В палате — тишина. Зверски пахнет карболкой — санитарка только что вымыла полы. В приоткрытую фрамугу вползают струи раскалённого воздуха. По стенам и потолку лениво передвигаются сонные мухи.
Худой мужик на крайней кровати погасил выкуренную до фильтра сигарету. Прямо о тумбочку, и без того покрытую пятнышками. Окурок небрежно швырнул на пол. Подумав, наклонился, вытащил из-под койки утку, подсунул ее под одеяло. Послышалось журчание.
— На ноги не можешь встать, друг, да? Они, ноги, у тебя имеются или отрезаны, а? Когда отрежут — опростаешься в утку, а сейчас ковыляй в туалет. На костыли и — вперед!… Все понял или другими словами объяснить?… Эх ты, курилка дымная!
На пороге палаты — рослый парень. Халат на широченной груди распахнут. Из-под штанин больничных шаровар выглядывают толсто намотанные бинты. Типа древних краг у тогдашних щеголей. Искристо-угольные глаза светятся, как в темноте у кота. Иссиня-черные кудри рассыпались кольцами по высокому лбу…
Красавец в восточном исполнении!
Из— за спины парня выглядывает девушка в белом халате. С такими же черными кудрями. А глаза почему-то не черные -голубые. Будто природа, раскрашивая очередное свое создание, утомилась и окунула кисть в другую краску…
— Погоди, Мариам, еще не все сказал, — загораживает вход в палату Фарид. Я догадался, что это именно он. — Боюсь, твои ушки красными станут от этих слов… Я тебя, Алексей Федорович, сильно уважаю, даже страдаю за будущую твою операцию… Ты знаешь это?… Вижу — знаешь. Тогда послушай. Сколько раз говорил: не кури в палате? Скажи, говорил?
— А ты кто такой, чтобы я тебя слушался? — заскрипел Алексей Федорович. — Начальствуй в родном Азербайджане сколь угодно, а в России помолчи… Потому что плевать я хотел на тебя и на твою зазнобу…
В доказательство куряка послал в угол длинный плевок.
Мне показалось — Фарид сейчас набросится на него с кулаками. Он сделался страшным. Глаза расширились — они уже не сверкали, а чернели провалами, руки подняты и прижаты к груди, словно у боксера на ринге; зубы оскалены…
Нужно броситься между противниками, предотвратить неизбежное столкновение, исход которого нетрудно предрешить, учитывая разные «весовые категории». Больница — не ринг и не бойцовский ковер.
Но боль в бедре приковала меня к постели покрепче кандалов. Тем более, что я испытывал непонятную симпатию к горячему азербайджанцу и столь же непонятное чувство антипатии к его противнику.
Начистит Фарид ухмыляющуюся морду садиста — ничего не произойдет страшного. Авось, у куряки искривленные мозги встанут на место.
— Еще раз прошу тебя, Алексей Федорович, не трогай мою Мариам. Плохо будет тем, кто ее обидит, очень плохо!
Кажется, куряка испугался всерьез. Он уже не скоморошничал, не ехидничал — откинулся на подушку, побледнев, натянул на себя одеяло. Будто оно, серенькое, тощее больничное одеяльце — кольчуга либо панцирь, будто оно способно защитить его от грозного противника.
Воспользовавшись тем, что Фарид освободил вход, подступив вплотную к куряке, в палату влетела девушка в развевающемся белом халате. Небольшого росточка, складненькая, гибкая, она напоминала птицу с распростертыми крыльями.
— Фарид, марш на свое место! Я кому сказала?
Парень обмяк, засмеялся, но возражать не осмелился — послушно лег на койку поверх одеяла.
— Алексей Федорович, вам вредно волноваться, успокойтесь, пожалуйста… Выпейте валерьянки…
Недовольно бурча, угрожая при случае расправиться с наглецом, куряка послушно проглотил таблетки, запил водой и отвернулся к стене. Но и отвернувшись, не прекратил ворчать и негодовать.
Сестра, окинув взглядом палату, пошла от кровати к кровати, словно полководец вдоль выстроенных воинских частей и подразделений.
— Гена, как себя чувствуешь?
Безногий нерешительно улыбнулся. Дескать, все в порядке, ноги за ночь не отросли, настроение — на вчерашнем уровне…
— Петро, как поживает ваша спина?
— По-разному, — прогудел такелажник. — То майна, то вира. И все по одному и тому же месту… Что там у меня? Нарыв?
— Врач скажет. Обратитесь к нему во время обхода… А пока лежите спокойно, старайтесь меньше тревожить спину… Утка имеется?
