1

Прослуживший полтора отведенных жизнью срока военно-строительный «зилок» одышливо плелся по пыльной дороге. Простужено кашляя и отчаянно скрипя разболтанной ходовой частью, он карабкался на перевалы, облегченно дышал, скатываясь в долины. Нередко я удивлялся живучести машины. Давно пора в металлолом, а она все еще бегает.

Водитель в застиранной гимнастерке и грязных шароварах мурлыкал себе под нос, невесть, какую песню. Я размышлял.

Признаться, люблю ездить на дальние расстояния. И не только из-за общения с природой. Нет нужды мучиться с надоевшими чертежами, материться с бригадирами, общаться с то и дело наезжающим начальством. Все это остается позади. Появляется возможность поразмыслить о личных проблемах, припомнить редкие приятные времена, про себя посмеяться и погоревать.

Сейчас минуем последний перевал и откроется панорама гарнизона, расположенного на окраине таежного поселка.

Несколько трехэтажных зданий окольцованы железобетонным забором с металлическими, решетчатыми воротами и кирпичной проходной. Территория подметена, вылизана, вычищена. Комендант штаба не жалеет сил… не собственных, конечно, а солдатских… для поддержания армейского порядка. Гарнизон не обычный — штаб армии!

Кстати говоря, построен он нами, военными строителями.

К задней стороне мощного забора прилепился потемневший от дождей и ветров щитовой барак. Над ним — вылинявший трёхцветный флаг. Управление начальника работ. Сокращенно — УНР. То есть штаб тех, кто построил соседнее великолепие.

Здесь — не чищено и не вылизано. Скорее, наоборот.

Перед штабом армии — стоянка служебных машин. Горделиво красуются блестящие, натертые до зеркального блеска «волги», чистенькие «газики». Выстроились по ранжиру, строго в пределах разметки, нанесенной белой эмалью на бетонной площадке.

Возле входа в УНР, на обсыпанной щебнем территории, — обшарпанный командирский «газик» и пара заплеванных раствором самосвалов. Отмывать и полировать их некому и некогда. К тому же — зряшный труд: выедут на строительные площадки, окунутся в грязную колею, побудут под бункерами бетонорастворных узлов — все возвратится на круги своя.

Посетители и обитатели штабных корпусов — начищенные и наглаженные офицеры, и сверхсрочники, наманикюренные машинисточки, лощеные делопроизводители и прочий обслуживающий персонал. Включая официанток и поварих штабной столовой. Не говоря уже о приезжающих с проверками генералах и полковниках.

Возле военно-строительного «штаба» — инженеры в офицерских званиях. Мятые, перемятые, зачастую не стриженные и небритые, они буквально замотаны невероятно трудной работой. Вольнонаемные прорабы и мастера щеголяют в грязных порванных комбинезонах. Солдаты — в рабочем обмундировании, заляпанном все тем же вездесущим раствором…

Белые и черные. Господа и работники.

Я горестно завздыхал. Водитель перестал мурлыкать и насторожился. Что не нравится «шефу»? Пришлось успокоительно отмахнуться. Все в порядке, дескать, мои вздохи и переживания к тебе и твоей «тачке» не относятся. Солируй дальше…

В штаб армии военных строителей пускают неохотно. То ли по причине нашего внешнего вида, то ли опасаясь, как бы мы не вытоптали газоны, не наследили в коридорах, не поотрывали позолоченные ручки дверей кабинетов. Пропуск имеет один начальник УНР, который питается в великолепной штабной столовой и ежедневно получает нагоняй от командарма либо Члена Военного Совета.

Единственное, что привлекает нас в армейском великолепии — возможность вкусно поесть, отовариться шикарными сигаретами. Поэтому злимся и ворчим. Будто привязанный пес, тщетно пытающийся дотянуться до аппетитной косточки, лежащей рядом.

При посещении родного управления меня тоже охватывает обида пополам со злостью. Ах, вы отгораживаетесь заборами и проходными от «черных плебеев»? А кто, построил все это великолепие? Кто возвел штабные здания? На чьем поту замешан бетон площадок и дорожек? Это сейчас вас не интересует? Ну, погодите же!

Ко мне приходило нестерпимое желание чем-то унизить штабных «вельмож», тем самым как бы поднять «имидж» военных строителей. К примеру, приказать водителю с шиком пересечь вечную лужу возле въезда на территорию штаба, окатив грязной водой штабную красоту.

Да, да, лужа существует столько же времени, сколько существует штаб. Сначала с ней боролись строители — засыпали щебнем и песком, асфальтировали, отводили в кювет скопившуюся воду. Лужа боролась за свою жизнь, как могла. При первом же дожде размывала песок и щебень, переваливая их в кюветы, отступала и занимала запасную позицию неподалеку.

После сдачи штабного комплекса в эксплуатацию к борьбе подключился комендант штаба. Но с тем же успехом. В конце концов, и он отступил.

Устроил по краям дощатые мостки, позволяющие пройти к проходной, не замочив блестящих сапог и лакированных туфелек. Повесил знак ограничения скорости автотранспортом.

Строители, проезжая к своему бараку, наоборот, ее увеличивали.

Вообще-то посещать управление приходилось редко. Строительное начальство, как и штабное, терпеть не могло, когда нарушается их покой. Руководители строительных подразделений, в основном, съезжались в конце месяца с отчетами.

Я тихо засмеялся, вспомнив этот сладко-горький отчетный период. Водитель снова бросил в мою сторону вопросительный взгляд. Тоже заулыбался.

Сдавали мы наряды, отчеты по ГСМ, технике безопасности, материальные отчеты и прочую бумажную дребедень. Канючили перед начальником производственного отдела, плакали в комнате плановиков, били себя в грудь кулаками возле столов отдела снабжения, показывали горлышко заветной бутылки главному механику.

Только после получения всех виз вползали в кабинет главного инженера, выпрашивая утверждающую закорючку.

Завершение отчётного процесса — главный бухгалтер.

Обычно утро назначенного для отчетов дня начиналось торжественно и парадно.

С шиком, обязательно на вымытом «зиле», к бараку подкатывал начальник Славянского участка капитан Рубен Арамян по прозвищу Вах. Именно этот возглас — обычная его реакция на любой вопрос или ответ.

В сопровождении двух прорабов — молодые лейтенанты выглядывают из кузова, будто цыплята из клетки — паркуется возле входа в управление начальник Раздольнинского участка майор Анатолий Семыкин. Прозвище — Дятел. Ибо имеет привычку долбить начальство до тех пор, пока не выбьет просимого.

Раньше всех занимает очередь возле двери производственного отдела глава Школьнинского участка вертлявый и хитрый старший лейтенант Родилов, больше известный по прозвищу Сиюминуткин. Я стараюсь с ним не общаться — не люблю подхалимства и сладеньких улыбочек…

Вообще, у нас любят придумывать клички. Строевик Анохин именовался «Кругомаршем». Дотошливый Семыкин стал «Дятлом». Хитрый, изворотливый Родилов — Сиюминуткиным. Заместитель по снабжению, украинец, туповатый украинец получил кличку «Хиба». Начальника планового отдела втихомолку нарекли «Итогом». Главный бухгалтер, любящий выступать на собраниях по любому вопросу превратился в «Звонаря». Мне, по неизвестной причине, приклеили кличку «Баба-Катя». Меланхоличного, вечно дремлющего главного инженера все любили, поэтому присвоили ему ласково-насмешливое прозвище «Дедок».

Господи, сколько же у нас строительных участков и прорабских пунктов! Больше десятка. Плюс — мастерские, склады, бетонорастворные узлы. Как умудряется подполковник Анохин командовать разнокалиберной военно-строительной братией? Вернее, как ухитряется не командовать? По моему мнению, значительно легче руководить домом терпимости, нежели нашей вольницей.

Особенно в дни сдачи отчетов.

Главное для Анохина — информация. Без нее он беззащитен. Ибо приходится изворачиваться перед армейским начальством и начальством собственным. Не зная положения дел на многочисленных объектах, легко попасть впросак и не успеть увернуться от очередной зуботычины.

Поэтому начальник УНР в отчетные дни выдергивает из очередей то одного, то другого начальника либо прораба, вызывает к себе в кабинет и с пристрастием допрашивает. В каком состоянии жилой дом артиллеристов в Медвежьей Пади? Когда предъявят к сдаче канализацию учебного центра? До какого пикета доведена бетонная дорога в гарнизоне мотострелковой дивизии?

По-моему, намного проще проехать по участкам и самому все осмотреть. Но Анохин — домосед, его не выманить из кабинета. Поэтому он и собирает информацию испытанным дедовским методом.

Главное — успеть расспросить линейный персонал. Когда отчеты сданы, офицеров не найти. Начальников участков и прорабских пунктов, прихватив главного бухгалтера и начальника производственного отдела, направляются в ближайшую «чайнуху».

Во главе процессии — признанный тамада Толька Семыкин. Почему он завоевал такой авторитет, неизвестно. Молчаливый и серьезный майор не подходит на роль лидера застолья, скорее тамадой должен быть Вах. Но зачастую в жизни получается все не так, как должно быть по логике. И Арамян мирится с примитивными тостами, провозглашаемыми Дятлом, только огорченно вздыхает и шепчет известное свое — «вах»…

Кафе на территории гарнизона нашей популярностью не пользовалось. Военторг — не то место, где можно организовать дружеские посиделки, расслабиться, забыть о плановых показателях и отчетных неприятностях. К тому же — комендантский патруль бдительно охранял офицерскую нравственность.

Другое дело — чайная в поселке Лосинка. Подобных злачных заведений здесь — больше пятнадцати, но вблизи от гарнизона — одна. Командарм не раз пытался прикрыть место отдыха военных строителей. Безуспешно. «Пригарнизонная» чайная в дни сдачи отчетов выполняла месячный план за все пятнадцать других заведений общепита.

До чего же весело и приятно отдохнуть здесь от сумасшедших будней!

Но сегодня праздника не предвиделось, ибо до отчетного периода оставалось еще целых пятнадцать дней. Непонятно, зачем подполковник побеспокоил дежурную службу штаба армии, послав через нее приказание старшему лейтенанту Василькову, то есть мне, срочно прибыть в управление?

В моем прорабстве, слава Богу, никто не разбился, не отрубил конечности, не напился и не дезертировал. План, хоть и на костылях, ковыляет на уровне девяноста процентов. Лично я в пьянстве не замечен, а что касается женского пола — судить холостяка не принято.

Зачем же я понадобился Анохину?

В гарнизон вползли со скоростью тридцать километров в час. Водитель перестал мурлыкать и бросил в мою сторону вопрошающий взгляд.

— Проскочи по луже, — не забыл я напомнить ему святую обязанность. — С виражем…

Водитель ухмыльнулся, нажал на газ. Перед проходной — пусто: ни офицеров, ни машинисток, можно безнаказанно порезвиться. Машина распластала грязь, резко крутанула в центре лужи — вираж! — и помчалась к управлению. Я с наслаждением окинул взглядом мокрые мостки, дежурного офицера, яростно грозящего нам вслед кулаком. Жаль не слышно крепких выражений, вылетающих из его раскрытого рта.

Очередная «вздрайка» Анохину обеспечена, но меня сейчас интересует один вопрос: «Записал ли дежурный офицер номер машины?»

 

2

— Проходи, Васильков, — хмуро поздоровался подполковник в ответ на мое щелканье каблуками стоптанных сапог. — Устраивайся поудобней — разговор предстоит долгий и серьезный.

О серьезности Анохин мог бы и не упоминать. Расстеленная на приставном столике карта с разбросанными циркулем, курвиметром, масштабной линейкой и остро заточенными цветными карандашами говорили сами за себя. Если бы предстоял разбор моих строительных прегрешений, мне был бы представлен иной набор — ведомости плановых показателей с птичками напротив номера моего прорабства и округленными траурной каймой цифрами.

Подполковник Анохин переведен в военное строительство из строевой части. Попал, бедняга, под тяжелую руку кадровиков совершенно случайно. Угораздило прирожденного мотострелка закончить в молодости строительный техникум. Он за время гарнизонной службы успел позабыть о грехах молодости — бумаги запомнили.

Пришлепали быстренько майору вторую звезду — в качестве компенсации за утрату строевой должности — и поставили во главе УНР. На его отчаянные вопли: ничего в строительстве не понимаю, что узнал в техникуме — начисто позабыл на стрельбищах и плацах — ответили по-военному: забыли — вспомните, не знаете — научитесь. Логика начальства отработана четко, ее не опровергнуть, не оспорить.

Смирился новоиспеченный подполковник, покорился судьбе-злодейке. Отводил душу разрисованными картами да командными выражениями. Отсюда и прозвище, приклеенное начальнику талантливыми подчиненными — «Кругомарш».

Время, будто рашпилем, стерло старые армейские привычки, манеру говорить, держаться. Даже шутить научился бывший командир батальона, даже смирился с нарушениями уставных положений и параграфов. Терпимо относился к едким анекдотам. На празднике, вне службы чокался со своим главным инженером. И понятно, не бокалами с боржоми…

Я последовал приглашению — устроился с максимальными удобствами, использовав для этого сразу два мягких стула. На одном расселся сам, на второе пристроил пыльную фуражку и потертую полевую сумку. Подполковник, естественно, поморщился, но от замечаний воздержался.

— Мною подписан приказ о вашем переводе на должность прораба вновь созданного строительного участка.

Новость малоприятная. На прорабском пункте я — хозяин, на участке — рядовой инженер. Вот ежели бы перевели на должность начальника — можно было порадоваться.

— Согласия не требуется, но все же интересно узнать ваше мнение, — снизошел начальник с командной высоты на землю. До нормальных человеческих отношений.

Выкрикнуть: служу Российскому народу и демократии пополам со свободой? Рановато, ощущается недостаток информации. Да и не сочтет ли Анохин патриотический выкрик неуместной насмешкой?

— Мнение сдержанное, — миролюбиво пояснил я. — Что за участок?

— Особый, — туманно проинформировал Анохин, подправляя красным карандашом какую-то загогулину на карте. — Поэтому ваш оклад потяжелеет… на десять рублей. — «Боюсь, — успел подумать я, — что предлагаемой тяжести я просто не почувствую». — Приказ подписан, — повторил подполковник.

Логики — ни на грош. Зачем я трясся в кабине престарелого грузовика добрых два часа? Услышать потрясающую новость о переводе мог бы и по телефону. Лучше бы провести потерянное время в обществе местной учительницы Светочки в ее комнатке с плюшевым Мишкой и чайным сервизом на шесть персон… Все же наша доблестная армия далека от демократии и учета потребностей офицеров.

Кажется, Анохин следит за моими размышлениями и горестными мысленными всхлипываниями. Не успею о чем-то подумать — выдает ответ и рекомендации.

— Пригласил же я вас не только для ознакомления с подписанным приказом. Сейчас вы познакомитесь с некоторой технической документацией… Так сказать, в общем плане… Представлю вас будущему начальнику участка.

А вот эти обещания больно уж смахивают на прямое издевательство. Я с трудом удержался от резкости, проглотил парочку военно-строительных определений, круто замешанных на фольклорных словечках.

— Простите, товарищ подполковник… С чертежами я могу ознакомиться и дома… Особенно, если они выдаются… в общем плане, — ехидно подчеркнул далеко не военное словообразование. — Ас начальником успею пообниматься в период совместной работы…

Похолодевший взгляд подполковника и сильное постукивание пальцами по карте показали неуместность моего высказывания. Весь он стал острым, наподобие жала его карандаша. Сейчас проткнет наглого подчиненного насквозь.

— Вы, старший лейтенант, забываетесь. Оставьте свои шуточки для общения с девушками. Слушайте и помалкивайте.

Слова тяжеловесны и по-командному кратки, не подчиниться им просто невозможно. Я склонил голову и покаянно вздохнул. Раздражать начальника, если даже он не прав, опасно.

Анохин поднялся, промаршировал по кабинету, остановился возле книжного шкафа, провел дрожащими пальцами по корешкам полного собрания сочинений видных политиков и мемуарной литературы пенсионеров. Будто впитывая в себя убийственную логику великих мыслителей и вождей.

— Дело в том, что чертежи сооружений, которые вам предстоит строить, секретные, — проталкивая последнее слово сквозь крепко сжатые губы, проинформировал он. — Это учтите в первую очередь…

Новость потрясающая! За пять лет службы-работы в этом УНР я ни разу не слышал о секретности, в глаза не видел никаких грифов и штампов.

Правда, однажды Вах кричал, что так работать невозможно, что пусть кто-нибудь другой строит этот треклятый волнорез в бухте, облюбованной военными катерниками. За каждым размером бегать в штаб отряда ни он, ни его прорабы не будут. Пусть командир либо выдаст чертежи на руки, либо катится с ними… Вах, вах, вах! Эмоциональный армянин так точно выдал адрес, куда он посылает моряков, что мы покатились со смеху.

Но там была инициатива капитана второго ранга, а здесь чья? Не предстоит ли мне с неизвестным пока начальником участка строить общественный туалет для ракетчиков?

— Что за объект? — попытался я проникнуть за черный занавес секретности. — Это-то я могу узнать… в общих чертах хотя бы?

Очередной укус подполковник стерпел без маршировки к книжным полкам. Кажется, привыкает к моей манере общения. Я почувствовал удовлетворение, какое испытывает дрессировщик при первых успехах своего воспитанника.

— В общих чертах? — задумался Анохин, видимо, не зная, что ответить. Потом обрадовано поднял к небу, простите, к потолку голову и продекламировал: — Объект Б-прим. Понятно?

— В общих чертах — да… А точнее узнать нельзя?

— Большего знать пока не положено…

— Место строительства объекта тоже — секрет?

— Сейчас узнаете…

Подполковник откинулся на спинку кресла, нажал первую клавишу настольного коммутатора… «Главного инженера требует, — безошибочно определил я. — Сейчас возьмутся за меня вдвоем… Ничего, выдержу. Если напор заказчиков при сдаче работ выдерживаю, то выстоять под нажимом родного начальства — пустяк».

Тревоги не было. Мучило любопытство.

Подполковник Битюк, наш главный инженер, особым рвением в службе не отличался. Прозвище «Дедок» подходило к нему, как нельзя лучше. Всех офицеров он именовал внучатами, при случае не отказывался от застолья, но ходить с нами в «чайнуху» опасался. Мужик — свой в доску!

Ворчал, конечно, сверх меры, зато нажитым за сорок лет строительным опытом наделял своих подчиненных, будто заботливая мамаша детишек сладостями.

— Иван Петрович, загляните…

В первое время пребывания на должности начальника военно-строительной организации Анохин всех именовал только по званиям, присовокупляя обычное — «товарищ». Сейчас, видите — Иван Петрович… Прогресс!

Пока Дедок складывал в потертую папку бумаги и бумажки, упаковывал себя в нелюбимый китель, Анохин нервно расхаживал по кабинету. Я провожал и встречал его спокойным, ангельским взглядом. Дескать, не волнуйся, Кругомарш, не придумывай несуществующих страхов. Сдадим секретное сооружение, как сдавали и сдаем обычное, на «хор», без дефектов и недоделок, влияющих на уровень эксплуатации.

Время шло. Дедок не появлялся. Постепенно я отвлекся от мыслей о предстоящей работе. Расквитаться бы с прежней, распихать по несуществующим конструкциям недостачу материалов, отбрехаться по перерасходу фонда зарплаты… Интересно, кто примет у меня прорабский пункт?

— Иван Петрович! — рявкнул в микрофон раздраженный начальник. — Долго вас прикажете ожидать?

— Иду, иду, — всполошился главный инженер, заталкивая, видимо, в папку последнюю стопку никому не нужных бумажек. — Одну минутку…

Наконец, Дедок вплыл в дверь. Деловой, сосредоточенный. Будто не он совсем недавно мирно дремал в крохотном своем кабинете. Артист!

— Начнем, — зафиксировал появление главного инженера Анохин. Дедок важно наклонил голову. Будто подставил ее под ярмо. — Мы с Иваном Петровичем отвергли кандидатуру начальника особого участка, предложенную Округом…

Кто поверит в это? Только не я. Не успеет начальник Строительного управления Округа сморщить свой интеллигентный носик, как Анохин и Битюк хором пожелают ему здоровья. А тут — отвергли? Очередной анекдот для ближайших «посиделок».

— … и решили выдвинуть своего офицера. — Кругомарш передохнул, набрал в грудь побольше воздуха и рявкнул, будто командуя на строевом плацу минимум дивизией. — Майор-инженер Семыкин Анатолий Тарасович!

Слава Богу, судьба снизошла к моим стенаниям! Ваха я с первых дней знакомства невзлюбил за излишние эмоции. По любому поводу — фейерверк горестных либо радостных восклицаний, сопровождаемых то благословениями, то проклятиями. В основном, по-армянски. Работать с ним — будто участвовать в шоу на правах барабанщика.

Сиюминуткина не перевариваю за избыток хитрости. По-моему, наступит час, когда он перехитрит сам себя.

Остальные офицеры — ни рыба, ни мясо, будто несоленое блюдо без приправы. А особым участком должен руководить не столько грамотный, сколько авторитетный и, главное, умный человек.

Ничего не скажешь, руководители УНР — с понятием. Толька Семыкин — именно тот человек, который в любом деле способен добиться успеха. В секретном строительстве — тем более.

Повезло же одному из двух прорабов-лейтенантов — через должность старшего прораба прыгнет в кресло начальника Раздольнинского участка. А дальше — дорога открыта. Молодой, образованный инженер помчится, будто в санках, с накатанной ледяной горки. Только не вниз, а наверх.

Обрадованный назначением Дятла я совсем позабыл о недавнем недовольстве своего перехода от самостоятельности к подчиненности.

— Где же Семыкин? — недоуменно пожал плечами Анохин. — Говорил с ним по телефону лично, приказал прибыть…

— Задержался внучок в дороге, — грудью встал на защиту любимца главный инженер. — Мало ли что — колесо спустило, двигатель забарахлил…

Подполковник смешливо вздернул брови. Дескать, знаю твою любовь к «внучатам», но не одобряю — дисциплина, прежде всего.

Семыкин появился в кабинете неожиданно. Не постучал — вошел и доложил о прибытии. Секретарша, выглянув из-за его спины, извинительно улыбнулась и развела полными ручками. Разве удержишь такого.

Дятел дождался приглашения сесть, занял стул рядом с моим сидением, переложив запыленную фуражку на тумбочку. Дружелюбно толкнул меня локтем. Мол, не трусь, прорабище, не продам. Он еще не проник за кулисы анохинской секретности. Подумал — прораб Васильков проштрафился, и его вина каким-то образом связана с Раздольнинским участком.

В ответ я ободряюще моргнул. Держись, Дятел, крепче за стул, сейчас тебя с него спихивать станут.

Анохин почти слово в слово повторил то, что недавно сообщил мне. Дятел встретил потрясающую новость, как настоящий офицер-строитель. Ему ли, много лет обходящему и надводные скалы, и подводные рифы, мытому перемытому десятками комиссий, прожаренному на медленном огне материальной ответственности, пуганному перепуганному авариями, обрушениями и техникой безопасности, ему ли удивляться такой малости, как секретный объект.

— Понятно, — подтвердил он получение информации. — Разберемся.

Начальник УНР одобрительно усмехнулся. Немногословие Семыкина, его спокойствие и деловитость: явно пришлось ему по вкусу.

— Место строительства, — рука опытного штабиста ухватила циркуль, и тот резво запрыгал по карте, — в ста двадцати пяти километрах от Лосинки, в двух километрах от пристанционного поселка Болтево…

Усталый циркуль допрыгал до красного многоугольника и в изнеможении улегся у его основания.

— Прирельсовый склад — в поселке. Участок арендован. В полутора километрах — бывшее подсобное хозяйство флота. Остались три коровы, десяток свиней, при них — скотник с семьей. Большинство зданий свободны, и аренда на них оформлена. Включая казарму на площадке — жилье для взвода солдат…

И так далее. Четко, ясно. Будто выдавал приказ на наступление. Противник, свои силы, приданные средства, дислокация, сосед справа, сосед слева… До чего же хорошо укладывается в строительную практику армейский опыт! Чаще бывает наоборот: не укладывается, топорщится, колет…

Не знаю, как Дятлу, а мне пришлось по душе отсутствие политподготовки с агитационными призывами и набившими оскомину лозунгами.

При Советской власти слишком увлекались занятиями по марксо-ленинской подготовке, партийно-хозяйственными многочасовыми активами, лекциями на политические темы, и прочей ерундой. Демократы, развалившие «империю», впитали в себя коммунистический опыт. Вот только «активы» именуют конференциями, лекции — докладами, занятия — собеседованиями. Что касается призывов, плакатов и лозунгов, то их даже стало больше прежнего.

Впрочем, сейчас мне не до критики новых веяний в политике — дай бог, переварить полученную информацию.

Удивило отсутствие сроков готовности… Значит, можно потянуть, подумать, подготовиться. Не устраивать гонок по вертикали и по горизонтали, с риском свалиться и набить себе шишки на причинном месте. Отлично!

Анохин будто подслушал мои крамольные мысли.

— К техдокументации приложен график строительства. Начиная со дня «Ч». Этот день назначу я сам после готовности временных сооружений… Вопросы имеются?

У меня вопросов не было. Если бы они и копошились в голове, задавать их — бесполезный труд. Опыт прежнего общения с нашим руководством подсказывает: они сами знают ненамного больше нашего. Их многозначительный вид — попытка сохранить и упрочить свой авторитет. По-современному — имидж.

У Семыкина вопросов тоже не оказалось. Но я не сомневался — они появятся в первый же день работы. Острые проблемы, колючие, жалящие до крови.

И все же один единственный вопрос у меня выплыл. Как сдать треклятый Дом офицеров на старом месте. Заместитель командарма по какой-то воспитательной работе три дня назад лично осмотрел помещения «дворца». Редко хвалил, чаще критиковал. По-моему, он глотал голодную слюну, мечтая о том, какие многосерийные беседы он запланирует, какие лекции и доклады организует. Чтобы, несмотря на всеобщую демократию, доказать приоритет политической подготовки над всеми остальными видами армейской учебы.

Сопровождающий его комдив то и дело подкидывал претензии по качеству работ. Ему все не нравилось: ни отделка лекционного зала, ни полы в вестибюле, ни освещение кинозала. «Воспитатель» недовольно фыркнул, отвернулся и персонально пообещал мне именные часы, если Дом офицеров будет сдан… на будущей неделе. .

Представляю себе, какие глаза будут у Светки при виде хромированных, с дарственной надписью, «командирских»!

Но если я перееду на новое место службы, не сдав Дома офицеров, аукнутся и часики и… Светка. Женщины любят удачливых и не терпят неудачников — старая истина…

Семыкин внимательно слушал наставления командования, я размышлял о своих отношениях с учительницей, Дедок что-то бубнил на излюбленную тему — о технике безопасности. Надоело до чертиков! Все надоело: инструкции, совещания, собрания. Особенно — лекции о травматизме, значение журнала учета, аварийность. Будто бы солдат поставит закорючку в журнале, и сразу гвозди перестанут втыкаться в руки и другие части тела, брусья прекратят сваливаться на головы, циркульная пила сделается ватной, а краны не станут ронять груз на головы зазевавшихся строителей.

Наивно и глупо!

Дедок бубнит о травматизме, Анохин, перебивая его, напирает на ответственность инженерно-технического состава особого участка…

Неожиданно мне захотелось спать. Да так, что хоть подпирай голову и вставляй под падающие веки что-то вроде подставок. Все же приспособился — внимательно слушал наставления и напутствия, внимал угрозам главного инженера, пялил глаза на карту и прыгающий циркуль, и все же спал.

И снилось, что Светка в кителе с погонами подполковника поет мне колыбельную, Анохин в Светкином платье и Дедок в ее переднике ласково подпевают… Уж не поехала ли у меня крыша, а?

 

3

Отъезжая от Управления, я забыл напомнить водителю о луже. Тот покосился в мою сторону, притормозил даже, но, не слыша знакомого приказания, осторожно объехал лужу стороной. То-то удивился, наверно, дежурный офицер, уже изготовившись для стрельбы ругательными очередями…

Мне было не до луж и не до дежурной службы штаба армии. Мысли кружились вокруг сдачи в эксплуатацию Дома офицеров и недосписанного цемента… Сколько там его? Тысячи на полторы? Разве подвалиться вечерком к Дедку, поплакаться? Заодно выставить на обозрение горлышко коньячной бутылки. Авось, не выдержит старый мошенник, подскажет, как составить правдоподобные акты на списание, кого включить в несуществующие комиссии.

Самое страшное в жизни офицера-строителя — передача хозяйства другому начальнику. Который изо всех сил старается принять поменьше, дабы создать резерв своей спокойной жизни. А ты крутись, выдумывай, работай всеми извилинами уставшего от жульничества мозга…

Решено: завтра же еду к главному инженеру!

Что же касается Дома офицеров и тесно связанных с ним обещанных часов — тоже справлюсь. Намекну комдиву на будущие возможные услуги, скажем, в эксплуатации здания — не выдержит, пять актов подпишет, пятерку с тремя плюсами поставит… Правда, поднаторевший в отношениях со строителями комдив на слово не верит — придется в виде аванса оставить при Доме офицеров пару тысяч кирпича, несколько ломаных плит перекрытия да кое-что из металла.

Клюнет дотошный комдив, не может не клюнуть! Не получится — имеется запасной вариант: распрощаться с мечтой о получении обещанных часов и попросить Семыкина переписать недостающий цемент на особый участок.

Все проблемы решены. Осталась еще одна, маленькая, второстепенная, Светка. Слезливая, уверенная в моей любви и привязанности.

Постепенно добрая половина личных моих вещей перекочевала в ее уютную комнатушку. С трудом удалось отвоевать вторую половину. Чует сердце — накинет Светка ошейник на мою многострадальную шею и потащит ее владельца в загс. Учительница спит и видит себя в роли законной жены блестящего офицера. От возможности подобного исхода я по ночам вздрагиваю, а днем пугливо озираюсь по сторонам.

Единственное решение проблемы — изъять из учительской комнаты свои вещи. Поскольку все равно конфликта не избежать — пусть он поскорее состоится.

— Значит, все? — всхлипнула Светка. Будто раздумывала: стоит ли плакать или лучше изобразить обиду и гнев. — Нашел замену, да?

Я молча укладываю в чемодан белье, спортивный костюм, форменные брюки, майки, футболки, бритвенные принадлежности. На этой стадии лучше отмолчаться. Пожалеешь — утонешь в слезах, примешься выяснять отношения — в обвинениях.

Честно говоря, любовь к Светке, если она сначала и была, постепенно испарилась. Как испаряется вода из долго кипящего чайника. В первые недели все было по-другому, казалось, износа не будет объятиям и поцелуям.

Хозяйка дома, в котором Светка снимает комнату, — глухая. Зато язык у нее работает отменно, компенсируя потерю слуха. Глухота хозяйки нас вполне устраивает, ибо по ночам мы поднимаем такой шум — впору вызывать одновременно и милицию и пожарную команду. Предварительно крепко запираем двери и затыкаем моим носовым платком замочную скважину. Зрение у хозяйки отменное, подсмотрит — завтра же все близлежащие деревни и поселки будут оповещены о любовных деталях наших со Светкой свиданий.

Думал, что это и зовется настоящей любовью. Кажется, ошибся.

Постепенно встречи сокращались. Три раза в неделю, два, потом — один. Первое время уходил от учительницы под утро, потом стал покидать ложе любви в полночь, в последние ночи — не позже десяти часов. Иногда забегал по утрам в школу, вызывал Светку с уроков, озабоченно информировал: особое положение, приказано ночевать при части, никаких отлучек. Светка понимающе моргала, горестно вздыхала. Придется уступить любовника службе, она все понимает и мирится с «особым положением».

Надоело изворачиваться, придумывать причины, лгать. Наконец решился на разрыв.

— Значит, все? — твердила одно и то же Светка, глотая слезы. — Говорил: люблю, никогда еще так не любил… А теперь что случилось? Может быть, я что-то делала не так…

— Все было так, — не выдержал я. — Заладила: все, все… Просто переводят на новое место службы.

— Куда? — воспрянула духом Светка. — Я могу перевестись в другую школу…

А что, она такая, возьмет и появится в Болтево… Что делать тогда? Куда бежать?

— Там нет школы. Сопки и тайга — все удобства. Жить в палатке, готовить на костре. Никаких семей — только солдаты и офицеры, — нагонял я на учительницу волны страха.

Кстати сказать, новая моя стройка — в сотне километров от Светкиной деревеньки, старая — в десяти. В первое время я преодолевал этот десяток бегом, после — форсированным маршем, в последние недели — раздумчивым шагом. От Болтево не доберешься ни первым, ни вторым, ни третьим способом.

— А если я — в палатку с тобой? Обойдусь без работы, — умело закинула учительница тонкую леску с большим крючком.

— Нельзя, — уклонился я от наживки. — Запрещено. Ни семей, ни родственников…

Последняя фраза прозвучала настолько убедительно, что Светка раздумала плакать и возмущаться — округлила глаза и попыталась повиснуть мне на шее.

— Некогда, — разжал я ее руки. — Приказано поторопиться… К тому же дверь открыта…

— Ее можно запереть, — кинулась Светка к двери, расстегивая на ходу кофточку. — Я — мигом…

— Прекрати! Решается вопрос государственного значения, а у тебя в голове — только одно — секс!

Пока Светка переваривала выданную информацию, я захлопнул чемодан и выбежал из комнаты. Без прощальных объятий и поцелуев.

Последняя проблема решена.

 

4

Прорабский пункт, которым я командовал, доживало слой век. Перспектив — никаких; благоустройство, сараи, дорожки — все дела. Не выплыви Болтево — все равно меня ожидал бы перевод к тому же Пятиминуткину. Или — к Ваху.

Предстояло подчистить огрехи. Цемент и злополучный Дом офицеров висели на мне кандалами. Пора форсировать события. Особый участок и Дятел ожидать не станут.

Отпустил машину и побежал в знакомую прорабскую.

В крохотной комнате, где с трудом умещались стол, два стула и лежанка, меня ожидал полный, одышливый майор. Сидел он за моим столом. Лениво перелистывал настольный календарь и с интересом расшифровывал прорабские каракули. Типа «Бр. Чер. нар. разб. з». В дословном переводе: «бригаде Чернова выдать наряд на разборку забора».

Многословием я никогда не отличался, особенно, работая карандашом. Умением разборчиво писать — тем более.

Конечно, при современном техническом прогрессе эти трудности легко преодолимы. Анохин перегрузил отделы Управления компьютерами, принтерами, сканерами. Пощёлкаешь кнопками на клавиатуре, пропустишь написанный текст через принтер — приказ о наказании бедолаги инженера или несчастного техника готов. Ещё раз пощёлкаешь — на экране высветятся итоги выполнения плана.

Красота!

А вот на стройплощадках царят древние счёты, в лучшем случае — арифмометры….

— Старший лейтенант Васильков? — уточнил майор тонким женским голоском. Будто в тесной моей каморке могут разместиться и другие старшие лейтенанты. — Я не ошибаюсь?

— Так точно, — официально пришлепнул я. — Начальник прорабского пункта старший лейтенант Васильков.

Наверно, жилец двадцатичетырехквартирного жилого дома, сданного в эксплуатацию полгода тому назад. Штукатурка отлетает или крыша течет? Не по адресу, дорогой майор, топай в родную КЭЧ. Дом сдан с оценкой «хор» без дефектов и недоделок. Жалоб я не принимаю.

— Вы, по какому вопросу, товарищ майор?

Сейчас я отправлю его по назначению!

— Офицер особого отдела Малеев Сергей Максимович.

Я почувствовал, как пересохло во рту, и закружилась голова. Неужели кто-то капнул особнякам, что моя двоюродная тетка сбежала в Америку, выскочила там замуж за владельца магазина? Но, ведь, кроме насмерть перепутанного теткиным письмом отца и меня, никто этого не знает. Даже мама… К тому же, сейчас — другое время, за связь с капиталистами никто не осудит, наоборот, похвалят.

Впрочем, органы у нас всевидящие и всеслышащие. Старая истина! Что касается всевозможных свобод, то они легко могут преобразоваться в свою противоположность.

— Слушаю вас, товарищ майор, — выдавил я из себя, соответственно понизив голос.

Сейчас я узнаю причину странного визита. Может быть, «особист» заявился по личному делу? Скажем, понадобилась известь для побелки квартиры или десяток штук вагонки для обшивки стен кухни? Господи, с удовольствием выдам ему все, что потребует…

— Здесь не место для откровенного разговора. Зашел просто познакомиться… Завтра посетите управление, просмотрите чертежи сооружений особого участка, решите с главным инженером вопрос о недостаче цемента…

Знает, все знает! Значит, и чертова тетка — в прицеле, значит, предстоит допрос, потом отберут допуск и…

— …заодно в четырнадцать часов загляните по этому адресу…

В предчувствии крупных неприятностей голова снова закружилась, да так, что лежанка внезапно полезла на потолок, а стулья сами собой поползли к стенам. Тетка, точно — тетка! Но откуда все же «особисту» стало известно об ее прегрешении?

Майор положил передо мной клочок бумаги с адресом, ободряюще усмехнулся, тронул меня за локоть и ушел. Глухо простучали по лестничке тяжелые его сапоги…

Я сидел за столом, подперев обеими руками тяжелую голову. Словно боялся, как бы она не развалилась на части. Что же делать? Не пойти на беседу нельзя — майор вызовет в свой кабинет в штабе армии, а это намного хуже. Использовать первые минуты допроса для того, чтобы торжественно отречься от предательницы-тетки, заклеймить ее всяческими известными по газетным статьям и детективам патриотическими фразами? Наверно, так я и сделаю…

Не успел прийти в себя от внезапно возникшей незапланированной проблемы — в конторку ворвался разгоряченный капитан Арамян. Вздел к низкому дощатому потолку сухие руки и закричал:

— Здорово, друг!.. Как похудел, побледнел! Вах, вах! Почему это, а? Зачем ко мне не приехал, помощи не попросил?

— Дела не радуют, товарищ капитан, — официально вздохнул я, стараясь изгнать из головы настырную тетушку с ее мужем-капиталистом. — От бед голова кругом идет…

— Почему кругом? Почему идет? Вах! — трагическим голосом завопил армянин. — Или у тебя друзей нет, а? Или я не готов за тебя свою голову подставить? Вах!

Обстановка не для легкого приятельского общения, а капитан, по-моему, примчался именно в погоне за дружеской беседой.

— Есть друзья, как не быть… Только они дел не подправят…

Не выгонишь же общительного начальника участка! Вот и приходится поддерживать разговор в надежде, что тот сам поймет и покинет прорабскую с такой же скоростью, с какой сюда ворвался…

— Зачем не подправят? Почему не подправят?.. Вот послушай меня и порадуйся… Надоел мне, понимаешь, Темка-прораб — тошнит от него, голова болит… Понимаешь?.. Вах, как болит, вах!

В особо ответственных ситуациях у Ваха прорезался этакий армянский говор… Панымаешь…

А я, между прочим, давно все уже понял.

— Не выйдет, Рубен — меня уже застолбили…

— Как застолбили? Почему застолбили? — еще больше заволновался Арамян. — К Анохину поеду, упаду в ноги перед Кругомаршем — он все для меня сделает… Вах!.. Кто дает план УНРу? Сиюминуткин, Дятел или Арамян?.. Лишь бы ты согласился… Вах, вах!.. Вместе работать станем — хорошо, а? Клянусь мамой: ругать, обижать — никогда! Премии — тебе первому, путевку в отпуск выбью в Сочи… Вах, хорошо, а?

