У подножья облизанной ветрами сопки грохнул выстрел. Вслед за ним прокатилась автоматная очередь — охранник добил раненного зверя. Эхо подхватило выстрелы и понесло их по тайге.

Над кабаньей тушей склонились два человека. В высоких сапогах, в куртках, подпоясанных патронташами, в одинаковых лисьих треухах, сухощавые и подтянутые, они казались родными братьями, вышедшими на охотничий промысел.

Нет, не братьями, скорее отцом и сыном. У одного из охотников — морщинистое лицо, припухшие веки, из-под треуха выбивается седой клок волос. Второй — сравнительно молод, ему не больше сорока лет.

Васин-Железнов и Иванчишин.

Поодаль пересмеиваются два охранника с автоматами. Тихо, уважительно, боясь помешать неторопливой беседе хозяина с его пленником, который вовсе не похож на пленника — больше на дорогого гостя, приглашенного на охоту.

— Видите, Петр Ефремович, какое преимущество у моего компьютерного прицела перед вашей доморощенной мушкой, — подсмеивался над Васиным плененный генерал, показывая свое ружье с каким-то набалдашником вместо привычной прицельной рамки. — И это на расстоянии всего шестисот-семисот шагов… Представьте себе…

Иванчишин внезапно умолк, окинув собеседника подозрительным взглядом.

Васин про себя выругался таким черным матом, что услыщь его генерал — легкая подозрительность переросла бы в твердую уверенность.

У Пуделя была причина злиться.

Вот уже больше месяца он обхаживает генерала, будто кокетливую барышню. Кормит деликатесами, доставляет свежие газеты и журналы, заботится о самочувствии, едва не подкладывает под старикашку привезенных из соседнего городишки доморощенных проституток.

А результат всех этих забот — нулевой.

Словно в насмешку над Васиным, ученый конструирует всякую ерунду: компьютерные прицелы для охотничьих ружей, системы проверки на расстоянии настороженных капканов… Кому все это нужно? Портит только, вонючий огрызок, дефицитные радиодетали, доставляемые с огромным риском из крупных сибирских городов.

Единственный созданный Иванчишиным образец пусковой трубы для ракетки, пришлось отобрать у изобретателя и спрятать под замок. До того времени, когда генерал, наконец, опомнится и научит Васина пользоваться ею. О создании новых «труб» Иванчишин и слышать не хочет, только презрительно улыбается…

Связать бы его да пощупать эадницу электрокипятильником! Пудель уверен — не поможет, генерал ни слова не скажет, так и подохнет, унеся к дьяволу все свои секреты. Даже злобная ругань и мстительные обещания расчитаться с упрямцем крепко-накрепко заперты в голове. На обозрение выставлены добрейшая, всепонимающая улыбочка и абсолютно невинные глаза.

— Почему вы замолчали, Геннадий Петрович? Что именно я должен себе представить? Вашу «милочку», как вы назвали свою талантливую игрушку? Так я её уже видел и даже трогал руками…Жаль испробовать не могу — вы не разрешаете.

Иванчишин упорно молчал.

— Кажется, вы подозреваете меня в нечистых намерениях. Думаете, я использую вашу ракетку для ограблений и убийств?… Обидно, Геннадий Петрович, до боли обидно…

— Если ваши намерения чисты — освободите меня.

Этот каверзный вопрос Васин давно уже предвидел и приготовил достойный ответ… Правда, ответ был с из»янцем — прост и наивен, но нередко именно простота и наивность — самые надежные аргументы в любом споре.

