1
Жизнь возвратилась в прежнюю колею.
Ольга работала, готовила, убиралась. Иногда взрывалась, и осыпала меня выражениями, которые бытуют в бандитских притонах. Самое мягкое из них — тунеядец, мерзавец, бездельник. Причина возвращения к прежним отношениям — я перестал приносить домой шалые деньги. Тихон скрупулезно высчитывал из заработка «должок».
Я терпел.
Вошкин вызывал редко. Следствие двигалось, будто телега по грязной дороге, влекомая умирающим мерином. Она то и дело застревала в колдобинах невыясненных фактов, переваливалась с одной кочки доказательств на другую. Ничего нового сообщить я не мог и не хотел — боялся за жизнь Любаши.
Девушка постепенно выздоравливала. Она уже полулежала в постели на взбитых подушках, внятно говорила, даже смеялась. И смеялся вместе с ней, ободрял, убеждал — все кончится благополучно, и мы будем счастливы.
— Выпишешься из больницы — уедем снова в Сибирь, к той же Дарье Павловне. Меня возьмут мастером на прежнее место, ты тоже устроишься, к примеру, нормировщицей…
— Нет, Коленька, нас в покое не оставят. Меня попытаются убить, тебя посадят… Не видать нам с тобой спокойной жизни…
В глазах девушки появлялась такая безысходность и тоска, что я ежился. Ведь права она, ох как права! Но соглашаться нельзя, нужно переубеждать, успокаивать!
И я изо всех сил старался это делать. Говорил, что выплачу Тишке долг, дам ему любой вексель под любые проценты, умолю отпустить… Сколько с меня причитается? Сто кусков баксов, не больше… Мелочь, ерунда!
Мне редко удавалось вызвать улыбку на бледных губах Любы. И тогда мы начинали дружно фантазировать, придумывать будущие совместные прогулки по зимней тайге, осенний сбор грибов и ягод, их консервирование. Появятся дети — мы еще молоды, сможем вырастить их, поможем стать на ноги…
В эти моменты глаза Любаши сияли… И тут же гасли.
— Ты ведь женат, Коленька. Я не хочу делать несчастной твою жену… Знаешь поговорку: на несчастье других свое счастье не построишь… Вот и я не хочу… Краденое впрок не идет, обязательно отзовется горем…
— Какое счастье-несчастье? О чем ты говоришь? У меня не семейная жизнь — каторга… Все оставлю Ольге: квартиру, вещи, машину, гараж. Главное мое богатство — ты. С тобой все наживём… Помнишь нашу комнату в теремке Дарьи Павловны? Господи, до чего же было хорошо!
А злой червяк так и крутился в сознании, подсказывал ехидно: ничего у тебя, хозяин, не получится, Тихон не отпустит, долг не вернуть, Ольга развода не даст, отец с матерью тоже встанут стеной: не дадим развалить семью, не допустим! Примутся воспитывать непутевого сынка, пилить его, мотать нервы. В качестве наглядного примера выдвинут счастливую семью Никиты и Фимки, которую совсем недавно забрасывали грязью.
Предстояло преодолеть тысячу мелких и крупных преград и выстоять. И я выстою обязательно!
А зловредный червячок ехидно пищал: хочешь с милой рай построить в шалаше? Не получится. Любаша привыкла к роскоши, к безделью, ее забрасывали дорогими подарками. А ты чем одаришь? Кирзовыми сапожками да рабочим ватником? А как же быть с французскими духами, американскими сигаретами, польскими лосьонами? Где возьмешь средства на дорогостоящую бижутерию, модные платья и обувь?
Я сопротивлялся, как мог, загонял червячка за пределы сознания, душил его, рвал на куски. Но он не унимался.
После ничем не оправданного отсутствия я превратился в безработного. Меня уволили за прогул. Спасибо Тихону — в погашение долга высчитывал не сто процентов заработка, оставлял на пропитание. Зато гонял в поездки почти ежедневно. То перевезти оборудование по изготовлению фальшивых купюр на новое место, то съездить с Владькой за специальной краской, необходимой для «производства», то просто покататься по Подмосковью.