Знаем мы эти обещания. До боли, до зубовного скрежета — знакомы. Так парень девушку заманивает — все обещает, а заманит, попользуется — ничего нет. Темка-прораб плакался — достал его Вах. Теперь меня доставать собирается… Не получится, дорогой капитан, не выйдет.

Я с тоской поглядел в окно. Вах усаживался в кабину грузовика, чем-то, возмущаясь, размахивая руками. Водитель, склонив повинную — а может быть, невиновную? — голову, ожидал окончания привычного разноса.

Может быть, мне лучше быть прорабом, у Арамяна, строить дома, казармы, солдатские нужники, нежели закабаляться на непонятном секретном объекте? Эх, заглянуть хотя бы на квартал вперед, подсмотреть, что меня ожидает в Болтево? С учетом тетушки-капиталистки…

Приглашение «особиста» — будто заноза… Нет, скорее всего, вовсе не приглашение — приказ прибыть для допроса!

 

5

Дедок занят — у него плотно сидит… Семыкин. Судя по тому, что третьей в кабинете — заведующая секретным делопроизводством, изучаются чертежи особого объекта, названного почему-то «Б-прим».

Обида захлестнула меня. Значит, прорабу знакомиться с чертежами не обязательно, он обойдется обычной информацией из уст начальника участка… Ну и черт с вами, командуйте, стройте — лишнего шагу не шагну, лишнего слова не скажу.

Первой выскочила из кабинета заведующая секретным делопроизводством, по-родственному прижимая к впалой груди несколько новеньких папок. Испуганно стрельнула в меня накрашенными глазищами и застучала каблуками к зарешеченной своей обители. Не бойся, милая, не отберу подведомственные тебе секреты, нужны они мне, как рыбе зонтик или мужику бюстгальтер.

Вообще-то, по причине присущей мне любознательности не отказался бы заглянуть хотя бы одним глазом в генплан. Неужели, здесь, почти на границе, генштаб решил ставить ракеты? Или — склад боеголовок?..

В приемной появился Семыкин. Похоже, знакомство с чертежами напитало его солидной долей самомнения. Вышагивает, будто несет в себе нечто хрупкое, легко бьющееся… Но, завидев меня, весело подмигнул.

— Н^ пора ли, прорабище, заправиться?

— Завтракал, — обидчиво буркнул я. — Сыт по горло.

— После твоего завтрака минуло часа три… Не ерепенься, потопали в «чайнуху»…

— Не могу, товарищ начальник, — с максимальным ехидством извинился я. — Мне — к Дедку по вопросам старого места службы. Вот передам прорабский пункт, отчитаюсь, тогда — ваш. Грызите косточки, терзайте нервы. А пока — извините, товарищ майор, не могу…

— Твои дела, прорабище, уговаривать не стану. Передумаешь — двигай к нашему столику. Встречу звоном бокалов.

Намек понятен. Дятел пытается с первых шагов наладить творческие отношения, завербовать железобетонного помощника и защитника. Честно говоря, и я не против положительных контактов с непосредственным начальством.

Наш столик — в глубине зала «чайнухи» за столбом, подпирающим ее древний потолок. Официанты — в курсе, без особой необходимости этот столик не занимают. Даже табличку ставят — «Служебный».

Но сегодня, кажется, Тольке придется чокаться самому с собой. У меня нет ни малейшего желания и настроения. В голове — предстоящая встреча с «особистом».

Это — часа через три. Сейчас на очереди — цемент….

Проблему недостачи цемента Дедок решил мгновенно, почти не задумываясь. Будто заранее знал о моем появлении и моих неприятностях.

— Списывать не советую — опасно, ревизия мигом раскопает. Лучше выпиши накладную на передачу цемента новому особому участку. Там объемы — ого-го, в первый же месяц спишешь. Капля в море… Еще вопросы имеются?

— Кому передать хозяйство?

— Своему мастеру. Мы его в прорабы вознесем. Анохин в курсе.

Главный инженер сегодня на удивление деловит и строг. Вопросы подбивает в лет, будто тарелки на стендовой стрельбе. Обычно подремывает, уперев жало ручки в заделанную подпись под никому не нужным письмом. Вместо бумаг перед ним расстелена карта. Болтево обведено любимым цветом Дедка — желтым, черным цветом обозначены старые, существующие дороги, пунктиром — новые, которые необходимо проложить.

Разговаривая, задавая вопросы и выслушивая советы, я с любопытством кошусь на разрисованную карту, будто примериваясь к будущему месту работы.

Поболтали кой о чем. Дедок не кичится подполковничьим своим званием и высокой для меня должностью, держится на равных. Я тоже не хамлю, соблюдаю субординацию.

Часов в одиннадцать пошабашили. Дедка вызвал к себе Анохин. Тот поспешил к начальству, захватив с собой разлюбезную карту.

Неожиданно я проголодался. Нет, всё закономерно: утром, перед отъездом, выпил стакан чая с сухарями. Для сравнительно молодого организма, с учётом его изношенности, — ерунда.

Интересно, ожидает ли меня Семыкин или обозлился на не по должности ершистого помощничка и уехал к себе?

Оказывается — ждет. Лениво ковыряется в тарелке с фирменным блюдом «чайнухи» — винегретом с сельдью. Бутылка стоит нераспечатанная. Два бокала. Две тарелки. Полный джентльменский набор. Похоже, часом не отделаться: мы с будущим начальником без перерыва перейдем от завтрака к обеду. А там и до ужина рукой подать. Дятел — общительный человек, но, говорят, на работе — зануда, садист. Поглядим, увидим.

— Ты, Баба-Катя, понапрасну не злись, — выдал Семыкин пристрелочный залп, придвигая ко мне винегрет и наливая в бокалы первую дозу.

Баба-Катя — глупейшее мое прозвище, придуманное, кстати, тем же Дятлом. Ни малейшего отношения, ни к Бабе, ни к Кате я не имею. Тем более в сочетании со злостью. Обидеться могу, вспылить — тоже, но злиться — никогда.

— Нет причин злиться…

— Причина — налицо… Твою обиду понимаю. Действительно, получилось нездорово. Дедок зазвал меня к себе. Ноет и ноет, будто зуб с дуплом. Трусит, как бы не обмишуриться с Б-прим. Плачется: дадут по шапке, а до пенсии осталось — два раза чихнуть. Елозит носом по чертежам и всхлипывает. Вот-вот рассыплется… Сам обязан понимать — в подобной ситуации ты был бы в кабинете третьим лишним.

Третьим лишним? Что ж, пожалуй, Дятел прав.

Головой все это я понимал, а самолюбие бурлило, не желая мириться с третьесортностью. Дедку и Дятлу руководить, мне — работать, а работать из чужих рук, на подхвате, я не привык.

— Ваше дело. Я ведь не начальник, а, как ты выражаешься, прорабище… Ладно, пусть будет так…

Чокнулись с Толькой за предстоящую совместную деятельность. Повторили — за дружбу без ругани и подсиживания. Плотно закусили фирменным винегретом. Пришли к согласию: все равно день пропал, не помешает чокнуться за процветание особого участка, черт бы его побрал.

Завтрако-обед двигался по намасленным рельсам. Бутылки оказалось мало, и Семыкин потребовал вторую.

— Мы с тобой, прорабище, знаем друг друга не первый день… Нет, нет, переходить на тему: «Ты меня уважаешь?» — не хочу. Просто прошу запомнить одно: что бы тебе ни говорили обо мне, какие бы вывески ни вешали — не верь. Лады?

Я охотно согласился.

Только в час дня вспомнил о приглашении «особиста». Вернее, о нем не забывал ни на минуту, просто расслабился за выпивкой, и постарался припрятать эту памятку в самый дальний уголок сознания.

— Прости, Дятел, мне пора идти… Понимаешь, предстоит одно малоприятное свидание…

— С женщиной?

— Если бы…

Семыкин недоверчиво ухмыльнулся. Неизвестно по какой причине все окружающие считали меня самым удачливым снайпером по женским целям. Мои возражения принимались с недоверчивыми улыбочками и шуточками, от которых способен покраснеть даже памятник Ильичу, стоящий перед штабом армии.

— Давай, Баба-Катя, удачи тебе…

 

6

Адрес — Северная, шесть — я нашел легко. В глубине двора, засаженного яблонями, виднелся небольшой, невзрачный домишко. К нему вела дорожка, усыпанная гравием.

Не успел я дотронуться до кнопки звонка, как дверь открылась, и улыбчивый майор взял меня под руку. Через полутемные сени мы прошли плечом к плечу, будто солдаты на параде.

Малеев был в штатском: светло-серый костюм с расстегнутым пиджаком, черная водолазка туго облегала округлый животик. Он уселся за стол, застеленный цветастой скатертью, сложил на животе руки и стал похож на доброго дядюшку, воспитывающего провинившегося племянника.

Я покорно уселся напротив, положил руки на стол и вопросительно уставился на него. Выпитая водка утихомирила недавние страхи, успокоила нервы.

— Закусить хотя бы успел? — легким намеком прошелся «особист» против шерсти. — Если нет — могу предложить бутерброд с колбасой.

Мне стало жарко, будто к лицу поднесли паяльную лампу.

Возразить нечего, обидеться не на что.

— Закусил, — вытолкнул я из себя. — Успел.

— Тогда приступим.

Я сжался, опустил руки под стол и зажал их между коленей. Сейчас на свет Божий выплывет чертова моя тетушка со всеми своими американскими родственниками. Придется признаваться — деваться некуда. Значит, допуск аннулируют, из партии «Единая Россия» — в шею, из армии — по несоответствию. Если ночью не подкатит «черный ворон», то на гражданке на мой инженерный диплом никто даже не взглянет — иди, милый инженер, подметай тротуары…

— … допуск вам оформили беззвучно. Несмотря на некоторые… закорючки… Вижу, знаешь, какие имеются ввиду, — Малеев прыгал от «ты» на «вы» подобно спортсмену на батуте, и эти фокусы несколько смягчали обстановку, создавали нечто вроде интима. — Мы решили оказать тебе… нет, не честь — некоторое доверие. Поверьте, у чекистов далеко не каждый заслуживает такое…

Слава Богу, дело не в капиталистической тетушке. Но что тогда потребовалось органам от примитивного старшего лейтенанта, занимающего должность всего-навсего прораба?.. Неужели…

У меня зародилась догадка. Она постепенно росла, разбухала, превращаясь в уверенность. Вербуют! Куда и в качестве кого — не задумывался. Знаю, читал — во все времена полиция (милиция) пользовалась услугами… помощников. Иногда добровольных, чаще — испуганных, припертых к стенке.

— … сами по себе органы мало что значат. Они малочисленны, как правило, засвечены, не способны получать необходимую информацию. К примеру, со мной не станет откровенничать ни один военнослужащий, ибо я — на виду, моя профессия всем известна. Без помощи добровольцев я мало что значу…

— Сексоты? — выпалил я и снова покраснел. На этот раз от гнева.

Мальчишки часто ссорятся, дерутся, всячески обзывают друг друга бранными словами. Помню, ни одна матерщина, ни одна затрещина так больно не ранила, как кличка СЕКСОТ. Кляузник, наушник, предатель пацаньего сообщества — вот, что это значило.

— Да, — невозмутимо подтвердил майор. — Сексот — сокращение. Полностью — секретный сотрудник. Сокращение звучит не очень-то приятно, согласен… Но ты, Дмитрий, человек образованный, офицер, инженер. Тебе ли прикрываться пацаньими играми? Секретный сотрудник — помощник чекистов, наша опора в борьбе с вражескими разведками… Неужели откажешься?

— А что нужно делать? — преодолевая отвращение к предложению чекиста, спросил я.

— Прежде всего, дать подписку…

— Значит, все же — вербовка?

— Предположим, да. Лично я не вижу в этом ничего зазорного. Ведь для того, чтобы ты мог более эффективно помогать органам, тебе будут доверены некоторые сведения. Скажем, секретного порядка. Разве мы не вправе обезопасить себя от любых неприятностей? Душу человека рентгеном не просветишь, а внешние данные бывают обманчивы…

Долго говорил Малеев. Не убеждал, не уговаривал, спокойно выдвигал довод за доводом, выстраивал их в непробиваемую стену. С каждым словом майора эта стена казалась мне все более убедительной, несокрушимой. Я знал, что Особый отдел армии насчитывает всего несколько человек — слышал об этом из разговоров с офицерами штаба. Могут ли эти единицы парировать выпады вражеских разведок без помощи тех же… сексотов?

Мое самолюбие понемногу оттаивало, и в душу начала проникать даже некая гордость. Вербуют ведь не Дятла и не Ваха, а старшего лейтенанта Василькова. Значит, навели соответствующие справки, убедились в его порядочности, честности…

С другой стороны, паршивое словечко: «сексот» издевательски позвякивало в ушах, вызывало омерзение и тошноту.

— В принципе помогать я согласен… Только без каких-либо вербовок и не в качестве … сексота, а просто…

Малеев рассмеялся, заколыхалось его арбузообразное брюшко, задрожали складки жира под подбородком. Но смех был не презрительным — добродушным… Ну и даешь же ты, старший лейтенант! С тобой не соскучишься.

— Небось, думаешь, что твоя подписка нужна мне для похвальбы перед начальством? Глядите, мол, как я работаю, каких высот достиг — аж, самого прораба особого участка завербовал… Прости, старлей, но ты наивен, будто новорожденный бычок… Будь, по-твоему, сексотом именовать тебя не стану, но подписку дать все же придется…

Отступать некуда. К тому же я изрядно возгордился своей «победой» над опытным чекистом. Легко подмахнул подписку о сотрудничестве с органами и о неразглашении доверенных мне секретов. Майор внимательно прочитал написанное, и бережно спрятал в папку.

С этого момента тон его резко изменился. Он больше не смеялся и не подшучивал, стал требовательным, строгим.

— Каждое донесение будешь начинать со слов «источник сообщает». Затем текст сообщения. Подпись. Нет, не старшего лейтенанта Василькова… Какое имя предпочитаешь?

— Дмитрий, — не понял я, — Дмитрий Данилович…

— Настоящим именем пользоваться ни в коем случае нельзя… Почему — объяснять не стану, позже сам поймешь… Будешь именоваться… Циркулем… Согласен?

Я согласился… Какая разница: циркуль, рейсфедер, рейсшина… В предлагаемой «взрослой» игре было что-то нечистое, пачкающее душу несмываемой краской. Оказывается, при ежемесячном представлении в УНР отчета, его копию источник-Циркуль обязан передавать в Особый отдел. Это, не считая внеочередных донесений.

Подсмотрел в замочную скважину, как Дедок, уставясь на секретную карту, выписывает что-то в блокнот — источник сообщает…

Подслушал политический анекдот из уст Баха — источник доносит.

Шлепнет Анохин плоскогрудую секретчицу по тощему заду — источник информирует…

Ничего не скажешь — веселенькая перспектива у старшего лейтенанта Василькова!

— Теперь несколько слов для сведения. Мы обладаем достоверными данными об активизации действий американской разведки на территории армии. Чем они конкретно интересуются — можно только догадываться, фактического материала не хватает. Особый участок вниманием они не обделят, следовательно, зашлют агентов или «разбудят» законспирированных…

— Я посмотрел некоторые чертежи — там особенно-то и интересоваться нечем. Обычные сооружения: жилые дома, санчасть, караульное помещение…

— А в зоне?

Признаваться в том, что мне не позволили познакомиться с чертежами спецсооружений, не хотелось, недоверие всегда унижает, быть униженным я не терплю.

— То-то, и оно, — констатировал Малеев. — Зарубежный разведцентр будет интересоваться не общестроительными чертежами зоны, хотя и из них можно многое почерпнуть. Главное — монтаж спецоборудования, которым займетесь не вы, а приезжие монтажники… А ведь монтажные данные пройдут через вашу секретку… Ты понял смысл сказанного?

За кого меня принимает пузатый майор? Слава Богу, глупым никогда себя не считал, и окружающие тоже не считали. В том числе и Светка, которая с восхищением ловила каждое мое слово.

 

1

Командир роты капитан Сережкин Виктор Дмитриевич высокий, наголову выше меня, ладно сложен, подвижен. Казалось бы, симпатичный парень.

Но что-то есть в нем неприятное, отталкивающее. Скоре всего, манера размахивать руками. Пальцы и кисти рук ведут самостоятельную партию. Особенно пальцы. Ловкие, привлекающие внимание, они так и лезут в глаза. К примеру, выговаривает капитан солдату, а пальцы будто наигрывают марш. Рассказывает Виктор мне об очередной победе над женщинами, а пальцами выписывает замысловатые геометрические фигуры.

Пожалуй, он единственный из офицеров, не имеет прозвища. Самые записные остряки не сумели найти подходящую «кличку»….

«Факир» — слишком просто, поэтому — неинтересно…. «Клоун» — вообще не подходит: от плоских шуток капитана приходится не смеяться — плакать…. «Шаман» — исключается: Витька даже на гитаре играть неспособен, где ему справиться с бубном?

Так и остался командир роты без прозвища, со своей фамилией.

Интересно, не грешил ли он в молодости, извлекая в очередях из карманов зевак кошельки с деньгами?

Живем мы с капитаном в сторожке на складе. В первую очередь построили казармы для солдат и складскую зону неподалеку от станции Болтево. Сейчас изо всех сил торопимся возвести ограждение и штаб. Зима — на носу, а зимовать в палатках даже при легких местных морозах — удовольствие небольшое.

— Скучно, — поиграл пальцами командир роты, маскируя зевок. — В рабочие дни хотя бы есть, чем заняться, а в выходные что делать?.. С бутылкой под танк броситься или амбразуру своим телом закрыть?

— С бутылкой, — буркнул я, занятый своими мыслями. — Если, конечно, бутылка имеется.

— Организуем! — вскинул обе руки к потолку капитан. — Запасец есть…. Кстати, Баба-Катя, вагон-клуб прибыл на станцию. Давай остограмимся, и пойдём изучать местное общество. Вдруг, найдётся развлечение для одиноких мужиков.

О пристрастии капитана к слабому полу по УНР ходили легенды. Говорили, что не водилась еще такая женщина, которая может устоять перед командиром роты. В «чайнухе» после сдачи отчетов Сиюминуткин, захлебываясь, повествовал о том, как на милость победителю сдались сразу две любвеобильные сестры-учительницы из Пади Моховой. Даже время распределили, чтобы не никому из них не было обидно.

Удивительно, но Сережкин отдавал предпочтение сверхгабаритным мадоннам зрелого возраста. Изящных, тоненьких девчонок не признавал, презрительно именуя их «малявками». Его «любовь» в Лосинке — развалистая и грубая дама лет сорока пяти лично у меня, кроме тошноты, никаких чувств не вызывала. А капитан от восторга так наигрывал пальцами и так размахивал руками, что возникало опасение, как бы они не оторвались.

Точно такую же «любовь» будет он искать и в Болтево.

— Как мое предложение? Принимается?

Убить время, отвлечься от стройки было просто необходимо. Иначе недолго и рехнуться. К тому же меня мучили новые обязанности сексота, необходимость с чего-то начинать, кого-то изучать. Вот-вот появится майор Малеев и спросит: «Какие донесения имеются у „источника“, выявил ли он вражескую агентуру, почему помалкивает? Не вздумал ли Циркуль шутить с органами? Не забыл ли он о существовании некой капиталистической тетушки, способной при случае подпортить его личное дело?»

— Предложение принимается… Чем станем закусывать?..

Вагон-клуб посещает станцию Болтево ежемесячно по субботам или по воскресеньям. Заталкивает его паровоз на запасной путь, в тупик, подключают культучреждение к электросети. В обстановке полного отсутствия развлечений — даже затрапезного сельского клуба поселок не имеет — появление вагона-клуба превращается в знаменательное событие, равнозначное запуску очередного спутника.

Для молодого и не очень молодого населения поселка наступают волнующие дни и часы.

Задолго до появления культ вагона девушки и женщины придумывают замысловатые наряды, лелеют мечту о новых знакомствах с далеко идущими перспективами. Мужики и парни загодя готовят спиртное — появиться на танцах в трезвом состоянии здесь считается позором.

Программа мероприятий — обычная. Лекция о международном положении, кинофильм типа «Чапаев» и, наконец, танцы под радиолу почти до утра.

Непременное условие — отсидеть лекцию и оплатить кинофильм. Смотреть его необязательно. Только тогда можно рассчитывать, попасть на танцы.

Для офицеров сделали исключение, и мы с командиром роты миновали лекционную скуку. Сэкономленное время использовали для плотного ужина с непременной выпивкой. И вот, наконец — танцы.

Нервно подергивая кистями рук и поигрывая пальцами, Сережкин внимательно изучал женское общество. Будто товар, разложенный на полках магазина. Причем, оглядывал женщин солидных, зрелых, брезгливо отворачиваясь от тоненьких и игривых девчонок.

— Вот это — товарец! — восторженно хмыкнул он, обмеривая мысленным взглядом участковую секретчицу Екатерину Анатольевну. — Кто-нибудь дегустировал?

— Не подглядывал. Спроси у нее.

— А что ты думаешь, спрошу.

Говорил капитан далеко не шепотом, и Катя наверняка, слышала скабрезные его высказывания в свой адрес. Похоже, ее это не шокировало.

Развинченной походкой предлагающего себя мужчины Витька пересек пространство, отделяющее его от приглянувшейся особи женского пола. Шел, выпрямившись, не покачивая торсом, только пальцы наигрывали походный марш.

Екатерина Анатольевна насторожилась, подобрала свой объемистый животик, вопросительно поглядела на меня. Что это за самец? Откуда появился? Окольцован, или ещё холост? Можно ли довериться или лучше изобразить неприступную твердыню?

Капитан приехал недавно, в контору не заходил, на участке мало кто его знал. Маршрут передвижения: сторожка — палаточный городок — сторожка.

А мы с секретчицей знакомы сравнительно давно. Она — незамужняя, отлично понимала, что по возрасту — на пределе. Пройдет пара-тройка лет, и ни один мужик не проявит интереса к ее женским прелестям. Сорок лет — самое опасное для женщин время. Или — или.

Поскольку Дятел женат, секретчица в первые же дни знакомства обратила внимание на мое одиночество. Разница в годах — ей сорок, мне тридцать — даму не пугала: мало ли бывает аномалий, вступят мужчина с женщиной в тесный контакт, притрутся — готова новая российская семья!

Не получилось. Я не любитель древностей, в каком бы виде они ни подавались. Екатерина Анатольевна поняла бесперспективность своих надежд и отступила. Но сейчас метала в мою сторону вопрошающие взгляды. Возможно, это — более подходящий вариант. Лишь бы красавец-мужчина не был женат — она обладает достаточным опытом и хваткой, чтобы наставить его на путь истинный. Путь, который сначала приводит в постель, потом — в загс.

— Разрешите пригласить вас на танго…

Движениями рук Сережкин наглядно продемонстрировал предстоящий танец. Возьмет за талию, легкими движениями пальцев ощупает спину, будто промеряет ее. Другой рукой пощекочет мягкую женскую ладошку. Прижмет к себе партнершу, огладит…

В начале я с интересом следил за маневрами разбитного капитана и за реакцией на них Кати. Вот настороженность покинула ее лицо, сжатые губы смягчились и разошлись в улыбке, глазки обещающе моргнули…

Что за романсы напевает женщине Виктор, какие златые горы обещает?

И вдруг Сережкин вместе с секретчицей, будто распались на невидимые частицы. Яркий свет под потолком вагона померк. Радиола оглохла.

У стены возле двери стояла девушка в коротком ситцевом платьице. Черные, распущенные по плечам волосы, искристые глаза, прикрытые длинными ресницами, бледное прозрачное личико…

Короче, принцесса!

Видела бы сейчас меня Светка! Остолбеневшего, с вытаращенными глазами и глупо приоткрытым ртом. Расшифровала бы восторженные мысли бывшего возлюбленного, связала бы их с красавицей-принцессой — слез было бы — всемирный потоп. Никакой Ноев ковчег не спас бы наши с ней отношения!

— Паралич тебя хватил, что ли? — толкнул меня Сережкин. — Мы с Катей уходим…

Я очнулся. Радиола гремела, яркий свет заливал вагон. Размякшая секретчица послушно уходила вслед за торжествующим капитаном. Принцесса танцевала с незнакомым парнем. Не со мной!

Почему Виктор заинтересовался Екатериной Анатольевной? Только из-за ее габаритов или узнал о должности?

Перед мысленным взором возник толстый майор. «Есть предположение, что вражеские разведки зашлют на интересующий их объект своих агентов либо „разбудят“ законспирированных старых…» Разбудят?

 

2

Дятел кого-то долбил в своем кабинете.

Первым сооружением, построенным на особом участке, было кирпичное караульное помещение, и ограждение из колючей проволоки вокруг строительной площадки. Ворота со шлагбаумом запирали въездную дорогу.

Легенда — строительство животноводческого комплекса. Глупее не придумаешь! Зачем объекту сельскохозяйственного назначения колючая проволока, к чему шлагбаум, часовые, пропускная система? Неужели вся эта дикость — от Малеева? Думал, что «особист» — достаточно умный человек, оказывается — с двумя извилинами, подпорченными молью.

Я сидел в общей комнате караулки, временно приспособленной под контору. Обложился чертежами, делал вид, что изучаю их, а сам прислушивался к разговору за закрытыми дверями. «Бу-бу-бу», — на одной ноте выговаривал Семыкин. «Ох-ох-ох», — оправдывался другой голос.

Похоже, экзекуции подвергался командир роты. За что?

Дятел кого угодно достанет, проклюнет до самой сердцевины. До чего же въедливый мужик! Мне стало жалко Сережкина. Вполне возможно, что мои подозрения лишены оснований, что любвеобильный Виктор соблазнился Екатериной Анатольевной как женщиной, а не как секретчицей. Хотя любую версию, — внушил мне Малеев, — нужно проверять. А как это делается?

Нужно бы сообщить о своих подозрениях «особисту». Так сказать, источник информирует… Господи, противно-то как!

С таким же успехом я мог заподозрить и Дятла… Почему он тогда в чайной сказал мне: «Услышишь, что говорят обо мне нехорошее — не верь». Что имелось в виду? То, что Семыкин — зануда? Это я и без подсказок знаю, но эта черта Особому отделу не подведомственна.

Как же мне проверить командира роты?..

Прошло минут пятнадцать. Дверь кабинета начальника особого участка распахнулась. Капитан выскочил потный, отмахиваясь от чего-то, или от кого-то, кистями рук. Будто из парилки. Не глядя на меня, промчался к выходу.

— Димка, зайди!

Кажется, наступила моя очередь париться. Интересно, за какой грех? Своих грехов, как правило, я не помнил, а если и вспоминал, то упорно отрицал. С обидой в невинном взоре.

— Инструктора видел?

— Какого инструктора?

— Ты прораб или сторож? Если прораб — обязан знать все, что делается на участке, если сторож, то у меня, их хватает без тебя! Понял?

Семыкин обладает даром лупить подчиненных из любого положения. Виновны они или не виновны — не имеет значения. Зато я научился нелегкому дару помалкивать, пропускать обвинения и даже оскорбления в свой адрес мимо ушей.

— Вчера прибыл инструктор — Дедок послал. Специалмст по плотничному и каменному мастерству. Поселил я его с семьей в домике подсобного хозяйства бывшего винодельческого совхоза. Знаешь такой?

Пора нарушить обет молчания — кажется, Семыкин немного успокоился.

— Знаю. Бывал.

— Слава Богу, хоть это знаешь… Инструктор — мужик, похоже, серьезный. Прибыл с женой и взрослой дочерью. Курков Сергей Сергеевич. Доволен?

— Еще бы! Отлично!

Действительно, отлично. Из наших солдат специалисты, как из меня космонавт. Учить и учить их нужно. А кому? Лично я топором умею лишь дрова колоть, да и то, если они без сучков.

— Приспособь к делу, пусть инструктор готовит нам настоящих плотников и каменщиков… Смотайся к нему домой, познакомься, потолкуй. Завтра же подбери хорошие бригады. Задача ясна, прорабище?

— Ясна, товарищ начальник особого участка…

Семыкин рассмеялся:

— Хоть, отвечать по-офицерски умеешь и то — дело… двигай, Дим, времени у нас в обрез, каждой минутой нужно дорожить.

И я «двинулся».

От площадки до подсобного хозяйства, если идти по шпалам железнодорожной колеи — километра полтора.

Осень едва тронула кистью кроны деревьев, окрасив их в немыслимые цвета — от ярко-желтого до пурпурно-красного. До травы еще не добралась, и та по-прежнему зеленела. Море, спрятанное за грядой сопок, миролюбиво шумело. По небу лениво ползли облака, сбиваясь на горизонте в тучи.

В такие дни я обычно тосковал по Светке, будто наяву видел себя в крохотной ее комнате за чашкой чая или… в постели. Сегодня привычной тоски не было. Подозреваю, что виновницей этого явилась неизвестная красавица, скромно прислонившаяся к стене вагона-клуба.

Уж не влюбился ли на старости лет закоренелый холостяк? Этого мне только и не хватало — влюбиться. Прораб со стажем, сексот, а теперь еще и Ромео! Не слишком ли много для одного человека?

Я бодро шагал по шпалам. Миновал мостик через речушку, которая весной превратится в бурный поток, свернул на протоптанную тропку, причудливо виляющую между побуревшими кустами. Сейчас поднимусь на крутой склон сопки, и откроется вид на подсобное хозяйство.

То, что Курков прибыл с семьей — очень хорошо, даже отлично. Холостяки на таких стройках, как здесь, не задерживаются. Им надоедает одиночество, отсутствие телевизоров, клубов, ресторанов. Другое дело — семейные работяги, для них жена с детьми — надежный якорь, удерживающий на избранном месте.

Ага, вот и упоминавшийся Семыкиным домик!

На стук в дверь никто не ответил. Странно. Ведь недавно поселились, должны устраиваться, обихаживать новое жилье. Неужели решили познакомиться с окрестностями?

Постучал громче. Послышались легкие шаги, звякнула щеколда.

— Вам кого?

Приготовленный ответ — Сергея Сергеевича — застрял в глотке. Во рту мигом пересохло. Сердце замерло и тут же забилось с такой силой, что, наверно, весь поселок услышал.

С распущенной волной черных волос и вопросительной улыбкой на пухлых губах в дверном проеме стояла… принцесса из вагона-клуба.

— Вам кого? — повторила она.

— Мне… Сергея Сергеевича…

— Сергей Сергеевич, к вам, — крикнула девушка и скрылась в доме.

Место в дверях занял плотный мужчина в накинутом на широченные плечи пиджаке. На узкий лоб небрежно брошена белокурая челка. Широкий нос. Раздвоенный подбородок…. Дочка явно не удалась в отца, наверно, похожа на мать. Впрочем, судя по обращению к Куркову…

Ко мне вернулся дар речи:

— Сергей Сергеевич?

— Он самый… Проходите… У нас не убрано, недавно въехали…

— Я знаю… Давайте познакомимся. Прораб Васильков Дмитрий Данилович. Старший лейтенант… Вот пришел договориться о завтрашнем дне… Бригады подберу, наряды выпишу…

Недавнее косноязычие исчезло, сменившись необычной для меня болтливостью. Раскукарекался, как петух на птичьем дворе… Стыдно!

— Курков Сергей Сергеевич… Милости прошу. Жена сейчас чай организует.

Пришлось пройти в комнату.

Говоря о беспорядке, хозяин явно погрешил против истины. Вещи разложены по предназначенным для них местам. Изукрашенная резьбой тумбочка прикрыта кружевной салфеткой, добротный стол красуется накрахмаленной цветастой скатертью. Посредине — ваза с цветами. Стены сплошь увешаны картинами, окаймленными резными деревянными рамочками. Разного размера, разной тематики, по-моему, разного качества.

— Сергей Сергеевич старается, — кивнула на резьбу женщина, появившаяся из соседней комнаты. — Матрена Сидоровна, — представилась она.

Я не успел и двух слов вымолвить, как на столе появился графинчик, бокалы, закуска.

Хозяйка — сравнительно молодая, на вид не больше тридцати лет — заботливо опекала гостя. На колени бросила вышитое полотенце, придвинула тарелку с пирожками, предложила винегрет и селедку, поставила вазу с фруктами… Когда она успела столько наготовить?

В комнате появилась девушка, и сразу стало светлей — будто в окно заглянуло солнце.

— А это — доченька наша, Оленька, — подвела ко мне девушку хозяйка. — Умелица великая. Отец режет, она — вышивает и рисует…

И снова я удивился. У отца и дочери — ни малейшего сходства. Будто чужие люди. Он — блондин, она — брюнетка, черты лица совершенно разные. Манера держаться, походка… Да и на мать Ольга мало похожа… Удочерили приютскую девчонку, что ли? Ведь и такое бывает.

И еще одно поразило меня. Не приходилось встречать семьи, в которых жена зовет мужа, а дочка — отца по имени-отчеству.

Просидел я за столом у Курковых допоздна. Немного выпил, плотно закусил, побеседовал с хозяином на разные темы. В основном, нас с ним интересовали новые веяния в строительстве.

До чего же не хочется возвращаться в сторожку при складе, где единственная радость — Джу. Так я назвал овчарку, списанную на погранзаставе из-за перебитой лапы…

Возвращаясь «домой», я вспоминал историю знакомства с начальником заставы, который подарил мне овчарку.

Однажды пришлось мне добираться из Лосинки на родной прорабский пункт не машиной, как обычно, а по железной дороге. Не любил я местные поезда — едва ползут, подолгу застревая на каждом полустанке. Ни о каком расписании и речи быть не может — оно существует только на бумаге да на вокзальных объявлениях.

На станции Лосинка обогреться негде — вокзал как таковой отсутствует, его заменяет будка, в которой с трудом умещаются касса и комната дежурного.

Погода в тот день стояла прескверная. Ветер со снегом буквально сбивал с ног, морозец для этих мест — довольно солидный: за десять ниже нуля. Впору заниматься бегом «впритруску» либо боксировать с телеграфным столбом.

— Что, старлей, дуба даешь?

Еще бы не давать дуба! Поднятый воротник полушубка смерзся, из носа течет ручьем, глаза слезятся. Короче, полный дискомфорт.

А спрашивающий мужик распахнул шинель с капитанскими погонами, ушанка — на затылке, руки — без перчаток. Весельчак!

— Есть немного, — с трудом разлепил я смерзшиеся губы.

— Вижу, что не сибиряк… Да разве это мороз? Побывал бы на Енисее, узнал бы цену настоящей зимы. Там она такая злая да колючая, что впору по два тулупа на себя напяливать. А здешняя зима — детская забава.

Постепенно разговорились. Как принято выражаться, обнюхались. Капитан Семен Кислицын командует погранзаставой под Болтево. Тогда название поселка ничего мне не говорило… Шайбово, Винтово, Болтево — разве мало на дальневосточных просторах жилых поселений с самыми удивительными наименованиями?

— Будешь в наших краях — заглядывай. Покажу настоящую рыбалку, когда — ни удочки, ни невода — рыба сама в лодку прыгает. Гляди-ка, поезд! Надо же — всего на пару часов опоздал. Молодчага!

Действительно, похрустывая суставами, к перрону причалил заиндевевший состав. Крякнув, капитан втолкнул в тамбур огромный мешок.

— Старшина задание дал. Книги, блокноты, то, се…. Подмогнешь?

Вдвоем взгромоздили узел на багажную полку.

Спать я хотел зверски, забыл, когда удавалось высыпаться. Поэтому и забрался наверх. Веселый капитан охотно уступил мне «престижное» место. Смысл этой небывалой уступчивости стал мне понятным позже — вторую нижнюю полку облюбовала девчонка, закутанная в огромный платок. Вот Семка и принялся ее «раскутывать».

Минут десять прислушивался я к веселой возне внизу. Девчонка ахала, кокетливо смеялась, Семка настойчиво ей что-то шептал. Есть же такие компанейские люди. Я всегда, будто скован. Для меня вступить в контакт с незнакомой женщиной, что пытаться оседлать тигрицу.

Кажется, не успел заснуть — растолкали.

— Перебирайся, старлей, на нижнюю полку. Из окна не дует, соседка в две дырки посапывает. А я сейчас сойду — в комендатуру нужно наведаться. Кстати, машину с заставы вызову.

Перебрался. Полка согрета, из окна не дует. Накрылся я шинелью, сапоги — под голову, шапку — на них. Слышал, промышляют в поездах ухари: проснешься — ни шапки, ни сапог.

Едва задремал — снова разбудили. Девичьи руки обняли за шею, губы — к губам.

— Проснись, милый, на следующей остановке тебе выходить … Поцелуй на прощание…

— Что?.. Кого?..

— Ой, не тот!

Подхватилась девчонка, платок — на голову, узелок — под мышку, шубейку — на плечи — только ветер по коридору.

Это она меня с Кислицыным спутала. Видно, баловалась с капитаном по высшему классу, утомилась, бедняжка, и задремала, когда мы местами поменялись.

Позавидовал я в душе удачливому капитану, попутно вспомнил Светку и принялся одеваться. Позже, мы с начальником заставы часто встречались, я рассказал ему про девичью ошибку, чем изрядно его насмешил.

Вот этот-то Кислицын и подарил мне списанного с пограничной службы овчарку, носящую всем известную кличку «Джульбарс», переименованную мной в Джу…

Собака встретила меня у входа в сторожку предупредительным ворчанием. Понимай, как хочешь — или приветствие, или недовольство долгим отсутствием. Такой уж у меня пес — непредсказуемый, что ли. Почти такой же, как хозяин.

В сторожке, между двумя койками — моей и Сережкиной — самодельная тумбочка. Конечно, не чета курковским изделиям, но удобная и вместительная. На ней записка: срочно вызывают в Управление.

Почему-то на память пришел Малеев. Не с его ли подачи вызов? Чекисты и не на такие фокусы способны.

 

3

Трясясь в кабине старенького самосвала — «зил» сломался, сейчас водитель-певун с утра до вечера копается в его двигателе — я не переставал твердить про себя: старший лейтенант-сексот, прораб-сексот, инженер-сексот, стукач, филер. Будто готовил себя к тому, чтобы бросить в лицо Малееву мерзкое прозвище, освободиться от него. Как отреагирует «особист» на такое поведение? Гневно заорет, или примется воспитывать несговорчивого «секретного сотрудника»?

Непонятно, почему вызвали в УНР не начальника участка, а прораба? Если вызов ничего общего с Особым отделом не имеет, тогда мое удивление вполне оправданно. Если вызов устроил Малеев — ничего удивительного, все ясно.

Кстати, Дятел тоже удивился неожиданному приказанию. Вертел перед лицом записку, вызвал дежурного по штабу, принявшего телефонограмму, и допрашивал его с пристрастием.

— Может быть, ты сам напросился на вызов, — подозрительно оглядывал он меня, будто выискивал некий криминал. — Захотелось проведать свою Светку, звякнул тому же Дедку — вызовите, мол. Если так — глупо. Попросил бы меня лучше…

— Ей-богу, не было разговора с главным инженером, товарищ начальник, — чуть ли не перекрестился я. — К тому же со Светкой завязано. Крепким узлом.

Семыкин окинул меня подозрительным взглядом.

— Ладно, поезжай, раз вызывают. А я позже разведаю, кто подсунул Анохину телефонограмму…

В коридоре управления дорогу мне преградил Сиюминуткин. В фуражке, сдвинутой на затылок, и в расстегнутой форменной тужурке он напоминал офицера в запасе, позабывшего правила ношения формы. На одном погоне — три звёздочки, на другом — две.