— Не могу, — развел он руками, едва при этом не выронив ружья. — Совесть не позволяет… Сами подумайте, почему я выкрал вас из института и привез в таежную глухомань? — помолчал, ожидая возражений, не дождался и пошел напролом. — Вы сделали открытие мирового значения… Да, да, не вздумайте спорить, именно — мирового. Осталось доработать какую-то мелочевку и — международная известность обеспечена… И вот вместо того, чтобы создать изобретателю необходимые для завершения работы условия, вам принялись создавать трудности…

Иванчишин попрежнему помалкивал. Оперся прикладом о тушу зверя и смотрел на залесенный склон сопки. Будто там в редколесьи прячутся ответы на все одолевающие его в последнее время вопросы. Он не слышал увещевательного монолога Васина, почти не видел его. Но Пудель почему-то решил, что ему удалось поколебать решительность генерала, заставить его призадуматься.

— Вы спросите: какие трудности? Пожалуйста, могу ответить, хотя вам и без меня это известно… Сколько времени ваши сотрудники не получают зарплату? Разве нищета не накладывает отпечатка на их работоспособность? Не по этой ли причине институт покинули высококвалифицированные специалисты: ученые, монтажники, сборщики?… Вам мало этого? Добавлю. Насколько мне известно, по причине безденежья, институт перестал выписывать зарубежные книги и журналы — помогло ли это творческому потенциалу разработок? Да что там говорить, в институте нет даже расходных материалов — того же металла, станки и приборы устарели, а денег для их замены не выделяются…

Постепенно в защитной броне, которой окружил себя Иванчишин, появились пробоины, через них проникли ядовитые щупальцы пуделевских доказательств. Ученый принялся поспешно создавать «вторую линию обороны». Если раньше он не слышал — не хотел слышать — собеседника, то теперь внутренне возражал ему, выдвигал контрдоводы.

Конечно, ни о какой мировой известности и речи не может быть — изобретение ПРР имеет чисто военное назначение, как автомат Калашникова или современный танк… Зато для преступников — клад… Не потому ли похититель изо всех сил пытается расколоть изобретателя?

Да, известные трудности в работе имеются, даже можно сказать — преступные трудности. В этом Васин совершенно прав. Но когда изобретение дорабатывалось в чистых перчатках, без черных пятен и туманных разводий?

— … именно поэтому мне пришла в голову мысль создать для вас благоприятную обстановку. Согласитесь, здесь вы трудитесь, как говорится, в полный накал? Любое ваше желание — закон, о вас заботятся…

Пудель выдохся и почти просительно посмотрел на генерала. Что же ты, падло, молчишь? Соглашайся научить меня запуску ракеток, возьмись за создание новых образцов! Ведь мои доводы — неопровержимы, мои доказательства — убийственны… Открой свой поганый рот, дерьмо собачье!

Иванчишин по прежнему молчал. В его душе зрело не возмущение — обида. За кого его принимает этот неандерталец, обстреливая примитивными до глупости фразами? Неужели думает, что российскитй генерал, крупный ученый, человек, проживший большую, до предела насыщенную жизнь, поверит ему?

Но постоянное молчание можно расценивать, как согласие…

— Зачем вам понадобилась пээррушка?

Пудель онемел. Беззвучно шевелил губами, тряс головой. Надежда расколоть ученого, похоже, превратилась в развеянный ветром дым.

И все же Иванчишин постепенно сдавал позиции, делался мягким и податливым, будто воск, расплавленный на огне. Он отлично понимал: долго такого противостояния ни ему, ни его противнику не выдержать.

Терпение у Васина не беспредельно, в конце концов, он перейдет к крайним мерам. Нет, убивать ученого, конечно, не решится. Не из чувства жалости — из практических соображений. Кто станет убивать курицу, которая вот-вот разрешится золотым яйцом? А вот приказать охранникам изуродовать упрямца он может.

Иванчишин знал: пыток ему не выдержать. С детства он страшился боли. Одна мысль о возможном ударе или уколе, результатом которых будет бегущая по нервам боль, приводила его в неистовство. А представив себе текущую из раны кровь, он почти терял сознание.

И Геннадий Петрович принялся выстраивать систему оправданий предстоящего предательства. Он делал это с такой же тщательностью, как совсем недавно строил «вторую линию обороны», призванную защитить его от штурма Пуделя.