Теперь гонял я не свой старый «москвич» — сидел за баранкой шикарного «мерседеса».
— Выплатишь должок — подарю машину, — смеялся Тихон, развалившись на заднем сиденье в обнимку с очередной любовницей. — Так и быть, за пользование Любкой брать не стану, можешь считать — расплатился… Вчера подсчитал: осталось тебе вернуть около семидесяти кусков, сто пятьдесят раз прокатиться по моим поручениям… Ерунда!
Я старался помалкивать. Душило предчувствие страшных событии. Что-то должно произойти такое, что сомнет и опрокинет нашу с Любашей жизнь, раздробит ее на мелкие части, и не склеить, не соединить.
И это страшное — пришло, когда мы не ждали.
Любаше разрешили сидеть в постели. Я помогал ей подниматься, учил ходить. Это напоминало игру, веселую, забавную, приносящую нам обоим уйму радости.
Иногда девушка случайно касалась моей груди или бедра. Густо краснела, отдёргивала руку. Стыдно признаться, но эти лёгкие прикосновения туманили мне голову, заставляли сильней биться сердце.
Наверно Люба поняла моё состояние.
— Как себя чувствует твой «хулиган»? — спросила, стыдливо потупившись. — Соскучился? Может быть, поставим его в угол? В больнице — мёртвый час, никто не войдёт…
Она призывно откинула одеяло, пальчики коснулись моей ширинке, видимо, натолкнулись на что-то окаменелое, и испугано отпрянули.
— Если только ты тоже соскучилась… Я бы — с удовольствием… Но тебе нельзя… Лучше давай потерпим, не будем искушать судьбу.
— Конечно, я соскучилась! Ты мне даже по ночам снишься… Иди ко мне. Не нужно раздеваться… Только освободи «хулигана». А я приготовлю «угол».
С трудом я убедил взволнованную девушку не делать глупостей. Заодно погасил в себе страстное желание.
Кажется, она успокоилась, согласилась со мной. Я ошибался — идея заставить меня заняться сексом завладела её сознанием.
В один из осенних дней, когда в прорехи между расступившимися тучами выглянуло нежаркое солнце, я в очередной раз навестил больную. Она нетерпеливо ожидала меня.
— Приступим к тренировке? — предложил я, снимая пиджак.
— Если тебе не трудно… В ответ я наклонился, поцеловал еще бледные губы, обнял девушку за плечи. Случайно коснулся ее груди. Грудь напряглась, по лицу Любаши расплылся румянец… Она хотела меня, я хотел ее… Как и в прошлое посещение, девушка коснулась моей ширинки. И не просто коснулась — решительно опустила молнию, но в трусы не забралась — ограничилась ласковым поглаживанием. Но и это поглаживание по ткани трусов ещё больше возбудило меня.
В конце концов, что преступного в том, что мы сольёмся в единое целое? Где-то я вычитал, что секс благотворно влияет на нервную систему, излечивает множество болезней. Вдруг он и сейчас будет способствовать полному выздоровлению?
Я решительно освободил из заключения свой член. Любаша улыбнулась, легла на спину и раздвинула ноги. Нет, наваливаться на неё я не собираюсь — это слишком опасно для ещё не зажившей раны.
— Повернись спиной!
Девушка подчинилась.
И тут я опомнился. Что же мы делаем? Ведь больница, в любую минуту могут войти.
— Принимайся за дело, Коленька… Господи, до чего же ты сладкий, как я соскучилась по тебе! Почему медлишь? Твой «хулиган» уже готов к употреблению… Я хочу тебя!
— Тебе нельзя… Еще нельзя… Потерпим… Выпишешься — тогда. Могут войти…
Любаша отрицательно покачала головой, все ближе и ближе придвигается ко мне… Её бёдра чуть подрагивают, ягодицы сами собой раздвигаются, освобождая вход в рай.