— Погоди, Баба-Катя, разговор имеется.

— Не могу — тороплюсь. Анохин срочно вызвал, — попытался я уклониться от беседы с несимпатичным начальником Школьнинского участка. — Сам знаешь, Кругомарш опозданий не терпит.

— Одна минутка, — для наглядности Родилов ткнул меня грудь грязным пальцем. — Подпиши накладную на пять кубов половой рейки…

Очередная махинация! У одного Родилов выпросит в долг цемент, второго уговорит принять какую-нибудь недостачу, третьего просто обманет…

— Сам должен понимать, не могу я этого сделать. Ну, подпишу, предположим, а где рейка?

— В будущем месяце отдам. Клянусь, отдам!

Цена обещаниям Сиюминуткина всем известна. Подпишешь, примешь себе на подотчет — пиши пропало. Напомнишь — недоуменно раскрытые, кристально чистые глазища: я ведь тебе в тот же день вернул, склерозом страдаешь — лечиться пора. И не докажешь же ничего махинатору, разве что пристыдишь.

— Я теперь не начальник прорабского пункта, а обычный прораб. Обратись к Дятлу…

— Да разве с ним сговоришься? У него же в мозгу — половина извилины, и та плохо работает. А ты — парень что надо, добряк. Потому и обращаюсь.

Понятно. Лесть — один из самых надежных и зловредных препаратов в арсенале хитреца. Обмажет патокой липких словечек, оближет, причмокивая, и, как правило, добьется своего.

Признаюсь, слушать сладкие речи, даже зная им цену, приятно. В конце концов, пять кубов рейки — не тема для разговора. Не вернет Сиюминуткин — спишу на временные сооружения. Дедок акт подпишет, не заупрямится. Ни один ревизор не докопается.

Но как посмотрит на подобную операцию Дятел? Ведь хозяин участка — он, а не я.

Колебаниям положил конец дежурный по управлению сержант.

— Товарищ старший лейтенант, вы должны позвонить по этому телефону.

Раздосадованный фактическим отказом, Родилов отступил.

Телефон, конечно, Особого отдела. Но прежде, чем звонить, нужно явиться пред светлый лик начальства. Официально меня вызвал не «особист», а начальник.

— Загляни к главному, он хочет поговорить с тобой, — хмуро встретил меня Анохин. Кажется, настроение начальника предгрозовое. Наверняка, причина этому — втык, полученный подполковником в штабе армии. — Мне ты не нужен.

И, слава Богу, что не нужен! За время армейской службы я усвоил нехитрую истину: от начальства лучше держаться подальше, по возможности не попадаться ему на глаза.

Дедок сопел над чертежами. Рядом опасливо косилась на папку плоскогрудая секретчица УНР. Будто побаивалась, как бы главный ненароком не проглотил доверенные ему секреты вместе с бутербродом, который он задумчиво жевал.

— Есть разговор, — протрубил главный инженер, не отрываясь от чертежей.

— . Лучше бы — с начальником участка, — ввернул я идейку, одновременно намекнув на подчиненное свое положение. — А начальник выдал бы задание мне…

— У майора Семыкина хлопот и без того хватает. Короче, я подготовил приказ, согласно которому ты назначаешься персонально ответственным лицом за спецмонтаж. Конечно, после завершения всех подготовительных работ…

— Непонятно… Я ведь не монтажник — чистый строитель…

— Тоже мне, новость сообщил, — хмыкнул Дедок, закрывая папку и осторожно, будто она могла взорваться, придвигая её к секретчице. — Спецмонтажники — скверные людишки. То им не так, то им не эдак. Там дырку раздолбать, там другую заделать. Этим и станешь заниматься.

— Когда это еще будет. Мы еще из земли не вылезли, а вы печётесь о спецмонтаже….

— Такие дела делаются заранее, — нравоучительно пробурчал Битюк, поднимая руку, словно пионер — в салюте. — Будешь повнимательней относиться к разным мелочам… к тем же отверстиям и нишам…

Спорить с Дедком — будто пытаться собственной головой пробить железобетонную стену. Упрется — с места не сдвинешь. И все же я попытался.

— Доложу майору Семыкину — пусть решает. Он начальник, ему видней. Может, решит задействовать мастера…

Главный поднялся, будто медведь из берлоги. Оглядел правдоискателя с ног до головы.

— На уши не жалуетесь, старший лейтенант? Сказано ясно: подготовлен приказ и сегодня же будет подписан… Разъяснить другими словами?

Перед начальственной логикой главного инженера я склонил голову. Простите, мол, действительно что-то у меня со слухом… Но теперь все понятно… Сделаю, как велено…

Дедок снова опустился в кресло-берлогу и затих, помешивая ложечкой в очередном стакане чая.

Кажется, у меня не только со слухом плохо, но и с головой — тоже. Не укладывается в сознании, зачем нужно было отрывать меня от дела, тратить дефицитный бензин, заставлять глотать пыль на тряских дорогах? Ради того, чтобы объявить о предстоящем подписании приказа? А по телефону сделать это было невозможно?

А может быть, плохо с головой не у меня, а у того же главного инженера?

Выскочил я из кабинета, успокаиваясь, минут десять измерял шагами знакомый коридор. Потом вспомнил о клочке бумаги с записанным номером телефона. Конечно, малеевского.

Откуда бы позвонить? От дежурного — не годится, сержанты больно уж любопытны, внешне кажется, что занимаются книгой либо писаниной, а сами так и косятся на офицера, имеющего неосторожность воспользоваться дежурным аппаратом.

Ага, кабинет начальника планового отдела «Итога» пуст. Видимо, его сейчас драит Анохин. Когда начальника УНР пропесочат в штабе армии, он вымещает плохое настроение на подчиненных: снабженце или плановике.

Оглядевшись, юркнул в «плановый» кабинет.

В трубке, как я и предполагал, — знакомый писклявый голосок майора Малеева.

— Вас слушают.

Ни звания, ни должности. «Особист» блюдет конспирацию. Ради Бога. Постарался ответить майору на той же ноте.

— Циркуль сломался, поэтому выполнить вашего задания…

— Не паясничай, Дима… Через час ожидаю по прежнему адресу…

 

4

На этот раз нас с майором не разделял стол, накрытый цветастой скатертью. Усадив меня в углу, рядом с телевизором, Сергей Максимович принялся неторопливо расхаживать от двери к окну и обратно. Похоже, светло-серый костюм и водолазка — его форменная одежда для встреч со стукачами.

Несмотря на обычное спокойствие «особиста», я чувствовал, что он чем-то обеспокоен.

— Донесение принес?

— Какое донесение? — раскрыл я безгрешные глаза. — Не понимаю…

— Не притворяйся, Дима… Донесение от источника…

Слово-то, какое глупое, — в очередной раз изумился я — источник, родник, водопроводный кран… Не пора ли взбрыкнуть и наподобие рыцарской перчатки бросить в лицо Малееву свой отказ именоваться сексотом? Заодно сложить к его ногам мерзкое — «источник»?

Но рыцарский жест у меня почему-то не получился. Вместо него я стал мучительно жевать просительные словечки, молить о пощаде.

— Мы ведь договорились, товарищ майор… Я, конечно, помочь органам не отказываюсь… но сексотом не буду. Потому что — противно, мерзко… Источником — тоже не стану… Понимаете, не могу и все…

— Ты офицер или сентиментальная девица, сберегающая свою невинность? — запищал Малеев с такой силой, что у меня зазвенело в ушах. Походил, успокаиваясь, и продолжил спокойным голосом: — Когда врачи проводят обследование больных, они собирают в историю болезни результаты анализов, жалобы подопечного, разные рентгенографии и гастроскопии. По совокупности данных ставят диагноз. Так и мы… А ты заладил: не могу, противно… Глупый мальчишка!

— Считайте — так…

Малеев похрустел суставами пальцев, дважды прошагал по давно выверенному маршруту между дверью и окном. Похоже, он не знал, как поступить в сложившейся нестандартной ситуации. Сейчас вытащит из папки мою подписку, порвет ее и рявкнет: «Пошел вон, молокосос!»

Господи, какая была бы радость!

«Особист» не заорал, не уничтожил свидетельство моей слабости.

— Ладно, пусть будет по-твоему. Запишу твои показания сам. Ты все равно повязан с нами, никуда не денешься… Как работается?

— Нормально.

Нормально — емкое понятие, обозначающее все, что угодно: от «хорошо» до «плохо». Произнес я его равнодушным голосом. Дескать, какое дело Особому отделу до моей работы.

— С кем были контакты?

Еще одно профессиональное слово в мою обойму! Глупо. Разве на любой стройке, особенно на военной, обойдешься без так называемых контактов? Обычно таких «контактов», от которых — искры во все стороны. Сплошные короткие замыкания.

Но не ответить нельзя. Моя подписка лежит в папке «особиста» наподобие ядовитой змеи, готовой атаковать смертельным своим жалом.

— С Дятлом… простите, с майором Семыкиным контактируюсь ежедневно и почти ежечасно… Еще виделся с капитаном Арамяном… Разговаривал со старшим лейтенантом Сиюми… простите, Родиловым… Не считая, конечно, начальника и главного инженера…

А почему я не назвал Сережкина? Непонятно…

— С гражданскими лицами не знакомились?

Удивительная способность перепрыгивать от дружеского «ты» на официальное «вы». Я старался не замечать этого, но каждый раз ощущал непонятный укол… Впрочем, у каждого человека есть свой «бздык», почему бы его ни иметь и контрразведчику?

Я старательно, по-ученически, припомнил разговор с кладовщиком Никифором Васильевичем, с двумя мастерами, инструктором Курковым. Говорил, отделяя длиннейшими паузами одну фамилию от другой, и следил за выражением лица майора. Кем он заинтересуется? При упоминании кого вопросительно сощурит глаза или скривится? Ничего подобного не заметил, не лицо — маска.

— Понятно. Теперь внимательно выслушай, и намотай на несуществующий ус. Не успели вы вкопать первый столб ограждения, как была зафиксирована работа неизвестной рации. Запеленговать ее мы не смогли. То выскочит под Школьнинском, то подаст сигнал у Славянки. Последняя передача шла из района Болтево, то есть рация работала в непосредственной близости от особого участка… Впечатление — передатчик смонтирован в автомобиле… Поэтому тебе предстоит покопаться среди жителей Болтево, рабочих и служащих стройки… Кстати, почему ты не упомянул о знакомстве с командиром роты? — неожиданно спросил Малеев.

На самом деле, почему я умолчал о Сережкине, в частности, о его интересе к нашей секретчице? Кажется, всех перебрал, обо всех доложил, а Витьку стыдливо обошёл. Может быть, потому что решил — фигура не для агента вражеской разведки? Кроме того, слишком выпячивается. Вряд ли агент-разведчик решится привлекать лишнее внимание окружающих к своей персоне, что-то я не заметил в прочитанных детективах подобной аномалии.

— Почему не упомянул?.… Все же — офицер, капитан…

— Но Семыкин, Арамян и Родилов — тоже офицеры, а ты их фамилии назвал…

— Все они не только офицеры, но и инженеры, а Сережкин — недавний мотострелок…

Малеев впервые за встречу покривился. Дескать, глуп ты, старлей, разговаривать противно.

— Погоны ни о чем сами по себе не говорят. Для некоторых они служат маскировкой… Фамилий упоминать не стану — не интересно, да и таких прав мне не дано. Вспомни только дело генерала Пеньковского… Короче, к следующей нашей встрече постарайся припомнить все мелочи общения и с офицерами, и с солдатами, и со служащими… Например, такой, на первый взгляд, малозначащий факт — сколько раз за последнее время майор Семыкин ездил в Лосинку? Желательно, точные дни и время. Кто из офицеров управления приезжал на особый участок? Скажем, начальник производственного или планового отделов… Навещал ли тебя капитан Арамян…

Господи, да он же все знает!

Действительно, недели две тому назад Болтево посетил Вах. Приезжал выпросить пару тонн негашеной извести… А может быть, известь — просто прикрытие?.. Когда же это было точно? Не могу вспомнить, ибо тогда не придал значения появлению на нашей территории начальника соседнего участка…

Память услужливо нарисовала красочный лубок…

Капитан бодро спрыгнул с подножки грузовика, оглядел штабеля пиломатериалов, сборного железобетона, склады, наполненные мешками с высокомарочным цементом, горы фундаментных блоков.

Разохался, то и дело поднимая к пасмурному небу тощие руки.

— Вах! Здорово живете! Так строить — одно удовольствие, почему не строить, а? Вах, вах, вах!.. Приезжай, Баба-Катя, ко мне — пустыня Сахара. Цемента — крохи, досок — ломаные палки… А у вас… Слушай, дорогой, не скупись, а? Много не попрошу — тонн пять извести… Отдам, ей-богу, отдам, детьми клянусь. Я тебе не паршивый Сиюминуткин, сам знаешь!.. Вах, вах, какое богатство!

— Попроси у Дятла…

— Дятел, Дятел… Он — скупой, черствый, не даст. Ты — свой мужик, ласковый, добрый… Вах, вах! Уволюсь — тебе участок передам. На колени перед Анохиным встану, лбом в пол стучать буду — не откажет… Всего пять тонн…

Арамян научился играть на тех же струнах, что и Сиюминуткия. Рассчитывает, что я поддамся лести, подобрею…

— Но Дятел…

— А он ничего и не узнает… Что для вашего изобилия пять тонн? Капля воды в озере Севан, камешек с горы Арарат… Детьми клянусь, отдам…

— Две, — заколебался я.

— Четыре! — закричал Рубен, ударив обоими кулаками в тощую свою грудь. — Клянусь мамой-папой, детишками клянусь — отдам. Штукатурить детсад нечем, бригада спит второй день, не просыпается… Вах, пожалей, друг, мою старость…

Если Вах упомянул о старости — не отступит. Я промямлил: «Три», — и начал потихоньку пятиться к кабинету начальника участка. Что и говорить, без согласия Дятла я и полкило дать не вправе.

Кажется, Арамян оценил мои сомнения, понял, что из прораба ничего не выжмешь. Он досадливо отмахнулся от уже выторгованных трех тонн и рванул штурмовать мое начальство.

Не знаю, сколько раз он выпаливал «Вах!», клялся мамой-папой, но Семыкин не устоял. Он вызвал Никифора Васильевича и приказал отпустить известь Славянскому участку.

Умиротворенный и довольный Арамян хлопнул меня по плечу:

— Спасибо. Хорошие вы с Дятлом люди, вах! Ничего для вас не жалко, собственную жизнь отдам, молиться за ваш успех буду… Послушай, Баба-Катя, можно одним глазком поглядеть, что вы там строите, а? Любопытство замучило, спать не могу, понимаешь, а? Прикажи выписать пропуск.

Я отрицательно покачал головой. Пропуска не в моей власти и не во власти Семыкина. Имеется специальный комендант, специальное бюро пропусков…

— Все ясно, — разочарованно прокомментировал Рубен. — Все равно добьюсь. С комендантом познакомлюсь, бутылку армянского коньяка с ним разопью — разрешит!.. Приезжай ко мне, друг, все покажу, всем поделюсь. Без разных пропусков и комендантов…

Неужели Малеев подозревает Ваха? Глупо и, я сказал бы, — непрофессионально… Хотя, непонятно, зачем Арамян так интересовался, чем занимается особый участок… Обычное любопытство строителя или…

— Твоя задача не анализировать и не давать оценку, тем более не делать далеко идущие выводы. Ты должен выдавать нам голые факты. Со всеми нюансами и деталями. Остальное — не твоя проблема, мы сами разберёмся и оценим полученную от тебя информацию

Стукач, элементарный стукач! Никакого творчества, минимум мышления. Подслушал, подсмотрел — передал. С таким же успехом «особист» может приспособить робота… К черту! Сейчас выскочу из угла за телевизором, куда загнал меня Малеев, и откажусь. Громко, но весь голос, с матерщиной приправой. Пусть присылают профессионала, настоящего сыщика, опытного контрразведчика…

Но снова, как и при первой встрече, я не вскочил и не заорал. Промямлил что-то по поводу отсутствия элементарной подготовки. Дескать, рад оказаться полезным Особому отделу, но боюсь навредить. Брякну что-нибудь лишнее или погляжу на подозреваемого «не тем взглядом»…

— Ерунда Дима. Мы думали над этим и решили тебя подстраховать. Уже сейчас на участке имеется наш человек. Кто — не скажу. Станешь пялиться да подмигивать — провалишь. Но тебя мы не отстраняем — наоборот, на твою помощь надеемся… В Лосинке больше встречаться не будем — опасно. Я отыщу более удобное место для наших встреч…

— Хотя бы скажите, на кого мне обратить внимание? — взмолился я. — Ведь брожу в потемках, тычусь во все углы и… ничего стоящего не нахожу… Нельзя же так…

— И этого тоже не скажу. Сам думай… Кстати, где живет майор Семыкин?

— Снимает комнату у одного железнодорожника… А что? Вы и его подозреваете, да?

— Никого конкретно мы не подозреваем. Просто собираем факты, анализируем… А где ночует капитан Сережкин?

— Со мной живет в сторожке…

Малеев задавал самые неожиданные вопросы. Обедает ли кладовщик на рабочем месте или ходит обедать домой? Долго ли разговаривали по поводу извести Семыкин и Арамян? Как относится к Куркову его дочь?

Честно говоря, я растерялся. Ну, откуда мне знать, с кем дружит в поселке наш кладовщик? Или — как сложились отношения у командира роты и Екатерины Анатольевны? Что мне в щелку заглядывать, когда капитан ночует у неё?

Когда разговор завершился, я достал авторучку и попросил у Малеева несколько листов чистой бумаги. То ли на меня произвело впечатление его повествование о том, как врачи собирают в историю болезни результаты анализов обследуемого больного, то ли заинтриговали непонятные вопросы, но я принялся строчить: «Источник сообщает…»

 

5

Одно дело знать, что рядом с тобой по кругу ходит невидимый преступник, совсем иное — когда приходится «вычислять» двоих: преступника и чекиста. Любой человек предстает как бы в двух лицах. Он может быть и вражеским агентом, и сотрудником Особого отдела. Попробуй, разберись…

Я мучительно перебирал своих товарищей по службе и работе, при встречах вопросительно вглядывался в их лица, анализировал каждый жест, каждый поступок.

Задал мне задачку Малеев, ничего не скажешь!

Солнце висело над горбом сопки, выбирая место для ночлега. Немного похолодало. Легкий ветерок щекотал речную гладь. Ни комаров, ни мошки — лучшее время года в этих краях.

Наконец-то я выбрал свободное время для рыбалки. Плюнул на наряды, разглядывание альбомов типовых деталей, составление разных видов отчетов. В голове теснились совсем не те мысли. Необходимо было разобраться в них, как говорится, разложить все по полочкам. Рыбалка как будто создана для подобных размышлений. Сижу на обрубке дерева, незряче уставившись на неподвижный поплавок, и думаю, думаю

Итак, Вах.

Кажется, с ним все ясно. Ни агентом, ни контрразведчиком он быть не может. Таиться, скрытничать — не в характере капитана. У него, что на уме, то и на языке. К тому же на нашем участке он побывал один только раз: договорился об извести и — пыль столбом. Известь же выписывал и вывозил хоздесятник Славянского участка… Поинтересовался же Вах нашим строительством чисто в познавательных целях, не больше.

А если бы он и прошел за ограждение? Увидит отрытый котлован, в котором дергается замасленный экскаватор и выложен первый ряд блоков. Невесть, какой секрет…

Нет, нет, Вах не может быть ни вражеским шпионом, ни сыщиком!

Сиюминуткин.

Этот хитрец ничем вообще не интересуется, кроме родного своего участка и управления, из которого можно что-нибудь выжать… Хотя, однажды…

— Что строить собираешься, Баба-Катя?

Я изобразил загадочную гримасу. Даже палец прижал к губам. Родилов с опаской огляделся, придвинулся ближе. Разговор происходил на стоянке автомашин возле входа в управление. Там всегда людно — приезжают по вызову и без вызова, общаются, попутно решают возникающие проблемы,

— Ну, — затеребил меня Сиюминуткин. — Не бойся — могила…

Знаем мы эту могилу… с дыркой. Начальник Школьнинского участка не в меру болтлив, выкладывает всем все, что знает…

— Подписку я дал, — пожал я плечами нерешительно, будто не знаю, как поступить. — Сам должен понимать… Впрочем, поклянись… на топоре…

— На топоре? — ошарашено вытаращил глаза старший лейтенант. — Почему на топоре?

— Разболтаешь — отрублю этим топором всю твою мужскую музыку… Ладно, так и быть, скажу… Строю совершенно секретный объект: пункт для… случки породистых собак!

Родилов обиженно вздернул голову и показал мне спину. Весь день не разговаривал, обходил меня стороной…

Как оценит этот эпизод майор Малеев? С одной стороны, непонятный интерес к секретному строительству. С другой — элементарная дурость. Нет, Сиюминуткина на всякий случай я из списка подозреваемых вычеркивать не стану. Одно мне ясно — на роль сыщика он не подходит.

Дятел.

Однозначно чист. Просто как новорожденный, не успевший испачкать ни одной пеленки.

Сережкин.

Остается в списке и на роль агента, и на роль сыщика. Ведь его интерес к секретчице явно подозрителен. Хотя его можно объяснить стремлением подмять под себя женщину, или защитить её от возможного шантажа со стороны третьего лица, которое пока остаётся для меня неизвестным.

А по каким таким меркам я оцениваю всех этих людей? На сегодняшний день наш объект — точная копия любого другого. Это может быть и овощехранилище, и подземный склад боеприпасов, и командный пункт, и бункер.

Что даст агенту возможность правильно сориентироваться в назначении строящегося объекта? Осмотр территории? Ерунда.

Значит, интерес может проявиться только к чертежам. И не к общестроительным чертежам, а к монтажным. Тем самым, которые поступят в секретку, которую по ночам охраняет автоматчик и где днем несет службу Екатерина Анатольевна.

Мысленно продекламировал имя секретчицы и… похолодел. Значит, все же — Сережкин!

Это ведь командир роты во время танцев крутился вокруг Гордеевой, будто самолет, заходящий на посадку… Потом они ушли… Куда?.. Нет, не может быть! Строевой офицер, капитан… Но ведь Катя — не красавица, ее внешность далека от привлекательности. Каким бы любителем солидных женских форм Виктор ни был, польститься на Гордееву он не мог. Зато Екатерина Анатольевна целыми днями просиживает в секретке, где хранятся чертежи объекта…

Погоди, Димка, не торопись. А что дадут тому же Сережкину чертежи, скажем, отопления и вентиляции? Ничего он оттуда не выкопает. Значит, ему нужны проекты спецмонтажа. Но они в секретку еще не пришли. На что же рассчитывает тот же Сережкин, подбивая клинья к секретчице?

Или — обычная «подготовка»?

В воспаленном сознании, догоняя, и перегоняя друг друга, мелькали неясные кадры. Вот Виктор в обеденный перерыв щелкает затвором миниатюрного фотоаппарата. Екатерина Анатольевна помогает ему, поднося и убирая в сейф синьки чертежей… Вот капитан передает рулончик фотопленки незнакомому человеку… Кто это? А не все ли равно… Вот за рубежом вчитываются в фотоснимки, удовлетворенно улыбаются…

А чему, с позволения сказать, им улыбаться. Главное — чертежи спецмонтажа в секретке отсутствуют… Пока отсутствуют…

И все же необходимо срочно сообщить о возникших подозрениях Малееву… Источник сообщает… Циркуль информирует… Но как это сделать? Прямого выхода на Особый отдел у меня нет, звонить туда запрещено… Почему майор не открыл мне своего помощника? Насколько мне было бы легче…

Несмотря на прохладу, пот, стекая со лба крупными каплями, застилает глаза. В голове — мешанина из перепутанных кадров…

— Ну, как, клюет?

Я вздрогнул и резко обернулся.

С удочкой в левой руке и небольшим чемоданчиком в правой возле приречного кустарника стоит… Курков. Стоит и улыбается.

— Я вот тоже решил отдохнуть. Кстати, к ужину надергать рыбешек… Да вот незадача — ни одна плотвичка не клюнула. Вернусь порожняком — Оленька засмеет неудачника…

Непонятно, куда Сергей Сергеевич собирался складывать улов? Не в чемоданчик же? И где находится банка с червями?

А вдруг в дипломате рация? И не тот ли он человек, которому Сережкин должен отдать рулончик пленки?

Я чувствовал себя полным идиотом…

 

1

Обычно успехи — одиночными выстрелами, неприятности — очередями. Я сполна оценил справедливость этого закона на себе.

К удачам относится знакомство с Ольгой.

Правда, принцесса вот уже больше месяца держит меня на безопасном для ее девичьей чести расстоянии. Охотно прогуливается в сопки, сопровождает не рыбалки, посещает вагон-клуб. Разговоры — о прочитанной книге, цветочках, солнечном затмении. Попытаешься взять под руку — чуть ли не истерика. Ты меня оскорбляешь, я не девица легкого поведения, с которыми тебе, видимо, приходилось общаться! Что касается объятий и поцелуев — Боже сохрани! — выскальзывает, будто намыленная.

Ни у одной женщины мне не приходилось ранее видеть подобного обилия слез. По-моему, по сравнению с плачущей Ольгой Ниагара — скромный пересыхающий ручеек. Светка тоже страдает этим недостатком, но не в такой степени.

Что меня приковало к слезливой красавице? Красота, изящная фигурка, волнистые волосы, блестящие глаза? Или — манера общаться, вести задушевную беседу?

Когда-нибудь отыщется ответ на нелегкий этот вопрос, сейчас его нет.

И все-таки знакомство с принцессой — явная удача.

Неприятностей же — уйма.

Прежде всего, нагрянула в Болтево Светка. Как она умудрилась отыскать новое место службы коварного возлюбленного — неизвестно. По запаху, что ли?

Позже узнал — нет, не по запаху.

После долгих размышлений учительница пришла к выводу: я ее просто обманул, сбежал к другой женщине, вместе с которой, небось, сейчас смеюсь над ней. Этого так оставлять нельзя. Она обязана все проверить, убедиться в обмане, а уж потом… Что она сделает потом, Светка не знала.

План розыска сбежавшего офицера предельно ясен. Надо обратиться к командованию. Но куда конкретно? В Строительное управление округа?.. Нет, слишком опасно. Да и что она может там сказать? Штампа в паспорте о регистрации брака нет, каких-либо письменных обязательств Димка ей не оставил. Генерал, конечно, посочувствуют, ну, взгреет любовника за аморальное поведение. После этого о примирении нечего и думать..

И Светка решила поехать в Лосинку, в УНР.

Каким образом ей удалось пробиться к Анохину, одному Богу известно. Кругомарш не переваривал жалобщиков, особенно, женщин. Приходилось разбираться, допрашивать провинившихся офицеров, мирить стороны или гасить конфликты иными методами. Поэтому секретарша, неприступная особа с визгливым голосом и сильными, неженскими руками, получила твердое указание: женщин на прием ни при каких обстоятельствах не пускать.

— Вы по какому вопросу? — спросил Анохин появившуюся в кабинете Светку, в душе давая себе, твердое обещание устроить секретарше такую головомойку, которая надолго ей запомнится. — Мне некогда…

— Мне — тоже, — отпарировала учительница, сдерживая накопившиеся за время разлуки с неверным возлюбленным слезы. — Мне нужен старший лейтенант Васильков…

— Зачем? — Анохин от неожиданности привстал из-за стола. — Кем вы ему приходитесь? Сестрой? Не похоже. К тому же сестра старшего лейтенанта, насколько мне известно, живет далеко…

— Просто Васильков взял у меня взаймы большую сумму и до сих пор не вернул… Нет, не подумайте, я не жалуюсь на него. Старший лейтенант — честный человек. Наверно, занятость по службе помешала ему вернуть долг. Я обратилась в прорабство, которым он командовал, там мне сказали, что начальника перевели… Вот я и пришла к вам узнать новый его адрес…

— Это невозможно! Я не имею права сообщать вам сведения о дислокации воинской части, — твердо заявил подполковник, представив себе, какие неприятности его ожидают в Особом отделе. — Вы зря теряете время. Обещаю связаться со старшим лейтенантом и приказать ему возвратить взятые у вас деньги…

Светка растерялась. Предлагаемый вариант ее, конечно, не устраивал. Димка разозлится, и о возвращении его нечего будет и думать.

— Скажите хотя бы, в каком поселке мне его искать.

— Нет!

— В каком районе?

— Повторяю: мы с вами зря тратим дорогое время. Через десять минут начинается совещание, мне к нему еще нужно подготовиться…

Все мужчины любят прикрываться совещаниями. Это учительница усвоила с детства, когда отец, ссылаясь на «совещание», приходил домой заполночь…

Но выхода не было — подполковник не уступит. Видимо, он на самом деле не имеет права открывать новое место службы офицера… Ну что ж, не удается прямая атака, она использует обходный маневр.

Сержант, дежурный по управлению, дремал возле молчащего аппарата. Скучно. Обязанностей никаких, если не считать редких звонков по телефону с просьбами позвать плановика, снабженца или производственника. Как правило, на участках и прорабских пунктах предпочитают звонить прямо в кабинеты.

— У меня поручение начальника, — обратилась Светка к сержанту. — Он распорядился отыскать старшего лейтенанта Василькова и решить с ним вопрос…

Какой вопрос она должна решить, Светка придумать не успела. Для этого ей нужно как минимум знать строительные термины, в которых преподавательница русского языка и литературы не разбиралась совсем.

Но сержанту уточнение было ни к чему. Достаточно того, что просительница, молодая и симпатичная девушка, заговорила с ним.

— Я старшего лейтенанта сегодня здесь не встречал. Пойдемте по отделам, может быть, я отходил по вызову, поэтому и не видел.

Они прошли по коридору, заглядывая в комнаты. Василькова, конечно, нигде не было.

— Значит, он у себя в Болтево, — выдал «страшную» тайну сержант. — Или — в дороге, вот-вот появится. Посидите в моей комнате, подождите.

Светка наотрез отказалась. Главное достигнуто она узнала новое место службы беглеца… Болтево?.. Где это? Какая разница, поезд довезет…

Доехав до нужной станции, Светка сошла с поезда, дотащила до станции солидный чемодан. Дежурный снова дежурный! — указал ей дорогу к прирельсовому складу военных.

Я обомлел при виде учительницы. Она вошла в сторожку и бухнула тяжеленный чемодан на топчан. Заметьте, мой топчан, а не Сережкин!

В это время мы с капитаном сражались в шахматы.

— Здравствуй, милый, — сложила губки для невинного поцелуя Светка. — У меня отгулы…

Капитан непонимающе оглядел незнакомую девицу, будто оценивал сказанное по десятибалльной шкале землетрясения. Как женщина, учительница особого впечатления на любителя округлых форм не произвела. Он ехидно улыбнулся:

— Я — в роту. Там и заночую. Ужин пришлю на двоих…

Он выскочил за дверь, унося понимающий смешок. Светка даже не покраснела. Но это меня не удивило — подружка умеет показывать свою девичью скромность, но при необходимости и прятать ее.

Удивило другое. Джу обычно извещает о появлении посетителей ворчанием, редко — лаем, а сейчас молчал, будто его усыпили. Не ожидал от собаки подобного предательства.

Я поднялся, переставил Светкин чемодан с топчана на пол, присел к знаменитой тумбочке. Молчал, ожидая пояснения визита.

— Не рад?

Счастлив! Пустился бы в пляс, но в крохотной сторожке не развернуться!

— Почему ты предварительно не написала? Встретил бы па станции, помог донести чемодан. А то свалилась на голову нежданно-негаданно…

— Решила осчастливить тебя сюрпризом… С тех пор, как ты сбежал, ни одной ночи толком не спала — ожидала: возвратишься или хотя бы напишешь… Не дождалась. Вот и решила сама приехать… Ты не рад? — повторила девушка, вытирая выступившие слезы.

— Рад, — коротко ответил я, не вдаваясь в подробности. — Сейчас сбегаю к нашему кладовщику, устрою тебя ночевать…

— А мне и здесь хорошо, — вызывающе тряхнула гривой волос Светка. Повесила на гвоздь пальто, пристроила рядом вязаную шапочку. — Надеюсь, накормишь?.. А почему ты не познакомил меня с капитаном? Симпатичный мужчина. И понимающий — оставил нас одних… Это что, твой начальник?

— Нет. Командир роты.

— Это его постель? Узковато, конечно, для двоих, но, надеюсь, мы поместимся… Как думаешь? Капитан сказал, что до утра не появится… Ему можно верить?

Не отвечая на обстрел вопросами — иногда ехидными, иногда откровенными — я ломал голову над очередной проблемой: как избавиться от нежданной гостьи? Не думайте, я далек от обеда католического безбрачия! Хотя два месяца напряженного труда на благо секретного объекта изрядно подкосили мужское желание, знакомая фигурка девушки не была для меня абсолютно безразличной… Короче, я был недалек от того, чтобы накинуть дверной крючок и…

Но в этом «и» таится главная опасность. Болтево — не Москва, не Питер, даже не Лосинка. Завтра же население поселка узнает о моей ночной гостье, привычно взлохматит этот факт, сдобрит его бабьими домыслами и аккуратно доставит к Ольге. Естественно, со всеми подробностями.

Господи, что будет! Если меня и сейчас держат на расстоянии вытянутой руки, то после подобной информации дистанцию придется измерять километрами. Окатит меня красавица-принцесса презрительным взглядом, гордо вздернет головку и отправится домой выплакивать в подушку лопнувшие надежды.

Как же все-таки избавиться от Светки?

Между тем, гостья располагалась в сторожке обстоятельно. Из открытого чемодана показалась ночная рубашка, легкий халатик, другие причиндалы женского туалета. Тумбочка заставлена пудреницами и пузырьками, флаконами и коробками…

— Погоди раскладываться. Боюсь, тебе придётся все это упаковывать…

Короче, подвёл я под необходимость поисков жилья для Светки правдоподобную основу, нагромоздил десятки причин, перекрыл всю эту ложь, якобы, строгим режимом на участке. Говорил долго, нудно, но довольно убедительно. Так, что сам себе начал верить.

Кажется, Светка прониклась серьёзностью моих доводов. Во всяком случае, перестала возражать. Безропотно промаршировала вслед за мной к домику Никифора Васильевича. Сдерживая слезы, сухо попрощалась.

Наверное, всю ночь ковырялась в моих доказательствах. Какой может быть «строгий режим» на строительной площадке? Почему должен командир роты возвратиться в сторожку, если он сказал о том, что ночь проведет в казарме? Почему я должен через каждые полчаса проверять сторожевую службу?

В конце концов, доверчивая девушка убедилась в абсолютной моей лживости. Рано утром, не заглянув на склад, попрощалась с Никифором Васильевичем и уехала рабочим поездом домой.

Несколько дней подряд Сережкин отпускал по моему адресу острые шуточки…

Но эта неприятность — так себе, небольшая.

Вторая — поувесистей.

Анохин постарался укомплектовать штат особого участка достойными людьми. Достойными — по его, конечно, мерке. О Семыкине и обо мне — все ясно, достойны. А вот с мастерами дал маху. Но я понимаю подполковника — в управлении мало кто имеет допуск, а назначить без него — «особняки» устроят такой концерт, что все мошки в округе передохнут.

От Сиюминуткина на должность мастера к нам перевели Валеру Сичкова. Огромного роста, с длинными узловатыми руками и непропорционально маленькой головой, он обладал единственным достоинством — молчаливостью.

Растолковываешь ему что-нибудь раз десять, потом обливаешься, язык заплетается, сам начинаешь понимать то, что объясняешь — Валера молчит. Ни да, ни нет. Склонится к чертежам, смотрит на них, как баран на Эйфелеву башню, и — молчит. Сдерживая невольное раздражение, повторяешь в одиннадцатый раз. Согнет спину и — ни звука. Знаете, как это бесит? Язык так и чешется перейти от инженерных выражений к словам, используемым алкашами в забегаловке.

Наконец, Сичков отрывается от чертежей и…

— Фундаментные блоки на раствор сажать или как?

— Или «как»? — взрываюсь я. — Шел бы ты, Валера, отсюда по добру, поздорову. Я ведь не железный, могу и врезать…

— Понято, — кивает мастер и, переваливаясь, будто утка, отправляется к котловану.

Вот этот, с позволения сказать, мастер и уложил с десяток блоков на полметра ниже проектной отметки. Геодезист с ходу определил допущенную ошибку и помчался к начальнику участка.

Дятел от злости едва не окривел. Он орал на Сичкова так, что, кажется, сопки съежились в испуге. Получив в ответ угрюмое молчание, Семыкин отыгрался на мне.

В общем-то — справедливо. Мастер — есть мастер, прораб — прораб. Разные уровни — разная ответственность. Не сошлешься же на тугую сообразительность Сичкова, на то, что я одиннадцать раз втолковывал ему азы устройства фундаментов.

Оправдываться и юлить я не стал. Признался: виноват, недосмотрел. Честным признанием мигом остудил горячую голову Семыкина. Ворча под нос выразительные сравнения, тот подался на склад. То ли проверить разгрузку прибывших ночью вагонов, то ли успокоить нервы между штабелями пиломатериала.

После ухода начальника участка я окончательно разобрался с мастером.

Оказывается, Сичков видел нивелир первый раз в жизни. Сиюминуткин использовал его для завоза стройматериалов и вычерчивания многочисленных графиков и схем.

За пять лет до его поступления на работу в наше управление семья Сичковых возвратилась из Китая на Родину, и обосновалась в Лосинке.

Узнав эту новость, я буквально онемел. Как же органы выдали Валере допуск? Как они санкционировали его перевод на особый участок? Явная ошибка контрразведчиков!

Такой ли он неграмотный, каким представляется? Или ошибка при монтаже фундаментных блоков вовсе и не ошибка, а преднамеренная диверсия?

Погоди, погоди, Димка, не спеши! Не исключена ведь вероятность того, что Валера выполнял за границей задания нашей разведки. Поэтому он и получил допуск… А что, если он помощник майора Малеева? Ведь тот упомянул о том, что я буду не один, что мне будет на кого опереться в критической ситуации. Не имел ли в виду Сергей Максимович Сичкова?

Я окинул критическим взглядом понурую фигуру неуклюжего мастера. Нет, эта версия отпадает. В моем представлении контрразведчик должен обладать особыми чертами. И внешности, и характера Он виделся мне широкоплечим, подтянутым вдумчивым человеком с решительной походкой.

А вот вражеским агентом, обманувших бдительность наших органов, Валера может быть.

Итак, у меня уже вырисовались две убедительные версии. Секретчица — Сережкин — Курков. И — Сичков и. тот же Курков. В результате на первое место выходил Сергей Сергеевич

Но Курков, значит — Ольга, Оленька. Дочь просто обязана знать, чем занимается ее отец. Знать и… помогать?

 

2

Мне предстояло подрубить под корень одну версию и вырастить вторую. Что выбрать? Основа одной — Сережкин и секретчица, второй — Курков в паре с Валерой.

Кроме того, неожиданно появился один немаловажный факт.

Питался я по-холостяцки в привокзальном буфете-столовой. Вокзала в нашем понимании, как я уже говорил, Болтево не имел — небольшая избушка с двумя дверьми. Одна ведет в так называемый пассажирский зал — комнату человек на десять, вторая — в служебное помещение.

Буфет располагался в соседнем двухэтажном доме, единственном в поселке. Под него отведена квартира первого этажа. Помещение примечательное: пяток столов со стульями и буфетная стойка, за которой виднеется окно, ведущее на кухню. На стенах развешаны вырезанные из «Огонька» картинки. В углу потрескавшаяся раковина с вечно протекающим краном и вешалка с отломанными крючками.