Ядерную боеголовку ракетка не понесет — это доказано не только рассчетами — экспериментами, проведенными сотрудниками института. Значит, ничего ужасного произойти не может. Ну, Пудель уберет с помощью «милочки» пару своих конкурентов — даже хорошо, народу жить станет легче… Ну, будет он потрясать новым оружием перед мордами банкиров и предпринимателей — ради Бога. Взорвет тройку особо зловредных политиков — тоже неплохо…

Так по какой-такой причине Ивнчишин должен подставлять старческое свое тело под оголенные провода и кусачки опытных палачей? Из каких-таких высоконравственных соображений превращаться в инвалида?

Но, с другой стороны, Геннадий Петрович не мог не понимать опасности своего положения после того, как научит Васина обращению с «милочкой». Тогда генерал станет ненужным и даже опасным для похитителей. Забота о нем, внимание, которое ему сейчас уделяется, мигом исчезнут. Освобождать его никто не решится, возиться с ним — тем более.

Значит, убьют… Сделать это в тайге легко и просто. Особенно теперь, когда исчезнувшего начальника института, наверняка, перестали искать. Закопают в буреломе — ни один сыщик не найдет.

Единственный выход — оставаться полезным для похитителей, убедить их в наличии у изобретателя крайне выгодных для преступников идей, которые он вот-вот превратит в реальность.

Остановка за малым — дождаться очередного пуделевского «штурма».

Поэтому ровное, заботливое поведение «тюремщика» начало вызывать у Иванчишина раздражение и откровенную грубость. Почему этот неандерталец помалкивает? Может быть, отпала необходимость в «милочке» и Васин решает, как избавиться от опасного пленника?

Не может же генерал-лейтенант российской армии сдаться без нажима, подойти к бандиту и покорно вымолвить: я передумал, пойдем, научу тебя обращаться с моим изобретением.

Иванчишин ошибался: его противник не медлил, мало того — торопился, но не настолько, чтобы испортить все дело. Он видел: генерал готов к сдаче, но выжидал пока тот дойдет до «кондиции», окончательно потеряет самообладание.

Командира боевиков подталкивали, торопили. Руководство либералов долбило в одну наболевшую точку — срочно запустить ракетку. Не имеет значения куда и зачем, главное испробовать на вкус новое оружие…

Сидорчук вызвал Васина не в Омск — в небольшой заштатный городок, расположенный километрах в двухстах от базы. Одно это говорит о крайнем нетерпении либералов.

Не иначе, как сам дьявол связал Пуделя с дерьмовыми политиками! Спрашивается, какую выгоду он имеет от сотрудничества с дубоватым Радоцким, которого подсаживает на российский «трон»? Деньги? Смешно казать, но партийная касса пополняется усилиями Пуделя, а он не имеет от этого ни малейшей пользы…

Ну, нет, себе врать не стоит — польза есть и довольно солидная: Радоцкому перепадает не больше десяти процентов добычи, столько же получают «добытчики», остальные восемьдесят перекачиваются на счета зарубежных банков. И, все-таки, что привязало Пуделя к трясущейся на ухабистой дороге российской политики либеральной «телеге»?

Ответ один: грядущее будущее, когда Васин обретет, наконец, желанное богатство и желанный покой. Чем тогда заниматься, чем отличаться от таких же, как он, миллиардеров?

В теперяшнее смутное время все рвутся в большую политику: адвокаты и врачи, водочно-лекарственные бизнесмены и торгаши, экономисты и аферисты, генералы и преступники.

А он чем хуже?

Ни один из претендентов на высокий государственный пост не имеет реальной силы — голоса обманутых либо купленных избирателей не стоят выеденного яйца. А у Пуделя в руках — чудо-ракетка, способная внести коррективы в сложившуюся в стране обстановку. Это тебе не подтасованные результаты выборов и не разбрасываемые обещания…

Сейчас Пудель был сам с собой, не нужно ни таиться, ни строить гримасы в соответствии с реакциями собеседников. Под лыжами поскрипывает упругий снежок, морозный воздух освежает легкие, покалывает лицо.