— Хочу тебя, милый, хочу… Пусть смотрят, пусть завидуют!
Скрипнула дверь… Сестра! Я отпрянул от девушки, убрал в трусы готовый к бою «инструмент». Любаша быстро перевернулась на спину, накинула на себя простынь.
Но это была не сестра…
— Ба, да они решили любовью заняться!
У входа в палату покачивался с носков на пятки вдребезги пьяный Владик. В его руке — направленный на нас пистолет… Вот оно, то страшное, что я предчувствовал!
Любаша обессилено откинулась на подушки. В лице — ни кровинки. Губы накрепко сжаты. Глаза закатились… Обморок?
— Прекрати, Владька! Убери свой дурацкий пистолет… Ей дурно…
— Сейчас вылечу, — пьяно смеялся Владька. — И тебя заодно…
Пистолет плясал в его руке, целясь то в поникшую Любашу, то в меня.
— Но Тихон обещал…
— Не знаю, что обещал тебе Тихон… И знать не желаю… С него спрашивай… Непонятно, почему он так нянчится с вами… Я нянчиться не буду… Приступим к лечению…
Вдруг, неожиданно для нас обоих, Любаша выхватила из-под головы подушку и бросила ее в пьяного. Грянул выстрел… Девушка вскрикнула… Но этого мгновения мне хватило, чтобы наброситься на убийцу и выбить оружие из его рук.
Мы обхватили друг друга руками и ногами, катались по ковру, пинались, царапались. Владька, несмотря на опьянение, был сильней меня… Я очутился на спине, он потянулся за лежащим рядом пистолетом… Сейчас — конец… Любаша убита, теперь — моя очередь…
Я не боялся смерти. Потому что без девушки жизнь не нужна, влачить жалкое существование я не намерен… Пусть стреляет…
Но до пистолета Владька так и не дотянулся. От дверей раздался возглас:
— Что здесь происходит?
Владька подскочил, будто кошка, которой прищемили хвост. Я поднял голову.
В дверях — Вошкин. Как всегда, улыбчивый, надушенный.
— Ты, Серый…
Договорить Владька не успел. Вошкин ударил его по голове рукояткой пистолета, свалил на пол. Так спокойно, будто он занимается этим регулярно несколько раз в день.
Кровь залила пол. Вбежавшие оперативники скрутили неподвижное тело бандита.
— Кажется, я немного переборщил, — растерянно промолвил следователь. — Но другого выхода не было… Так что же у вас делается? — Повернулся он ко мне. — Пришел допросить Серегину… кое-что уточнить… А напоролся на драку… Неужели я убил его?
Не слушая невнятного бормотания Вошкина, я бросился к Любаше. Она лежала навзничь, голова скатилась с подушки… Неужели… мертва?
Палата заполнилась людьми. Невесть, откуда появились милиционеры, врачи, больные из соседних палат… Владьку уж увели… Любашу прикрыли простыней… Не с головой — значит, жива…
2
Целую неделю пришлось вкалывать. Днем, колдуя над вошкинской машиной, ночами — в разъездах по поручениям Тихона. Питался, чем попало и где попало, иногда ограничивался бутербродами с чаем из термоса. Конечно, отощал, не без этого, но ходить домой не хотелось, видеть гневную Ольгу и ее постную мамашу — сплошные мучения.
Внешне — благополучная семья. Муж не пьет, ночует дома, скандалов не слышно — тихо мирно. А что творится внутри — никого не касается. Если Ольга и хотела заварить минискандальчик, без битья посуды, но с под заборными оскорблениям, то для этого были необходимы два условия: виновник и зрители. Зритель — теща — всегда в готовности, а виновника нет. А поздними вечерами, когда «объект» появляется, спит «зритель».
Наступило утро субботы. В этот день по традиции — обед у родителей. Не пойти — обидеть. Мать-то простит, а вот батя…
— Куда пойдешь: к родителям или снова… к этой…
С помощью соседок и подруг Ольга все узнала о моей «подпольной» жизни, кроме разве что сложных отношений с Тихоном. Ей сообщили о наличии некой «мамзели», с которой муж находился в бегах. Она осведомлена, что эта самая «мамзель» болеет и лежит в больнице… Короче, Ольга до такой степени насыщена всевозможной информацией, что избыток «выпадает в осадок».