Обслуживание — подстать обстановке. Официантка старательно запишет заказ, спрячет блокнотик в карман давно настиранного передника и отправится за стойку. Меню типовое: московский борщ, макароны по-флотски, чай, хлеб, консервы. Не пройдет и часа, как все блюда — на столе. В заключение девица ставит перед голодным клиентом не заказанный им стакан водки.

— Я не заказывал, — в первые дни пребывания в Болтево отнекивался я. — Днем не потребляю…

— Разве? — искренне удивляется официантка. — У нас — обязательный минимум.

Вот так! Хочешь пить — пей, не хочешь — оставляй на столе, но раскошеливайся. Станешь отказываться от «минимума» езжай обедать в город.

За два месяца я научился не отказываться от спиртного. Судя по покрасневшему лицу Дятла, тот тоже потреблял водку, но не в буфете, а дома.

Вот и сейчас я с отвращением выпил самогон, и закусил рыбными консервами. Посидел, ощущая блаженство от теплоты, разлившейся по телу, и принялся за первое. Применительно к борщу слово «московский» — лишь приманка, а само название «борщ» оправдывается наличием в горячей подсоленной водичке нескольких кусочков капусты и свеклы.

С трудом одолев неполную тарелку, придвинул похолодевшие макароны. Не знаю, почему они гордо именуются «по-флотски», моряки, если они питаются чем-то подобным, вряд ли имеют силы управляться с кораблём.

Вдруг вилка застряла во рту. Едва не подавился.

От буфетной стоики с бутылками в карманах отходили Сичков и Курков.

Налицо подтверждение версии номер два!

Вряд ли инструктор и мастер могли за непродолжительное время совместной работы настолько сдружиться, чтобы устраивать дружескую попойку. Одно из двух: либо они знали друг друга до приезда на особый участок, либо их свели уже на месте… Кто свел? Это особая статья в проводимом мною расследовании.

Отодвинул тарелку с осточертевшими макаронами, и размешал ложечкой сахар в стакане с прозрачным чаем. Но насладиться его вкусом не успел. К стойке подошла Ольга и принялась набивать продуктами хозяйственную сумку

Магазинов в Болтево не существует. Говорят, когда-то торговал один, в основном снабжал поселок хлебом и консервами. Располагался на очень удобном месте — в центре привокзальной площади, в почти развалившемся здании, вернее — домике. Домик кривился, косился и однажды зимней порой, не выдержав снеговой нагрузки, рухнул.

С тех пор жители поселка отовариваются в буфете-столовой да в лавке-вагоне, прибывающем на станцию в семь утра. Особо дефицитные продукты поставляют вагоны-рестораны поездов, проходящих через станцию Болтево

Так что покупка Ольгой продуктов меня не удивила. Удивило, что девушка, набивая сумку, не спускала глаз с двери, ведущей на улицу. Видимо, по этой самой причине я остался незамеченным. К тому же столик, за которым я привык обедать, стоял в глубине помещения, возле окна.

Интересно, кто или что так заинтересовало Ольгу? Уж, не за отцом ли она следит? Скажем, мать послала или сама случайно увидела его с бутылкой в кармане куртки.

Я осторожно перегнулся через стол и выглянул в окно.

У порога буфета-столовой стояла… наша секретчица. Она опасливо вглядывалась в быстро темнеющую даль. Будто там ожидали ее бандиты, вознамерившиеся похитить с ее полной шеи и огромной груди украшения из фальшивых камушков. Екатерина Анатольевна чрезвычайно гордилась своими бусами, колье, браслетами и вечно перебирала их перед посетителями «секретки».

Вряд ли она боялась грабителей. Не настолько глупа эта женщина. Скорее всего, сама кого-то стережет.

Ситуация складывается глупейшая. Секретчица явно кого-то ожидает или боится. Ольга подстерегает секретчицу. Я подглядываю за обеими женщинами. Нисколько не удивлюсь, узнав, что кто-то шпионит за мной. К примеру, тот же… Курков.

Я шире раздвинул занавеску и постарался оглядеть всю привокзальную площадь.

Точно! Облокотившись на скрюченную, невесть, от какой болезни березку, на углу стоял… Сережкин, и смотрел на Гордееву…

Итак, все персонажи детективной пьесы под многозначительным наименованием «Я — сексот!» в сборе. Зритель, похоже, — единственный. Он же автор пьесы, старший лейтенант Васильков. Поглядим, что будет дальше. Хотя я готов поспорить на месячный свой оклад и учительницу Светку в придачу, что знаю, как развернутся события.

Участие Ольги в этой «постановке» больно укололо меня. А я-то надеялся заронить в ее девственное сердечко искру доброго к себе отношения. Ведь мне тридцать лет, пора подумать о детишках. Неужели Оля, вслед за Екатериной Анатольевной поддалась влиянию опытного сердцееда, Серёжкина?

«Действующие лица» замерли. Екатерина Анатольевна продолжала следить за темной улицей, Сережкин не спускал взгляда с нее. Ольга, остановившись на углу, смотрела попеременно то на секретчицу, то на капитана.

Ревность охватила меня с такой силой, что стало нечем дышать. В груди закололо, во рту пересохло. Я налил из графина воды и залпом выпил.

Пока я переживал, пересиливал ревность, Ольга медленно двинулась по направлению к дому.

Что же делать? Посоветоваться не с кем. Упустить из виду обеих женщин и Сережкина — глупость, о которой я после буду жалеть.

Видимо, приняв какое-то решение, Гордеева сошла с крыльца, и медленно двинулась по улице. Капитан — за ней… За кем идти?

Кивнув буфетчице на стол, куда я бросил трешку, решительно зашагал вслед за Ольгой. Любовь и ревность пересилили все остальные чувства.

На улице темно, будто неведомый мальчишка-шалун разлил черную тушь. Единственный источник света — лампочка над буфетной дверью — тревожно мигал.

Секретчица вдруг резко обернулась и побежала вслед за Ольгой. С такой скоростью, что я едва успел увернуться и притаиться, прижавшись к стене дома.

— … скажешь отцу: пусть завтра поутру заглянет в секретку, — донесся до меня шепот Гордеевой. Она и в спокойном состоянии не отличалась внятной речью, а сейчас вообще захлебывалась словами. — Достала, как он… велел… В заводской упаковке…

Неужели речь идет о передатчике либо деталях к нему? — обожгла меня неожиданная догадка. — Может быть, питание для рации?

— … передам, — так же тихо ответила Ольга, перекладывая из руки в руку тяжеленную сумку. — А почему вы не хотите сами ему сказать?

— Есть причины…

Екатерина Анатольевна забубнила что-то о ревнивых кавалерах, о невозможности откровенной беседы в секретки…

Неужели Ольга верит всей этой чепухе? Что качается «ревнивых кавалеров», то придется вызывать на дуэль весь коллектив особого участка. В первую очередь меня и Дятла… Примитивная выдумка… Впрочем, она вполне достойна Гордеевой, которая, на мой взгляд, не отягощена интеллектом.

Женщины разошлись в разные стороны.

Я заметался. По законам классического детектива мне следует проследить за секретчицей. Во-первых, потому что она носитель государственной тайны, во-вторых, дочь Куркова для меня, как сексота, никакой ценности не представляет.

К тому же после подслушанного разговора я с радостью убедился, что моя ревность — надуманна, что девушка косилась на Гордееву и Сережкина по какой-то иной причине. О любви говорить просто глупо.

Я выждал, пока не убедился, что Сережкин, по-прежнему таясь в тени домов, пошел за Екатериной Анатольевной. Немного помедлив, я, наконец, приняв окончательное решение — двинулся вслед за Олей. Пусть она не представляет ценности для сексота, зато очень и очень важна для старшего лейтенанта Василькова. Почти три десятка холостяцких лет плюс, томящееся в одиночестве сердце, жаждущее любви, сыграли со мной злую шутку.

Пропустив девушку шагов на тридцать вперед, я осторожно приступил к слежке. Опыта в этом малоприятном деле у меня никакого, но прочитанные книги подсказали: держись вI тени и не выпускай из вида преследуемую. Так я и поступил.

Шел, не выпуская из виду Ольгу, а в мозгу шевелили щупальцами подслушанные слова… Получается, что Ольга замешана в шпионаже. Иначе, почему именно через нее передает Гордеева весть Куркову? Конечно, тот не может встретиться с Екатериной Анатольевной на рабочем ее месте — инструктору производственного обучения делать там нечего. Но он ведь часто бывает в конторе, самом оживленном месте участка, а секретчица не всегда сидит взаперти — носит чертежи Дятлу, выходит, наконец, в туалет. Встретиться — пара пустяков. Кто способен заподозрить неладное, увидев, что женщина кокетничает с видным мужчиной?

Так почему все-таки понадобилось включать «в игру» дочку Куркова? И во что ее посвятили? Знает ли она, что помогает преступникам или действует по незнанию?

Вместе мы миновали небольшой переулок, завернули за угол. Впереди — тропка, ведущая к знакомому мостику, если идти по шпалам — дорога значительно сокращается, но, видимо, Оленька не решилась на это одна в темноте.

На спуске к мостику голо, спрятаться негде. Поэтому я немного притормозил. Вот станет девушка подниматься на склон сопки, среди кустарника догоню.

Ольга дошла до мостика, поставила на землю тяжелую сумку, потрясла занемевшей рукой. Устала, бедная? Еще бы не устать — сумка-то весит никак не меньше пятнадцати килограммов. Устанешь! Неожиданно она резко повернулась в мою сторону

— Хватит придурятъся, Димка! Из тебя сыщик, как из меня водолаз. Бери лучше сумку — проводишь до дома!

Ох, и хитра же девчонка! Вычислила, небось, меня возле самого «буфетного» порога. Значит, могла понять, что и подслушал ее беседу с Гордеевой!

Я безропотно подчинился.

Миновали скрипучий мостик. Тропка вскарабкалась наверх… Пройдем перелесок и — подсобное хозяйство. Придется распрощаться. А я молчу, не в силах выдавить из себя ни слова.

Наконец преодолел непонятную слабость.

— Хочу спросить… Можно?

— Спрашивай, — милостиво разрешила девушка.

— О чем ты говорила с Екатериной Анатольевной?

Спросил и впился взглядом в едва проступавший в темноте профиль Оленьки. Ох, до чего же мне хотелось услышать честный ответ, без увиливания и вранья!

— Пора бы тебе знать, что у женщин есть свои секреты, — назидательно промолвила Ольга. — Мужчинам их знать не обязательно. Даже — вредно. Вот тебе и честность! Если разговор касался тряпок или косметики — все понятно. Но ведь упоминался Курков, а он, как и я, к женский секретам отношения не имеет.

Приблизительно так я и высказался. Может быть, излишне торопливо, но мы уже подходили к подсобному хозяйству, и в моем распоряжении оставались считанные секунды.

Ольга замешкалась с ответом. Наверно, подбирала более правдоподобные фразы. Сделать это, видимо, было трудно.

— Понимаешь, Дима… не моя это тайна… Очень прошу тебя — не допытывайся…

Ну, что же, по крайней мере, сказано честно. Расстались, будто чужие люди — даже без рукопожатия. Не говоря уже об объятиях и поцелуях.

 

3

На следующее утро секретчица на работу не вышла.

Разводящий, пришедший к девяти часам для того, чтобы снять часового, с полчаса походил по коридору, постоял возле дежурного по управлению. Не выдержал и отправился к Семыкину.

В это время Дятел с моим участием расписывал бригады. Ночью забарахлил растворный узел, и каменщики вместе с инструктором Курковым, который по совместительству обучал солдат и каменному делу, стали на простой.

— Как это не вышла? — заволновался начальник участка. — Сейчас пошлю за ней…

— Товарищ майор, — плачуще взмолился разводящий, — не могу же я держать солдата… Мне командир роты такого арбуза за это вкатит…

— Хватит изображать нервную девицу! Что предлагаешь?

— Примите сами печать. Инструкцией это предусмотрено, никто не осудит….

— А я ничего и не боюсь. Раз предусмотрено — приму.

Пришлось Дятлу принимать печать, самому перемещаться из кабинета к дверям секретки. Мало ли что может произойти в отсутствие часового. Вот-вот заявятся мастера — без чертежей весь участок сядет на перекур. А ключей запасных не имеется. Вскрыть дверь ломом?

Семыкин растерялся, не зная, как поступить. Он нервно расхаживал перед запертой секреткой. Единственная надежда — сейчас привезут Гордееву…

Приехал солдат, посланный к ней на квартиру. Екатерина Анатольевна дома не ночевала.

Обстановка накалялась с каждой минутой. Я с интересом наблюдал за своим начальником. Как он поступит, на что решится? Лично я немедленно позвонил бы в Особый отдел. Секретчица — не секретарша и не машинистка, тем более, в особом участке.

Дятел метался по коридору. Он то и дело подходил к телефонному аппарату дежурного, снимал трубку и… тут же укладывал ее на рычаги. Неподалеку равнодушно покуривали мастера: Сичков и два сержанта срочной службы. Их равнодушие можно понять — предстоящий всеобщий простой произойдет не по вине линейных инженеров, пусть за него отвечает начальство.

Наконец, Дятел решился. Особый отдел ответил мгновенно. После завершения разговора начальник участка немного успокоился.

А вот и командир роты появился! Капитан, размахивая руками и пошевеливая гибкими пальцами, влетел в коридор, будто торпедный катер во вражескую бухту… Сейчас он устроит грандиозный скандал с истерическими воплями и требованием немедленно подписать акт на простой.

Но разговор начался на удивление спокойно.

— Как быть, товарищ майор? Прикажете возвращать солдат в казарму? Спишем рабочий день на ненастную погоду?

Семыкин с насмешливым интересом оглядел капитана.

— Разогнался!.. Всем — лопаты и — во второй котлован. На помощь экскаватору — подчищать под проектную отметку… Мастерам все ясно? И — никаких простоев!

Командир роты и вслед за ним мастера поспешили к выходу.

Я задумчиво смотрел вслед Сережкину. В голове неуклюже ворочались тяжелые мысли.

Вчера командир роты пошел за Екатериной Анатольевной. До этого следил за ней, прячась в тени березы… Не он ли стукнул секретчицу на темной улице? А что это ему даст? Заполучить ключи от секретки и снять слепки? Или заткнуть женщине слишком уж болтливый рот? Предположим, Гордеева раскаялась в своей преступной деятельности и решила открыться, прийти с повинной… Я почему-то уверен — женщину убили. Кто? Конечно, капитан! Вполне возможный вариант, но кто-нибудь мог видеть его, когда он следил за ней… Нет, вариант не походит на реальность…

Десятки вопросов и ни одного ответа. Ну почему я пошел за Ольгой, а не проследил за убийцей? Ведь Серёжкин оставался в списке подозреваемых…

Чувство вины и досады за непродуманные свои поступки охватило меня. Как бы сейчас нужно, чтобы появился Малеев! Опытный сыщик помог бы мне разобраться и сомнениях, подсказал бы, как исправить ошибку.

Дятел по-прежнему торчал возле запертой двери секретки. Неужели я ошибся, и он не сообщил чекистам о случившемся?

— Позвони в Особый отдел. Все же — секретчица…

— Уже позвонил. Сказали — приедут. Просили секретку не вскрывать и вообще ничего не делать…

Интересно, что подразумевается под емкой фразой «ничего не делать». А что можно предпринять в сложившейся ситуации?

Возле входа резко затормозил «газик». Из него вышли два милиционера и… майор Малеев в штатском костюме. Семыкин бросился им навстречу.

Один из милиционеров остановился возле секретки. Второй вслед за Семыкиным и Малеевым прошел в кабинет. Дверь за ними закрылась, щелкнул замок.

Я заметил, что «особист», проходя мимо меня, скользнул взглядом, будто припоминая, где он мог видеть тощую фигуру этого старшего лейтенанта? Подумаешь, великий конспиратор!

В коридор вошли Сичков и Курков. Видимо, расставили но рабочим местам солдат и явились выяснить обстановку с чертежами. Что там не говори, на подчистке котлованов план не выполнишь, а размер премии зависит от этого.

Я независимой походкой еще раз измерил длину коридора и остановился напротив двух «друзей».

— Крепко вчера выпили?

Мастер по-бычьи наклонил голову. Будто приготовился боднуть меня. Курков отвел в сторону равнодушный взгляд. Обиделись? Особенно, Сичков. Ведь по моему рапорту с него удержали стоимость демонтажа и повторного монтажа фундаментных блоков. Предварительно Семыкин долго пытался разговорить упорно молчавшего мастера. Не знаю, что ему удалось узнать, но один факт все же был подтвержден: Валера, действительно, работал с нивелиром первый раз в жизни.

Казалось бы, подобного «умельца» необходимо срочно возвратить Сиюминуткину. Семыкин звонил в управление, отчаянно кричал в трубку, упоминая чрезвычайную важность секретного объекта. Разве можно с такими помощниками, как Сичков, осилить Б-прим?

Оказалось, можно. Воплям раздраженного начальника участка никто не поверил. Сичков остался на прежней должности… Почему Анохин, обычно жесткий и решительный человек, струсил? Уж не потому ли, что Валеру подсунули к нам органы?

Я размышлял, мастера помалкивали. Пришлось повторить вопрос. Вместо упорно замкнувшегося в себе Валеры ответил Курков. Грубо, непримиримо:

— Во внерабочее время не воспрещается, Дмитрий Данилович. Поужинали, малость приняли. Скрывать не стану…

— Две бутылки на двоих?

— Мужики — не пацанята. Душа меру знает, ее не обманешь. И не две вовсе, а полторы — половину второй оставили на сегодня. В компанию не войдёте?

— Нет, на выпивку я не падок. Да и причины чокаться не вижу… Особо в будний день…

И чего я прицепился к ним таежным клещом? Если даже имею претензии к Сичкову, то инструктор выше всяческих похвал. Дело знает, к солдатам требователен, весь рабочий день — с ними, не чурается при необходимости браться за топор либо за мастерок. Ну, выпил, ну погулял, что из этого?

— К нашей работе претензии имеются? — напирал Курков, будто подслушал мои покаянные мысли.

— К работе Сичкова — да, к вашей — не имею..

— В жизни всякое случается. Конь о четырех ногах и то спотыкается, — миролюбиво прокомментировал проступок «друга» инструктор. — Наказали парня, поучили и — ладно. Забыто, затерто…

Нет, ошибаешься, дорогой, такое не забывается. Сегодня же переговорю с Дятлом — мастера нужно переводить на складскую зону, пусть ковыряется в цементе да в извести, определяет их качество…

Дверь в кабинет, наконец, открылась.

Первым вышел Малеев. Он остановился, ожидая Семыкина. Тот появился, беседуя со старшиной милиции.

— Убийство мы расследуем, — говорил старшина. Значит, я был прав: Катю убили. Выражаясь по-другому: ликвидировали. — О результатах поставим вас в известность. Пойдемте, вскроем секретку. Может быть, там найдем что-нибудь стоящее…

Они ушли по коридору, а майор приблизился ко мне.

— Старший лейтенант, проводите меня, пожалуйста, на стройку. Хочу посмотреть, чем вы здесь занимаетесь.

Голос командный, резкий, будто приказывающий: «Шагом марш!» Странно, этот приказ идентичен кличке Анохина. Даже обычная для майора визгливость превратилась в нормальный, человеческий голос. За время службы в системе военного строительства я успел отвыкнуть от командных выражений. Тем более от человека, за время общения с которым привык к «гражданскому обращению».

— Слушаюсь! — выдавил я из себя обиженно. — Куда прикажете?

Малеев, не отвечая, двинулся к двери, ведущей на территорию стройки. Солдат, несущий дежурство возле нее, попытался остановить незнакомого человека, но Малеев поднес к его лицу красную книжку.

Я плелся следом за майором. Получилось, что не я провожаю его на объект, а он меня. Ну что ж, можно понять: старший по знанию офицер, хоть и в гражданском одеянии.

— Не обижайся, — негромко начал разговор Сергей Максимович, едва мы прошли за колючую проволоку. — Наши отношения, сам должен понимать, ни к чему афишировать. Сейчас я — вроде следователя прокуратуры. Для беседы отведено не больше десяти минут. — Майор сожалеюще причмокнул и продолжил обычным тонким голосом, совершенно не похожий на недавний командный. — Да, здесь, кроме отвалов грунта и полтора десятка уложенных фундаментных блоков, осматривать нечего. Если сюда и проникнет вражеский разведчик — пожива для него небольшая. Что для меня приготовил? Только, прошу, одни факты, голые, без штанишек и распашонок.

Неуклюжая шутка сняла с меня напряжение, расковала и мозги, и язык. Я выложил майору все свои новости. Постарался подать их «без штанишек и распашонок». Но, кажется, не получилось — кое-что пришлось немного подкрасить, о некоторых деталях умолчать. В частности, о разговоре с Ольгой. Прошелся мимоходом, не без этого, но в глубь наших с ней отношений не вдавался.

Малеев не перебивал, даже не морщился.

Я завершил свою исповедь. С десяток шагов вокруг первого котлована мы прошли молча.

— Постараюсь подытожить. Если что не так, разрешаю перебить и внести исправления. Итак, капитан Сережкин ухаживает за секретчицей. Можно предположить, что ухаживание переросло во что-то большее… я не ошибаюсь?

— Мне кажется, что они… живут, — неловко промямлил я.

— Близкие отношения у них начались после того, как капитан после танцев проводил Гордееву домой…. Кстати, Екатерина Анатольевна красивая женщина?

— Толстая, рыхлая, лицо в оспинках, нос картошкой. Короче, ходячая уродина…

Описывая Гордееву, я вызвал в памяти образ этой немолодой уже женщины, толстой, с отвисшей, несмотря на все ее ухищрения, грудью, обширным животом и мощными бедрами. Глаза, под выщипанными бровями, всегда усталые, припухшие, короткая стрижка совсем не сочетается с отвисшими щеками и ярко накрашенными губами. Все это в совокупности лично у меня вызывало брезгливое чувство. По моему мнению, именно так должна выглядеть проститутка, уставшая от страшного обезьяньего существования, но не потерявшая надежду отказаться от него. О какой красоте можно вести речь?

Приблизительно так я и высказался, расшифровав слово «уродина».

Майор рассмеялся:

— Да ты — поэт! Так расписал свою знакомую, что у меня мурашки по коже… Понятно. Значит, в этой женщине Сережкин видел не объект любви, а… Впрочем, разные бывают вкусы… Продолжим. Ты уверен, что вчера вечером капитан не ушел вместе с секретчицей, а следил за ней? Ведь со стороны можно легко ошибиться.

Малеев, как никто другой из моих знакомых, умел ставить четкие ударения на определенном слоге. Не голосом, не жестами — самой конструкцией предложения. Причем выделяемое слово обязательно завершало фразу. Или начинало ее. В данном случае: «следил»…

Я придирчиво, за шагом шаг, проанализировал вчерашнюю сцену. Ответил утвердительно: «Да, следил!». Майор удовлетворенно махнул рукой. Будто поставил точку на исследуемом вопросе.

— Пойдем дальше. Сегодня утром милицейский патруль обнаружил на окраине поселка труп женщины. При ней не было ни документов, ни денег. Жильцы соседнего дома опознали в ней Екатерину Анатольевну Гордееву. Задушена. Судя по всему, накинули сзади шнурок, и затянули его. Действовал опытный убийца… Непонятно, почему он не укрыл труп — видимо, помешали.

Я остолбенел. До этого момента надеялся, что секретчица жива. Мало ли что: загуляла у друзей, осталась ночевать у случайного любовника и проспала, поехала к родственникам в соседний поселок и опоздала на автобус.

Неужели убийца — Сережкин? Какую цель он преследовал? По-моему, если командир роты — вражеский лазутчик, который охотится за документами, укрытыми в нашей «секретке», то ему выгодней использовать Гордееву для их похищения, нежели убивать ее…

Впрочем, этот вопрос я уже анализировал. Не стоит повторяться. Одно не ясно — почему Сережкина еще не арестовали? Вон он прогуливается рядом с работающим взводом, активно шевеля пальцами, будто ругаясь.

— Это тебе — для сведения … Пойдем дальше…

А куда двигаться дальше? Гибель Гордеевой — будто тупик, в конце которого копошится убийца. Остается мелочевка — взять его за шиворот и вытащить на всеобщее обозрение.

— … какой праздник отмечали мастер с инструктором? День рождения? Знакомство? Начало совместной работы?

— А какой праздник нужен для выпивох? — возразил я. — Решили мужики «вздрогнуть», а уж найти повод — чепуховое дело. Как выразился Курков: «Во внерабочее время не запрещается…»

И вдруг я замолк. Так зубы сжал — в висках заломило. Какой же я простофиля! Ведь поутру, когда мы встретились возле «секретки», ни от мастера, ни от инструктора спиртным не пахло. Конечно, мой опыт в этом вопросе минимальный, еще не наработанный, но после пьянки в ознаменование сдачи отчетов от того же Дятла несло, будто из пивной бочки. А сегодня от мастера и инструктора — ничегошеньки.

Высказал свои сомнения майору.

— Интересно, — улыбнулся тот. Кажется, отнёсся к моему открытию более чем хладнокровно. — Может быть, лавровым листочком зажевали? Или парой зернышек кофе?.. Ладно, возьмем на заметку… Что выведал все же у Ольги? Что-то ты все остальное расписываешь, будто художник — холст, а тут скупишься на краски. Подозрительно.

Въедливый попался «инструктор»! Казалось бы, зачем ему мои отношения с девушкой? Тем более все, что его может заинтересовать, я изложил. Ковыряется, будто курица в навозе, выискивая жирных червей. Но я ему не навоз, а Оленька — не червяк!

— Ничего особенного Куркова не сказала. Женские, мол, секреты, выискивать которые мужикам стыдно… После призналась: чужая, дескать, тайна…

— Что думаешь?

Интересный человек этот Малеев! То подавай ему голые факты, то обязан над ними думать… Ничего я, дорогой сыщик, не обязан! Обычный сексот, стукач, филер с двумя извилинами и замороженным языком…

Но если вдуматься, о каких «женских тайнах» упомянула Ольга? Может быть, просто кокетничала, набивала себе цену? Если так — ничем она от Светки Курагиной не отличается. Шило на мыло менять — только время терять. Уж лучше примириться с учительницей — там все налажено, все обговорено, не нужно ни ухаживаний, ни комплиментов.

Крамольная мысль скользнула по поверхности сознания и исчезла. Под ней росла и крепла другая: к Светке возврата не будет, ибо все заслонила мне Ольга, Оленька…

— Почему не отвечаешь? — строго спросил Малеев. — Или вопрос непонятен? Могу задать его в расширенной форме… Что ты думаешь по поводу женских тайн, о которых заикнулась дочь Куркова? Что, по-твоему, она имела в виду?.. Теперь ясно?

— Ясно! — огрызнулся я со злостью. — Разобраться нужно, — успокоился и попытался уклониться от прямого ответа. — Разговор с ней был мимолетный, не конкретный… Вполне возможно, что девушка просто пококетничала…

— Вот как? — удивился майор. — Ну что ж, кокетство — самое опасное женское оружие. Многих убивает наповал…

— Кто же у нас теперь будет заведовать «секреткой»? — поторопился я отвести беседу на более безопасную тему. — Работать же нужно…

Майор насмешливо улыбнулся моей наивности, но ответил максимально серьезно:

— В твоем сообщении имеются свои узелки, которые нам еще предстоит развязать. Хорошо еще, что для тебя у нас нет секретов. Ни мужских, ни женских. Поэтому выдаю новую порцию информации. Слушай внимательно. Только что из кабинета начальника участка я разговаривал по телефону с подполковником Анохиным… Как вы его прозвали, хулиганы? «Кругомарш», да?.. Ладно, ладно, шучу, — нетерпеливо взмахнул он рукой, когда я начал оправдываться. — Первый узелок. Подполковник проинформировал, что на должность вашей секретчицы подобрана другая женщина… Что-то больно уж оперативно в управлении решили очень даже нелегкий вопрос… Скажи, пожалуйста, вы с Семыкиным ходатайствовали о замене Гордеевой? Может быть, жаловались на нее?

Я недоуменно пожал плечами. Такого разговора не было, да и не могло быть. Только и дел нам с Дятлом контролировать работу «секретки» и следить за моральным обликом Гордеевой. Вполне хватает стройки, механизации, автотранспорта, обеспечения стройматериалами, техники безопасности. Нагрузи столько на ишака — сдохнет, а ведь мы с Дятлом нормальные люди, с человеческими нервами и сердцами, а не ишаки.

— Значит, жалоб не было, — прокомментировал майор мое молчание. — Откуда тогда подполковнику Анохину известно о несоответствии Гордеевой занимаемой должности… Следующий узелок. Подполковника нисколько не удивила гибель сотрудницы. Он только пообещал ускорить назначение новой… для сведения. Я воспротивился этому назначению. «Секреткой» станет заведовать старшина сверхсрочной службы Рюмин. Это наш человек. Я его уже проинструктировал… А вот твой начальник мне теперь… как бы это выразиться?…. не ясен… Третий узелок. Что за таинственные отношения были между Гордеевой и дочерью Куркова? В чисто женские я не верю. Передаточная инстанция между инструктором и секретчицей? Вряд ли… Тут необходимо сильно думать и думать… Четвертый. Постарайся сблизиться с капитаном Сережкиным…

— Разве его не арестуют?

— За что? Пока ничего не доказано, все расплывчато, будто в тумане… Узнай, где капитан был и чем занимался прошлой ночью. Мы уже узнали, что в казарме его не было. Для нас это очень важно… Кстати, где работала до перевода на ваш участок Екатерина Анатольевна? Мы это выясним, конечно, по своим каналам, но, может быть, тебе известно кое-что.

Внутри у меня похолодело. Вспомнил: Гордеева работала на Школьнинском участке у Сиюминуткина. Так же, как Валера Сичков…

Совпадение?

— Интересный факт, — отметил Малеев, но так равнодушно, что я понял: ничего интересного в моем сообщении он не нашел. — Итак, вместо запланированных десяти минут мы с тобой проболтали полчаса… Ну, да не важно — за это время ты показал мне все четыре котлована, провел вдоль ограждения… Никто не заподозрит, что разговор у нас шёл не о стройке…

В конторе меня ожидал Дятел. Ему до фени, до сгоревшей электролампочки экскурсионные мои обязанности — прибыл вагон с деталями сборной казармы, которую мы намереваемся возвести для постоянной конторы. Проверить комплектность — моя святая обязанность, организовать разгрузку и складирование новая обязанность Сичкова…

 

4

Мои родители считали, что их сын должен быть обязательным человеком и всячески старались развить во мне эту черту характера. Пообещал — выполни, не юли, не пытайся оправдаться даже перед самим собой. Кое-что у них получилось. Честно признаться, я горжусь своими «достижениями» в этой области.

Поэтому, дав майору Малееву обещание вплотную заняться командиром роты и выудить из него интересующие «особистов» сведения, я принялся мысленно строить план «операции». План рождался в муках. Дело в том, что капитан интересовал меня постольку поскольку. Значительно в большей степени мне хотелось разобраться со старшим лейтенантом Родиловым. Тем более, что на память пришло давнишнее его стремление узнать о назначении объекта Б-прим.

Совместить два подобных «расследования» в одно — не так уж и просто.

Почему меня заинтересовал Сиюминуткин? Первое вам уже известно: попытка проникнуть за занавес секретности… Второе: Гордеева и Сичков до перехода на особый участок работали на Школьнинском… Совпадение либо продуманное внедрение агентуры?

Кажется, у меня начала проявляться интуиция опытного сыщика!

Несколько дней ходил сам не свой. Работая в котловане с нивелиром, инструктируя мастеров либо Куркова, я никак не мог отделаться от давящей на сознание мысли: как мне поступить с Сережкиным и Родиловым, как умудриться разобраться сразу с двумя подозреваемыми. Даже головная боль появилась.

Судьба смилостивилась и помогла мне.

— Сиюминуткин приглашает нас на свой юбилей, провозгласила она голосом командира роты. — В субботу назначено. Поедешь?

От радости и удачи запершило в горле. Проскрипел только: «Да, поеду». Капитан тоже обрадовался — кажется, ему очень уж не хотелось ехать на юбилей одному. Он вообще был компанейским мужиком, что называется, душой общества. Скорее всего, потому, что Виктору была необходима аудитория, перед которой он мог сколько угодно фокусничать, изощряться в казарменных остротах.

Вот и сейчас он принялся заливаться соловьем.

— Поехал я проведать свой четвертый взвод. Молодняк, новобранцы, еще не освоились, не закалились. Строит взвод гарнизонный детсад в Школьнинске, предстоит начать работы на штабе полка. Мастером там — деваха, недавно вылупившаяся из института. Что грудки, что ножки — загляденье, посмотришь — враз почуешь мужской аппетит.

О женских прелестях Сережкин способен говорить сутками. Без перерыва на завтрак-обед-ужин и даже — сон. Причем со знанием дела, с причмокиваниями и подмигиваниями.

Противно!

Я уткнулся в чертежи, выжидал, когда завершится эта возвышенная песнь в честь женских прелестей. Через полчаса понял: не дождусь.

— Что же произошло с Родиловым?

Сережкин умолк, вперив в меня удивленный взгляд. Причем тут Сиюминуткин, если речь шла о сексуальных способностях девахи-мастера?

Потом расхохотался, аккомпанируя смеху нервными подергиваниями рук.

— Здорово ты меня поддел! Молоток паря! Одно слово — Баба-Катя!

— Не одно слово, а два, — невежливо перебил я весельчака. — Причем слова — не самые умные. Лучше расскажи, как встретился с Родиловым.

— Ладно, не злись. Я ведь не хочу тебя обидеть… Как с Сиюминуткиным повстречался? Обычное дело. Проверил я, значит, размещение взвода, снял пробу с обеда, то да се — как всегда. Пошел к детсаду, а там Сиюминуткин долбает эту самую деваху — пыль столбом. Увидел меня, оставил мастерицу в полу разобранном состоянии и рвет когти к новой жертве. Солдаты, видишь ли, плохо трудятся. Я ему в лоб — как командуете, так и получаете. По нарядам выводишь ерунду паршивую, а стремление имеешь, чтобы тебе отплатили добром? Не выйдет… Короче, |разложил начальника участка по всем правилам армейского устава. Без матерщины и рукоприкладства. Понял Родилов, что меня так просто на фу-фу не возьмешь и завертелся юлой. Чуть не облизывает. «Приезжай, друг, на мой юбилей — двадцать пять стукнуло, четверть века, не отметить — грех на душу принять непростительный». Как думаешь, почему он лезет в друзья к командиру роты? — Не дождавшись моего ответа, капитан поторопился ответить сам. — Он же в прошлом месяце часть нарядов взводу задробил. По причине перерасхода фонда заработной платы. А мне чихать на все его перерасходы… Вот и крутится вокруг меня хитрец…

— С тобой все ясно, а я, с какого боку?

Сережкин, который вознамерился хотя бы заочно «выпороть» начальника Школьнинского участка, растерянно замолчал. Своим неожиданным вопросом я будто выбил из седла скачущего во весь опор всадника.

— Ты?.. А я откуда знаю? Когда прощались-целовались, Сиюминуткин попросил передать тебе от его имени приглашение на торжество… Дескать, пригласи, дорогой друг, Бабу-Катю и Валеру Сичкова. Дорогие они люди моему двадцатипятилетнему сердечку…

Невероятная удача! Сиюминуткин, Сичков и Сережкин станут хороводиться, а я со стороны поглядывать да слушать их сюсюканье. Авось, удастся выдернуть из дружеской беседы один-два важных факта. Недаром же влез в заношенную шкуру сексота!

Странно, но новое мое звание «сексота» — или должность на общественных началах, до сих пор не могу разобраться, — перестало вызывать раздражение. Притерся, что ли, привык? Или ощутил вкус подглядывания да подслушивания когда перебираешь уловленное, анализируешь факты, раскладываешь их по полочкам и ящичкам? Трудно сказать, то или другое, но постепенно я увлекся обязанностями сыщика, научился находить в них нечто интересное.

Вот и сейчас словно рентгеновскими лучами старался просветить командира роты.

— Значит, Сиюминуткин пригласил тебя, пытаясь оправдать допущенную несправедливость к четвертому взводу?

— Хватил ты, Дим! Все значительно проще. Одного взвода Школьнинскому участку маловато, пытается заручиться моим согласием перекинуть еще один. Конечно, это решает подполковник Анохин, но мнение командира роты обязательно спросят…

С Родиловым все ясно — зацепиться не за что, надеюсь, крючок найдется во время празднования юбилея. Теперь следует начать выполнять поручение Малеева. Так сказать, сделать первый щипок.

— Вот ты, Витька, взахлеб рассказываешь о мастере-девице. Что-то не могу понять одного: с Катькой-секретчицей ты завязал, что ли?

Сережкин распахнул рот, взмахами рук и движениями пальцев изобразил полное недоумение.

— Она же померла… Ты ведь в курсе…

— Слышать-то слышал, но все равно — твое знакомство с мастерицей состоялось, когда Катька еще была жива. Вы что с ней разбежались?

Ага, забегал шутовскими глазками, заиграл пальцами сигналы тревоги. Кажется, я нащупал самый больной мозоль.

— Знаешь, Баба-Катя, не изображай из себя бывшего замполита в квадрате. Наказание я уже успел получить — выговорешник всадили. А тебе скажу: женщины созданы для нас с тобой. Зачем было мне хранить верность толстозадой Катьке, мир ее праху? А может, найти убийцу и вызвать на дуэль?.. В другое время мы живем, Дим, сейчас все проще. Но принципу: жизнь дается единожды, хватай ее за загривок и пользуйся всеми благами. В том числе женщинами…

— Вот как ты повернул… Ладно… А где ты был в ту ночь, когда задушили твою Катьку? Другой «объект» штурмовал?

— Почти догадался, — подмигнул капитан. — Возьму твердыню — расскажу…

— Ожидаю с нетерпением, — не преминул съехидничать я, но тут же возвратился к деловому разговору. — Впредь, когда станешь отлучаться, поставь в известность. Я возьму Джу в сторожку, боюсь, как бы он не распустил на полоски твои новые бриджи…

— А я разве не предупреждаю?

— В ту ночь не предупредил.

Окончательно растерявшись, Сережкин забормотал о встрече с мифическим другом, с которым засиделись за бутылкой допоздна. Вот и заявился в сторожку, когда начало рассветать… Впредь постарается не задерживаться… Или, в крайнем случае, отправится спать в казарму…

Заглотнул парень примитивную наживку, не заметив спрятанного под ней острого крючка. Ободрившись, я позабыл об осторожности.

— Твоего «друга» случайно не Катькой зовут?.. Не юли и не выкручивайся! Ведь в ту ночь ты провожал секретчицу?

— Кажется, ты подозреваешь…

— Зачем подозревать, когда я своими глазами видел, как ты следил за женщиной… Зачем?

Я отбросил все тонкости сыска, Нужно не упустить удобный момент. Сережкин растерян, напуган, сейчас он расскажет все.

— Форменный допрос, — засмеялся капитан, но я видел — ему сейчас не до веселья. — Успокойся, Баба-Катя, я — не убийца. Просто решил попугать…

Помогая себе взволнованными жестами, Виктор рассказал о событиях той ночи. Мне показалось, что он был предельно искренен, не пытался выгородить себя или подставить кого-нибудь другого. Я никогда не отличался способностью разгадывать людей по их высказываниям и поведению. Недаром твердила мама: ты, Димочка, в вопросах психологии малость туповат.