— У нас — одна на двоих, — выпростал голову из-под одеяла оживший куряка. — В нашем царстве-государстве больше не положено. Жратва — на двоих, одна только выпивка по-прежнему на три части делится… Скоро уколы в больницах станут тоже «двоить». К примеру, половину шприца — мне, половину — Петру…
Высказался и снова нырнул под защиту одеяла. Дескать, надоели вы все до той самой лампочки, провалитесь к матери, о которой в присутствии женщин упоминать не принято…
— Снова волнуетесь?… Нельзя же так… Тем более, что на этой неделе, возможно, возьмем вас в операционную…
Алексей Федорович не ответил. Недовольно лягнул ногой… Отстань, не мешай отдыхать!
Девушка настаивать не стала. Отошла и остановилась возле кровати Фарида. Парень лежит, закрыв глаза, но я уверен — притворяется. На самом деле виновато подглядывает… Дескать, знаю — провинился, но ведь тебя защищал… Поэтому, простишь, обязательно простишь!
Мариам окинула «хулигана» сердитым взглядом и вдруг… озорно улыбнулась. Не в полную силу — краешком губ. Но и этой сдержанной улыбки оказалось достаточно. Фарид вскочил с постели и, откинув голову, облегченно засмеялся.
— Лежи, лежи, отдыхай… Кому сказано?… А я пока познакомлюсь с новеньким… Как вас звать-величать? — присела сестра на мою кровать.
— Семен Семенович…
— Значит, имя получили по папаше? Счастливая у вас судьба, хорошо, когда сын продолжает жизнь отца… Ну-ка, покажитесь. Где у вас болячка?
— Врачу покажусь, — пробурчал я не хуже куряки, плотней запахивая куцый халат. — Простите, сестрица, но ваше дело температуры измерять да уколами-лекарствами одаривать…
— А я что говорю! — немедленно воспрянул духом посрамленный Фаридом Алексей Федорович. — Плевать мы хотели на всякий средний медперсонал, — демонстративно сплюнул он на пол. — И на тебя, Фаридка, поскольку ты к нему прилепился… Для диагнозов и лечения доктора имеются, хоть и паршивые, но — с дипломами…
— Я и есть врач, — с милой гордостью отрекомендовалась Мариам. — Через год получу диплом…
Не спрашивая согласия, она насильно завернула полу моего халата. Жалостливо сморщившись, примялась ощупывать края больного места…
Странно, но боли я не почувствовал. Будто она, эта боль, не решилась показывать свой норов при прикосновении девичьих пальчиков.
— Врач? — иронически скрипнул куряка. — Знаем таких врачей, повидали на своем веку. Четвертый курс института, да и то заочного… От таких лекарей все беды. Узнает, с какой стороны сердце, а с какой — почки, и задирает нос выше потолка. Назначает липовое лечение и… сплавляет страдальца на тот свет… А ты терпи, подчиняйся, не моги прекословить…
— Здесь болит?… А здесь? — не обращая внимания на обидные рассуждения Алексея Федоровича, продолжала осмотр Мариам. — В этом месте должно болеть сильней…
Действительно, заболело! Да так, что впору завыть.
— Больно, — сквозь зубы признался я. — Еще как болит…
Пальчики отступили, переместившись на края опухшего места.
— А ты не особо щупай, — ревниво бурчит Фарид, заглядывая под руку подруги. — Пусть хирург щупает, а ты — терапевт. К тому же пока только медсестра…
Мариам взволнованно смеется, загораживает спиной мою наготу. Кажется, ревность Фарида доставляет ей удовольствие…
Мой сосед — угрюмый, мордастый парняга с выпяченной нижней челюстью — все время что-то жует. То ли жвачку, то ли сухарь. Внешность — типичная. Немало таких мордоворотов довелось мне повидать в тюрьмах и на зоне. Уткнулся в раскрытый журнал невесть какого года издания и помалкивает. Все происходящее в палате интересует его только потому, что он находится в ней. Не больше.
Гена — безногий, толстый, будто накачанный воздухом — тоже молчит. Переводит равнодушный взгляд с Алексея Федоровича на Фарида, потом на Мариам, на меня. Словно хочет попросить о чем-то, но не решается. Наконец, не выдержав, бесцветно улыбается и протягивает перед собой руки. Так делает ребенок, когда хочет, чтобы мать взяла его.
Фарид спешит к кровати безногого… Они о чем-то перешептываются…
— Прошу никуда не уходить — сейчас начнется обход, — важно оповещает больных медсестра…