Я не собирался ни опровергать, ни скрывать. Положение, конечно, идиотское: люблю одну женщину, живу с другой, мечтаю о счастливом будущем с Любашей, но что-то мешает расстаться с Ольгой…
Решил все же навестить родителей. Посижу часок и удеру в больницу.
Двери открыла мать. Обняла Ольгу за талию, смерила меня осуждающим взглядом, кивнула на гостиную, так гордо именовал единственную комнату отец…
Все ясно, предстоит родительская проработка. На высшем, отцовском, уровне. С ним отмолчаться не удастся, отец не успокоится до тех пор, пока не проведет «вскрытие» души сына. И не просто «вскроет», а со значением, присказками-прибауткам попутно добиваясь обещания впредь «не шалить», вести себя пристойно, по-мужски.
— Вот что, Колька, прекрати шастать по бабам. До хорошего это не доведет. Выбрал одну и пользуйся до самой смерти…
— Чьей смерти? — невинно осведомился я. — Моей или Ольгиной?
Отец гневно стукнул кулаком по столу. Он делал это так часто, что под скатеркой должна уже образоваться выемка. Наступит момент, когда столешница окажется расколотой на две неравные части.
— Шутками не отделаешься, байстрюк! Родитель я тебе или не родитель? Выходил, выкормил этакого верзилу, в голове которого — одна пылюка!… Ну, скажи, что ты прилип к проститутке?… И не смей прекословить отцу! — Новый удар кулаком. — Кто ж она такая, ежели всем мужикам дает без разбору, а? Убеждать отца в том, что Любаша вовсе не проститутка, что несчастная женщина, попавшая в лапы преступников, бесполезно. Батя ни за что не принимает доводов, противоречащих его убеждению. Они только раздражают его, доводят до беспамятства.
Подражая матери, я молча поднялся и ушел на кухню. Вслед неслись гневные выкрики, обещания по-свойски поучить ослушника.
На кухне не легче. Ольга что-то нашептывала матери, та скорбно поддакивала и покачивала седой головой. Разговор, конечно, шел о моем предосудительном поведении. Женщины солидарно встретили меня суровыми взглядами.
Больше скрыться негде. Не запираться же в туалет или в ванную? Присел в прихожей к телефону. А кому звонить? Не Тихону же?
Невольно вспомнил реакцию шефа на арест Владьки и возможную его смерть. Он даже не поморщился.
— Знаю, Коля, посвятили. Дурак непроходимый твой Владька. Ежели оклемается, одна ему дорога — в зону. Там вправят мозги, я уж постараюсь… Рад, что девка жива…
Да, Тихон все знал! Ни тюремные решетки, ни ограждения для него не преграда. Свои люди повсюду узнают, вынюхивают, докладывают, получают задания и выполняют их. Целая система, сплетенная из прочных цепочек, дублирующих друг друга… Вот и меня оплели, повязали — не выбраться.
— Значит, Любашу преследовать вы не будете?
— Говорено переговорено. Все зависит от твоего поведения, паря. Не скурвишься — будете жить. Расплатишься — дорога открыта, поезжайте хоть в Сибирь, хоть на Север. А пока работай, замаливай грехи…
Владькина пуля попала девушке в плечо. Но ее организм, и без того ослабленный ножевой раной, с трудом сопротивлялся повторной травме. Любаша лежала в реанимации, к ней никого не пускали.
Ежедневно я топтался под дверьми, умоляя сестричек принять, очередную передачу — фрукты, соки, минеральную воду…
— Некуда складывать, — сопротивлялась дежурная сестра. — Тумбочка забита напрочь — там целый склад…
— Не ест она, что ли?
— Вы столько передаете, что и здоровому не осилить, а она больная…
— Когда разрешите навестить?