Но сейчас я чувствовал себя на гребне волны, несущей меня к полному раскрытию преступления.

Если верить Сережкину, он решил последить за Екатериной Анатольевной и «проявиться» только возле ее дома. Дело в том, что первая попытка овладеть женщиной, предпринятая после танцев в вагоне-клубе, закончилась позорным провалом. Ни страстные поцелуи, ни горячие объятия не вызвали у секретчицы ответного порыва. Она была холодна, хотя и не особенно противилась мужским ласкам. Видимо, не полностью доверяла клятвам страстного капитана о предстоящей женитьбе, совместной, счастливой жизни и прочему вранью.

Зато Сережкин с удивлением обнаружил у внешне рыхлой женщины тугие, не скованные бюстгальтером груди и твердые бедра. Желание переполнило любвеобильного капитана.

Виктор — не новичок в вопросах любви. Он давно усвоил, что далеко не все женщины уступают под воздействием ласк. Есть, конечно, «особи», тающие от нежных признаний и поцелуев, но большинство, изображая страсть, анализируют будущие отношения, прикидывают плюсы и минусы.

Екатерина Анатольевна выстояла под градом сказок о вечной любви и знойными предложениями завтра же отправиться в загс. Понятно, дама его сердца предпочитала сначала второе, а лишь после этого — первое. Она заранее готовилась к любовным маневрам опытного кавалера…

А если попробовать неожиданную «сабельную» атаку?

— Получилось? — иронически спросил я, пропуская мимо ушей явно придуманные подробности. — Отдалась негодница?

— Сабельная атака захлебнулась, — признался капитан. — Дело в том, что метрах в двухстах от дома к Катьке подошел какой-то мужик…

— Но ты перед этим все-таки проявился? — уточнил я.

— Тупой ты, будто солдатский разношенный валенок, — огрызнулся Виктор. — Конечно, догнал. Иначе ни о какой атаке и речи быть не могло.

Да, психологи мы с Малеевым никудышные. Ведь, анализируя ситуацию, пришли к твердой уверенности — у капитана и секретчицы были близкие отношения. Самые близкие. А оказалось… Виктор врать не станет. Хотя бы потому, что любовную неудачу считает позором для мужчины.

Но я отбросил несвоевременно возникшие мысли. Сейчас самое главное — не торопя, не подстегивая рассказчика, заставить его выложить все, связанное с той страшной ночью…

— … вот я и говорю: подошел незнакомый мужик… Кто именно — сказать не могу, темно было, как у негра… в одном месте. Взял Катьку под руку и повел за угол. А меня, вроде, и не заметил. Будто я вовсе не человек, а тумба афишная либо дерево… Хотел проследить за ними — гордость не позволила. Все же командир роты, капитан и — стану подглядывать, вытирать слюнки?

— Больше ничего не видел?

— Нет. Развернулся, щелкнул каблуками и — домой, в сторожку… А ты подумал, что убийца я? Друг называется! Да будь передо мной не Баба-Катя, за подобные подозрения мигом проверил бы наличие зубов!

Кажется, сексот в очередной раз попал в «молочко»…

 

1

Юбилейный Сиюминугкин день выдался ветреным. Солнце изредка выглядывало в прорехи облаков и тут же пряталось. Если бы не ветер, погода была бы сносной, и день был бы по-настоящему праздничным.

Рано утром мы с капитаном пошли к поезду. Старый, скрипучий, облезлый он получил у местных жителей ехидное прозвище «Радикулитик». По субботам и воскресеньям на нем ездили «в гарнизон», где, не в пример Болтево, работали военторговские магазины, а на привокзальной площади шумел неофициальный «черный» рынок. На нем можно купить-продать не только съестное и спиртное, но и кой какие вещи, включая колготки и косметику дефицитную обувь и хрусталь.

Поэтому к щербатому перрону со всех сторон торопились мужчины и женщины. С полными и пустыми сумками мешками, корзинами.

В сопровождении Джу, который подозрительно оглядывал прохожих и иногда ворчал, выражая неудовольствие многолюдьем, мы подошли к избушке, изображавшей вокзал. Купили в кассе билеты, и присели на лавочку

Скоро к нам присоединился Сичков.

В принципе, с Виктором все ясно и я мог бы не тратить время на поездку в Школьнинск. Но оставались Валера и Катька-секретчица… Странно получается — женщины нет в живых, а приходится исследовать частицу ее прежней жизни…

Да и командир роты, по-моему, открылся далеко не полностью. Несмотря на ночную тьму, он должен был разглядеть хотя бы общие черты человека, поджидавшего секретчицу. Худой или толстый? Высокий или низкого роста? В куртке или в пальто? Манера передвигаться?

Вникать, пытаться выяснить детали я не мог — Сережкин вполне заподозрил бы допрашивающего. Перед ним же не полномочный представитель той же прокуратуры — примитивный прораб особого участка…

Пока Сичков, раскачиваясь неуклюжей фигурой, будто осина на ветру, ходил за билетом, я решился немного углубиться в интересующие меня, как сексота, события. Так, ненавязчиво, слегка.

Едва открыл рот, чтобы выстрелить по капитану заранее приготовленной фразой, — рядом на лавочку уселся наш кладовщик Никифор Васильевич. В коротком тулупчике, лисьем малахае, с емкою корзиной. Видимо, нацелился кое-что реализовать на «черном» рынке. Знал я — недавно заколол кабанчика, вот и вез на продажу сальце и мясо.

— Тоже — в гарнизон? — осведомился я на всякий случай.

— Вроде, туда…

Я досадливо поморщился. Вот невезение! Неужто кладовщик в эту субботу не мог посидеть дома? Отделаться от него не так-то просто.

Никифор Васильевич отличается удивительной общительностью. Всех в поселке — не удивлюсь, если и за его пределами! — он знает досконально. По-моему, поселковые новости становятся ему известными задолго до своего возникновения. Если он говорит, что соседка Дарья разродилась, а она все еще таскает воду из колодца, можно быть уверенным, что завтра послезавтра в ее хате запищит новорожденный. Если Никифор Васильевич утверждает, что стрелочник Сергей умер — заранее готовься к поминкам.

Маленький, шустрый, кладовщик влезает в любой разговор, используя любую малозаметную щель. Он старательно расковыривает ее, постепенно превращая в пролом. Не проходит и получаса, как, к удивлению беседующих, они превращаются в бесправных слушателей, а в центре внимания оказывается щуплый старичок.

Вот и сейчас мы с Виктором были вынуждены прочно замолчать.

— Рынок — перво дело, — разглагольствовал Никифор Васильевич, пристроив корзину на место, которое только что занимал Валера. — В первую мировую, помню, служил я в експедиционном корпусе. Хранцузам подмогали. И был в нашем взводе ефрейтор Родька Малиновский…

— Малиновский? — удивился Сережкин. — Это какой? Уж не наш ли?..

— Он самый. Родька-пулеметчик… Дружки мы с ним были. Опосля пять писем отправил в Москву и ни одного ответа. Куда там, заважничал дружок, генеральские, а то и маршальские погоны на плечи приспособил… Так вот, Родька ужасть как любил хранцузские рынки…

Я понял — доверительный разговор с Сережкиным не состоится. Никифор Васильевич трещал без умолку. Вокруг лавочки начали скапливаться пассажиры, подмигивая друг другу и ухмыляясь. Словоохотливого старичка все знали. Подошел и Сичков, уперся в нас смеющимся взглядом. Дескать, попались, не скоро выберетесь из дедовой болтовни.

— Шляется парняга между рядами, приценивается, щупает одежу, примеривает на себя. Прикупить — жила слаба, денег нам не давали… Но однажды купил все же., . палку с крюком. Зачем понадобилась Родьке та палка — невдомек.

— Может, к пулемету пристроить? Чтобы, значит, из-за угла пулять? — предположил бородатый мужик с мешком за плечами.

Общий хохот. Вместе со слушателями хохотал и Никифор Васильевич.

Из-за сопки выполз поезд. Толпа рассредоточилась по перрону, приготовившись к посадке.

Может быть, удастся продолжить интересную беседу с капитаном на обратном пути? Сичков, слышал, собирается остаться в Школьнинске на воскресенье, попировать с друзьями. Господи, сделай так, чтобы кладовщик тоже отправился к кому-нибудь в гости! Или — попал в милицию… Или — тьфу, тьфу! — слегка приболел, и денек провел в школьнинской больничке!

А почему я решил, что Никифор Васильевич едет в Школьнинск? Ведь торгануть салом с большей выгодой можно и в Лосинке. Там и гарнизон побольше, и с продуктами, особенно, с мясом, трудности…

— Куда решили направиться? — прямо спросил я кладовщика.

— В Лосинку баба послала… Сальце продать да рубаху себе присмотреть…

— Правильно сделала, — одобрил я. — В Лосинке промтоварный магазин в гарнизоне стоящий. И обувь есть разная, и костюмы…

Всю дорогу кладовщик вводил пассажиров в курс его отношений с Родькой-пулеметчиком и с каким-то Иваном Шевелевым.

Я с нетерпением ожидал прибытия поезда в Школьнинск. Никифор Васильевич поедет дальше, и мне никто не помешает перед встречей с Родиловым

подвести черту под беседой с Сережкиным.

Пустая надежда! Никифор Васильевич сошел вместе с нами.

— Вы ведь хотели — в Лосинский гарнизон?

— Передумал. Я такой — то подумаю, то передумаю. В Школьнинске тожеть рынок есть. И магазеи тамочко имеются. Чего же киселя хлебать в Лосинку? Я лучше с вами побуду, про Родьку расскажу. А вечерком вы — на поезд, а я загляну к дружку давнему Федьке Ахромееву. Вместях ломали трудовой фронт в распроклятые военные года. А, может, и передумаю — с вами возвернусь домой… Когда плануете?

От привидевшейся перспективы совместного возвращения меня в пот бросило. Господи, сделай тик, чтобы въедливый дед опоздал на поезд! Господи, пошли сейчас нам навстречу Федьку Ахромеева, чтобы тот увел к себе домой настырного болтуна!

— Не знаю, Никифор Васильевич. Все зависит от начальства. Когда отпустит, тогда и поедем…

— Ты, прораб, не финти. Не к начальству, чай, приехал — юбилею отмечать. Потому должон знать, когда назад двинешься…. Вот был у меня один дружок. Молокосос такой же, как и ты, прости за неудобное словечко…

Снова пошло-поехало! Исторический дед проводил нас до самого Школьнинского участка. Посетовал — коротка дорожка, не успел историю рассказать еще об одном дружке. На прощание попросил-приказал к восемнадцати быть на вокзале…

Честно говоря, при виде скособочившейся фигуры — корзина оттянула деда на правую сторону! — скрывшейся за углом, я облегченно задышал. Сичков громко смеялся. Сережкин насмешливо шевелил пальцами…

Управление Школьнинского стройучастка располагалось в трех вагончиках, расположенных буквой «Г». Один вагончик отведен под кабинет начальника, второй занимают прорабы и мастера, третий — бухгалтер и нормировщица. Богато живут! Впору танцы устраивать. Неужели пиршество, посвященное юбилею, намечено провести в этих вагончиках?

Оказалось — арендована поселковая чайная. Интересно, кто платит за аренду: местные власти или УНР? А какое мне дело? Я ведь не ревизор и не представитель окружного управления.

Начало торжества — пятнадцать часов. Часа четыре придется болтаться по поселку. Хорошо бы застать на месте Родилова и использовать свободное время для откровенной беседы. Нет, не получится — мечется он, небось, организовывает застолье, закупает закуску и выпивку.

Выслушав мои стенания, Сережкин рассмеялся:

— Не раз говорил я тебе, Баба-Катя, что ты наивный человек. Станет Сиюминуткин расходовать свою энергию! Наверняка, запряг бухгалтершу с нормировщицей, зарядил прорабов и мастеров. Они-то и крутятся. А именинник между тем детективчики почитывает, или посапывает на подушке в две дырочки… Хитер бобер! Отчеты ему составляет бухгалтерша с кладовщиком — в четыре руки трудятся. Над расходом материалов прорабы головы ломают, мастера химичат. А Сиюминуткин только закорючки ставит да распределяет, сколько, кому за недостачи платить. Не то, что твой Дятел — в каждую дырку нос сует… А о тебе и говорить противно…

Сичков слушал, слушал нотации командира роты и смылся на экскурсию по друзьям и знакомым. Жаль. Я мечтал разобраться, кстати, и с «иностранцем». Покоя не дает его попойка с инструктором производственного обучения. Зря Малеев отнесся к этому факту с оскорбительной холодностью. По моему мнению, покопаться в нем следует.

Остались мы возле вагончиков одни. Впору продолжить так удачно начатую беседу. Сережкин за прошедшее время должен успокоиться, вникнуть в суть заданных ему вопросов, подготовить ответы. Вилять он не решится, ибо любое его виляние войдет в противоречие с откровенными сообщениями, выданными вчера.

Но не вести же серьезный разговор на улице?

— Пошли в тепло, побеседуем, — предложил я. — Что-то на ветру меня просифонило до самых косточек…

Я двинулся, было к центральному вагончику, но Сережкин остановил меня:

— Ты уж извини, Баба-Катя, но я должен заскочить к своим басурманам. Четвертый взвод — самый тяжкий в роте. Необстрелянный на стройке молодняк… Поговорим позже…

Не успел я возразить, как Витька ударился в бега. Издали издевательски помахал мне рукой… Нет худа без добра теперь никто не помешает трудной беседе с Родиловым. Лишь бы застать его на месте…

Сережкин, как всегда, был прав. Начальник Школьниского участка сидел в шикарном, по строительным меркам, кабинете за добротным письменным столом. Стены отделаны под дуб. Над головой Сиюминуткина, будто в почетном карауле застыли два портрета: Ельцина и Путина. На других стенах картины: натюрморт из питейного цикла «Медведи на лесозаготовках». Дырявый, в щелях пол старого вагончика покрывал добротный ковер.

В «предбаннике» — столик для секретарши и несколько стульев для посетителей.

Все — чин по чину. Даже дверь, обитую дерматином, украшает фигурная табличка, информирующая о часах приема по личным вопросам.

Такого шика нет даже у подполковника Анохина, не говоря уже о начальнике особого участка.

Перед Сиюминуткиным лежала толстая книга. Наверняка — детектив! И здесь Сережкин оказался прав. По правую руку начальника участка — стакан чая, по левую — тарелка с пирожными.

— Баба-Катя! — провозгласил Родилов, торопясь мне навстречу с протянутой для пожатия рукой. — Ты ведь у меня впервые? Проходи, дорогой, присаживайся. Хоть в кресле устраивайся, хоть на диване… Вот-вот Вах прискачет — сообразим на троих. Так сказать, проиграем вступление. Основное — в обед. Кругомарш пообещал приехать. Дедок наведается… Хочешь чаю с пирожными?

— Спасибо, не хочу. Плотно позавтракал.

В присутствии руководства УНР пьянки не будет Пара тостов во здравие юбиляра — шампанским, естественно, еще один — за его плодотворную трудовую деятельность на благо… и так далее.

Казарменно-официалъное празднество. Это к лучшему — не выношу заплетающихся языков, циничных анекдотов, выяснения отношений по формуле: «Ты мене уважаешь? Я тебя уважаю!»

— У меня — серьезный разговор, Гена. С глазу на глаз. Прошу, не спрашивай, зачем и почему — 'просто отвечай.

Вот так сексот! Решил ударить на полную откровенность, без пояснений и прочих дамских причин. Пожалуй, такой метод, учитывая особенности характера Сиюминуткина, оправдан. Хитрить с хитрецом — зря терять время, его запутаешь, и сам запутаешься.

— Ответишь?

Родилов обошел огромный свой стол и занял место под охраной двух непробиваемых портретов. На лице — ни согласия, ни отрицания — натянутая маска полного равнодушия.

— Давай, Баба-Катя, задавай свои вопросы. Смогу — отвечу. Не смогу — прямо скажу…

Нет, не сможешь, а не захочешь! Ну и черт с тобой, рискну поиграть в поддавки.

— Ты не притворяйся, Гена, не придуривайся. То, что меня интересует, для тебя — кедровые орешки. А зубы у тебя — дай Бог каждому… Первое. Кем работала у тебя Екатерина Анатольевна Гордеева?

— Тоже мне вопрос! Нормировщицей.

— Откуда тогда у нее допуск?

— Узнавал, меня это тоже заинтересовало. Гордеева раньше трудилась на ракетном полигоне. Вместе с мужем. Развелась и уехала на Восток.

Одна зацепка налицо. Доложу Малееву, и тот прикажет выяснить, кто таков муж Екатерины Анатольевны, кем работал на полигоне и где находится сейчас. Оказывается, увлечение детективами тоже приносит пользу. Особенно человеку, вступившему не скользкую тропу сексотства.

— Фамилии мужа не помнишь?

— Когда Катька поступала к нам на работу — писала автобиографию. Положено по закону. Я познакомился. Она оставила после развода фамилию мужа…

Помолчали. Второй вопрос более сложный, и мне нужно, хотя бы бегло, мысленно сформулировать его, выстроить таким образом, чтобы выжать из Сиюминуткина максимально большую информацию.

— Спасибо, Гена… Скажи, в каких отношениях была нормировщица Гордеева с мастером Сичковым? Только не спеши отвечать — подумай, вспомни.

— А чего вспоминать-то? Я своих подчиненных держал и держу на коротком поводке. Обо мне они почти ничего не знают, зато я о них — все, от «а» до «я»… Сам знаешь, таков закон руководства любым производством. Стройка — не исключение… А вот о взаимоотношениях мастера и нормировщицы почти ничего не знаю. Может быть, они и спали вместе время от времени… А почему тебя вдруг заинтересовал Валера?

— Мы ведь договорились: вопросы задаю я… Ну, да, ладно, в виде исключения проинформирую. Интересный экземпляр твой Сичков. По образованию — техник, а на нивелир смотрит, будто пятилетний ребенок на созвездие Стрельца… Он у тебя ничего не наворочал на сооружениях?

— А я его на строительство не допускал. Занимался Валера снабжением: отнеси-принеси, отвези-привези. Строитель из него, как из меня врач-гинеколог… К тому же и поработал Сичков в Школьнинске от силы полгода…

— Почему же Анохин вдруг перевел его в Болтево?

Родилов состроил максимально хитрую гримасу.

— Наивняк ты, Баба-Катя, беспросветный. Учти на будущее одну руководящую истину: чтобы избавиться от бездари и лодыря, есть самый верный и короткий путь. — Сиюминуткин горделиво выпрямился, поднял по-профессорски на уровень моих глаз палец, выждал немного, накачивая мое внимание, и продолжил. — Рас-хва-лить! Понял, новобранец? Вот я и разрисовал Катьку и Валеру в таких красках, что наш кадровик захлебнулся от радости и помчался докладывать подполковнику. Не люди у меня получились — святые иконы, на которые впору молиться. Анохин вызвал — отдавай мастера и нормировщицу. Я — на колени: не отбирайте, план рухнет, убытки подпрыгнут, сооружения развалятся. Даже всплакнул. Катьку сразу отобрали, после и о Валере вспомнили… Я сделал вид — головой поник, участок, мол, пострадает… Но ради укрепления наших доблестных Вооруженных Сил…

— И Анохин поверил?

— А разве можно мне не поверить?..

От избытка скромности Генка явно не умрет! Ну, да черт ним, с хитрецом, пусть вытанцовывает на здоровье.

Вопросы, вроде, все… Хотя, закину-ка я еще одну блесну — авось, поймаю еще пару «щук». Желательно пожирней и поувесистей.

— Куркова Сергея Сергеевича не знаешь?

— Куркова?.. Не упомню… Знаешь что, Баба-Катя, звякни мне через пару деньков. Кой у кого поспрашиваю. Имеются в Школьнинске такие ребятишки — все обо всех знают… Опиши поподробней своего Куркова, я запишу.

На свет Божий появилась толстая, амбарная книга в коленкоровом переплёте. Из другого ящика письменного стола — набор фломастеров, ручки и карандаши.

Я никогда не занимался составлением фотороботов, только слышал о принципе их создании. И проконсультироваться не с кем. Генка нетерпеливо ожидает, окидывая меня подозрительными взглядами.

— Ну, раздвоенный подбородок, — неуверенно начал я «рисовать портрет» инструктора. — Блондин. Косая чёлка. Глаза чуть прищурены. Всё.

— Не густо. С такими приметами добрая половина поселковых мужиков разгуливает. На всякий случай, поговорю с чиновниками поселковой администрации, поспрашиваю в отделении милиции.

Разговор прервал приезд капитана Арамяна. Как всегда, весёлого, словоохотливого, эмоционального человека.

— Почему грустные, а? Зачем — трезвые? Такой день, вах, такое событие!

— Правильно говоришь, друг! — закричал Сиюминуткин, жестом преуспевающего фокусника извлекая из-под стола бутылку коньяка. — Стоит, треклятая зазнобушка, только глаза начальству мозолит. Сейчас выпьем за здравие. Потом я помчусь в чайнуху, разведаю боеготовность, а вы с Вахом поговорите тет-а-тет… Добро?

Выпили. Подмигнув на прощание мне за спиной Ваха, Генка убежал. Арамян походил по вагончику, громко топая сапогами. Будто простукивал пол кабинета, проверяя его на прочность. Поправил на стенах портреты и картины, полюбовался на них… Удивительный человек ни минуты покоя, всегда и везде находит себе работу.

— Почему молчишь, Дима, а? Зачем раздумываешь? Давай свои вопросы — на все отвечу, ни одного не пропущу. Ведь друг ты мне… Вах, какой друг!

Короче, ничего нового о Сичкове я так и не выведал. Кажется, он ни к агентам разведки, ни к сыщикам не имеет ни малейшего отношения.

Для чистоты проводимого мною эксперимента его можно со спокойной совестью вычеркнуть из списка подозреваемых. Единственная закорючка — не понятная дружба с Курковым и пьянка, после которой не пахнет алкоголем. Я обязан крепко подумать и найти этому факту правдоподобное объяснение… И все же…

Поколебался я, подумал и… не вычеркнул мастера. На всякий случай. Пусть числится если не в графе подозреваемых лиц, то хотя бы в числе непонятных. Так будет спокойней и мне, и… Малееву.

Что же касается Куркова, то Вах набросал мне столько разноцветных шаров — впору запутаться

Оказывается, в поселке Славянка жила-поживала женщина с дочкой. Вдовой, вроде, не значилась, но и мужа ее никто не видел. Сам по себе такой факт ни о чем не говорит — мало ли женщин скрашивает свое одиночество незаконнорожденным ребенком?

Вах даже фамилию женщины запомнил — Егорьева, Матрена Федоровна Егорьева. И дочка — Ольга. Все сходится.

Запомнил все это Арамян не случайно — один из прорабов — сейчас невозможно сказать, кто это был конкретно — пристроил свою соседку, Матрену Федоровну, уборщицей в контору участка. Лишних людей Вах принимал неохотно — в штате уборщица не значилась, придется платить по липовым нарядам, а в смысле липы начальник участка проявлял максимум осторожности.

Опытный прораб нажал на сентиментальную струну характера своего начальника. Тот сдался.

Работала Матрена Федоровна старательно — не только полы мыла, но пылинки со столов сдувала, двери-окна ежедневно терла с ожесточением. Взрослая дочь помогала матери…

Все шло, как надо, стороны были довольны друг другом.

И вдруг в прошлом году объявился муж Матрёны Фёдоровны… Курков, точно — Курков!

Вах буквально захлебнулся от восторга.

— Вот память, понимаешь! Пятый год я в Славянском гарнизоне, а все помню, всех знаю… Ну, похвали, дорогой, не скупись, пожалуйста! От ласкового слова облака расходятся, солнце выглядывает, понимаешь? Мой дед сто сорок годков живет на свете, а почему? Хвалили его, поливали ласковыми словами, будто растение водой… Очень прошу, похвали…

Я похвалил. Не жалко. Особенно, учитывая сведения, которые Вах выдал. Никогда не думал, что может быть, такая удача. Неприятности — да, они преследуют меня по пятам, а удачи, как правило, прячутся по подвалам и чердакам.

Но полученную информацию не мешает углубить, расширить, сделать максимально объемной… Как это любит говорить наш главбух — удачи нужно ловить за хвосты, и привязывать покрепче, ибо они имеют привычку неожиданно исчезать. Так же неожиданно, как и появляются.

— А чем пояснила Матрена Федоровна долгое отсутствие и неожиданное появление супруга?

— А почему она должна объяснять, — ощетинился Арамян. Даже редкие черные волосы на круглой голове поднялись дыбом. — Что вы за люди такие вредные, а? Ну, сам подумай, Баба-Катя, почему женщина обязана оповещать жителей гарнизона о причинах неожиданного её вдовства, а? Не было мужа или был он раньше — появился, живёт, дочка папой называет — что плохого? Может, в заключение побывал человек, может, в море плавал — кому какое дело… Или поехал на Север и сгинул, обнимаясь с белой медведицей, утонул, замерз… Слышал краем уха: Матрена Федоровна свечки ставила за упокой… Может, Куркова имела в виду, а?

Вот тебе и малоопытный сексот! — возгордился я. Вопросы — четкие, острые, будто ятаган янычара. Слышал бы Малеев — удивился, своим ушам не поверил бы.

То, что я услышал от Ваха — было правильно, всё ложилось в строку и в рифму… Впрочем, как не раз говорил Малеев, анализировать не дело сексота. Подслушал, подсмотрел — факты на стол, ими другие займутся, аналитики. А ты — обычный филер, стукач.

Несмотря на увлечение слежкой, во мне еще жило отвращение к этому роду деятельности. Уцепилось десятком коготков в душу, и терзало ее день и ночь.

Но все это — эмоции. Главное — вскрыт, будто банка с консервами, Сережкин, изучен и отброшен и сторону. Более или менее понятен мне Сичков. Сейчас примемся за хитроумного инструктора производственного обучения. Да так, чтобы перья с него осыпались, открывая мне человеческое нутро «подследственного»…

 

2

Юбилей удался на славу. Гостей собралось столько, что пришлось накрывать второй стол. Они, будто птицы, перед которыми сыпанули горсть крошек, набросились на еду и питье. Благо, на столах были далеко не крошки. Тарелки с красной икрой соседствовали с малосольной кетой и балыком. Крупная, посыпанная луком сельдь — с многочисленными видами колбас и ветчины. Вызывающе краснели соленые и свежие помидоры, топорщилась зелень, манили к себе упругие огурцы. Винегреты стояли рядом с салатами. С ними соседствовали янтарные куски масла. Тушеная козлятина, медвежатина, зайчатина.

Спиртное было представлено несколькими видами водки, коньяка, вин.

Среди гостей самые почетные места занимали, конечно, Анохин и Дедок. За отдельным столом горделиво сидели начальник рыбоохраны, егеря, местная гражданская власть. Тут же были и гарнизонные начальники во главе с генералом, командиром дивизии.

Короче, изобилие на столах подчеркивалось изобилием нужных людей. Теперь понятно, откуда взялись медвежатина с козлятиной, где добыты икра и балык, из какой оранжереи взяты цветы… Все-таки Сиюминуткин — талантливый руководитель, которому можно только позавидовать.

Кругомарш произнес тридцатиминутную хвалебную речь. Дедок гундосил намного меньше — минут десять. Профсоюз преподнес юбиляру традиционный радиоприёмник, начальник гарнизона — офицерский кортик, начальник военторга — старательно упакованные в цветастый целлофан таинственные коробки.

Каждый из дарителей прочувственно благодарил судьбу, пославшую в Славянку столь выдающегося строительного руководителя.

Если все эти речи соединить в одну, то Сиюминуткин предстанет перед собравшимися этаким божеством с ангельскими крылышками, со сверкающим нимбом.

После первых тостов — перекур. Курящие — их было большинство — вышли на улицу, стояли группами, беседовали.

Ко мне подошел начальник УНР. В изрядном подпитии, с дымящейся сигаретой в зубах, он так и излучал доброжелательность и любовь. Не строгий начальник — отец родной!

— Как работается, Васильков? Каково настроение? Доволен?

С трудом удержался, чтобы не рявкнуть уставное —«Так точно!». Подсыпав в это рявканье изрядную дозу перца. Анохин — человек злопамятный, затаит обиду и при случае выплеснет ее на меня. Как бы допущенное ехидство не обернулось для меня тогда жалобным повизгиваньем. Только и не хватает служебных передряг!

Ответил спокойно и сдержанно:

— Спасибо, товарищ подполковник. Норма.

— С начальником участка сработался?

— Кажется, да…

— Не слышу уверенности.

— Так точно, сработался! — не сдержавшись, зло выпалил я. И что он копается в прорабских внутренностях? — Майор Семыкин — отличный офицер, опытный строитель, — опомнившись, принялся я вылизывать Дятла.

— А как — ИТР? Тот же Сичков?

До чего же мне захотелось «поблагодарить» начальника за столь «выдающегося строителя». Так и зачесался язык. Но Валера стоял неподалеку и, похоже, внимательно прислушивался к нашему разговору. К тому же, кляузничать на своих товарищей по стройке, какими бы бесталанными они не были, — мерзость. Пришлось убрать язык подальше, под охрану зубов.

— Работает…

— Ошибок больше не допускает? — понимающе сморщился Анохин.

— Нет.

— А инструктор производственного обучения? — ковыряя во рту заостренной спичкой, прошепелявил некурящий главный инженер. — Лучшего вам дали. Практик, что-то на Севере строил. Мужик опытный.

Вот именно «что-то строил». Впрочем, дурно говорить о Сергее Сергеевиче — гневить Бога. Свое дело он знает. Строительное дело, имею я в виду. Об остальном ведомо только одному сексоту и, может быть, Малееву. К тому же Курков — отец Ольги…

— Почему на юбилее нет вашего начальника? Действительно, почему? Юбиляр всех пригласил — и начальников участков, и прорабов, даже некоторых мастеров — а о Дятле позабыл, что ли?.. Нет, не позабыл. Отношения Семыкина и Родилова напоминают мне отношения кошки с собакой. Только неизвестно, кто из двух руководителей кошка, а кто собака?

— Мы посчитали, что нельзя в такое ответственное время обоим покидать особый участок. Мало ли что может случиться в наше отсутствие.

— Молодцы! — похвалил Кругомарш, закуривая вторую сигарету от сгоревшей первой. Много курит — волнуется, что ли? — Люблю ответственных людей, сам из таких, — похвалил он теперь сам себя.

Я по-офицерски резко наклонил голову. Будто подставил ее под второе ярмо. Вернее — под третье, второе напялил «особист».

Анохин взял меня под руку и отвел в сторону.

— Вы не в курсе, почему мудрит местный Особый отдел с назначением новой участковой секретчицы?

Сердце в моей |многострадальной груди так бухнуло, что, по-моему, даже Сичков, стоящий дальше всех, услышал этот звук. Почему начальник спрашивает об этом именно меня? Уж не догадывается ли он о моей связи с Особым отделом?

— Хотел спросить об этом майора Семыкина, а он не приехал…

— Понимаете, Васильков, я предложил отличную кандидатуру, женщина опытная, серьезная. Отказали.

— Разрешите узнать, кого вы предложили? — У меня привычно пересохло во рту, но я постарался успокоиться и состроить любопытную гримасу с изрядной долей опьянения. — Просто интересно… Если, конечно, фамилия кандидатки в секретчицы не секретна, — умудрился даже скаламбурить.

— Никаких секретов, — поощрительно заулыбался Анохин. — Тем более от вас, старший лейтенант… Я предложил жену Куркова, Егорьеву Матрену Федоровну Правда, в последнее время она работала всего-навсего уборщицей, но таковы были обстоятельства, — продекламировал начальник, заглянув в записную книжку.

— А вам ее кто порекомендовал?

Сердцебиение не уменьшилось, наоборот, стало сильней. Был бы с собой валидол — бросил бы в рот таблетку. Я заранее знал ответ Анохина.

— Ее муж, Сергей Сергеевич. На прошлой неделе наведался в Управление — встал на профсоюзный учет, и заглянул ко мне…

Маленькая деталь. Екатерину Анатольевну убили позавчера. Курков предложил свою жену на место секретчицы… неделю тому назад.

Любопытно!

 

3

Вечером выходного дня в сторону Болтево поезд уходил перегруженным до такой степени, что казалось — разбухал. Народ возвращался с рынков и магазинов, из гостей, с прогулок. Те, кто вез на продажу съестное, теперь ехал с мешками и чемоданами, заполненными промтоварами. Те, кто продавал вещи, тащили на себе продукты.

Короче, бедлам!

Поэтому мы с Сережкиным пришли на вокзал заранее. Стоять в переполненном вагоне на одной ноге полтора часа — удовольствие небольшое. К тому же нужно было сориентироваться, чтобы не попасть в один вагон с занудливым кладовщиком.

Опасливо оглядев заполненный пассажирами перрон, я предложил занять стартовую позицию в хвосте поезда. Практичный Никифор Васильевич непременно подастся к голове состава, откуда в Болтево ближе к дому.

Так и получилось. Ехидно посмеиваясь, мы с капитаном следили за бегающим по площадке кладовщиком. Вытягивая голову наподобие встревоженного гуся и обшаривая взглядом ближайшие закоулки, говорун метался, разыскивая пропавших попутчиков.

— А ведь жаль старичка, — задумчиво молвил капитан. — Все у него — в прошлом: любовь, выпивки, забавы. Осталось одно — потрепаться, вспомнить былое. А мы смеемся над ним, бегаем, стараемся держаться подальше… Нехорошо это, Димка, ох, до чего же нехорошо… Неужели, и я в старости таким буду?

— Будешь, — «успокоил» я Виктора. — У тебя уже сейчас начальная стадия наблюдается. Кукарекаешь, будто петух на заборе. Глядишь, постареешь — переплюнешь Никифора Васильевича. Тот все же дает отдых слушателям, а ты…. Скоро соседи при твоем появлении будут разбегаться по кустам да чердакам…

Нарисованная мною картина явно пришлась Сережкину не по вкусу. Но он не вспылил, не ответил дерзостью — только повел кистями рук, будто оттолкнул меня.

— Ладно, о твоем будущем помолчу. Пока помолчу, — уточнил он, намекая на то, что терпение у него на исходе. — Приедем, в сторожке поговорим…

— Никогда не отказывался от серьезного разговора, — согласился я. — Но сейчас меня другое мучает.. Скажи, тот мужик был высокого роста?

— Какой мужик? — не понял или сделал вид, что не понял, капитан.

— Ну, тот самый, который Катьку из-под твоего носа увел.

— Ах, вот ты о чем!.. Никак не успокоишься. Или… помогаешь ментам?

— Ни то и ни другое. Не дает мне покоя нелепая смерть Гордеевой. Следователь из меня — никакой, но почему-то кажется, что мужик, похитивший твою разлюбезную бабёнку, причастен к ее гибели…

— Меня тоже смерть Катьки так по голове стукнула — до сего времени не могу успокоиться, — признался Серёжкин. — Может быть, ты и прав, — задумчиво согласился он после минутного молчания. — Я не убивал, значит — он… Или кто-нибудь третий повстречал Катьку, когда она рассталась с «похитителем»…

— Все же, какого роста он был? — настойчиво допрашивал я капитана.

— Как бы не солгать… Был он… — Виктор огляделся, будто выискивая среди окружающих нас пассажиров некий эталон, с которым можно сравнить предполагаемого убийцу. — Да вот — как Никифор Васильевич… Точно — и рост, и полнота…

Как раз в это время кладовщик всполошено пробежал мимо нас. Прячась за спины выпивших мужиков, капитан пытливо оглядел его. Пальцы растопырились, будто приготовились измерить рост и ширину плеч

— Одежда? — резко бросил я, тоже спрятавшись за спинами. — Ну, фасон и длину пиджака ты, конечно, мог и не разглядеть, но — в общем… В куртке или в плаще?

— Сколько можно говорить? — возмутился Виктор. — Что я — кошка, чтобы видеть в темноте? Куртка или плащ, спрашиваешь… Тепло ведь было, при чем тут куртка…. Погоди, дай вспомнить… Да, тот мужик был в пиджаке. Кургузый такой пиджачишко. Вроде, как у Сичкова….

Сравнение Виктор подобрал не просто так — развалистой походкой выпившего человека, покачивая маленькой головой, к нам подходил Валера. На мокрых губах змеилась приветливая улыбочка. Сейчас начнет объясняться в любви, спрашивать, уважаем мы его или не уважаем. Коричневый пиджак расстегнут, праздничный галстук сбился на сторону, рубашка под ним — мятая. Но шагает твёрдо, не качается, выдерживает равнение на трезвых.

— Выпивши, что ли? — насмешливо спросил Сережкин.

— М-да… что — видно, а?

— И много принял?

— Э-э-з… м-да… литр, кажется….

— Силен мужик, ничего не скажешь. Принял бы я литр — меня уже отпевали бы…

Не знаю почему, но мне показалось, что мастер притворяется. Нет, выпить-то он, конечно, выпил, сам ведь видел на юбилее — но не до такой степени, чтобы заикаться и держаться преувеличенно прямо.

— Но ведь ты собирался остаться ночевать в Славянке?

— Передумал…

— Непонятно, когда успел придумать и передумать. Времени-то прошло чуть…

— Успел… э-э-э…

Разговаривать с Сичковым, будто вопрошать о здоровье Луну, то есть бесполезно. Пока смешливый капитан, поигрывая ловкими пальцами, пытался его разговорить, я внимательно оглядывал одежду мастера.

Если задушил Гордееву мастер — вполне может остаться след. Катька, наверняка, сопротивлялась, оторвала, скажем, убийце пуговицу, рванула за рукав. Не подставила же она покорно шею!

Все пуговицы, вроде, на месте, зашитого рукава или полы не видно.

Видимых следов «рукопашной» я так и не обнаружил. И все же похвалил себя за решение оставить Валеру в списке подозреваемых в убийстве. Будто положил в рот конфетку.

Из-за сопки выполз «радикулитик». Толпа заволновалась, вытянулась вдоль состава. Раздосадованный Сережкин и широко улыбающийся Сичков прекратили «сражение».

Именно в этот момент нашу троицу засек Никифор Васильевич. Увидел и рысью помчался к хвосту поезда. Полупустая корзина неслась за ним наподобие посадочного парашюта сверхзвукового самолета.

Не добежал и, чтобы не остаться в Школьнинске, вскочил на подножку третьего от нас вагона.

— Точь в точь, как тот ночной дядька, — горячо прошептал мне на ухо капитан. — Тоже подкатился к Катьке рысцой.

Я недоумевал. Никифор Васильевич никак не подходил на роль ночного убийцы… Наводчик? Вполне может быть. Человек, выполняющий отвлекающий маневр — возможно. А вот накинуть сзади на шею женщине петлю кладовщик, на мой взгляд, не мог.

К тому же хлипок дед, силенок маловато. Я вспомнил могучую Екатерину Анатольевну, ее мощную грудь и выпуклые бедра… Да она так могла бы приложить убийце, что тот, если бы и остался жив после этого, то и за неделю не очухаться ему после такого удара.

Ошибается Сережкин или намеренно темнит?

Сичков протаранил толпу и пробился вовнутрь вагона. На площадке мы остались одни с капитаном. Я размышлял и сопоставлял, а Виктор назойливо гудел мне на ухо: он, точно он!

 

1

— Нагулялся? — ехидно осведомился Дятел, встретив меня на перроне, будто специально ожидал прихода поезда. — Отдохнул?