За боссом скользит верный охранник по фамилии Завирюха. Сколько не навыдумывали парню кличек — ни одна не приклеилась. Зато странная фамилия удивительно сочетается с характером владельца — до того он умело врет, что приходится только удивляться и разводить руками.

С совершенно серьезным видом и грустным выражением глаз сообшает, что он, дескать, родной сын некоего инопланетянина, оставшегося на Земле после аварии «тарелки». Женился будущий отец Завирюхи на местной колдунье и принялся строгать детишек. Да так споро и умело, что заселил отпрысками половину Красноярского края. Поэтому так много в крае вралей и писателей-фантастов. Лично он, дескать, к семейству вралей не имеет никакого отношения, поскольку инопланетянин делал его в состоянии тоски по утерянной родине…

Слушатели хихикали, но обвинить Завирюху в брехне не решались, побаивались попасть в следующую его историю на такую неблаговидную роль, что не только друзья, но и вся таежная живность от смеха долго станет маяться животами.

Вот и сейчас, небось, выдумывает очередную байку.

Пудель с любопытством обернулся, поглядел на охранника. Тот ответил белозубой улыбкой. Да, мол, ты не ошибся, кое-что уже придумал, на привале расскажу…

До городишки с таинственным названием Омутинка по оценке того же Завирюхи — всего-навсего «три прыжка». Двадцать километров — на лыжах, до таежного поселка, где Пудель переодевается. Сбросит охотничью куртку со всеми причиндалами, наклеет привычные усики, натянет парик, модный полушубок, приличную пыжиковую шапку и превратится в местную разновидность «нового русского».

Второй «прыжок» — на скрипучем автобусе, который, по заверению местных острословов, перевозил воинство первых покорителей Сибири. Еще до рождения Ермака.

Последний, завершающий «прыжок» — на местном поезде.

К вечеру путники добрались до таежного поселка, который спрятался от злого северного ветра в небольшом распадке мужду двух грузных сопок. В одном из домишек, срубленных из вековых стволов, проживал дядя Семен, мужик далеко не таежной закваски — юркий, вертлявый с бегающими глазками. С полгода тому назад познакомился с ним Пудель на охоте. Тогда насел на мужика громадный мишка, обозленный неудачным выстрелом, попортившим ему шкуру. Пудель прикончил медведя, перетащил обеспамятевшего охотника в избушку, подлатал ему рванные раны.

Дядя Семен поклялся в вечной благодарности.

Пудель не только хранил в избе таежника свою «аммуницию» — через дядю Семена проходила важнейшая «линия связи» между внешним миром и потаенной базой боевиков.

— Банька готова, Артюша, — Семену Пудель представился под детским своим именем. — Пошагали. Пока я поломаю тебе ребрышки, бабы сготовят закуску…

В семье таежника — одни женщины. Моложавой жене не дашь больше двадцати лет, хотя она уже перешагнула сороковой порог. Четверо дочерей — плотно сбитые хохотушки, тела которых сложены из разного размера подушек.

Навещающие поселок боевики откровенно облизывались на аппетитных телок, если бы не строгий запрет на баловство, наложенный боссом, давно бы уже помяли «подушки». Направляясь на «операцию» или возвращаясь после её проведения на базу, охотно заворачивали в поселок. Оглядывали пухлых девок бесстыжими взглядами, огорченно вздыхали.

У семеновых дочерей при виде крепких, могучих парней тоже играла кровь. Они взволнованно пересмеивались, беспричинно забегали в горницу, сильней обычного покачивали бедрами.

Хозяйка, будто наседка, стерегла своих «птенцов», старалась не оставлять их наедине с мужиками-коршунами. Им то что — полакомятся девичьим мясцом, а после куда девать невесть от кого рожденного младенчика? И куда пристраивать опозоренную девку?