— Послезавтра переведем в палату…
Послезавтра? Значит — сегодня! Как же я мог забыть? Вместо того чтобы сидеть рядом с постелью Любаши, целовать ее руки, слушать нежные слова, сижу рядом с телефоном в прихожей в ожидании дурацкого обеда!
В дверь позвонили. Пришли Никита с Фимкой. Радостные, оживленные. Разделись, повесили пальто на вешалку и, сопровождаемые матерью и Ольгой, направились в комнату.
Удобный момент! Я схватил пальто и шапку, вызывающе громко хлопнул дверью и помчался в больницу.
3
Пришлось в очередной раз перебазироваться. Куда-то за Дмитров. Тихон сказал — предупредили о готовящемся налете. Кто его предупреждает?
Вместо отсутствующего Владьки рядом со мной в «москвиче» — сам шеф. Угрюмый, злой, но по-прежнему разговорчивый.
— Вот чем приходится заниматься, — жаловался он. — Припекли нас менты до невозможности. Довериться некому. Остаёшься один ты…
— Почему вы так часто переезжаете?
— Прищучили капитально, суки ментовские! Многих мои людей посажали, другие — в бегах. Остались натуральные сявки… Спасибо, хоть знаю, когда шмон намечен… Кто упрсждает — не скажу, не допытывайся. Хоть и верю тебе, но лучше перестраховаться, чем сидеть за решеткой…
— Я не спрашиваю…
Оборудование перевозили днем. По мнению Тихона — самое безопасное время, можно затеряться в потоке машин. Никто не заподозрит… С этой же целью «мерседес» получил отставку, был выбран мой «москвич».
Сегодняшняя поездка для меня — не ко времени. Завтра должен забрать из больницы Любашу. Нужно отмыть ее квартиру, купить продуктов, приготовить обед… Что она любит? Кажется, селедку с луком, винегрет с майонезом, рыбу под маринадом, Сделаю. Хоть повар из меня никудышный, с помощью поваренной книги справлюсь… Да, не забыть к столу яблоки, апельсины… При потере крови полезны соки…
Тихон что-то говорил, на что-то жаловался — я не слышал ни слова.
Машин сравнительно немного, но я не гнал, выполняя строгое приказание шефа: держать не больше восьмидесяти километров, стараться не обгонять…
Возвращусь в Москву не раньше восьми вечера. Значит, закупить все необходимое для праздничного обеда придется по дороге… Сразу примчусь на квартиру Любаши, куда еще вечером перевез свои вещи.
Ольге сказал, не вдаваясь в подробности: прощай, развод оформим позже, сейчас — нет времени. Закрывая за собой дверь, слышал истерические вопли бывшей супруги. Слава Богу, тещи дома не было…
Впереди, на обочине, — патрульная машина. Рядом — гаишник с палкой, позади — второй, в бронежилете с автоматом… Опять что-то произошло или обычная проверка?
Мельком увидел, как напряглось лицо Тихона, на скулах заиграли шишки желваков.
— Если остановят — сбавь скорость… После — на газ, — раздался негромкий голос шефа. — И не вздумай фокусничать, сука, замочу!
На его коленях — короткоствольный автомат.
— Господи, сделай так, чтобы нас не остановили, — по привычке взмолился я. В Бога не верю, в церкви не крестился, но сейчас молюсь, истинно, преданно, ибо на Бога — вся надежда.
Молитва не помогла. Гаишник взметнул вверх свой жезл. Тихон приподнял автомат…
— Да это же Никита! — неожиданно я узнал гаишника. — Никита!
Остальное — как во сне… Очередь… Другая… Никита падает. Его напарник — с автоматом, в бронежилете, вскидывает оружие… Поздно… Тихон дает очередь…
— Жми!
«Москвич» рванулся вперед. Встречные машины шарахаются в стороны, попутные испуганно жмутся к обочине. Я выжимаю изстарого автогмобиля последние силы.