В руке начальника участка — туго набитая сумка. Наверно, жена послала в буфет за продуктами. Заниматься хозяйственными делами Семыкин страшно не любил, но, похоже, жена держала его, как говорится, под каблуком — приходилось мириться. Вот и вымещал он недовольство на подчиненных. В данном случае, на мне.

Я слегка опешил от несправедливого упрека и, как обычно, потерял дар речи. Что-то мямлил о выходном дне и личной жизни. Дескать, давно пора детей иметь, а меня все время держат на поводке с намордником.

— Детей заведешь после сдачи объекта, — скрипел Дятел до предела недовольным голосом. — Вместо них свои порядки завел. К сторожке не подступиться, даже в окошко не глянуть!

Ага! Все понятно. Джу всячески демонстрирует любовь и верность по отношению к своему хозяину. В любую погоду дремлет у дверей, загораживая вход своим телом. В сторожку допускаются под аккомпанемент предупреждающего ворчания только Сережкин и Никифор Васильевич. Всем стальным демонстрируются острые клыки и рычание на две октавы ниже. В том числе и начальнику участка.

— Постараюсь воспитать собаку в духе почтения к начальству, — туманно пообещал я, зная неподкупность и откровенное нежелание овчарки соглашаться даже с моим мнением.

— Постарайся… Звонили из Анютино, с почты. Просили тебя завтра приехать за бандеролью… Дал Бог помощничка, — снова взорвался утихомирившийся было Дятел, перехватывая другой рукой нелегкую ношу. — То по разным юбилеям разъезжает, то полдня затратит для получения, невесть какой бандероли. Я что тебе двужильный, да?

Мы стояли возле вагона друг против друга. С обеих сторон нас обходили спешащие домой жители Болтево. Зная характер начальника участка, Сережкин предпочел незаметно улизнуть. Сичкова тоже не было видно. I

— Отработаю, ей-богу, отработаю, — попытался я утихомирить Дятла.

Вызов на почту в Анютино — сигнал о предстоящей встрече с Малеевым. Для меня — примитивная и не совсем удобная маскировка: приходится каждый раз покупать в анютинском магазине две-три книги, якобы, присланные друзьями. Ведь Дятел обязательно поинтересуется: что за бандероль? Кто прислал? Почему именно в Анютино, а не в Болтево? Ответ приготовлен заранее: родители и друзья снабжают чтивом, болтевского адреса им не сообщил из-за режима секретности.

Глупо, конечно, но пока придуманная версия срабатывает.

Анютино — следующая после Болтево железнодорожная станция. Послав огорошенному очередной наглостью начальнику воздушный поцелуй, я успел прыгнуть на подножку последнего вагона.

Правда, встреча назначена на завтра, но я знаю, где поймать Сергея Максимовича, знаю, что он приезжает в Анютино за день до назначенного дня свидания. Переночую в местной гостинице, зато сэкономлю добрые полдня.

Дятел прав — работы сейчас непочатый край, он один ее не осилит. Да и не привык Семыкин работать в одиночестве, он старается заставить это делать прорабов, концентрируя свое внимание на снабженческих и административных делах.

На первом котловане завершили монтаж фундаментов и принялись за блочные стены. Перекроем, и на очередь встанет обваловка.

Со дня на день ожидается прибытие группы спецмонтажников… Нет, нет, фронт работы им еще не создан, хотят проверить, принюхаться, изучить чертежи…

Уж не связано ли приглашение Малеева с предстоящим прибытием совершенно секретной папки чертежей? Ведь именно в это время можно ожидать активизации агентуры, которой общестроительный цикл работ — до лампочки. Главное — спецмонтаж…

Встретились мы с «особистом» не на конспиративной квартире, как обычно, — в одном из кабинетов штаба дивизии. В случае, если кто-нибудь случайно нас засечет, объяснение приготовлено: я зашел поговорить с дивизионным инженером о возможности переноса вспомогательного сооружения объекта на пять метров.

Правда, подобные вопросы обычно решаются с проектировщиками, но до них далеко, а командование дивизии — под боком. Им видней, объект эксплуатировать предстоит не московской проектной организации, а части, для которой он предназначен…

Аккуратно выложив перед собой стопку бумаги, майор пристроил сверху пару шариковых ручек, рядом положил футляр с фломастерами. Такое поведение — первый признак плохого настроения. Когда он в норме, небрежно швыряет на стол всю эту канцелярщину.

— Попало мне за тебя, Дима, — признался он, вздыхая. — Потребовали представить твои донесения, а у меня их, сам понимаешь, — раз, два и обчелся. Мы почти ничего не фиксировали на бумаге. Ну, и схлопотал выговор. Ладно, переживем…

Какой же я все-таки дурак! В Светкиной интерпретации — дурачок, в Оленькиной — глупый мальчишка. Забыл, что у нас всё оценивается по бумажкам. Входящие, исходящие, с грифом, без грифа… «Источник сообщает» «Циркуль информирует»… Вот и подвел майора!

Подумаешь, придумал себе «преступление против совести»! Я ведь не анонимку выдавать должен — вполне официальный документ, адресованный вполне официальной организации. И цель у бумажек благая: обезопасить секретный объект от вражеской агентуры.

Время изрядно поработало над моим сознанием. Унизительное слово «сексот» постепенно проходило чистку-мойку, переосмысливалось, перемонтировалось. Теперь оно не ассоциировалось с унизительными понятиями — «филер», «доносчик», «кляузник».

— Извините, Сергей Максимович — глупым я был. Давайте сейчас все напишу? — неожиданно предложил я, протягивая руку к стопке бумаги. — Все, начиная с первого дня…

Малеев улыбнулся. Да так светло и признательно, что у меня заныло сердце.

— С первого дня — не нужно. Как говорится, поезд ушел… Да ты не переживай, — пропищал он. — Я на часик отлучусь, а ты пиши о последних новостях. Желательно подробней. После побеседуем… Бумаги хватит? — пошутил он, не переставая улыбаться.

— Хватит…

Удивительно, но после того, как Малеев ушел, я не мог выдавить из себя ни слова. Сидел, уставившись на бумагу, вертел в руке ручку, мучился, вздыхал. Потом принялся рисовать чертиков с лицами Куркова, Сичкова, Сиюминуткина, Ваха, кладовщика. Получалось, похоже, очень, похоже. Лишь один образ мне никак не давался — образ Оленьки.

Почему? Видимо, она — единственный человек, имя которого оказалось не занесенным в список подозреваемых… Хотя… и здесь — большой вопросительный знак. Ведь мне так и не удалось выпытать у девушки «женский» секрет, связывающий ее с отцом и Гордеевой. А от этого зависит слишком многое.

Незаметно для самого себя я начал писать. Сначала едва двигая ручкой, потом ускорил ее бег по бумаге и не успевал заносить в донесение обгоняющие друг друга мысли. Решил излагать одни лишь голые факты — не получилось, не удержался от их расшифровки, привязывания все новых и новых версий.

Прочитает Малеев — обхохочется!

В конце концов, запутался. Нарисовал такое, что засмеялся сам… Вышло, что в гибели Гордеевой, с одной стороны, виновен Сережкин, с другой — Сичков, с третьей — кладовщик, с четвертой — неизвестный мужик, внешностью похожий то на Никифора Васильевича, то на Валеру.

Полная ересь! Нет, так относиться к ответственному заданию нельзя!

Переписал заново. Кое-как осилил смерть секретчицы. Осмыслил беседы с Сиюминуткиным и Вахом. Прошелся по непонятной заинтересованности Анохина. И — так далее….

Позаимствовал у майора красный фломастер, аккуратно подчеркнул заглавное предложение — Источник сообщает. Этим же цветом «поднял» подпись — Циркуль. Синим цветом «оформил» фамилии подозреваемых и «оправданных». Полюбовался своим творчеством. Маловато содержания, но внешняя форма — на высоте. Возвратился майор. Надел на мясистый нос массивные очки и принялся за чтение. Подчеркивал, разбрасывал по тексту вопросительные и восклицательные знаки. Попутно исправлял ошибки.

— Молодец! — похвалил он автора. — Знатно разворотил муравейник… Давай по традиции сгруппируем факты. Итак, Курков. Неизвестно сколько времени пропадал на Крайнем Севере. Получил там допуск. Возвратился к семье… 1 Вопросы: где точно работал на Севере? Почему Матрена Сидоровна до возвращения мужа не упоминала о нем? Если инструктор и мастер не выпивали в ночь убийства Гордеевой, то где они пропадали? Сидели у Куркова или…

— Вот именно — или, — подхватил я, но Малеев пропустил мимо ушей это многозначительное замечание.

— Второй герой — Сичков. Техник-строитель, а знаний — ни на грош. Вопросы: почему он, будто воробей, перескакивает с одного участка на другой? Как мог опытный офицер Анохин назначить такого специалиста на важнейший объект? Когда и на какой почве сблизились инструктор с мастером?.. Погоди, Дима, не мешай. Возникнут вопросы или замечания — черкни на память. После обсудим. Третье действующее лицо — кладовщик. Характер общительный, как говорится, в каждой бочке затычка. Проверено: допуск оформлен два месяца тому назад… Вопросы: имеет ли алиби на ту ночь? У кого гостил в Школьнинске? Имел ли внеслужебные контакты с убитой секретчицей? С Анохиным нам все ясно. Простофиля. Как вы его прозвали? «Кругом марш»? Удивительно меткое прозвище. Все?

— Как все? — так и подскочил я. — А Сиюминуткин с его подозрительным любопытством? А Вах с его постоянными разъездами на машине? Сами говорили, что передачи таинственной рации могут осуществляться только из машины…

— Успокойся, Дима. Все твои данные тщательно проверяются и анализируются. Просто я взял основные пункты…

Малеев помолчал, выбивая пальцами на скатерти до боли знакомую мелодию неизвестного композитора на стихи такого же неизвестного стихотворца: «Цыпленок жареный, цыплёнок пареный…»

Я не решался нарушить молчание. Старательно рисовал профили Ваха и Сиюминуткина. Неужели ошибаюсь и они ни в чем не замешаны?

В моем представлении, именно в эти мгновения у майора в голове рождались самые хитроумные планы и смелые версии. Он прикидывал их, анализировал, отбрасывал сомнительные, разрабатывал достоверные. Я почти не сомневался, что поимка убийцы Гордеевой и ликвидация агентурной сети врага — вопрос ближайшего времени.

— Вот что, старший лейтенант, — пропищал Малеев сугубо официальным тоном. — Выслушай и прими к исполнению. Все свои версии выбрось на помойку, забудь о них. Проверкой собранных тобою фактов займутся специалисты. Тебе — максимально сблизиться с дочерью Куркова… Приятное задание? — засмеялся майор. В ответ я подхалимски усмехнулся. Будто наподобие Джу лизнул хозяина. — Девица — красавица, ладненькая, умная… — И снова — сухой, приказной тон. — Глубокомысленных вопросов не задавай, пригласит в гости — не отказывайся. С ее отцом — никаких конфликтов. В друзья не лезь, но и врагом не представляйся… Принято?

— Так точно! — глупо выпалил я, щелкнув под столом воображаемыми шпорами. — Это все? — разочарованно спросил, пожав плечами…

Как же мне было не разочароваться, когда спал и видел более серьезное задание. Майор мог бы открыть мне своего агента, познакомить нас. Вдвоем мы бы быстро раскрыли того же Куркова, обезоружили его, защелкнули бы на его запястьях никелированные наручники.

Вместо этого — ухаживать за Ольгой? Что за задание для агента! Да я и без того готов не расставаться с девушкой ни днем, ни ночью, ходить за ней, будто прикованный…

Малеев с насмешливым удивлением оглядел новоявленного строевика. Ехидно улыбнулся.

— Так точно… Никак нет… Побереги эти уставные ответы для своего начальника, Анохина. Он оценит… Дешево ты себя ценишь, мальчик… Кроме сближения с дочкой Куркова, постарайся сойтись с кладовщиком… Нет, нет, скорее всего, твой Никифор Васильевич к преступлению не причастен — обычная тарахтелка. Но на всякий случай проверить не помешает. Как принято говорить, береженого и Бог бережет…

 

2

Особый вес в строительстве занимают так называемые местные строительные материалы. Песок, гравий, щебень, глина… Еще до нашего с Семыкиным назначения Дедок облазил окрестности посёлка, пыхтя от усердия, копался на берегах речушек, ковырялся в теле сопки. Занудливый до предела, он так достал геологов, что при его появлении все они разбегались по углам, прятались на чердаках и хором открещивались у своего начальства от участия в набивших оскомину экспедициях в районе Болтево.

Результат трудов главного инженера не замедлил сказаться. Неподалеку от посёлка — всего в двадцати километрах — он раскопал песко-гравийный карьер, а почти возле самой станции — каменный… Богатство! Поставили мы на «песке» экскаватор и принялись черпать «местный материал». Самосвалы без устали носились от карьера до участка и обратно. Бетонно-растворный узел поглощал пескогравий с таким усердием, что пришлось бросаться в ноги Анохину и просить дать еще пяток машин…

И вот в один далеко не прекрасный день карьер заглох. Сломался экскаватор. Семыкин, выразив в трехэтажных выражениях свой гнев, выгнал туда механика. Тот возвратился с неутешительными известиями — поломка серьезная, нужен специалист и запчасти.

Остановить поток бетона и раствора на сооружения — об этом даже думать страшно. Выход один — грузить вручную. Для организации каторжного труда солдат начальник участка выгнал на место меня… А кого еще? Не Сичкова же посылать?

Помчался я выполнять боевое задание на испытанном своем «зилке». Поющий водитель принялся за свои мелодии. Ему вторил двигатель машины. Я же приступил к «сексотовским» размышлениям. Они для меня превратились в занятие почти привычное и даже приятное.

И вдруг «концерт» завершился на самой высокой ноте.

Заглох двигатель. До карьера — километров восемь. По дальневосточным меркам — расстояние для легкой прогулки. Ведь у нас на Дальнем Востоке, как говорится: сто километров — не расстояние, сто рублей — не деньги, цветы — без запаха, женщины — без любви… Ну, что касается первых трех установок можно согласиться, а в части женщин могу поспорить…

— Ты тут возись со своим конем, — проинструктировал я водителя. — Спой ему серенаду или обложи матерками, но чтоб часа через два он у тебя бегал… А я пешком пройдусь. Догонишь — отлично, не успеешь — обойдусь…

Водитель издал из-под поднятого капота звуки, далекие от музыкальных, а я, посмеиваясь, двинулся к карьеру..

Снег еще лежал, но уже пахло весной. Сопки побурели, на деревьях проклюнулись почки. Мороз, конечно, ещё давал о себе знать, но был он ласковый, беззлобный.

Приятно шагать по обочине, похрустывая ледком. По обыкновению, размышлял, так и сяк поворачивал новорожденные версии и подозрения. После недавнего свидания с Малеевым их количество заметно увеличилось.

Завернул за сопку и… резко остановился. Будто натолкнулся на неожиданное препятствие.

Навстречу, помахивая прутиком, ехал на телеге… Никифор Васильевич.

Странно, что он здесь делает в рабочее время? Сейчас склад напоминает огневую точку в период отражения наступления противника. Мастера штурмуют его с накладными в руках, инструкторы производственного обучения рыскают между полками в поисках инструмента и спецодежды, бригадиры отбирают пиломатериал… Короче, сумасшедший дом!

А глава складской зоны в это время разъезжает на лошадке, блаженствует на лоне природы.

Завидев меня, Никифор Васильевич остановил свою кобылку, спрыгнул с телеги и направился к обочине.

— Данилович? Доброе утро…

— Доброе… Вы что, Никифор Васильевич, ящик с гвоздями потеряли? В рабочее время разъезжаете невесть где…

— Не, не ящик, — спокойно ответил кладовщик. — Начальник отгул предоставил. За отработанную как-то субботу… Помните, пять вагонов подвалило?

В первый раз слышу, чтобы Дятел кому-нибудь давал отгул. По-моему, одно это слово «отгул» способно вызвать в нём бешенство. Нужно будет по возвращении незаметно спросить, даже не спросить, а легко пройтись — слышал, мол, ты отгулы предоставляешь, так у меня их наберется недельки на три, не меньше.

— И на что же вы решили израсходовать этот самый отгул? С природой пообщаться?

— Старуха приболела, вот и ищу лимонник. Он для больных очень уж пользителен — любую болячку вытравит… Вот помню, Родька-пулеметчик во Хранции как-то заболел — кашлял, будто из трехдюймовки палил. А у меня в сундучке завсегда лежал запасец лимонника…

Если выслушать говоруна до конца — попаду на карьер не раньше вечера. Да и то, если кладовщик устанет и решит дать отдых резвому своему язычку.

Пришлось перебить рассказчика:

— Не в этом ли сундучке вы возите лимонник?

В задке телеги действительно лежал сундучок. Старенький, обшарпанный, размером с небольшой чемодан.

Спрашивая, я не сводил взгляда с лица Никифора Васильевича. Как тот отреагирует на любопытный вопрос. Смутится? Отведет в сторону взгляд?.. Ничего подобного. Только показалось, что приветливая улыбка на лице кладовщика не то, чтобы исчезла, но сделалась меньше. Будто пламя костра, в который вовремя не подбросили валежник.

— Да рази в сундуках лимонник возят? Старуха понапихала туда снеди. Захочешь, мол, подкрепиться — будет чем…

— Кстати, я проголодался за дорогу… Не угостите?

На этот раз сомневаться не приходилось — на лице Никифора Васильевича проскользнуло смущение. Он явно не хотел открывать свой сундучок… Почему? Если бы не инструкции, которые мне навязал Малеев, обязательно оттолкнул бы хитреца, и залез в телегу… Вдруг там лежит упакованная рация?

— Рази хворая старуха чего путного мужу положит. Да ты, Данилыч, не сумлевайся, у меня, окромя старухиных подарунчиков, своя снедь отыщется…

Он покопался в передке телеги, вытащил завернутые в тряпицу продукты — вареные яйца, кус сала, краюху хлеба.

— Закусь готова, — прозрачно намекнул он. — Стакан с кружкой тожеть имеются… А вот ентой самой злодейки с наклейкой нетути….

— Обойдемся, — жестко отвергнул я прозрачное предложение выпить. — Время рабочее. Вот-вот мой водитель отремонтирует машину — догонит…

— Вот оно што! — всплеснул руками старичок. — Значится, решил ты до карьера — пешедралом… Ай-ай-ай, ноги собьешь, бедолага… Да довезу я тебя, не сумлевайся. По дороге и закусишь.

Кладовщик споро развернул свое «транспортное средство», приглашающе взбил в телеге солому. Садись, мол, начальник.

Поехали. Я, лениво пережевывая хлеб с салом, слушал очередную байку с непременным Родькой-пулеметчиком. И косился на желанный сундучок. Отлучился бы Никифор Васильевич по большой нужде — обязательно заглянул бы в него, поглядел какие «подарунчики» там хранятся.

Но бдительный хозяин сундучка сидел ко мне вполоборота, помахивая прутом, так и разливался, так и выдавал байку за байкой. Похоже, он был доволен молчаливым слушателем, возможностью вволю наговориться.

— Ентот Родька трепач был страшенный. Уставал я от него поболе, нежели от строевых занятий и службы. Как заведёт волынку — не остановишь. И все — про баб. Любитель он был женпцинов адский. Хранцуженки, небось, от него цельную роту пацанов нарожали… Ты, паря, тожеть мастак по ентой части. Помню, приводил ко мне на ночевку деваху. Знатная была фря. Непонятно, почему сам ушел, ее не обработавши? В сторожке такого не сделать — понимаю. Всяк может заглянуть. А у меня — тишь да гладь, да Божья благодать. Наперед учти — никто не узнает, не пронюхает. Старуха тожеть — могила. Води ко мне мамзелей, каких хошь безбоязненно.

За очередной сопкой показался карьер с замерзшим экскаватором и очередью машин. Похоже, взвод солдат, выброшенный сюда для погрузки, не справляется с поставленной задачей. Придется просить помощи у Анохина. И дли ремонта экскаватора, и для погрузки…

Но это сейчас почему-то мало меня волновало. Как бы забраться в дедов сундучок? Тем более, что за время совместной поездки мы с ним стали настоящими «друзьями».

Одно из заданий Малеева выполнить удалось… Почти удалось.

 

3

За прожитые годы я понял простую истину: есть задания приятные, есть — противные. И те, и другие перемешаны, словно в коктейле, который зовется емким названием «жизнь».

«Разработку» дочери Куркова я без колебаний отнес к разряду приятных, «дружбу» с Никифором Васильевичем — наоборот. Хотя и в одном, и в другом задании были свои нюансы.

В целях создания хорошего настроения порешил после тошнотворных переговоров с кладовщиком встретиться с Оленькой. Увлёкшись обязанностями сексота, я забросил личные проблемы. В первую очередь — любовь к дочери инструктора. Не пора ли совместить полезное с приятным?

Без женского внимания и ласки прожить на этом свете становилось все трудней и трудней. Когда тебе перевалило за тридцать, поневоле задумываешься над своим будущим. А оно сейчас виделось мне в сплошном тумане.

Учительница — дело верное, за ней нет нужды ухаживать, не нужно расточать комплименты, простаивать ночами под окнами, надрывая голос пением серенад. Стоит мне только манить Светку пальчиком — прибежит без оглядки, раздеваясь на ходу.

Видимо, преодолев обиду за нанесенное оскорбление, она еще таит надежду на примирение. Почти ежедневно нахожу на почте письма до востребования без указания обратного адреса. Причем, все они написаны с пользованием шифра, который легко разгадывается.

Шесть точек с восклицательным знаком — привет. Точка, тире, четыре точки, тире, шесть точек, восклицательный знак. Переводится однозначно — я тебя люблю. Точка, тире, две точки, вопросительный знак. Конечно, означает: а ты ? Подписи нет, но она легко угадывается.

Послать бы в ответ такое же зашифрованное послание: согласен на встречу, приезжай. Примчится по знакомому адресу, бросив свои учительские дела. А там — все просто. Воспользоваться приглашением Никифора Васильевича, поселить девушку в боковушку и ежедневно наведываться по два раза — утром и вечером. Отказа не предвидится.

Так бы я и сделал, не будь… Оленьки. Зацепила дочка Куркова мое одичавшее от одиночества сердце и накрепко привязала его к своему. Ничего тут не поделаешь, ничего не изменишь.

Терпел я Светкины «шифровки», терпел неделю, две, три — надоело. Отправил «точечное» письмо. Восемь точек, тире, одна точка, тире, пять точек, восклицательный знак. Уверен, многоопытная учительница в пять минут разберется. «Обратись к врачу!» — Вот что я ответил настырной, бывшей любовнице.

Отстанет? Не уверен. На недельку обидится, помолчит, потом решит еще попробовать. Дескать, прораб — человек занятый, эмоциональный, ему психануть ничего не стоит.

Не скрою, Светкины письма повысили степень моей самоуверенности, и без того находящуюся у верхнего предела. Под влиянием этого чувства я бодро пошагал в гости к отцу и матери Оленьки.

Предварительно был проведен цикл оперативных мероприятий.

— Как поживаете, Сергей Сергеевич?

Тщательно отрепетированный вопрос задан на подмостях, где царил инструктор. Он то и дело отстранял кого-нибудь из учеников от работы, отбирал у него мастерок, сам ловко укладывал кирпичи. С такой лихостью, что солдаты рты раскрывали.

— Вашими молитвами, — недружелюбно ответил инструктор, смахивая тыльной стороной ладони пот со лба. — Быстрее можно зайца научить зажигать спички, чем солдат вести кладку…

— У вас да не получится? — подхалимски воскликнул я. — Светлая голова, золотые руки! Зря вы так принижаете свои возможности, Сергей Сергеевич!.. Говорят, что вы не только плотник великолепный и каменщик классный, но еще и резьбой по дереву увлекаетесь …

— Хобби, — довольно усмехнулся Курков. — В семье у всех хобби: я — пилю, строгаю, Матрена Сидоровна печет-варит, Ольга вышивает… Ты, что, шнурка не видишь? — накинулся он на солдата, ведущего переднюю версту кладки. — Сантиметров на пять ушел, холера!

Инструктор, извинившись передо мной, бросился к бракоделу.

Не знал я, что Оленька ко всему еще и мастерица! Не зря говорят: с человеком пуд соли нужно съесть, чтобы его узнать.

Светку, к примеру, я изучил с ног до головы. Во всяком случае, так мне кажется. Учительница для меня — сто раз читаная книга, страницы которой от частого употребления протерты до дыр.

Мне досконально известно, как она поведет себя в любой ситуации. Скажем, когда нырнет ко мне под одеяло и заверещит голодным птенчиком: «Димочка… ох, Димочка; Димочка». Ублаготворю — сыто замурлыкает: «Димка — любимый мальчишка, Димка — хулиган…»

Поставит передо мной тарелку борща, оближет ложку, подаст… Будто поцеловала… Включу телевизор: «Снова политика, надоело, когда же покажут фильм про горячую любовь?»

Дошло до того, что я слышал ее очередное высказывание, видел тот или иной жест задолго до того, как они появятся…

Скучно-то как!

Оленька — совсем другая. Она непредсказуема — будто новенькая книжка, в которой мне удалось прочитать первое предложение вступления. Страшно хотелось заглянуть в последнюю страницу, узнать какая она, посланная мне судьбой, любимая… Нельзя — наглухо заблокировано.

То, что девушка вышивает — очередная информация, микроскопическая, но важная. Для того, чтобы узнать о Курковой больше, нужно сблизиться, познакомиться по-настоящему.

Это вполне соответствует моему желанию и. . . приказанию майора.

Разломав дефектную часть кладки, и выложив ее заново, возвратился Курков.

— Какие-то безголовые пошли солдаты. Не знаю, как их ещё учить — мастерком по заднице, что ли? Он еще что-то бурчал, возмущался. Постепенно успокоился.

— Хочу напроситься к вам в гости. Полюбоваться рукоделием. Вашим и дочкиным. Признаюсь, люблю вышивание, чеканку, резьбу по дереву и… вкусные закуски…

— Чего проще, — с налету заглотнул Курков подброшенную приманку. — Загляните вечером — отведаете, полюбуетесь….

Встретила меня семья Курковых, как говорится, по первому разряду. Едва я извлек из кармана поллитровку водки — древняя, мол, традиция! — как Матрена Сидоровна отчаянно замахала полными руками. Будто я нанес ей смертельную обиду.

— Спрячьте, Дмитрий Данилович, немедля спрячьте! Но выношу я этого зелья, да и Сергей Сергеевич не почитает. Говорит, вдоволь на Севере наглотался дряни, выпил свою цистерну до донышка… Наливочка — другое дело, душа повеселеет, голова не потеряется…

Снова я удивился манере называть мужа по имени-отчеству… интересно, в постели тоже так общаются? Ох, милый Сергей Сергеевич, обнимите покрепче… Как же я вас люблю, родной Сергей Сергеевич… Ох, Сергей Сергеевич, как же сладко вы целуете… Смахивает на фельетон!

Впрочем, судя по литературе, в стародавние времена такое обращение было обычным делом. Но в наше время…

Курков на монолог жены не реагировал. На вытянутых руках принес ведерный самовар, водрузил на изукрашенную резьбой деревянную подставку. Пододвинув ко мне ярко раскрашенную чашку на блюдце.

Ольга украсила стол вазочками с вареньем. Каждая — на вышитой салфетке.

— Малиновое, сливовое, вишнёвое, — перечисляла она. — Не покупные — мы с мамой стараемся. Матрена Сидоровна не умолкала:

— Возвернулся Сергей Сергеевич с дальних краев — кожа по кости. Проспиртован — ужас. Принялась откармливать муженька. Сальце, маслице, сметанка. Спиртного — ни-ни, капли не употреблял… Гляжу — отошел, стал походить на справного мужика. На праздники — минералочкой чокается…

— Хватит болтать, Мотя, — добродушно молвил Курков. — Ты только что заикнулась о наливочке, вот и привечай гостя… А я, простите, на самом деле отвык…

Отвык? А зачем же он на пару с Сичковым водку в буфете закупал? Сам же признался тогда в конторе — выпили, дескать, полторы бутылки, половинку оставили на опохмелку. Или скрывает от жены и дочки свое пристрастие к спиртным напиткам?

Хозяйка, несмотря на предупреждение мужа, не остановилась.

— Сколь не уговаривал беспутный Валерка, не поддался Сергей Сергеевич, не отступил от данного слова.

— Ты, мать, помолчала бы, — недовольно буркнул Курков. — Не к тебе гость пожаловал. Вот замани к себе на чай соседку да тренируй болтливый свой язык!

Матрена Сидоровна вздрогнула, испуганно втянула голову в плечи. Даже руку подняла, обороняясь от удара… Неужели Курков занимается рукоприкладством?

Я с удовольствием выпил потрясающую по вкусу наливку. Непьющий хозяин чокнулся минералкой. Принялись за чай.

Ольга помалкивала, но я подметил во взгляде, брошенном на отца, гнев и… испуг.

Чаевничали долго, истово. Поглядывая на мужа, хозяйка придвигала ко мне вазочки с вареньем, подливала наливку. Молча. Пришибленно. Чего она так испугалась? Неужели мужнего недовольства? Или — удара кулаком?

— Можно я пойду к себе… Голова разболелась… — Как это, пойду? Гостя я буду провожать, что ли? Вроде, не по возрасту мне провожание… Молодые — к молодым, старики — к старикам. Ежели невтерпеж — глотни аспиринчику — боль пройдет…

Ольга послушно проглотила поданную отцом таблетку, пересела от стола к окошку, приникла к стеклу. Что она высматривает в темноте? О чем думает?

Настоящий домострой! Вот это вышколил инструктор семейство, — вот это — воинская дисциплина. Только не кричат: «Так точно! Никак нет!»

После продолжительного чаепития хозяин продемонстрировал гостю резные шкатулки, полочки, шкафчики. Попутно показал дочкино вязание. Я делал вид — увлечён образцами, задавал глупые вопросы: это ножичком, да?., .. А это — пилочкой?

Курков интеллигентно прятал ехидные ухмылки, разъяснял.

Часам к одиннадцати распрощались. Конечно, с радостью посидел бы еще часок, но — личный состав, разные проверки, инструктаж сторожей… Причины вышиты белыми нитками, грубыми стежками. Ни Курков, ни его семейство мне, похоже, не поверили, однако, посочувствовали. Служба — не работа, не увильнешь и не отдохнешь. На прощание Сергей Сергеевич подарил мне маленький кружевной ларец, Ольга — вышитую салфетку…

Прохладная ночь колдовала над нами, подмигивая звездами, нашептывая ветвями деревьев, колеблемых небольшим ветерком. В полумраке горбились сопки. Где-то за ними глухо рокотал морской прибой.

Короче говоря, обстановка — не для допросов. Признаться в любви, обнять подругу, жадно целовать ее податливые губы, ощущая ответное их движение — ради Бога, пожалуйста. А выпытывать, вертеться, изображать полнейшее равнодушие к ответам девушки — господи, до чего же противно!

Но я уже влез в шкуру сексота, дал подписку. Плюс к этому — если говорить честно — увлекся процессом расследования. Обратной дороги для тебя, старший лейтенант Васильков, не существует.

Как совместить два желания: объясниться девушке в любви и вынудить ее ответить на заранее подготовленные вопросы? Я не собираюсь обманывать Ольгу и… обманываю ее.

Мы уже покинули территорию подсобного хозяйства, молча шагали по полю. Оленька изредка вопросительно поглядывала на меня… Почему ты молчишь? Неужели тебе нечего сказать? Поройся в своей душе, поковыряйся в сердце — найдешь.

И я решился. Нет, не допрашивать, избави Бог, применить испытанный на Сережкине метод полуоткровенности, полускрытности. Сердце настойчиво подсказывало другое решение, но я заставил его умолкнуть. О любви после, признание не уйдет, Ольга должна меня понять и простить.

— Хочу спросить тебя… Не обидишься?

Несмотря на темноту, почувствовал — Оленька покраснела. Тихо, будто вокруг нас скопились любопытные люди, прошептала.

— Спрашивай…

— С одним условием, — заторопился я. Первое — ответишь правдиво, ничего не скрывая. Второе — не станешь спрашивать, зачем мне понадобилась эта информация. Третье — сегодняшняя наша беседа останется в тайне. Согласна?

Ольга, кажется, пришла в себя. Голос сделался твердым, жестким.

— В принципе согласна, а в деталях… Первое — я всегда говорю правду. Второе — отвечу так, как посчитаю нужным, полную откровенность не обещаю. Третье — секреты хранить умею…

Если раньше я то и дело сбивался с дружеского «ты» на официальное «вы», то сегодня полностью перешел на «ты». Ольга отвечала мне этим же. Мы вроде отбросили какую-то ширму, отгораживающую нас друг от друга. Может быть, эта легкость придала мне уверенность в том, что темнить девушка не будет.

Вопросы сформулированы заранее. Еще когда я шел в гости.

— Мне кажется, что в твоей семье… особые отношения… Будто в армии: командир приказывает, солдаты повинуются.

— Разве это плохо?

— Не то, что плохо — непривычно… Откуда это у вас?

— На первый твой вопрос отвечать отказываюсь. Просто не хочу. Отношения в нашей семье касаются только нас троих и никого больше!

Вот так тебе, новоявленный психолог! Мордой — в лужу! Ничем возразить я не могу — действительно, в каждой семье той законы… Не посвящать же девушку в причины, вынуждающие меня спрашивать!

— Извини. Поверь, я ничего плохого не думаю… Просто завидую Сергею Сергеевичу, — неуклюже вывернулся я. — Мне бы такую жену…

— Ты хочешь, чтобы я поверила в то, что ты в тридцать лет еще не женат? Неужели считаешь меня настолько глупой?

Разговор начинает принимать нежелательный поворот. Но от заданных Ольгой вопросов не уйти. Тем более, что в самые ближайшие дни мною запланирована еще одна встреча на совершенно другую тему…

— Я действительно не женат. Верить или не верить — твое дело… К тому же то, что я тебе только что сказал — не вопрос, а совсем иное.

— Жду вопросов.

Спросила — как оттолкнула. Дескать, я ожидала совсем не такого разговора, но если ты его затеял, перейдем на полную официальность… Или — расстанемся…

И я заспешил. Расставаться не хотелось, неизвестно, когда придется встретиться для официальной беседы во второй раз.

— Скажи, Оленька, что пообещала достать для твоего отца покойная Екатерина Анатольевна?

— Набор приспособлений для резьбы по дереву. Стамески, пилки, лобзики… Разве возбраняется?

Сразу видно — врет. Придумала на ходу… Но отругать за ложь, оскорбить — не могу. Оленька — есть Оленька…

— Мы договорились о полной откровенности…

— Почему ты решил, что я не откровенна?

Вторично — в лужу! Аж, брызги во все стороны! Если б она лгала — подобных вопросов не было бы… Значит, набор инструментов! А я, дурень, нафантазировал: копии с секретных чертежей… дубликаты ключей от «секретки»… сообщение резидента… Эх, Димка, Димка, заносит тебя на поворотах… Видел бы Малеев своего сексота — высек бы его, словно нашкодившего мальчишку.

— Ответ устраивает? — прошелестел в ночи ехидный смешок.

— Вполне… Скажи, в ночь убийства Гордеевой отец с Валерой выпивали?

Ольга остановилась. Носком сапожка начертила что-то на тропинке. Стерла. Мне показалось — колеблется, не знает, что ответить. Я тоже остановился. Пряча спичку в кулаке, прикурил. Подталкивать, повторяться не стану, пусть решает сама.

Девушка заговорила. Глухо, недовольно. Голос, обычно звонкий, осел.

— Отец вообще не пьет. Мама уже говорила об этом, да ты и сам убедился — даже наливку отстраняет… Пришла я после той ночи, когда мы с тобой расстались, а мама бутылки прячет в шкаф. Сергей Сергеевич с мастером сидят, пьют чай… Еще что тебя интересует?

Понятно… Вернее, ничего не понятно. Зачем было покупать водку? Чтобы в шкаф спрятать? Или… чтобы показать мне — выпивали, дескать. Ведь Курков в конторе тогда признался…

Но возвращаться к этому вопросу я не решился. Пусть Оленька думает — все для меня ясно.

У меня остался самый главный вопрос. Все предыдущие — разминка. Боялся — задам его первым, Ольга повернется и уйдет… Сейчас выхода нет, нужно решаться. Это для меня — будто прыжок с вышки в воду. Прыгнул, и назад хода нет, пусть даже знаешь: утонешь, разобьешься.

— Во сколько ушел Сичков?

— Они ушли вместе часов в двенадцать ночи. Сергей Сергеевич сказал: пойду, провожу гостя, не ждите, укладывайтесь…

— А когда Сергей Сергеевич возвратился?

— Я не могла уснуть — читала часов до двух ночи. Его еще не было. Уснула. Больше ничего не знаю…

Помолчали. Позади нас спало подсобное хозяйство. Впереди — сонно вздыхали березки, обнимая друг друга ветвями. Непроизвольно я обнял девушку за плечи, привлек к себе. Оленька не сопротивлялась, лишь предупредительно положила мне на грудь теплые ладошки. Одно дерзкое мое движение — резко оттолкнется и улетит к звездам. Попробуй, отыщи ее там.

Осторожно — не дай Бог спугнуть! — нашел девичьи гу6ы, несильно прижался к ним. Они вздрогнули и… раскрылись. Ладони легко скользнули по моей груди, и сошлись на затылке… Звезды, деревья, сопки, сумрачные силуэты домов — все это закружилось в хороводе и исчезло.

В мире царила одна Оленька!

 

4

Как обычно, проснулся рано. Лежал, крепко сомкнув веки, боясь спугнуть удивительно приятный сон. На тумбочке суматошно вскричал транзистор. Это Сережкин пытается разбудить заспавшегося прораба. Ничего у тебя, милый, не получится — в запасе еще около пятнадцати минут. И снится мне Оленька.

— Заболел? — ядовито спросил командир роты, стараясь стянуть с меня одеяло. — Или решил малость проволынить? Личный состав вкалывает, а прораб дремлет. Сюжет для «Крокодила».

— А почему командир роты не вместе с личным составом? — не открывая глаз, спросил я. — Это разве не сюжет?

— Нет. Учти, что командир роты уже на разводе побывал… Будешь подниматься либо позвать Джу?

— Помолчишь или прикажешь заткнуть рот портянкой? — не на шутку обозлился я, окончательно просыпаясь. — Шагай лучше к личному составу и обеспечь высокую производительность труда.

— Ладно, — легко согласился Сережкин. — Чайник на столе, каша — под полушубком. Восстанавливай потерянные ночью силы…

Благополучно увильнув от брошенного сапога, капитан с хохотом выскочил из сторожки.

В открытую дверь проскользнул Джу. Любовно порычал. В переводе это означало: пора подниматься, хозяин. Собака удивительно чувствует время, заменяет мне будильник… Действительно, пора подниматься. Но как же не хочется расставаться с Оленькой!

Делаю вид — сплю. Даже похрапываю. Джу осторожно стягивает с меня одеяло. Я по-прежнему не шевелюсь. В собачьем рычании появляются недовольные нотки. Потеряв терпение, собака прикасается мокрым носом к моему уху и оглушительно гавкает. От неожиданности я подпрыгиваю.

Обычная утренняя игра закончилась. Начинается привычный трудовой день… Нет, вру, не привычный — с сегодняшнего дня рядом со мной Оленька. М о я Оленька» — произношу я вслух. Джу недоумевает — что он должен делать в подобной ситуации: радоваться или возмущаться?

Проглотив полтарелки остывшей каши и запив ее стаканом остывшего чая, я тороплюсь в контору. По армейскому — в штаб.