Поэтому до серьезного дело не доходило. Украдкой похлопает боевик пробегающую мимо девку по упругому задку, ущипнет за мягкую округлость. Дочери таежника, воспитанные в твердых правилах, подавляли в себе природные порывы и умели защититься от посягательства на свою невинность.

Однажды, Завируха, не выдержав мужского одиночества, попытался завалить старшую дочь Семена. Не где-нибудь в доме, а в самом удобном месте, приспособленном для любовных игр — на сеновале. Осторожно подобравшись к одеялу, на котором отдыхала желанная красотка, он, без лишних слов и признаний, одной рукой ухватился за тугую грудь, вторую запустил под подол.

Девка с неженскоф силой отшвырнула насильника, вырвалась и ухватила здоровенный дрючок. Так отходила им ухажера — тот с месяц ходил перевязанный, пытаясь скрыть за хвастливыми рассказами и ссылками на драчливого петуха позорное свое поражение…

Вспомнив давнее забавное приключение, Пудель расхохотался.

— Чего зубы-то скалишь? — укоризненно спросил таежник, сбрасывая в предбаннике шубейку. — Парка — дело сурьезное… Вот отхожу тебя сейчас веничком — тады поулыбаешься, — угрожающе помотал он кудлатой башкой.

Париться Пудель не любил, мало того — побаивался. Без одежды чувствовал себя беззащитным, будто она — надежная гарантия от всех бед, преследующих его на подобии своры гончих псов. Порвут одежонку — не страшно, справит новую, а вот доберутся до голого тела — смерть.

А у таежников банька не просто помывка — некий обязательный ритуал гостевания, без которого не обходятся в любой семье. Сесть за стол, не смыв предварительно с себя грехи, не отпарив кости, считалось позором для хозяина, принимающего гостя.

Вот и пришлось улечься на полок под безжалостный хозяйский веник. Семен старался изо всех сил: то охаживал Пуделя хлесткими ударами, то щекотал распаренную кожу. И часто плескал квасок на раскаленные камни.

— Ты не особо старайся. — задыхаясь, просил распятый на полке гостенек. — Я тебе не чучело — живой человек…

— Еще живей станешь после баньки, — приговаривал Семен, воинственно размахивая веником. — Пар костей не ломит, веничек не нами придуман — от Бога подарунчик. Вот и терпи, Артемка, набирайся силенок.

О каких-таких силенках твердит баламутный мужик? Последние выхлестал своим палаческим веником!

Отдыхая от пережитого то ли блаженства, то ли пытки, Пудель попросил.

— Пришли мне сюда Завирюху. Прежде всего, парню тоже отмывка требуется. И еще, не стану скрывать, побазарить нужно…

— Тебе дома мало? — обиделся таежник. — Или я мешаю? Могу погулять вместях со старухой, девок с собой прихватим…

— Сказал же: отмыть хочу помощничка, чтобы бегал пошустрей!

Поверив гостю, или сделав вид, что поверил, Семен выбрался из тесного предбанника и отправился разыскивать боевика. Нашел он его в теплой боковушке в окружении своих дочерей. Возбужденный видом недоступных девичьих прелестей, Завирюха отводил душу привычной трепотней.

— Иду, значит, я по Москве, а вокруг народу — тьма. Люди почему-то глядят на меня и перешептываются. В чем, думаю, дело: одежа порвана или мотня расстегнулась? Зашел в обчественный туалет, заплатил, огляделся…

— За что платил-то? — несмело спросила старшая девка, та самая, которая обломала об ухажера крепкий дрючок.

— Как за что? В Москве нынче, прошу прощения, без платы не пописаешь… Так вот, огляделся — все в норме. Ну, думаю, засекли меня, вот-вот появятся менты с браслетами. И потихоньку двигаюсь к Москва-реке…

— Хватит, паря, трепаться, — перебил Семен рассказчика на самом пиковом месте. — Хозяин требует в баньку. Похоже, пожелал отдраить блудливый твой язык.