Скрыться… удрать… Теперь я повязан с Тихоном двойным убийством. Этого мне не простят…
От страшного места — пять километров… десять… За поворотом поперек дороги — «МАЗ»… Из-за него — автоматные очереди… Мимо? Почему стекло цело? Бьют по скатам…
«Москвич» запнулся, его занесло… Бросило в кювет…
Очнулся я в наручниках… Рядом — накрытое плащом тело Тихона.
Все… Кончено… Любаша осталась в больнице, одна, совсем одна. От безысходности, от беспомощности, когда невозможно что-либо изменить, я взвыл волком…
— Глядите, плачет? — удивился милиционер, стоящий рядом, но тут же злобно вымолвил. — Плачет, сука! Пощаду вымаливает, паскуда!
Сквозь кровавый туман я увидел лицо склонившегося ко мне человека… Это был Вошкин.
Круг замкнулся. «Семейный следователь» лишается персонального автомеханика, зато приобретает перспективного подследственного. Фимка осталась вдовой… Отец проклянет сына — убийцу.
Любаша, где ты, Любаша!
4
Следствие длилось почти три месяца. Вошкин не торопился. Он разыскивал свидетелей, составлял бесчисленное количество протоколов, посылал материалы на экспертизы. Со мной разговаривал сухо, немногословно, вопросы задавал каверзные, с подковырками, с дальним прицелом.
По— моему, все предельно ясно. Обвинение в убийстве сразу же отпало -на автомате моих «пальчиков» не обнаружено. Осталось — соучастие. Попутно — распространение фальшивых денег. Соучастие — не убийство. Но по совокупности, наверняка, припаяют немалый срок.
Единственно, за что я благодарен Сергею Сергеевичу — в обход всех существующих правил он добился разрешения Любаше навещать своего «гражданского» мужа. Так прямо и записали
— Хороший человек, — упрямо твердила девушка. — Старается вытащить тебя из беды… Вот и свидание разрешил, хотя и закону — нельзя…
— Не вытащить, а затолкать глубже… Нет, не верю я этому Вошкину! Ты думаешь, что он помог моей сестре освободиться потому, что пожалел ее? Как бы не так! Я корячился над его древней машиной, вдвоем с батей упирались, строя ему загородные хоромы… Да ты же ничего не знаешь… Слушай!
И я принялся рассказывать, торопясь уложиться в отведенное время — всего один час, шестьдесят коротких минут. Старался быть по возможности объективным, но обида давала о себе знать.
В память прочно впечаталась картинка: рядом с разбитым «москвичом» лежит окровавленный рыдающий человек в наручниках. Над ним с брезгливой улыбочкой на чисто выбритом лице склонился Вошкин. Так разглядывают разорванного пополам дождевого червя, издыхающую лягушку, но не человека, каким бы преступником он ни был…
— И все равно Сергей Сергеевич — единственная наша надежда… Кстати, адвокат у тебя был?
— Да, был… Сколько ты заплатила?
Любаша изобразила свою любимую гримаску — оттопырила губки, прищурилась и пренебрежительно фыркнула. При чем тут деньги? Они — обычные бумажки, призванные служить людям, брось в огонь — сгорят, швырни в воду — размокнут… Разве можно оценивать ими жизнь, любовь, дружбу?
Но я настаивал.
— Не помню… Кажется, пять тысяч — в кассу, столько же — на лапу.
— Ну, в кассу, ладно, положено, адвокату за что? Он же ничего ещё не сделал. И вряд ли что-нибудь сделает. Приговор предрешен. Я чувствую это по поведению твоего любимого Вошкина… Зачем ты так растратилась? Откуда взяла деньги?
— Дала адвокату хотя бы за то, чтобы он повнимательней вникнул в твое дело… Разве этого мало? Кроме того, пообещала за каждый год заключения, который он сможет отвоевать, подкинуть по три тысячи… И дам, слышишь, «извозчик», дам! Тебя спрашивать не стану…
Губы Любашки приоткрылись, обнажив острые зубки, глаза сверкали. А я смеялся. В первый раз с того страшного дня убийства.