Что запланировано на сегодня?

В первом котловане завершен монтаж стеновых блоков, уложены плиты перекрытия, начата обваловка. Одновременно внутри выкладываются перегородки, монтируются стальные двери.

Ничего страшного! Даже такой неуч, как Сичков, не напортачит…

Кладка стен штаба? Курков на посту, брак не пропустит. Кроме него, имеется сержант-мастер…

Заняться нарядами? Не хочется. Впереди — целых полмесяца, успею, и открыть их и закрыть.

Перебрав в уме прорабские заботы, переключаюсь на заботы сексота.

Малеев просил сблизиться с кладовщиком. Почти выполнено, развивать уже сложившиеся отношения мне не хочется. Никифор Васильевич вцепится не хуже таежного клеща, примется перебирать прожитую жизнь, обязательно погордится знакомством с бывшим министром обороны. Все это старательно раскрасит во все цвета радуги, вылижет болтливым твоим языком…

По-моему, уже упоминал: в жизни имеются обязанности приятные и неприятные. Те и другие положено выполнять…

Но как же подступиться к старику, избежав его многосерийных рассказов?

Весь день я ходил по складу и думал… Напроситься в гости? Этот метод уже опробован на Куркове и дал определенные результаты. Но Курков, по моему мнению, более доступен и менее хитёр. С Никифором Васильевичем подобный фокус может вызвать подозрение. Кладовщик мигом раскусит особую мою заинтересованность и сделает из этого неприятные для меня выводы. Кроме того, он — пожилой человек, я перед ним — юнец. Что может быть общего?

Так и не решил поставленной задачи.

После обеда окольцевал меня Дятел.

Заманив в крохотный свой кабинет, долго и нудно втолковывал, что нам предстоит сделать за оставшиеся две недели месяца. Чтобы оседлать спущенный план. Сообщил: звонил Анохин, предупредил: выдать на-гора не менее ста десяти процентов. Кровь из носу, а выжать!

Ох, уж эти планы! Кто их только выдумал? Дали бы мне волю — ноги перевязал бы с руками, голову пришил к задней части тела.. Но раз существует планирование — приходится вкалывать!

Вытащил в контору Сичкова — до вечера втолковывал крупногабаритному мастеру поставленную задачу. Валера согласно кивал головой, невразумительно похрюкивал. Не уверен, что он правильно понял меня, но мои силы были на исходе и я физически не мог убеждать мастера дальше. Это неутомимый Дятел способен клевать и клевать без конца, а я — обычный задерганный прораб…

Субботним утром, так и не отыскав путей подхода к кладовщику, взял я ружьецо, набил карманы патронами и позвал овчарку. Говорят, что на соевом поле фазанов развелось — видимо-невидимо. Охотнику — удовольствие, Джу разминка. Это ему не одеяло с меня стягивать — пусть побегает, попотеет.

Овчарка по щенячьи запрыгала, норовя облизать лицо хозяину. Пришлось прикрикнуть. Дескать, ведешь себя не солидно, не дворняга ведь беспородная — пограничный пес. Пусть даже в отставке, по причине боевого ранения.

Охоту на фазанов я полюбил, как говорится, с первого свидания. А произошло оно, когда недавно принятый на работу в качестве кладовщика местный житель Никифор Васильевич пригласил меня прогуляться по лугам и перелескам. Просто так, без особой цели, размять ноги, почистить одуревшие в духоте легкие.

Когда я зашел за ним, охотник уже был готов. В сапогах с короткими голенищами, куртке, видимо, перешитой из старого пальто, и заячьей шапке, лихо сдвинутой на правое ухо. За спиной — заплечный мешок. В руках по ружью.

— Ежели нам встретится, какая никакая живность, — пояснил он. — К тому же не люблю, страсть, как не люблю, гулять без дела. Леность это и растление умственных способностей!

Никифор Васильевич изо всех сил старался показать свое образование и культуру. Чтобы новый прораб, как, впрочем, и начальник участка, сполна оценили, какого необыкновенного человека взяли на службу.

Не знаю, как Дятел, а я оценил.

Кладовщик оказался нудным и прижимистым. Без накладной, снабженной всеми атрибутами документа: подписями, печатями, штампами, — он не выдаст даже одного ржавого гвоздя. Помню, один сержант-мастер на колени становился, клялся-божился, что, как только появится начальник — накладная будет мигом подписана. Слезно взывал к совести, ведь люди стоят из-за отсутствия лопат, дерьмовых лопат, стоимость которых не идет ни в какое сравнение со стоимостью простоя.

— А ты на меня не дави, — спокойно отвечал Никифор Васильевич. — Я тебе не виноград — соку не выжмешь. Сколько можно талдычить — без подписи начальника не дам. Хоть все вы там кидайтесь в простои — не выдам…

И подобных случаев знаю я много.

Проживал Никифор Васильевич в собственном доме, неподалеку от прирельсового склада участка. Позже, побывав у кладовщика в гостях, я не уставал удивляться его отношениям с женой. Именовал он ее кратко «мать», и разговор ограничивался редкими приказными словами: подай… принеси… убери. Дети с ними не жили: сын, но словам Никифора Васильевича, служил где-то на заставе в Средней Азии, дочь жила под Москвой.

Дома и на складе старик терял обычную свою многословность, замыкался в себе. Горделиво расхаживал по двору или между стеллажами, поправляя что-то, укладывая. Всем своим видом, показывая окружающим, что сейчас он не болтливый старый дед, а — хозяин, властелин. Не дай Бог, кому-нибудь сделать ему замечание — старик мигом ощетинивался, верхняя его губа с короткими усиками поднималась, обнажая острые, совсем не стариковские зубы… «Кхе, — презрительно выпаливал он по адресу непрошеного советчика либо критика, если, конечно, тот не принадлежал к числу руководителей участка. — Пшел!» И — всё, больше — ни слова.

Скаредность старика совмещалась с необыкновенной хитростью. Когда на прирельсовый склад поступали ответственные грузы, принимать их поручалось только ему. Никто другой не смог бы обвести поставщиков вокруг пальца, обдурить их, выторговав лишние кубометры или тонны. Глаза под лохматыми бровями щурились, по лицу разгуливала хитрая улыбочка, раздвижной метр в его руках превратился в змею, скользящую вдоль и поперек штабеля пиломатериалов. Невозможно было уследить, как кладовщик на каждом метре выгадывал в свою пользу пять-десять сантиметров, которые потом превращались в целые кубометры…

Вот какого человека мне предстояло обхитрить!.. …Соевое поле, по которому, по словам Никифора Васильевича, буквально разгуливали жирные фазаны, находилось за железной дорогой, у подножия двугорбой сопки, которую местные жители почему-то назвали «Два брата». Одни утверждали, что название связано с двумя горбами, другие — в том числе и Никифор Васильевич — что в гражданскую войну на склонах этой сопки погибли два брата-партизана, попавшие в засаду белогвардейцев.

Едва мы вышли на поле, как Джу поднял роскошного петуха. Тот взмыл в воздух шагах в десяти от меня… Выстрел! Петух улетел. Джу разочарованно порычал в мой адрес. Стрелок, дескать, из тебя хозяин, как из меня кот, учиться надо и целиться, как следует!

Две курочки, будто насмехаясь над незадачливым охотником, спокойно, без паники, удалились к перелеску. Джу даже рычать не стал — укоризненно поглядел на меня и вздохнул. Ну, что поделаешь с неумехой, — прочитал я в собачьем взгляде. — Учишь его, учишь, а он только зря расходует дефицитные заряды…

Джу прав. Сам не знаю, что со мной происходит. Трачу драгоценное время, треплю собачьи нервы… Лучше бы подался на подсобное хозяйство к Оленьке…

Нет, конечно, я знаю, что со мной происходит — в голове сидит один кладовщик. Как подкатиться к нему, что придумать?

Первый контакт, налаженный возле карьера, ничего не означает. Его нужно усилить, расширить, подкрепить… А чем конкретно? Именно эту конкретность необходимо продумать самым тщательным образом. Иначе хитрый дед мигом вычислит меня, определит, что я из себя представляю. А это грозит неприятными последствиями. Если Никифор Васильевич причастен к агентурной разведке зарубежья, с их стороны могут быть приняты самые неожиданные меры. Раскрытый секретный сотрудник сродни распахнутой двери, через которую легко проникнуть даже в Особый отдел… Как именно проникнуть — не представляю, но уверен, что это может произойти.

Попробуй, обуреваемый этими нелегкими мыслями, попасть в увертливого фазана… Да и не за трофеями я вышел на охоту, а отдохнуть и попытаться принять окончательное решение. Если не получится — останется одно: подойти к кладовщику и прямо сказать, что он пришелся мне по душе, что я одинок и ужасно хочу свести дружбу с настоящим человеком — черт бы его побрал! А там — будь, что будет!..

Вдруг Джу застыл, с недоумением вглядываясь во что-то лежащее в высокой траве… Нет, это — не фазан, тот давно бы улетел. Что тогда?

Поспешно перезарядив ружье, бросился на помощь к собаке.

В небольшой ямке лежал… енот. Вот это подарочек! Неужели, мертвый? Толкнул стволом ружья — ни малейшей реакции. Только дрожь пробежала по телу… Ага, жив, хитрец! Я тебя сейчас — на кукан!

Схватил притворщика за загривок, поднял — болтается, будто тряпка… А это что? В ямке — ещё один! Схватил второго, а первый ожил, злобно зашипел и цапнул острыми зубами мою руку… Пришлось утихомирить злюку ударом приклада. Нет, не убить — оглушить.

И тут я вспомнил рассказ Никифора Васильевича, большого знатока природы. При опасности енот-самец закрывает своим телом подругу и притворяется мертвым. Если хитрость не удается — бросается на врага, кем бы тот ни был.

Вот тебе и неразумная тварь! Многим людям следовало бы поучиться у нее самоотверженности и верности.

Джу, с видом выполнившей свой долг собаки, стоял в стороне, и наблюдал, как я связывал енотов. Убивать их не хватило духу. Небось, издевается, дрянь этакая, над хозяином — подстрелить фазана не сумел, а пленить несчастных зверьков хватило умения. И после этого человек кричит, что он — царь природы! Такого бы царька — за ноги да на помойку!

Возвращаясь в сторожку, неожиданно подумал: вот он, самый конкретный и верный путь для сближения с кладовщиком! Подарю ему енотов — сам пригласит в гости. А там все будет зависеть от моего умения и ловкости…

Так и получилось.

— Спасибочко, Димитрий, — расчувствовался старик. — Разодолжил деда. Токо мне енти зверьки — ни к чему. И полушубки, и шапки имеются… А вот тебе — в диковинку будет мой подарунчик. Знатно шкурки выделаю, не сумлевайся. Хоть шапку сошьешь, хоть девку одаришь…

— Да я вам принес в подарок…

— Повторяю: мне без надобности. Все имеется в лучшем виде… Отфигурял я, откавалерничал . Заячий тулупчик да кроличья шапка — потеплей, будут… Подарки же дарить нынче некому. Дети знать родителев не хотят, своими умишками живут. Почему я должон подарунчики им посыпать? Старуха и без того щи-каши варит, бельишко отстирывает. А по девкам, дай Бог памяти, годков двадцать уже не ходок… А ведь бывалоче во Хранции мы с Родькой. . Ого-го!.. Оченно хранцузские мамзельки нас любили…

— Спасибо, Никифор Васильевич, — невежливо оборвал я стариковский монолог. — Честно говоря, от шкурок не откажусь… Когда заглянуть?

Подарю Оленьке, — так и пело у меня в груди. — Обрадуется, зацелует меня… Господи, как же хорошо жить на этом свете, как у меня отлично все складывается. И в личном, и в сексотском плане…

— В субботу заглядывай на огонек, — балагурил дед, сладко прищуриваясь. — Токо шкурки енотьи большой технологии требовают. — Словечко «технология» кладовщик подцепил у нас в конторе и теперь выговаривал его с особым вкусом, старательно отделяя слог от слога. — Не смочить самогонкой — вылезут волосья, полиняют… Вот помню, купили мы с Родькой подарунчики бабам. Готовились в Рассею возвернуться, вот и барахлились помаленьку. Я хранцузской ткани выторговал, Родька — лису рыжую, какую бабы на шее любят нашивать… Как называется — не ведаю…

— Наверно, горжеткой, — решил я выстоять на этот раз, до конца выслушать стариковское повествование.

— Точно — она… Из лисы сделанная. Наш прапорщик, молодой парень, но стоящий, без дела в морду кулаками не лез, сказал, что бабе Родькиной подарок по душе придется… Правда, та горжетка плохо была выделана — сичас точно знаю. Потому воняло от нее нетерпимо. Чего только Родька с ней не делал — мыл с мылом, скоблил, духами хранцузскими кажный божий день обливал — все одно воняло. С месяц наш взвод мучился, некоторые даже затычки в нос на ночь совали — помогало. А после полезла горжетка — все мы, как есть, в волосьях ходили от Родькиного подарунчика. Кожа осталась, да и та подпорченная.

В целях дальнейшего сближения пришлось выслушать, не перебивая, несколько аналогичных историй, связанных с вездесущим Родькой-пулеметчиком. А что делать прикажете? Авось, выговорится старик и меньше останется на субботний вечер…

 

1

Ни в эту, ни в следующую субботу пообщаться с Никифором Васильевичем мне не пришлось. Нагрянула комиссия от спецмонтажников с участием представителей заказчика и окружного управления. Закружился обычный хоровод осмотров, изучения графиков, допросов с пристрастием. Почему ни одно помещение не готово под спецмонтаж? Где отопление и вентиляция, которые должны быть установлены в первую очередь? Почему отстают обслуживающие сооружения и системы?

Дятел вертелся ужом, изворачивался лисой, которой наступили на хвост. Я по мере сил помогал начальнику. Для первой стадии спецмонтажа отопление и вентиляция не требуется, отделка помещений — тоже… Трансформаторная подстанция и система водоснабжения — в стадии завершения, они никого не держат…

И так далее.

Нас выслушивали невнимательно, оправдания отвергли. График есть? Есть. Почему сроки сорваны? Трудно со специалистами? Учите. Были затруднения с поставками материалов… Почему своевременно не докладывали? А когда Дятел извлек из ящика стола целую кипу рапортов — не прикрывайтесь бумажками, работать нужно, « не писать! Логика — убийственная, начальников не переспоришь.

В состав комиссии был введен и майор Малеев. Он проходил мимо меня, будто перед ним не завербованный офицер, а знакомый до мелочи и не вызывающий никаких эмоций фундаментный блок. Я, конечно, понимаю — конспирация и так далее, но на душе кошки скребут. Так обидно, будто на голову вылили добрый ушат помоев.

— Вы что, старший лейтенант, смотрите на меня, будто на заклятого врага? — гневно пропищал Сергей Максимович, поймав мой негодующий взгляд.

— Вы ошибаетесь, товарищ майор, — я вытянулся в струнку. — Просто — настроение…

— Приберегите свое настроение для жены!

Мы разошлись, будто боксеры после первой схватки. По своему «особист» прав, но к чему этот приказной тон и начальственный разнос? Ради Бога, сексот может порвать данное обязательство и целиком посвятить себя прорабским обязанностям. Даже лучше будет, ибо почувствую себя человеком, а не каким-то стукачом!

Оставив Дятла в одиночестве под огнем многочисленной комиссии, я подался на склад.

Никифор Васильевич встретил посетителя, как обычно, без улыбок и рассказов о надоевшем до тошноты Родьке-пулеметчике. На работе, как я уже упоминал, кладовщик был совершенно другим человеком.

— Слушаю, Дмитрий Данилович?

— Как еноты, готовы?

— Времени нет. Занят. Зайдите позже.

Снова от ворот поворот. То Малеев пошлет на три буквы, то кладовщик отфутболит… Разве смыться с работы и помчаться на подсобное хозяйство? Оленька встретит с радостью, она не оскорбит, не отругает. Любимая моя, как же я скучаю без тебя, не могу дождаться уже обговоренной с тобой свадьбы… Предстоит, правда, решить это с родителями… Матрена Сидоровна согласится — в ней я не сомневаюсь, но как посмотрит на появление будущего зятя Курков?

Вечером этого дня в сторожку неожиданно заглянул Малеев. Сережкин был в казарме, и нам никто не мешал.

— Решил вот посмотреть, как живешь, — ласково пропищал майор, будто не было у нас с ним напряженного разговора днем. — Отлично, рад за тебя…

И что он нашел отличного в самодельной тумбочке, кроватях-топчанах, обшарпанной печурке? С таким же успехом можно восхищаться замшелой деревенской избой, подслеповато глядящей на мир перекошенными окошками, поражаясь ее самобытности и долголетию.

Я помолчал. Физически не мог простить майору сценку в конторе.

— Понятно. Обозлился… Злись на здоровье… Выйди на прогулку, встречу между штабелями с досками…

И ушел, старательно притворив дверь. Странно, но Джу не ворчал и не показывал свои великолепные клыки. Даже головы не поднял. Удивительная собака, все понимает, во всем разбирается, одного не хватает — способности разговаривать. Получи она подобный дар — с успехом заменит не только нашего кладовщика, но и Анохина вместе с заспанным Дедком.

— Времени у нас маловато, поэтому постарайся выслушать меня без комментариев и возражений, — прошептал Малеев, когда мы с ним встретились между двумя штабелями. — Наступает самый ответственный период. Не только ответственный, но и опасный. Для тебя лично. Постарайся не входить в контакт ни с кем посторонним… Понял? А этот самый посторонний может появиться в любую минуту. Навещать подсобное хозяйство категорически запрещаю. При крайней необходимости встретиться с тем же, скажем, Курковым сообщи мне через вашего секретчика Рюмина. Он будет знать, как со мной связаться.

— Что произошло? Почему такие опасения?

— Завтра в вашу секретку поступит пакет с документацией по спецмонтажу объекта. Наши аналитики дали заключение, что именно за этой документацией охотятся вражеские агенты… Надеюсь, теперь ты нее понял?

Да, я понял. И сделал важный для себя вывод: встречу с кладовщиком необходимо максимально ускорить. Только доверительная беседа с ним даст мне четкую информацию о виновности или невиновности Никифора Васильевича. Только после этого можно свести концы с концами, поставить точки над многими, пока не ясными для меня событиями…

 

2

По непонятным для меня причинам кладовщик оттягивал нашу встречу. То шкурки плохо вышли, еще нужно скоблить и обрабатывать. То старуха заболела, а без неё какое пиршество? То сам плохо себя чувствует — возраст, ничего не скажешь.

У меня все валилось из рук. Пора оформлять наряды — не могу, в глазах двоится-троится, руки дрожат. Нужно готовить документы к материальному отчету, на столе давно лежит ведомость, составленная нашей бухгалтерией совместно с кладовщиком — даже смотреть на неё не хочется.

В подсобное хозяйство не заглядываю — строгий приказ Малеева. Вечерами такая охватывает тоска впору удавиться. Пожую осточертевшую гречневую кашу с подливой, кликну Джу и слоняюсь по территории склада из конца в конец. Зачем — сам не знаю…

Вот и сегодня пошел подышать свежим воздухом. Весна разошлась вовсю: теплый ветер разгуливает по посёлку, подметая дороги и тропки. На ветвях набухли почки — вот-вот появятся душистые листочки.

Джу, опустив к земле голову, плетется рядом. Ему, кажется, тоже тоскливо. Мерещатся, небось, подруги, с которыми можно побегать, поиграть.

У меня из головы не выходит Оленька.

Пойти спать? Не хочется. Все равно не заснуть, а сидеть в одиночестве, переглядываясь с Джу, удовольствие небольшое. Я с отвращением посмотрел на тускло светящееся окно сторожки.

Разве проверить, как уложили прибывшую сегодня половую рейку? Руководил разгрузкой вагона Сичков, а от него всего можно ожидать.

Вместе с собакой двинулись в дальний конец склада. Туда, где все еще стоял разгруженный вагон. Так и есть — навалили кое-как. Завтра же заставлю уложить доски, как следует.

И вдруг я услышал негромкий разговор. Возле вагона тени… Пригнулся и на фоне станционных фонарей увидел двух мужчин, ведущих торопливую беседу… Кто бы это мог быть? Сторожит сегодня женщина, Фроська. Как обычно, смоталась домой, благо живет рядом со складом…

Рукой нажал Джу на спину, и тот послушно лег. Напряженный, в горле клокочет ворчание… Молодец, собакевич, умница, сейчас мы их выведем на чистую воду, только молчи!

— …передай, все готово…

— … завтра ночью… готовь лодку…

Слышно плохо, но кое-что я все же разобрал. Что-то должно произойти завтра ночью. Для кого-то с чем-то готовится лодка. Значит, речь идет не о краже той же половой рейки — на лодке досок не увезешь…

Схватить бы шепчущихся мужиков, но как это сделать одному, без оружия? Как одному — а Джу разве не подмога? Зато знатный подарок представлю Малееву…

Наконец, решился.

— Кто там?

Тени замерли, припав друг к другу.

— Стой, стрелять буду! Джу, взять!

Собака бросилась вперед, но переломленная нога не позволила взять нужную скорость. Одна тень помчалась по железнодорожному пути мимо станции, вторая — к поселку

Джу безнадежно отстал. Поняв, что ему не догнать беглецов, он отчаянно взвыл и залился лаем. Будто заплакал. В этом собачьем вое — досада на свою инвалидность, грозное предупреждение о том, что он сделает с преступниками в следующий раз, извинение перед хозяином…

— Что поделаешь, собакевич, оплошали мы с тобой. Досадно, конечно, но исправить невозможно…

Поглаживал поникшего пса, я медленно двинулся I сторожке.

Впереди от ворот послышались громкие шаги, появилась чья-то тень. Джу приготовился к прыжку, но вдруг лег возле меня и разочарованно всхлипнул.

— Что случилось? — К нам подбежал Сережкин. — На кого так лаял Джу?

— Кто-то подбирался к складу, — соврал я. — Убежал, подлец, не догнали…

А ведь одной из таинственных теней вполне мог быть капитан. Обежал вокруг ограждения и вошел в ворота…

 

3

Утром, выбрав момент, когда в «секретке» никого не было, я зашёл к Рюмину. Повод — посмотреть чертежи охранного периметра объекта. Прораб интересуется — кто может заподозрить неладное?

Рюмин — небольшого роста, но плотный, в коричневой водолазке, и в наброшенном на плечи пиджаке — возился с документацией, нумеруя какие-то папки, регистрируя в толстой книге шифры чертежей.

— Передай Малееву, — склонился я к окошку. — Ночью на складе двое шептались. Не наши — чужие…. Вроде, чужие, — поправился я. — При попытке задержать — скрылись. Один — в сторону станции, второй — в поселок… Удалось подслушать: что-то должно произойти ночью, готовится какая-то лодка… Все.

— Передам, — ответил секретчик. — Только зря вы их спугнули…

Сам знаю — зря. Нервы не выдержали. Нужно было затаиться и попытаться услышать еще кое-что из разговора «теней». От этой информации куда больше было бы пользы… Нагоняя от майора я не боялся — не ребенок, мучила досада за сделанную глупость…

— Слушай еще… Если акция готовится этой ночью, я больше, чем подозреваю — уверен, что кладовщик пригласит меня к себе домой. За шкурками. Майор в курсе, просил сообщить…

Рюмин кивнул и тут же предостерегающе повел головой в сторону.

— Значит, поглядеть чертежи я смогу только после обеда?

— Да, часам к трем…

В секретку зашел Дятел. Судя по улыбке, настроение у него было отличное.

— О каких чертежах печешься, прорабище?

Ну и слух — позавидуешь! Ведь мы с Рюминым говорили вполголоса…

— Хочу заняться охранным периметром… Ведь председатель комиссии заявил, что без этого к спецмонтажу не приступит…

— Молоток, Баба-Катя! Поставь на ограждение Сичкова. Геодезист разобьет, привяжет угловые точки, напортачить там мудрено. Если и на ограждении допустит брак — выгоню взашей, ни Анохин, ни Дедок не защитят!

— Не напартачит — сам проверю, — заверил я начальника участка.

— Ну, ежели сам — буду спокоен, — насмешливо прогундосил Дятел. — Пошли, заморим червячка, заодно решим со сдачей отчета. Что-то у меня нет желания ехать, встречаться с занудливым Сиюминуткиным, хвастуном Вахом. Думаю, направить тебя…

Мы вышли из «секретки» и двинулись по коридору к кабинету начальника. Дятел взял меня под руку, дружески прижал к себе. Поглядишь со стороны и никогда не скажешь, что идут начальник и подчиненный — два любящих друг друга человека…

В кабинете Семыкин проворно накрыл на стол. Ничего особенного — с десяток пирожков, по-моему, с капустой, термос, наполненный до самого края… кофе. Показал мне горлышко коньячной бутылки, но тут же спрятал ее.

— Думаю, на работе не стоит… Вечерком загляни, звякнем бокалами… Впрочем, сегодня вечером тоже не пойдет — до утра просижу над бумагами. А утром ты — в дорогу…

— Зачем? Куда?

— Сдавать отчеты. Облобызаешь любимого Ваха, обнимешь родного Сиюминуткина… Почему не выражаешь радости, почему не благодаришь заботливого начальника?

— Потому, что не могу ничего понять. Отчетные дни наступают через неделю. Прикажешь сидеть семь дней у Кругом марша или любезничать с Дедком?

— До чего же ты, прорабище, неблагодарен! Прежде всею до отчетных дней не неделя, а всего-навсего трое суток. Получил телефонограмму Анохина, в которой он сообщает эту потрясающую новость. Во-вторых, мне кажется, что у тебя, кроме Анохина и Дедка, есть, у кого провести время. Заскочи к Светке. Ты уже достаточно постился, чтобы не радоваться моему предложению…

— Со Светкой завязал. Прочным узлом, навсегда.

— Не раз уже слышал. Потому — не верю… Погоди, прорабище, мне пришла в голову занятная мыслишка

Я насторожился. На опыте двухлетнего общения с Дятлом уяснил: когда майору приходят в голову «занятные мысли», будь настороже — готовится с его стороны очередная непредсказуемая пакость.

— Зачем тебе ожидать завтрашнего утра? Отчёт почти готов, осталось подвести итоги и подписать — дело пятнадцати минут. Забирай своего любимого поющего водителя и жми ночью к Светке. Покантуйся у нее пару деньков, потом — в Лосинку. Как идея?

— Так себе, — вздохнул я. — Прямо скажем, не слишком радостная. Дополнительная причина — на сегодняшний вечер меня забили.

Кто сказал, что забили? Вдруг кладовщик снова промолчит? К Светке, естественно, меня калачом не заманишь, а вот Оленьку с удовольствием прокатил бы до Лосинки, устроил на постой к тамошним друзьям. Вечерами — на танцы в Дом офицеров, днями — в сопках, собирать цветы… Вот идея, не чета семыкинской!

— Дело твое, — сдался Дятел. — Тогда разрешаю захватить пару пирожков, стакан кофе и уматывать на свое рабочее место. Мне когда-то тоже нужно поработать. В кабинете с утра до вечера — будто рынок. Шляются, кому надо и кому не надо. Давай, Васильков, освобождай площадь.

Я подчинился. Но уходить без соответствующей сдачи не привык.

— Сейчас уйду. А тебе — счастливой, беспосадочной поездки с отчетом. Можешь заглянуть к Светке, разрешаю. Авось, возвратишься добрым и чутким начальником! Кстати, пирожков с капустой не перевариваю!

Семыкин от неожиданности подавился куском пирожка. Глаза выпучены, из них от напряжения — слезы.

Ничего, пусть помучается, это полезно, вдруг научится думать.

Миновав общую комнату, я вышел на крыльцо. Вдохнул полной грудью тёплый воздух. Пошли они ко всем чертям! Запреты, непонятные поручения — надоело! Вечером умотаю в подсобное хозяйство, умыкну Оленьку и умчу ее в сопки. Только меня и видели на строительстве проклятого секретного объекта.

И снова не получилось.

— Чтой-то ты, Димитрий, не заходишь на склад, — заворковал за спиной Никифор Васильевич. — Грозился зайти за шкурками — глаз не кажешь… С чего бы это, а?

Умеет кладовщик выскользнуть из сложного положения, извернуться и оказаться над собеседником. Сам же ссылался на разные причины, откладывал намеченную встречу.

Но я ощущал не только обиду, но и понятное удовлетворение. Правильно вычислил деда, протянул ниточку от ночного разговора двух «теней», в котором фигурировала операция ночью, до стариковского предложения навестить его.

Значит, кладовщик все же причастен к агентурной сети?.. А не ошибаюсь ли я, не тороплюсь ли делать скоропалительные заключения?

— Во сколько прикажете заглянуть в ваши хоромы?

— Прикажете, не прикажете… Научился словами бросаться, будто пацаны каменюками… Часов в восемь загляни — будет в самый аккурат. Шкурки получились — что надо.

 

4

Упоминание о необходимости обработки енотовых шкурок «святой жидкостью» я накрепко запомнил. Вечером заглянул в буфет, купил две бутылки водки. Хватит. А если и не хватит — у запасливого кладовщика найдется самогон. Однако, думаю — дело до промывания не дойдет…

Без четверти восемь подошел к дому. Калитка оказалась на запоре. Осмотрел ее, подсвечивая фонариком. Ни кнопки электрического звонка, ни цепочки, за которую нужно дернуть… Не вызывать же хозяев голосом?

Деликатно постучал по верхней планке. На участке залаяли собаки. Послышались стариковские шаги, и Никифор Васильевич приветливо открыл калитку.

— Заходи, Дмитрий, — заулыбался он. — Я уж подумал — позабыл ты по молодости о приглашении… Ох, ты, ну ты, ноги гнуты, — заохал он при виде бутылок. — Давненько не вкушал родненькую водочку. Помню, как-то мы с Родькой во хранцузском ресторане раздавили цельную четверть вина… Так то ж вино — ни вару в нем, ни навару — только в туалет сбегать и опорожниться… А нашу, рассейскую, хлебнешь — душа возрадуется…

Под аккомпанемент ностальгических воспоминаний говорливого хозяина я пересек двор, поднялся на крыльцо. В дверях встретила гостя дородная хозяйка, настолько дородная, что плотно закупорила вход в избу.

— Привечай мово начальника, Никодимовна, за стол сажай, жарехой угощай. Как хранцузские мамзели ублажали Родьку-пулеметчика…

— Готово, Васильич, все готово. Пока выпьете, закусите — жареха поспеет… Милости просим, гостенек, проходьте в хату…

Я послушно перешагнул порог. На широком деревенском столе, накрытом скатертью, — винегрет, холодец, квашеная капуста, соленые огурцы и помидоры. Полный гостевой набор. Торжественно водрузил посредине, между селедкой и огурцами, две бутылки «Пшеничной». Полюбовался. Красиво получается, ничего не скажешь. Еще бы пару бутылочек лимонада для завершения натюрморта…

— Садитесь, гостенек, — волновалась хозяйка, передвигая тарелки с закусками в другой, по ее мнению, более привлекательный порядок. — Присаживайся, Васильич…

Но хозяин не торопился разливать водку. Он то и дело поглядывал в темное окно, прислушиваясь к собачьему бреху. Чего и кого он ожидает?

— Не обижайся, Димитрий, потерпи малость, Пригласил я на ужин Валеру с Серегой — вот-вот заявятся… Больше за столом народу — ядреней веселье… Люблю, когда полон стол и полно за столом. Пока послушай еще одну побасенку… Любил мой Родька веселье, ох, и любил же…

Кладовщик принялся разматывать очередной клубок еще одной истории. Рассказывал азартно, размахивая руками, смеясь над глупыми положениями, в которых оказывался его герой. Хозяйка неодобрительно поглядывала на мужа, но помалкивала — не годится женщине критиковать «самого», ставить его в неловкое положение перед гостем.

Я не слушал Никифора Васильевича. До чего же некстати сегодняшняя встреча с Курковым и Сичковым. Завтра — ради Бога, можно и повидаться и потолковать, но только не этим вечером, когда уже запланировано сближение с кладовщиком. И запланировано не только мною, но и Малеевым.

Трещат о нашем высоком уровне образования — по радио, телевизору, в газетах, журналах, в многочисленных докладах и выступлениях. Будто упорно вдалбливают: мы самые лучшие, мы самые, самые…

Не знаю, как в области точных наук, а вот в сфере человекознания все мы — сплошные неучи. И я, и Арамян, и Родилов, и все инженеры УНР, неважно, какие должности они занимают и сколько лет оттрубили на стройках.

В институтах накачали нас самыми передовыми знаниями в области инженерных наук… Отлично! Но на стройки мы пришли телятами, приученными питаться одним молоком из материнского вымени. Поэтому в первые годы и тыкались, будто слепые щенята, набивали себе синяки и шишки.

Лично у меня первой наукой стало исчезновение двух вагонов пиломатериалов. Взяли умные воришки, и накололи наивного мальчишку в звании мастера, сами поживились и преподали молокососу урок на будущее.

Спасибо им огромное! Именно с этой покражи я и начал проходить курс человекознания. В нашу быстроменяющуюся эпоху она, эта наука, важнее всех остальных, без нее на стройке, к примеру, делать нечего — быстро окажешься за решеткой или, испугавшись, переквалифицируешься в рубщика мяса либо дворника…

В основе строительного человекознания лежат три кита: хитрость, отсутствие брезгливости и нахальство. Все остальные детали — второстепенны.

Только сейчас я начал понимать, что в тридцать лет остался всего-навсего старшим лейтенантом только по одной причине — не научился великой науке человекознания. Тот же Дятел, моего возраста — уже майор, успешно пойдут дела на особом участке — станет подполковником. А я так и буду носить на погоне три крохотных звездочки, с ними меня, как офицера без перспективы, отправят в запас… Старлей запаса — как звучит, а? Со смеху помереть можно…

Но все эти рассуждения о своей наивности и глупости я привожу только в общем плане, без привязки, как говорит Анохин, к определенному ориентиру. Зато усвоил твердо: без «трех китов» человекознания сексота не может быть. Он либо откажется от «почетного звания», либо так испортит порученное ему дело, что его с треском вышибут прочь. Без выходного пособия и почетной грамоты.

Вот и я принадлежу к числу подобных глупцов. Какой же мне применить хитрый прием для того. чтобы втереться в доверие к Никифору Васильевичу?

Семилетнее пребывание на стройке помогло — всё же, я отыскал такой прием. Лишь бы запоздали неожиданные гости, лишь бы Курков, увлекшись любимой резьбой по дереву, перестал поглядывать на часы. Пусть Дятел примется в очередной раз воспитывать Сичкова — тогда раньше, чем к десяти вечера мастер не освободится…

— … осушил Родька пятый жбан пива и окосел Пиво, скажу я тебе, забористое у хранцузиков, особо, если потреблять его с коньячком…

— Умный мужик, наверно, был Родька! — перебил я рассказчика. Тянуть и дальше время было опасно, — Типа тех хитрецов, что вчерашней ночью подбирались к нашему складу…

Кладовщик так резко остановил свое повествование, что слова перестали вылетать из его рта, но губы всё ещё шевелились. Некоторое время он непонимающе оглядывал невинную мою физиономию, потом спросил:

— Енто, какие хитрецы, Данилыч? Неужто ограбили?

— Не успели. Джу помешал. Удирали так, что — пыль столбом. Их счастье — собака хромая, будь она здоровая — положила бы их рядышком…

— И кто енто был? Ты, небось, узнал?

В голосе — непонятная тревога. Словно кладовщик беспокоился не о сохранности порученного его заботам строительного добра, а о том — узнал ли я грабителей. В этом его беспокойстве, как это ни странно звучит, я не ощутил ничего непонятного — прежние мои подозрения всё больше и больше находили реальную почву.

— Темно было… Конечно, что-то знакомое в фигурах грабителей распознал, — подкинул я кладовщику тему для дальнейших размышлений. — Но точно сказать не могу. Ошибусь — обижу честных людей…

— Честных? Ты уж скажешь, Димитрий, — похоже, стал успокаиваться старик. Но тут же снова насторожился, Можеть слыхал, о чем трепались злодеи? Ночью-то голоса далеко разносятся…

— Так, немного… О какой-то лодке речь шла, .. Наверно, собрались на рыбалку, а на чем плыть не знали. Слава Богу, что ничего у грабителей не получилось. Я сегодня всех наших сторожей проинструктировал. Поэтому и вам сказал…

— Спасибо, Димитрий, век стану благодарить, старухе накажу поклоны за тебя перед иконой отбивать… Слышь, Дормидонтовна ?

— Слышу, слышу, Васильич. И свечечку во здравие в храме Божьем поставлю, и молитвы закажу…

Помолчали. Никифор Васильевич прошелся по горнице, подошел к окну, загородившись ладонью от света, оглядел подворье. Будто там, за кустами, спрятался Курков, а за бочкой для дождевой воды стоит Сичков… Смешно!

— И часто вы такие пиры задаете, — кивнул я на богато накрытый стол. — Небось, каждую субботу?

— По всякому, — доброжелательно ответил хозяин. — Бывает, что и в будни заглядывают гости… Помню, когда придушили Катьку-секретчицу, Валера пожаловал …

Я почувствовал — не хватает воздуха. Образ Никифора Васильевича начал светлеть, будто с него уже снято ложное обвинение, зато в моих ушах зазвенело: «Сичков, значит, все же, Сичков». Вот он, тот самый случай, за которым я так долго гонялся! Только бы не упустить, узнать детали. И не показать своей взволнованности…

— Неужели, был пьян… Сичков?

Кажется, я пытаюсь оправдать мастера. Если пьян, то не он виновен в убийстве Кати… Хотя мог выпить после ее удушения. Убить человека не так-то просто. Мастер, чтобы погасить в себе чувства страха, возьмет да зальет его водкой.

— Ан, нет — трезвехонек. Только малость взъерошен. Вихры — во все стороны, будто кто их выдирал, пиджак помятый… Возился с бабой на сеновале, что ли? Как Родька-пулеметчик, когда охаживал одну хранцузскую мамзельку, да напоролся на ейного мужика…

— Валерка ничего не говорил?

— Чего говорить-то? Спросил: самогон имеется? Я ему под нос — трехлитровую банку. Хошь — пей, хошь — умывайся. Валерка присосался, как телок к коровке — почти литру выхлестал. Не закусил — утерся рукавом, умелец, да подался от нас…

Значит, все же — Сичков! Никифор Васильевич врать не станет, не в его это интересах, понимает, небось, что вранье — дело опасное, особо, когда касается убийства. Нацелишь на другого преступника, а оно обернется на тебя… Слов нет, скользкий человек

этот кладовщик, много у меня на него имеется фактов и фактиков, да и Малеев, похоже, положил на него всевидящий глаз. Но сейчас ему можно верить…

Мои колени дрожат, в голове — сумятица. Впору бежать разыскивать Малеева или Рюмина. Пусть срочно созывают своих оперативников…

Нет, оперативников привлекать рановато. Нужно попробовать раскочегарить словоохотливого хозяина, авось, удастся выудить из него дополнительные подробности убийства.

Никифор Васильевич с любопытством смотрел мне в лицо. Будто подслушивал донимавшие гостя беспорядочные мысли и делал свои выводы…

Погоди, погоди, Димка, не торопись. А вдруг кладовщик, выводя меня на мастера, отводит подозрения в спой адрес? Какие подозрения? Если вдуматься, ничего я против Никифора Васильевича не имею. Единственная зацепка — встреча возле карьера. Да и Малеев не сказал ничего определенного, просто посоветовал присмотреться, сблизиться…

А как же быть с «ночными гостями», с подслушанной беседой, в которой — какая-то операция назначена на эту ночь? Именно на ту, когда я приглашаюсь кладовщиком для распития водки?