Недовольные неожиданным появлением отца, девки возмущенно зашептались.

— Цыц, щалавы! Снег во дворе не разгребен, скотина не обихожена, а они об мужика трутся… Марш к матери, кому говорено?

Дядя Семен раскорячился на пороге, закинул за худющую спину сухие руки.

Пришлось подчиниться. Девки разбежались, Завирюха, втихомолку поругиваясь, поплелся в баньку.

— Раздевайся, лезь на полок. Заодно побазарим, — сухо приказал Пудель, отхлебывая из ковшика терпкий квас.

Парень послушно сбросил одежду, забрался в парилку. Следом — Пудель. Нахлестывая по снине шестерки веником, тихо инструктировал его.

— Здесь ожидать меня не будешь. Утром раз»едемся: я — по маршруту, ты — на аэродром и — в Москву… Дам тебе маляву — за ночь заучишь наизусть, что привезти Иванчишину. Маляву возвратишь — сожгу. Штырь соберет посылочку — привезешь. На все тебе — неделя, не больше. Заодно разведай, что и как…

Сидорчук ожидал командира боевиков в гостинице. Вообще-то, двухэтажная бревенчатая развалюха ничем не напоминала гостиницу. Незрячие запыленные окна гасили дневной свет, превращая его в предвечерние сумерки. Прогнившие полы угрожающе поскрипывали под ногами постояльцов, угрожая шляпками гвоздей и коварными занозами.

Дежурная, пенсионного возраста бабуля, сморщенная, будто печеное яблоко, одетая в нечто среднее между затрапезным халатом и платьем, позаимствованным у предков, проснулась только после третьего постукивания в стекло, отделяющее её от посетителей.

— Что нужно, — прокукарекала она, не открывая окошечка. — Местов нету, окромя общежития на чердаке…

— В каком номере живет Федор Иванович Сидорчук?

Глухая старушенция традиционным жестом приложила согнутую ладошку к уху.

— Повтори, милай, не слышу.

Пришлось прокричать. Так, что задребезжали стекла.

— Говорю, где найти Сидорчука?

После поездки в древнем автобусе и нескольких часов, проведенных в прокуренном железнодорожном вагоне Васин устал до невозможности. Болели, мышцы, гудела голова. Раздражение выплескивалось наружу, на подобии перебродившей браги. С трудом сдерживал желание оглушить бабку крепкими матюгами.

— Так бы и сказал, милай… Поднимись по лесенке — пятая комната о правую руку… Аккурат туда и поселила твово дружка…Токо шагай, сторожко — прохудились ступеньки, провалиться недолго…

Прохудились — не то слово, прогнили так, что впору за стену держаться.

— Войдите, — визгливо ответил Сидорчук на просительное постукивание. — Открыто.

Комната напоминает медвежью берлогу. И по виду, и по запахам. Против обыкновения Федор Иванович не мечется от окна к двери и обратно, а устало сидит на стуле с газетой в руке.

— Зечем вызвал? — раздраженно спросил Пудель, не поздоровавшись. — Думаешь, мне легко добираться из своей норы? На лыжах, автобусом, поездом… Что случилось?

Сидорчук отложил газету, поправил очки.

— Мне тоже не сладость летать в таежную глухомань.

— Почему не связались по рации?

— В целях вашей же безопасности… К тому же, по рации многого не скажешь… Присаживайтесь, попьем чайку, поговорим…

Привычным усилием воли Пудель погасил раздражение. Снял дубленку, небрежно швырнул её на кровать, отправил туда же пыжиковую шапку.

— Покрепче чая ничего не найдется? Я тебе не воспитанница института благородных девиц…

Взял поданную Сидорчуком бутылку, придирчиво оглядел её. Трехзвездночный азербайджанский коняьк — пойло для пацанов. И этой дрянью угощают человека, поставляющего партии громадные средства, без которых она захирела бы, как проклюнувшийся росток, лишенный живительного полива?

