответом — Пусть земля тебе пухом, Небеса тебе ветром.

Поперечно, и продольно, И по всей земле окрест Льётся, льётся колокольный С четырёх сторон небес. На колени, на поклоны, На рукой творимый крест, Ливнем широко и вольно Опустился Благовест. Омывает спины, склоны. Звуки звонки и глухи. Словно словом потаённым Отпускаются грехи. Лечит души там, где больно, Льёт на раны, на порез. Поперечно и продольно, С четырех сторон небес.

В тыщеглазую жадноустую Пропасть шаг — и упасть на ветер. Отвернитесь скорее, дети, Я уже ничего не чувствую. Потому и шагаю по небу. Руки-крылья? — Нет! — Руки-плети! Может, я ещё что-то понял бы, Если бы не сломался ветер. Если бы не сглотнула пропасть С тяжким вздохом, а я — на выдохе. Крылья мнёт в бесконечном вывихе Слишком Окаменевшая Совесть.

Как будто посланный кем гонец, Живу, сам себя гоня. Во мне сто тысяч стучит сердец, И до и после меня. Во мне язычник, во мне кумир, Одеты в сто тысяч кож, Сокрывших целый разумный мир И плоти животной дрожь. Я — Шут, любезный себе-Царю, Подвешенный под ребро, И зло и весело я творю Доступное мне добро. Ведь там, где праведность, там и грех, И ночь, и сиянье дня. Но кто я, кто я, средь этих всех, И до и после меня?

Пусть слов не золото, но медь Швыряю в чаши, Хочу прожить, хочу пропеть Без тени фальши. Травлю, гоню из сердца ложь, А после снова За часом час, за грошем грош, За словом слово На ежедневный суд и крест, Души лохмотья, И обретает слово вес Моею плотью.

А всё ж душа болит в незнании молитв. И хочется просить, но вот о чём, о Боже? Слова проистекли, а всё ж душа болит. Лишь вечное «Спаси» на истину похоже.

Ночь бессонная — гостья редкая, Вновь торопится, чаем давится. Исхлестал день глаза мне ветками — Всё слезятся да закрываются. Мысли смутные, бесполезные Кружат бестолку, только душу мнут. Ни черта не пойму в поэзии. Знаешь, может, оно и к лучшему?

Ошалев от забот и шума, Охмелев с одного глотка, Лечь в траву, ни о чём не думать, Наблюдая, как облака Наплывают волной на запад, Незаметно стирая зной. И сливается неба запах С тишиной.

В тёмном небесном дне, Там, где извечный лёд, Звёзды горят по мне, Ветер по мне поёт; Белым взмахнёт плащом, Влажно коснётся глаз. Мне бы успеть ещё Главное спеть сейчас, Чтобы до самых звёзд… И замереть в тиши. Плачет последний гвоздь, Вбитый в ладонь души. И, обветшав до дыр, До глубины земной, Плачет последний мир, Тот, что уйдет со мной.

Случается — так накроет, Весь мир — кувырком, вверх дном. И — к стенам цветущей Трои. И — за золотым руном. Ведь как ни уютна заводь, А всё-таки жизнь — поток. С востока летишь на запад И с запада на восток. Захлёбываясь в погоне, В попытке сорвать звезду. А жизнь по твоей ладони Протачивает борозду.

Из сумерек зимних навстречу рассвету Распахнуты настежь тяжелые двери. По скользким ступенькам к высокому небу. Быть может, быть может. Во что ещё верить? Чем выше, тем легче от сброшенной пыли, И солнце нежнее, и воздух прозрачней. И крест за спиной превращается в крылья. Быть может, быть может. А как же иначе?

Много дней ли, мало, Кто считал их вспышки? Ты войдёшь устало, Как герой из книжки, Словно из похода За руном далёким, Жаль, что непогода Подмочила сроки. Обветшала пристань, Расплылась дорога. Облетели листья, Много раз. Так много! Истончились тени Памяти болезной. От прикосновенья Не швыряет в бездну. Мир вокруг не рухнет, Лёг засохшей долькой. Ну, пойдём на кухню. Чай вскипел вот только.