— Передам Ольге: пусть продаст часть акций и вернет тебе деньги. Через отца передам. При первом же свидании.
— Не возьму, ни копейки не возьму! Все свои сберкнижки выпотрошу, воровать пойду, а не возьму. К тому же, — понизила она голос почти до шепота, — твоя жена и не даст…
— А ты откуда знаешь?
— Была у твоих родителей… Познакомилась…
Я представил себе, как встретил Любашу батя, как он, не подбирая слов помягче, глушил гордую девушку грязными оскорблениями, что пришлось пережить ей под родительским кровом. На душе сделалось тревожно и муторно.
— Родители у тебя — славные люди… Поначалу батька раскричался, после успокоился, остыл. Почуял, что не к нему пришла — к матери, и ушел в скверик дышать свежим воздухом… Мама твоя — добрая душа, поверила мне… Знаешь, Коленька, я ей всю свою жизнь выложила, как на ладошке. Поплакали по-бабьи, обнялись… Она мне и рассказала, как жена твоя бывшая, Ольга, любому — каждому про тебя трепется: бандит, убийца, тунеядец, сидел, мол, всю жизнь на моей шее, никаких ему адвокатов не будет — пусть засудят на всю катушку… Только не переживай, милый, та твоя жизнь подневольная — отрезанный ломоть. Теперь ты — мой, весь мой, со всеми достоинствами и недостатками. Никому не отдам. Слышишь, не отдам! Зря она думает, что меня трогают Ольгины оскорбления. Нисколько не трогают. Мы с бывшей моей женой — разные люди — это мне стало ясно на второй или третий год совместной жизни. Свыкся, терпел… Уйти? Не к родителям же в их однокомнатную квартиру? Сколько раз думал сбежать из Москвы: бросить к чёрту прописку и так называемый семейный уют. Оставить Ольге полученную на работе двухкомнатную квартиру, нажитую мебель…
Думал и… не решался. До тех пор, пока в моей жизни не появилась Любаша.
Конечно, каждому мужчине приятно слушать признания в любви и верности. Тем более в моем положении. Я буквально упивался ими, чувствовал, что в них растворяется озлобленность, боязнь сурового приговора.
Но сколько можно травмировать несчастную женщину? И я поторопился изменить тему разговора.
— Как там Фимка?
— Первые дни лежала в беспамятстве. Легко ли потерять любимого человека? Тем более тяжелая она, ребеночка ожидает, сироту несчастного…
Как же я посмотрю в глаза сестры, чем оправдаюсь? Пусть не убийца — соучастник, но и на моих руках кровь Никиты…
5
Как ни бился мой адвокат, приговор суда оказался суровым: десять лет!
На второй же день меня перевели в изолятор-пересылку. Тот, из которого осужденных отправляют в места отбытия наказания. Поместили в камеру, где обитало человек восемьдесят таких же бедолаг.
В ожидании сурового приговора я заранее внушил себе его справедливость и неизбежность, но одно дело предполагать, со всем иное — реальность. Первые дни после суда не поднимался о нар, отказывался от баланды, не слышал обращенных ко мне слов сокамерников.
— Все так переживают, Колька, это пройдет, — ободрял меня цыган, получивший за угон машины три года и случайно попавший в одну со мной камеру. — Работать станешь — полегчает. Жинка навестит — на зоне имеются специальные комнаты. Побалуешься с ней — вообще забудешь о сроке. А там, глядишь амнистия.
Зря успокаивает — на убийц амнистия не распространяется — придется сидеть от звонка до звонка… Но так уж природа устроила человека — живет надеждой, цепляется за нее, булл утопающий за спасательный круг. Вдруг лет через пять убедится начальство: исправился осужденный, можно его переводить на вольное поселение! Определят тот же леспромхоз, вызову к себе Любашу, поженимся, заведем детишек…
После разговора с цыганом меня вызвали на прощальное свидание с «гражданской женой» и… с отцом.