Пудель презрительно отставил в сторону коньяк, извлек из дипломата бутылку «брынцаловки», любимого им напитка.

— Закусить найдется? Или прикажешь мне ползти вниз по гнилой лестнице?

К счастью, закуска нашлась. И довольно сносная. Выпили. Пудель — водку, Сидорчук — клоповий коньяк. Закусили.

— Выкладывай свои паршивые инструкции. Падло буду, если не услышу сейчас завываний о пустой партийной кассе.

Пудель вел себя намеренно грубо, знал — его не одернут, не поставят на место. Он не испытывал терпения вежливого собеседника — показывал свою власть, демонстрировал независимость.

Действительно, Сидорчук проглатывал грубость и блатные выражение, пропускал мимо ушей оскорбительные выпады.

— И деньги — то же. Предвыборная компания поглощает все, чем мы располагаем. Одна надежда — на вас… Но я прилетел не только за деньгами… Как дела с Иванчишиным?

Вот оно — главное, насторожился Пудель. Похоже, отпущенный ему скудный срок Радоцкий решил сократить. Ну, что ж, Пудель ожидал этого и соответственно подготовился.

— Никаких дел с мозгляком в генеральских погонах у меня нет. Говори, что нужно?

— Настало время пустить в ход генеральское изобретение… Нужно немного взбудоражить общественное мнение, повернуть его против нынешней власти…

Либерал говорил долго и нудно, пуская в ход привычные ораторские ухищрения, помогая себе резкими жестами. Будто он не инструктировал командира боевиков, а выступал на многотысячном митинге.

Пудель лениво вертел в пальцах граненный стакан, думал о своем. Добывать деньги с каждым днем становилось все трудней и трудней. Таежная глушь — не московскте раздолье с десятками сверхбогатых банкиров, сотнями магазинов и магазинчиков, ресторанов и бистро. Ну, что можно получить, очистив кассу того же леспромхоза? Десяток кусков в лучшем случае. А Пуделю для партийной мошны и для пополнения своих зарубежных счетов необходимы десятки миллионов.

— … наша задача не завоевывать государственные посты, а заботиться о благополучии народа…

До чего же надоело пустозвонство! Напудренные и подкрашенные ветхие заявления о «благе народа» набили оскомину. Пудель резко перебил оратора.

— Когда и где? Цель?

Сидорчук поймал на лету упавшие очки, недоуменно поглядел на наглеца.

— Вы о чем?… Ах, да, о цели… Первый удар нанесем по общественному транспорту. Скажем — троллейбус. Неделю на подготовку хватит?

— Неделя? Больно ты скорый, дружан… Полмесяца, не меньше!…Другие новости есть?

Сидорчук покопался в угреватом носу, будто именно там были спрятаны все его остальные новости. И радостные, и неприятные.

— Нам не нравится ваш Штырь… В последнее время он стал каким-то странным…

— Скурвился?

Сидорчук поморщился.

— Слишком прямолинейно… У нас имеются кой-какие данные. Приедете — разберетесь… И ещё одно: нас серьезно беспокоит интерес, проявляемый к институту…Туда повадился некий, — Федор Иванович, приподнял очки и заглянул в записную книжку, — Окунев, оставной полковник, ныне — журналист.

— Ментовская подстилка?

— Выясним, но без вашей помощи… Думается, ничего страшного — обычное намерение написать очередную острую статейку…

Возможное предательство Штыря не особенно встревожило босса: шестерка мало что знает, тем более, он не осведомлен о местопребывании хозяина. А вот последняя новость — очень и очень серьезна. Если менты доберутся до его институтского информатора и поставщика научных сведений — мыльным пузырем лопнет надежда заполучить новые, более совершенные образцы чудо-ракетки…

— Где хозяин?