Интересно, сколько Любаша «вмазала» следователю или тюремному администратору за эту встречу? Откуда у нее такие бешеные деньги? У отца их нет — точно знаю… Значит, Любашка. А из каких достатков? Работать не работает, коммерцией не занимается…
— Здорово, убивец, — буркнул отец. — Бриться в тюряге, что, не полагается, или для зоны бороду растишь?
— Прости, отец, так получилось…
— «Так» получается, когда баба попадается… Вот до чего довели тебя дармовые деньги… Не могу разговаривать с тобой — противно до тошноты… Не попросила бы Любка, в жизнь не пошел бы… С ней беседы веди, а я малость успокоюсь.
Отец вытащил из кармана пробирку с валидолом, отвернулся от меня, выковырял пробочку, сунул под язык таблетку.
— Здравствуй, Любонька…
— Здравствуй, Коленька… милый… Как себя чувствуешь? О настроении не спрашиваю, догадываюсь, какое оно бывает после суда… Не грусти, переживем…
— Скажи, откуда у тебя такие деньги? — выпалил я и насторожился в ожидании ответа. Не побледнеет ли, не отведет глаза в сторону? Нет, вроде не смутилась.
— А я, Коленька, квартирку свою загнала. Зачем мне она без те6я?
— Где живешь? Не на улице же?
— Нет, не на улице…
— Мы с матерью приютили бездомную, — перебил Любашу батя. — Хорошая оказалась баба, не чета твоей занудливой Ольге… Повезло тебе, убивец, пофартило…
Я и без отцовской подсказки знаю — повезло. Только зачем мне такое везение, если предстоит десятилетняя разлука?
— Чем помочь тебе, Коленька? Здесь в тюрьме познакомилась я с одним начальником. Поначалу он пытался подклеиться, после понял, что не выйдет. Подкормила его коньячком — размяк. Сейчас — лучшие друзья — все сделает, что ни попрошу…
Ох, и подружка же мне попалась — огонь с дымом. Все мужики, завидев ее, облизываются, будто коты на сметану. Но я знаю: на своем прошлом Любаша поставила крест, она ни за что не изменит мне, не предаст горькую нашу любовь…
Но о чем же ее попросить?
И вдруг вспомнил Радьку-цыгана.
— Есть одна просьба. Сидит со мной хороший человек, тоже ни за что попался. Захотелось парню покатать любовницу на иномарке, пофорсить перед ней. На беду увел от подъезда припаркованный «мерседес», усадил зазнобу, и шиканул… на три года общего режима… Нельзя ли его — на одну со мной зону?
— Сделаю, — уверенно вымолвила Любаша. Видно, уверена в безотказности своего влияния. — Завтра вас отправят по этапу на Урал. А я — поездом, уже билет купила… Поселюсь в деревушке невдалеке, найду работенку, заведу полезные знакомства…
— Я тебе покажу знакомства, — прикрикнул я в шутку. Девушка презрительно фыркнула. — Ты едешь? — наконец дошло до меня решение, принятое Любашей. — Куда? В глухую деревушку, без удобств, в кармане — гроши… Подумай и откажись от этой сумасбродной мысли… Отец, прошу, запри ее, не пускай!
— Правильно решила баба! — припечатал батя громоподобным басом. — Куда иголка, туда и нитка — старая пословица… Ты, Колька, лучше не дразни меня, а то Любки не постесняюсь — врежу на рабочем языке!
— Но, батя, она же — горожанка, а там — ни центрального отопления, ни канализации…
Любаша окидывала спорщиков смеющимися глазами. Дескать, орите, ругайтесь, делайте, что хотите, а я поступлю так, как решила, никто не остановит, не переубедит.
— Ишь ты, канализации нет, — кричал батя в полный голос. — На улице оправится, небось задницу не поморозит…
Теперь смеялись мы с Любашей. Отец помолчал, оглядел нас, и вдруг тоже расхохотался. Да так, что дежурный вертухай вздрогнул и окинул нас подозрительным взглядом.