Жена дяди Семена пугливо наклонила голову. Будто Пудель замахнулся на неё чем-то тяжелым.

— Побежал в охотничью избушку. Пообещал завтра к вечеру возвернуться.

Значит, к вечеру…

Пудель с жадностью оглядел плотное тело женщины. Надо же, четверых детей родила, а выглядит не старше тридцати лет. Что задок, что груди, что губки — заглядение. Поиграться с девками опасно, проговорятся — Семен вз»ерепенится. А жена не проговорится, признание не в её пользу.

— Баньку истопишь?

— Через полчаса заиграет родимая. Может быть, желаете пока закусить?

Васин пожелал. Отведал моченных яблочек, испробовал картошку с мясом. Потом ушел в боковушку переодеваться, снимать парик и усики.

Он все ещё колебался: поиграть с хозяйкой или воздержаться? Слишком уж нужным человеком был щуплый таежник, чтобы рисковать. Через его хатенку проходили маршруты боевиков на дело и после его завершения, он осуществлял связь с близлежащими городами и поселками, нередко наводил боевиков на выгодные операции.

Лишиться такого помощника — отрубить себе руку.

Но длительное воздержание давало знать о себе. После омского разговления со старшим лейтенантом угрозыска Пудель не обладал женщиной. Да и откуда таежник узнает о жениной измене? Девки донесут? Так надо сделать так, чтобы они ничего не знали…

В дверь боковушки тихо поскреблись.

— Входи.

На пороге — хозяйка. Теплую безрукавку сменило выходное платье, которое, кажется, вот-вот лопнет под напором налитых грудей. Женщина будто демонстрировала гостю все свои прелести, подталкивала его к более решительным действиям.

— Банька готова, — тихо проговорила она. — Квасок — в кадке, мочалки и мыльце изготовлены, березовый веничек распарен… Пожалте мыться…

— Пожалте, — передразнил Пудель. — А спину кто потрет? Семен всегда занимается, так его нет… Может быть, заменишь муженька?

Хозяйкино лицо вспыхнуло жарким пламенем, на глаза навернулись крупные слезы.

— Бог с тобой, Ефремыч, рази можно… Лучше кликну соседа…

Чистоплюйка дерьмовая! Еще и упирается!

— Никаких соседей! — грубо прохрипел Пудель. Волнуясь, он всегда переходил с человеческого голоса на хрип, похожий на рычание голодного зверя. — Потрешь, от тебя не убудет! Иди — готовься!

Женщина съежилась и исчезла.

Пудель разделся догола, набросил тулуп, сунул ноги в валенки и поплелся к приземистой, крохотной баньке. Теперь он сожалел о грубом разговоре с хозяйкой. Растелешился, как пацан перед первой в его жизни бабой, захотелось тебе, падло, женского мясца. А о бизнесе начисто позабыл. Удастся дело с пээррушкой — к твоим услугам будут все красотки мира, выбирай, не ленись.

Господи, сделай так, чтобы баба занемогла, ногу подвернула, обожглась.

Бог услышал мольбу — хозяйка в баньку не пришла…

Наутро заявился дядя Семен. Хмурый, неразговорчивый. Не снимая куртки и обуви, сразу же зашел в боковушку.

— Беда приключилась, Ефремыч… Агромадная беда…

Пудель спрыгнул с постели. Голый, взлохмаченный он напоминал насмерть перепуганного зверя, увидевшего перед собой настороженный капкан.

— Говори…

— Сыскари повязали парней…

— Где? Кого?

— Рядом с прииском… Один Черныш вывернулся — прибежал… Четверых менты увезли…

— Когда?

— Вчерась поутру. Парни решили пощипать приискателей, взять золотишко.

Пудель немного успокоился. Правда, среди парней был Взяток, который слишком много знал, но с момента ареста прошло не так много времени, наверняка, к допросам менты ещё не приступили.

Пришла пора встретиться со Стеллой — только она может помочь…