Отбросить в сторону продуманную версию и мчаться, сломя голову, за другой? Но пока я стану присматриваться к хитроумному Никифору Васильевичу, Сичков успеет скрыться. До границы близко, махнет на другую сторону — все дела.

Кладовщик — не преступник, он только, как любят говорить юристы, — подозреваемый. А Сичков, если верить хозяину, раскрытая фигура, убийца и, возможно, агент вражеской разведки… или пособник убийцы?

Так я метался, панически бросаясь из одной крайности в другую. В голове молоточками стучали два имени: Валера и Никифор Васильевич, Никифор Васильевич и Валера… Господи, когда окончатся мои сексотовские мучения? Где Малеев со своими хвалеными аналитиками и сыщиками? Почему он бросил своего секретного сотрудника без помощи и охраны?

Кладовщик продолжал с возрастающим любопытством взирать на гостя… Чего он от меня ожидает? Чтобы первым назвал Валерку убийцей? Или — попытался опровергнуть таинственные намеки на его причастность к преступлению?

Кстати, а почему я зациклился на этих двоих? Неизвестно, какую роль играет в происходящих событиях тот же Курков? Ведь если верить Оленьке, а я ей верю, в ту ночь ее отец провожал Валеру…

— А инструктор вместе с Валеркой не заявлялся?

— Серега-то? А чего ему в ночь заполночь ходить по гостям? Особо, к немощному старичку… Курков — человек семейный, ему гулять ночами не положено… Один был Валерка, один, не сумлевайся, Данилыч… К тому же Серега не шибко-то дружит с мастером. Единожды согрешил выпить с ним, было, скрывать не стану… А в ту злодейскую ноченьку прибежал один Валерка. Бледный, отдышаться не может, руки дрожат. Стал я ему для успокоения крутить байки про Родьку-пулеметчика, чую — не слышит ничего, только глазами моргает… После потребовал самогону…

Старик упрямо подводил меня к мысли о виновности Сичкова. Будто на рыбину, пойманную на крючок, которую боятся слишком быстро вытащить — как бы не сорвалась и не уплыла вглубь.

Подозрительно? Еще бы, конечно. Но меня занимала иная картинка. Вхожу я в кабинет Малеева, подталкивая стволом пистолета закованного в наручники Сичкова… Конец расследованию, товарищ подполковник. Перед вами — убийца Гордеевой и резидент вражеской разведки… Нелегко досталось мне его разоблачение, но, как видите, справился… Бывший майор, теперь — подполковник трясет мне руку, благодарит, обещает представить к награде.

На фоне этого видения образ преступника-кладовщика все более мерк, и, наоборот, все более прояснялся образ преступника-мастера. Факты, обращенные против Никифора Васильевича, находили свое оправдание, представлялись ложными либо поверхностными, зато подозрения в адрес; Сичкова усиливались, становились неопровержимыми.

— Может быть, в прошлую ночь именно Валерка шастал по складу и встречался с сообщником? — убежденно предположил я вслух. — То-то мне почудилось что-то знакомое в фигуре одного грабителя…

— Могет быть, — охотно согласился старик. — Давно уж заподозрил я ентого мастера, да недосуг был тебе сообчить…. Окромя лодки, о чем говорили злыдни, не слыхал?

— О какой-то операции, которая намечена на сегодняшнюю ночь… В чем она, эта операция, заключается, не понял. Либо ограбление склада, либо налет на станцию. А вот то, что один из беседующих Сичков, теперь я уверен. Какой же он сволочь, как маскировался, мерзавец!

Старик взволновался не на шутку. Лицо заострилось, глаза заметались по сторонам, будто выискивал там неизвестно какие опасности. Ему не сиделось — бегал по комнате, переставляя стулья, разбрасывая веники и коврики. Жирный кот, блаженствующий на припечке, с визгом отпрянул

от взбесившегося хозяина, но спастись не смог — носком сапога Никифор Васильевич подфутболил его, отбросил в угол.

— Покажу я Сереге, как опаздывать! — грозился он сухим кулачком. — Велено в восемь, значитца — в восемь!

Непонятно. Почему скромный кладовщик имеет право приказывать инструктору производственного обучения? Впрочем, откуда мне знать, какие между ними сложились отношения.

— Значит, вы ждете Сергея Сергеевича?

— Кого же еще? — огрызнулся Никифор Васильевич. — Должон заявиться Серега вместях с мастером… А могет быть, и один…

Незлобивое собачье тявканье переросло и угрожающий лай. Псы гремели цепью, рвались к калитке.

Хозяин облегченно задышал, невнятно выругался, уселся на лавку рядом с печью.

— Старуха, открывай калитку гостям. Я што тебе — привратник! Кому говорено?

Покачиваясь на больных ногах, Никодимовна вышла из комнаты.

 

5

— Думается, Катьку пришил Сичков, — не дождавшись от меня согласия с подкинутой туманной версией, заторопился старик, едва жена вышла во двор. — Я еще тогда подумал об ентом, да помалкивал до времени. А вдруг ошибаюсь, подставлю невинного человека? Страшно енто — подставлять, верно говорю?.. А теперича ты меня надоумил…

Непонятно, чем я «надоумил» кладовщика, ведь ни словечка не произнес, только слушал да иногда поддакивал.

— А што, Валерке убить — плюнуть… Как думаешь, Димитрий, не взять ли нам убивца под белы рученьки? Втроем быстро повяжем…

Мне бы заподозрить хитроумного кладовщика, но на память снова пришел Малеев… Молодец, Дима, вычислил и взял убийцу, благодарю тебя за находчивость и сноровку!

— Справимся ли? Вон, какой верзила… А не лучше ли сообщить куда следует?

Согласиться с предложением кладовщика? Но ведь он тоже под подозрением, не меньшем, чем Сичков… Как бы не ошибиться… Сбегать в сторожку, позвонить в Особый отдел, пусть разберутся? Но пока дозвонишься, пока приедут оперативники — пройдет не менее двух часов. За это время, почуяв опасность, Валера умотает на побережье к поджидающей его лодке…

— Повяжем, — торопливо уговаривал хозяин. — Серега подмотает, не зря пригласил его… А сообчить?.. У тебя имеется — куда?

— Есть местечко, — окончательно решился я. — Но вы правы — свяжем, а уж после звякну в Особый отдел…

— Ишь ты, Особый, — уважительно повторил старик. — Небось, тебя там знают…

— Еще бы, — по-павлиньи распушил я хвост. — Конечно, знают…

При этих хвастливых словах в глазах хозяина промелькнуло нечто жестокое… Или я ошибаюсь? Конечно, ошибаюсь! Зачем ему предлагать мне участвовать в поимке преступника. Сами справились бы с Курковым.

— Токо не торопись, Димитрий, — быстро инструктировал он меня. — Выжидай мово сигналу….

Со скрипом отворилась дверь. В сопровождении массивной хозяйки вошел Курков. За ним — Валера.

— Привет честной компании, — тряхнул кудлатой головой инструктор. Белокурая челка подпрыгнула и снова упала на низкий лоб. — Не помешаем? Мы с Валерой нынче беспризорные, вот и решили обмыть покойных енотов.

— М-да-а-а, — промычал, улыбаясь, Сичков. — Бедных зверьков….

При виде полудетской улыбки Валеры во мне зашевелилось раскаяние. Зачем я согласился участвовать в этом грязном деле? Чем доказана вина Валеры? Рассказом кладовщика? А где гарантия, что этот его рассказ — правда?

— Во сколь сказано было прийтить? — грозно вопросил Никифор Васильевич, поднимаясь с лавки. — Сичас — девять, а вы пообещали появиться в восемь?

— Я повинен, — склонил голову Курков. — Валерка пришел в половине восьмого, но женка попросила нарубить капустки, то да се… Вот и припозднились малость…

Похоже, Никифор Васильевич принял оправдание инструктора. Молча кивнул на стол — присаживайтесь, мол, пора начинать.

Выпили. Закусили холодцом. Валера поймал на вилку кусок селедки вместе с несколькими кольцами лука, отправил в рот.

— Одна рюмка гулять не ходит, — балагурил старик, но за его шутовством я ощутил внутреннее напряжение. Все понятно — нелегко связывать человека, с которым дружишь. — Отправим вслед вторую…

Хозяйка не сидела с гостями — ходила вокруг стола, ухаживая за пирующими. Одному положит в тарелку винегрет, второму пододвинет холодец, третьего угостит холодным мясом.

— Третья рюмка — не лишняя, не то, што у бесов, — провозгласил хозяин, разливая самогон.

Пиршество разворачивалось в точном соответствии с древними обычаями. Я — небольшой любитель спиртного, поэтому закружилась голова, сделалось легко и приятно. Все же правильно поступил, согласившись повязать Валеру. Интересно, что скажет Малеев, когда увидит работу сексота? Не донос, не филерство — задержание опасного преступника. Вот удивится-то писклявый майор!

— Никодимовна, тащи жареху! — приказал опьяневший хозяин. — Пора обработать енотовы одежки…

А Курков-то пьет — опрокидывает рюмку за рюмкой. Вот тебе и трезвенник!

В центр стола опустилась огромная сковорода, на ней шипели, разбрызгивая масло, крупные куски мяса. Глотая слюну, я переложил себе на тарелку несколько кусков. Вкусно! Не заметил, как обглодал косточки. Поколебавшись, — совесть-то нужно знать! — снял со сковороды еще один кусок.

— Как, Димитрий, курятина? — ехидно спросил Никифор Васильевич и засмеялся. — Понравилась?

— Еще бы, — насмешливо добавил Курков. — Как бы наш прораб язык не проглотил…

— Действительно, можно проглотить, — смутившись, признался я. — Никогда не ел такого…

— А енто, промежду прочим, вовсе и не курка, — под хохот всех сидящих за столом объявил хозяин. — Енотовое мясцо… Натуральная собачатина!

Собаки? Чертов кладовщик! Я с трудом преодолел приступ тошноты. Если бы не предстоящая схватка с Сичковым, выскочил бы из хаты во двор…

А Валера и Сергей Сергеевич аппетитно уминали собачье мясо и нахваливали хозяйку. Налили еще по рюмочке…

Почему медлит Никифор Васильевич? Самая пора схватить разомлевшего мастера. Свяжем его — помчусь к телефону. Благо, в сторожке вчера поставили аппарат…

— Все, — хозяин оглядел опустевшую сковороду, отодвинулся от стола. — Пора приступать к делу. Чай, двенадцатый час пошел… Давай Серега…

Пленение убийцы произошло неожиданно для него. Курков мигом заломил мастеру руки, кладовщик умело охлопал его карманы. Отскочил в сторону с пистолетом, направленным на Валеру.

— Подай веревку, Димитрий… Тамо, у печи лежит, загодя приготовил…

Я помогал вязать бандита. Он мычал, но не сопротивлялся. Глянул на меня с презрением. Что же ты делаешь, малявка? — уловил я в его взгляде.

— Лошадь запряжена, давай, Сергей, двигай — в условленном месте тебя встретят. Я следом. Тут — небольшое осложнение, только что выяснил… Придется изменить прежний план… Мы с женой поедем на второй лошади. Встретимся у лодки… Возьми вот Катеринин подарочек!

Говорил кладовщик грамотно, четко, не так, как раньше… Неужели я ошибся! В груди похолодело, пьяная одурь, будто испарилась, оставив тяжесть в голове.

Никифор Васильевич затолкал в карман инструктора небольшой сверток, похлопал по плечу. Сергей Сергеевич выскочил из хаты. Послышался перестук копыт. Собаки не лаяли, словно подавились…

— Присаживайся, Дмитрий Данилович рядом с Валерой, — подтолкнул старик меня стволом пистолета. — Да не шебуршись, тварь продажная, а то сглотнешь пулю… Сейчас я тебя упакую….

— Зачем? — глупо удивился я. — Ведь бежать нужно, звонить…

— Вот и упакую, чтобы ты никуда не звонил… Я и раньше подозревал, что ты легавый, да не был уверен… Нужно бы тебя отправить на тот свет, да времени нет возиться с трупом, прятать. Посидишь с дружком — подумай, что к чему… Кому говорю?

Зрачок пистолета поднялся на уровень моего лба. Только теперь я окончательно все понял.

 

6

Сичков и я лежали на лавке добротно увязанными чертовым кладовщиком. Будто два свертка, притянутые один к другому. Знает свое дело Никифор Васильевич, знает. Наверно, не раз и не два тренировался в прошлом, сколько через его умелые руки прошло честных людей!

Мы молчали. Не потому, что нечего сказать — во рту, распирая челюсти, торчали скрученные полотенца-кляпы.

Какой же я все-таки дурак! Возгордился, раскукарекался, словно петух на заборе. Дескать, знают меня в Особом отделе, знают и ценят. Выложил перед кладовщиком все, что знал: и о назначенной на эту ночь акции, и о поджидающей лодке. Разбросал, словно жменю зерна — склевывай, дорогой шпион, собирай информацию и делай выводы.

А кладовщик хитер, ну до чего же хитер! Обошел прораба, будто глупого первоклашку, оплел его рассказами о Родьке-пулеметчике, приманил енотовыми шкурками, похвалил за наблюдательность и находчивость. Подбросил мысль о предательстве Сичкова, заставил помогать ему и Куркову пленить честного парня.

Обида на собственную глупость — самая горькая из обид.

В голове похоронным перезвоном все еще звучали прощальные слова кладовщика. Старательно увязывая пленника, даже ногами помогая туже затягивать веревки, чтобы он, не дай Бог, не развязался, старик вовсю откровенничал.

— Не стану, старлей, брехать про Родьку, хоть и был такой дружок в нашем взводе. Кончились мои побасенки. Вот сейчас увяжу тебя покрепче, чтоб не побежал к друзьям в Особый отдел, и подамся с супругой на бережок. Часика два потерпишь, а за это время мы с Серегой далеко ускачем на лодчонке в море, где катерок пассажиров ожидает. Тогда беги к своим легавым, шипи по-змеиному, выдавай старого… Только торопиться особо мы не станем — еще одного человека захватить требуется, важного человека. Привезет он с собой целое богатство, которое обеспечит безбедную жизнь за кордоном…

Интересно, по какой шпионской категории проходит кладовщик? Резидент? Вряд ли при его грамотности, хоть и выражаться стал он более подходяще… По современным меркам, пожалуй, даже на рядового филера или секретного сотрудника разведцентра не потянет… Сексот? С некоторых пор это паршивое словечко уже не вызывало у меня протеста.

Кого я только не подозревал? Арамяна, Родилова, Анохина, Сережкина. А настоящий агент находился вне подозрения. Да и кто мог подумать, что веселый говорун, старательный служака, безграмотный человек, случайно попавший па должность кладовщика — шпион… Даже сейчас, когда всё прояснилось, я не верю в это. Что хотите, делайте — не верю!…

В комнате темно. Уходя, Никифор Васильевич щелкнул выключателем.

— При свете спать плохо, неуютно, а вам выспаться надо. Освободят не скоро, после до утра стану допрашивать — какой там сон. Так что, подремывайте, заодно благодарите меня, что не пришил…

Было слышно, как под окном всхрапывала лошадь,

хозяйка, кряхтя, грузила что-то на телегу.

— Куда тащишь, дура стоеросовая? — орал на жену кладовщик. — Думаешь, линкор под пожитки дадут? Выбрось самовар, кому сказано? Сундук — к черту… Где котелок с золотыми кругляшами? Вот его ты не забудь, а то башку оторву и к твоему толстому заду пришью!

Негромко скрипнули ворота. Сейчас покатится телега, увозя от возмездия шпиона и его золотые «кругляши»… Господи, до чего же обидно!

Но телега не покатилась.

— Куда это вы, на ночь глядя? — пропищал Малеев. Его голос я узнаю из тысячи. Сейчас он показался мне до того родным и близким, что на глазах выступили слезы. — И пистолетик вам ни к чему… Да, да, вы правильно поняли — руки нужно протянуть вперед… Вот так!

В комнату вошли Малеев, два оперативника и… капитан Кислицын. Начальник заставы, мой добрый друг Семка.

— Вот это упаковали! — смеялся он, похлопывая меня по плечам. — Хоть в багаж сдавай…

Первым делом нас освободили от кляпов.

— Вместо глупых шуток, лучше бы послал догнать бандитов, — с трудом отдышавшись, разгневанно буркнул я. — На побережье подались, там их лодка ожидает, а в море — катер… Смоются — не догонишь…

— Никуда не смоются, — добродушно ответил Сергей Максимович, трудясь над затейливыми узлами, вывязанными умельцем-хозяином. — Капитан, по нашей просьбе, еще с вечера перекрыл все подступы к побережью. Катерок моряки повязали, сейчас отдыхает в гавани вместе со всей командой… Ну, а ваш кладовщик вместе с женой сидят на телеге. Под охраной, конечно. Думу думают, как бы вывернуться самим, подставить других. К примеру, так называемого инструктора производственного обучения.

Последние петли, накрученные вокруг наших тел, упали на пол. Сичков старательно разминал затекшие руки и ноги, но, кажется — за этим будничным занятием он старался скрыть смущение. Как там ни говори, а хваленый помощник Малеева — сейчас я не сомневался, что Валера был тем самым представителем Особого отдела, о котором упоминал майор — глупо попался в засаду. Было от чего смущаться и прятать глаза.

В комнату осторожно вошел Джу. Обнюхал присутствующих, слабо помахал хвостом рядом с Кислицыным, любовно порычал на меня. В переводе на человеческий язык: «опростоволосился, хозяин? Так тебе и надо, впредь будешь слушаться». Улегся возле моих ног и недоброжелательно посмотрел на майора.

Я тоже размялся. Нет, не от стыда перед «особистом», хотя мне-то было чего стыдиться. Просто занемели руки.

— Насколько я понял, нас с Сичковым вы подставили в качестве приманки. Ведь Рюмин сообщил вам, куда и направляюсь вечером, можно было и поторопиться.

— Дорого ценишь себя, Димочка, — рассмеялся Кислицын. — Ишь ты, приманка? Никто тебя к кладовщику, насколько я осведомлен, не гнал… Так, товарищ майор?

— Почти так… Правда, я советовал Василькову поближе сойтись с подозрительным кладовщиком, но пить с ним водку, да еще в присутствии Куркова — никогда. Вообще, Дима — человек непредсказуемый и недисциплинированный, с ним надо держать ушки на макушке…

Джу поднял голову, поглядел на меня, перевел взгляд на Малеева и предупреждающе зарычал. Дескать, критиковать хозяина позволено только мне, остальные сильно рискуют.

— Перестань рычать, Джу… Джуличка… Не болонка же ты и не дворняга — служивый пес… Сидеть!

Собака сразу смолкла, не сводя с меня обожающего взгляда. Примерно так я смотрю на Оленьку.

— Верный твой защитник, да? Хотел бы я иметь такого. — Малеев перевел взгляд с меня на Сичкова. — Как же ты так попался, Валера? Опытный контрразведчик, в каких только ситуациях не побывал, и вдруг так глупо опростоволосился. Понимаю Диму, он в нашем деле новичок, но ты…

— Вот и я думаю, Сергей Максимович, где получился прокол? Сидел, связанный, и прикидывал… Кажется, понял… А ты Дима, не стесняйся, выслушай мою исповедь. Авось, пойдет она тебе на пользу…

… Сближение с Курковым, по мнению Валеры, прошло вполне профессионально. Бригада каменщиков-учеников монтировала фундаменты жилого дома, закладывая кирпичом доборные участки. Сичков время от времени подходил то к одному, то к другому, делал замечания, показывал, Каждый раз обращался к инструктору производственного обучения.

— Правильно говорю, Сергей Сергеевич?

— По делу ничего возразить не могу, — солидно басил инструктор. — Одно слово — мастер. Вот в смысле обращения с подмастерьями замечание есть. Построже нужно учить, без скидок на то, что — новички…

— Спасибо, учту.

Не подталкивая, но и не тормозя процесс «стыковки», Сичков выждал пару недель. И вот в пятницу…

— Поздравьте, Сергей Сергеевич. Юбилей у меня. — Поздравляю, — охотно заулыбался Курков. — Сколько годков-то на счету?

— Двадцать семь. Приглашаю. Вечером. В буфет.

— На людях-то неловко, — заколебался Сергей Сергеевич.

— Почему на людях? Пригласите в гости…

Именно в тот вечер, по мнению Сичкова, и произошел первый прокол. Случайный, едва заметный, но он-то, видимо, и определил дальнейшие события. Ведь Валера напросился в гости к инструктору ненавязчиво, слегка прошелся этаким намеком.

Но это сразу насторожило Куркова.

Второй прокол произошел в «секретке».

Инструктор производственного обучения не имел права изучать секретные чертежи. Это не входило в круг его обязанностей. Кроме этого, Курков, несмотря на имеющийся у него допуск, не входил в список допущенных в «секретку». Его дело — учить солдат плотницкому и каменщицкому мастерству. И — только.

Однажды, проходя во второй половине дня мимо дверей «секретки», Сичков услышал голос Куркова. Тот просил Екатерину Анатольевну достать ему «для работы» планы этажей основного сооружения. И не просто планы, но и расстановку в помещениях технологического оборудования.

Зачем? Для кладки кирпичных перегородок и монтажа стеновых блоков эти чертежи не требовались.

Сичкову взять бы услышанное на заметку, пройти мимо, а он, будто что-то подтолкнуло в спину, вошел в помещение.

— Помощь не требуется?

По сощуренным глазам и дрогнувшим пальцам положенных на стол рук инструктора, Валера понял: совершена ошибка. Будто он прищелкнул каблуками и представился: сотрудник Особого отдела…

Попытался выкрутиться, намекнул на свои особые отношения с Екатериной. Дескать, не хочется подставлять ее под начальственный гнев.…Ведь она не имеет права… И так далее…

Вроде, получилось. Курков заулыбался. Понимаю, мол, благородный порыв мастера, извиняюсь, больше не повторится…

— Наверно, тогда я расшифровал себя окончательно.

— Наверно, — легко согласился Малеев. — А с убийством секретчицы все произошло, как мы предполагали?

— Да. Ведь после сценки в «секретке», которую я только что описал, Екатерина Анатольевна приехала в Особый отдел… Так?

— Так, — подтвердил майор. — Тогда она сообщила нам о странном интересе, проявляемом инструктором производственного обучения к секретной документации…

— А перед этим она посоветовалась со своим начальником, майором Семыкиным. В приемной в это время находился кладовщик. Он мог услышать, если не весь разговор, то хотя бы отрывок… Вполне достаточно для определенного вывода…

«Особисты» помолчали.

Для меня услышанное, словно учебник для начинающего секретного сотрудника. Сопоставляя наблюдения и анализ полученных сведений опытными сыщиками со своими глупейшими версиями, я от стыда готов был провалиться сквозь землю. Сколько же потрачено усилий для изучения подозреваемых: Сережкина, Сичкова, Анохина, Ваха, Сиюминуткина! И все — впустую. Истина лежала на поверхности, стоило только подумать, проанализировать. Но для этого не хватало ни умения, ни опыта, ни особого желания. Думалось, слежка — это предельно просто: следи за «объектом» и смотри, чем тот занимается. После выстраивай свои наблюдения в определенный порядок: по ранжиру, в колонну по одному или по двое…

— Как дела на твоем фронте, Кислицын?

Пограничник держал возле уха портативную рацию, но не говорил — слушал. Видимо, ему докладывали начальники патрулей или засад. Один из оперативников тоже работал со своей рацией.

— Пока ничего существенного. Курков возле лодки не появлялся. Его семья вывезена в безопасное место…

Семья Куркова?…. Оленька… Как же я не подумал об этом раньше?

— Ты не волнуйся, Димочка, — заметил мое состояние Малеев. — Долго объяснять нет времени, поэтому кратко. Курков никакой не муж и не отец. Действительно приехал с Севера. Запугал Матрену Сидоровну. Скажешь, мол, кому-нибудь пристрелю дочь. Ольге — убью мать. Так сумел их запугать, подлец, что жизнь для женщин превратилась в каторгу… Понял?

Да, я все понял. С благодарностью посмотрел на Семку, Тихо шепнул:

— Спасибо, друг. За мной не пропадет…

— Сочтемся позже…

В разговор вступил оперативник с рацией.

— Посты докладывают: со стороны посёлка никто не появлялся.

— Куда же он исчез? — недоуменно развел руками Сичков.

— Ничего удивительного. Зверь залег в норе и выжидает, когда снимут наблюдение. Тогда он и появится., .

И вдруг меня прошиб пот. Такой липучий, мерзкий, что я поежился… В голове, будто кто-то проиграл последний монолог кладовщика: «…торопиться особо не станем, еще одного человека захватить требуется, важного человека. Привезет он с собой целое богатство, которое обеспечит безбедную жизнь за кордоном». И так четко прозвучали эти слова, что я невольно огляделся в поисках «автора».

— Точно, пока Курков не появится. Но есть одна причина… Он ожидает еще одного агента с ценным грузом…

И я передал все, что услышал от хозяина дома.

— Интересно, очень интересно, — равнодушно пропищал Малеев. — Тогда нам нужно перебазироваться… в сторожку…

— А как быть с задержанными? — спросил оперативник, сидящий рядом со мной. — Так и держать на телеге?

— Зачем на телеге, — тихо засмеялся Малеев. — Хозяйку препроводите в дом — пусть хозяйством занимается. А хозяин нам может понадобиться, но в сторожке с честными людьми ему не место. Пусть посидит возле ворот на лавочке, подышит свежим воздухом. Тепло — не замерзнет, а замерзнет — сам виноват. Вот только, кто охранять его станет?

— Доверьте арестованного бывшей моей овчарке — Джульбарсу. Гарантирую джентльменское поведение. Никуда кладовщик не денется, — весело предложил Кислицын.

— А что? Идея, — одобрил предложение начальника заставы майор. — Только бы не загрыз… раньше времени.

Джу вильнул хвостом капитану, вопросительно поглядел на меня. Я кивнул — разрешаю. Джу вскочил на ноги и грозно заворчал. Будто заверил всех нас в том, что задержанный будет в целости и сохранности.

 

1

Ночь выдалась звездная, теплая. Вокруг разлита такая тишина, что слышен каждый наш шаг, каждый вздох. Вдали, на станции, подслеповато светились фонари.

— Идите в хату, мать, — доброжелательно предложил оперативник Никодимовне. — Отдыхайте…

— А Васильич? — плачуще спросила она. — Простите его, сынки, старый, немощный.

Мы молчали. Видимо, поняв, что прощения мужу не дождаться, женщина неуклюже сползла с телеги.

— Прощай, Васильич, не суди…

— Шагай, шагай, старая, — буркнул Никифор Васильевич. — Бог простит, его проси. Увидимся на том свете…

Впереди шел Малеев. Следом — мы с Сичковым. Шествие завершал кладовщик под охраной оперативника и Джу. Кислицын, испросив разрешение майора, куда-то исчез. Наверно, отправился проверять свои посты и засады.

Возле ворот прирельсового склада из кустов вынырнул еще один оперативник.

— Что нового? — буднично спросил Малеев.

— Тихо. Командир роты спит в сторожке.

— О, черт возьми, — первая заковыка. Ну что бы ему ни поспать эту ночь в казарме, — недовольно отфыркнулся Малеев. — Придется спровадить куда-нибудь. Сторожка на сегодняшнюю ночь — наш штаб… Костя, лавочку видишь? ^

Во тьме смутно виднелась грубо сколоченная лавка, на которой и дневные часы дежурил сторож, контролируя выезд или въезд груженых машин.

— Вижу.

— Пусть кладовщик посидит на ней. Понадобится — вызовем… Знаете, друзья, собака, конечно, отличный охранник, но для полной гарантии… Короче, Костенька, прошу, завернись в тулуп и подремли вон на том штабеле. По принципу: береженного и Бог бережет.

Похоже, оперативнику не очень уж хотелось «дремать» на улице. Теплынь весной — дело обманчивое — посидишь с часок — околеешь. Но приказ — есть приказ, в какой бы форме он ни был отдан.

Никифор Васильевич послушно сел на указанное место, скованные наручниками руки положил на колени. Рядом занял место Джу. В профилактических целях он разок рявкнул мл задержанного, будто предупредил, что шутить не намерен, посоветовал сидеть спокойно, не делая лишних движений.

Повинуясь жесту Малеева, я вошел в сторожку первым. Щелкнул выключателем — под потолком вспыхнула лампочка.

— Кончай придуряться, прораб, — буркнул Сережкин, загораживаясь ладонью от света. — Барин какой, не мог в темноте лечь… Болтаешься допоздна по чужим домам.… Погоди, все выложу и Светке, и Ольге…

— Вот что, дружище, уматывай в казарму, — жестко приказал я. — Здесь тебе этой ночью делать нечего…

— Ты что, сбрендил? — рывком поднялся на койке, сразу проснувшись, командир роты.

— Давайте, давайте, капитан, без расспросов, поддержал меня Малеев.

Сережкин недоуменно смотрел на переполненную какими — то людьми сторожку. Откуда взялся этот писклявый толстый мужик в затрапезном пиджачке? Что делают на складе парни в кепках и в куртках? И почему молчит, видя все эти безобразия, обычно бдительный Джу?

Меня разбирал смех. Больно уж уморительную гримасу состроил Виктор, не зная, выметаться ли ему с насиженного места, либо попытаться выгнать незваных гостей.

В конце концов, решил не лезть на рожон, а подчиниться. Мало ли кто скрывается под гражданской одеждой?

Когда, недовольно ворча и угрожая нарушителям спокойствия всевозможными карами, капитан выкатился из сторожки, мы дружно засмеялись. От ворот донесся предупреждающий лай Джу и голос Сережкина: да не подойду я к тебе, сиди спокойно!.. Наверно, при виде кладовщика в наручниках и стерегущего Джу Сережкин начал кое-что понимать. Он быстро побежал в сторону казармы.

— Помещение для штаба отвоевали, — пропищал Малеев, подавляя приступ смеха. — Прежде, чем начнем веселый разговор, оценим обстановку. — Он повернулся к оперативнику, только что дежурившему возле ворот. — В конторе — норма?

— Да. Никого нет, один солдат возле дверей секретки.

— Предупрежден?

— Проинструктировали. Хотели подменить его нашим сотрудником, но отказались от этой мысли. Пришлось бы открыться перед начальником караула…

— Правильно решили… Валера, пойди, узнай, что делает о н?

Мне показалось, что при этом Малеев бросил предупреждающий взгляд в сторону Сичкова, и опасливый — на меня

Не хочет, чтобы я узнал, кто скрывается под многозначительным «он»? Ради Бога, спрашивать не стану. Нет у меня такого права — спрашивать. Сексот, филер, стукач никаких прав не имеет — сплошные обязанности. Ну, и черт с вами!

Знакомая по прошлым «приступам» волна ярости охватила меня. Правда, раньше я хотел разорвать отношения с Особым отделом, уничтожить данную подписку, заявить. «Знать вас всех не хочу, поэтому оставайтесь при своих секретах, а я пойду… к такой-то матери». Сейчас такого желания не было.

— Не обижайся, Дима, и не торопись. Придет время — все узнаешь, — хлопнул меня по плечу Малеев.

Вошел Сичков.

— Он спит дома. Никакого шевеления.

Вслед за ним появился Кислицын.

— Разрешите доложить?

— Кончай свои китайские церемонии… Что нового?

— Курков не обнаружен. Есть подозрение, что он из Болтево никуда не уезжал. Покрутился вокруг и решил до времени укрыться в поселке…

— Понятно… Давайте сюда кладовщика… А ты, Валера, не спускай взгляда с… того человека. Выйдет из дому — сообщи немедленно…

Сичков кивнул и вышел из сторожки.

Вошел наряженный в тулуп оперативник, за ним — Никифор Василевич под охраной Джу. Оглядевшись, пес понял — отсюда задержанному не сбежать. Поэтому он покинул свой пост и улегся возле моих ног. Предварительно дружелюбно порычал. Словно поздоровался.

— Садитесь, Никифор Васильевич. Разговор предстоит долгий, а ноги у вас далеко не молодые… Вон на тот табурет, пожалуйста.

Малеев вежлив и предупредителен. На лице — дружелюбная улыбочка человека, к которому зашел в гости приятный собеседник. Не хватает столика на колесиках с коньяками и винами.

Я бы поговорил с чертовым кладовщиком без коньяков и джентльменских выражений, я бы отвесил ему такие оплеухи, что он завыл бы в голос, выложил бы все, что знал и о чем только догадывался! Вспомнилось, с каким садистским выражением лица Никифор Васильевич вязал меня… Подонок!

— Я што, человек маленький, сяду, — плачуще заговорил старик. — Нет на мне вины, гражданин начальник, нетути… Всю жизнь честным был, соблюдал законы. Ежели бы не помер Родька-пулеметчик, заступился бы за старого дружка….

— Времени у нас мало, поэтому оставьте в покое и свою честность, и Малиновского… Когда к вам должен присоединиться человек с ценным грузом? Нам все известно, постарайтесь ответить без уверток и болтовни…

— Не знаю, — метнул в мою сторону уничтожающий взгляд старик. — Понапрасну муку принимаю адскую, — снова заныл он. — Решили со старухой к родичам съездить, а вы…

— О родичах мы еще поговорим. Позже. Советую быть предельно откровенным. Учтите, ваша откровенность будет учтена судом, в противном случае вы знаете, что грозит за измену Родине…

Наступило напряженное молчание. Никифор Васильевич нерешительно чесал в затылке, шевелил губами, не знал, как выгодней поступить: признаться или продолжать игру.

— Понятно, — резюмировал молчание кладовщика Малеев. — Ну что ж, дело ваше… Костя, выведи задержанного, посади на ту же лавочку…

Джу поднялся и грозно зарычал на шпиона. Пошли, мол, из сторожки.

— Ладно, — видимо, оценил обстановку старик. — Скажу. Только занесите в протокол допроса — добровольное признание в целях оказания органам помощи в поимке преступника…

Сразу исчезли простонародные выражения, шутки-прибаутки, придурковатое выражение лица.

— Когда к вам должен присоединиться тот человек?

— В четыре утра…

— Где сейчас отсиживается Курков?

— Точно сказать не могу, не посвящен…

— Верю. Курков — опытный агент, он свою конуру не откроет… Ладно, сами отыщем… Скажите, Никифор Васильевич, что за подарок от Екатерины Анатольевны вы передали Куркову?

Старик нерешительно зажевал губами. Кажется, на этот вопрос он не хотел отвечать, страшно не хотел. Будто именно в нем находился некий взрыватель, способный привести в действие мощный заряд…

— Я жду! — бросил в лицо кладовщику майор. — И не пытайтесь увильнуть — ничего не получится!

— В седле не удержался, на хвосте не удержишься, — проворчал кладовщик, повесив голову. — В том свертке — Катькины документы и… ключи от дома…

— Какого дома? Адрес?

Новые раздумья. Будто требуемый Малеевым адрес застрял у Никифора Васильевича в глотке. Наподобие того кляпа, который он вталкивал мне в рот.

Майор ожидал. Его добродушное полное лицо заострилось, во взоре появилось жесткое выражение, руки подобрались и сжались в кулаки. Сичков наклонил маленькую свою голову, подался к упорно молчащему старику.

— Ну?

— Пионерская, два…

Второй оперативник выскользнул за дверь.

— Увести задержанного!

 

2

В сторожке остались трое: Малеев, Сичков и я.

— Значит, до появления еще одного агента остается, — Сергей Максимович бегло взглянул на наручные часы, — почти три часа. Ну, что ж, времени предостаточно. Если удастся повязать Куркова — наше счастье, не удастся — его удача… А мы с тобой, Валера, используем свободное время для воспитания подрастающего поколения… Согласен?

Сичков молча наклонил голову.

Зато не согласился я:

— Подрастающему поколению, Сергей Максимович, уже за тридцать. Может быть, хватит воспитывать, а?

— Скажите, пожалуйста, а я думал тебе и двадцати нет… Ладно, пусть будет так. Только учти — в нашем деле ты еще младенец, поэтому не заносись… Давай свои вопросы. Заодно мы еще раз пройдемся по делу объекта Б-прим.

Возразить нечего. Действительно, младенец, особенно с учетом тех глупостей, которые я допустил…

— Кто и зачем убил Екатерину Анатольевну?

Малеев кивнул Сичкову — отвечай.

— Убил тот, с кем ночью на, складе встречался кладовщик…

Все же это был кладовщик!

— … Екатерина Анатольевна сообщила о некоторых фактах в Особый отдел. Это стало известно преступникам… Вот и все. Убийцу вчера задержали. Он признался.

То, о чем другой рассказывал бы на протяжении часа, Валера втиснул в пять минут. Позавидуешь его способности емко излагать факты и мысли.

— Кто вел передачи по рации?

Ответил Малеев:

— Думаю, ты сам уже догадался. Поочередно Курков и кладовщик. Никифор Васильевич, в основном, в выходные дни, когда ездил на рынки и по магазинам, инструктор — с рыбалок и охоты. Твоя версия в отношении капитана Арамяна и старшего лейтенанта Родилова — ошибочна…

— Причастен ли Анохин? Как объяснить его стремление назначить секретчицей особого участка жену Куркова?

— Обычное головотяпство. Курков обвел его вокруг пальца, сумел подольститься, уверить в своей честности и порядочности. Как вы прозвали начальника? Кругомаршем, да? Он развесил уши — результат налицо. По нашему представлению его должны были отстранить от занимаемой должности, но он получил лишь строгий выговор… Между нами, мы будем и впредь держать его под контролем — следующее головотяпство станет для него последним…

— Но кадровая ошибка, которая вовремя исправлена — не основание для строгого выговора, — не выдержал я. — Тем более она не повлекла за собой последствий…

— Ишь, какой законник выискался, — засмеялся Малеев. — Прости за острое слово, мальчонка ты еще неразумный… Разве трудно найти вескую причину для наказания? Особенно в вашей системе… Не выполнение какого-нибудь планового задания, убыточность, допущенный брак… Ведь никто ни на минуту не заподозрит истинной причины. Скажем, сколько дисциплинарных взысканий имеешь ты?

Я про себя принялся считать… Выговор за несвоевременную сдачу материального отчета — раз, замечание за брак, допущенный на строительстве треклятого Дома офицеров — два, еще один выговор за столкновение двух грузовиков при завозе гравия с карьера — три…

Малеев терпеливо ожидал. Сичков ехидно усмехался.

— С десяток наберется…

— И никто не заподозрит, что одно из них — за деятельность в неофициальной должности секретного сотрудника Особого отдела? Если бы это имело место…

— Никто…

— Ладно, оставим этот вопрос… Что еще хочешь узнать?

— Непонятное внимание Родилова к особому участку?

— Слово «непонятное» можешь выбросить. Строители всегда любопытны, когда дело касается другого участка. Причина? Скажем, своеобразная конкуренция. Кто выйдет на первое место? Кому достанется та же премия?

— А Вах?.. Простите, капитан Арамян?.. У него тоже простое любопытство? А не показалось ли вам странным, что и семья… Куркова, и Гордеева раньше, до особого участка, работали именно на участках Родилова и Арамяна?

— Вопрос, прямо скажем, заковыристый. Мы над ним тоже поломали головушки. Потом сообразили: местные жители как бы крутятся в одном хороводе, стараясь не оторваться от родного дома…

— Почему вы не открыли мне имя своего сотрудника — Сичкова? Ведь это сберегло бы уйму времени и нервов…

— При твоем характере? Да ты бы сам подставился и его подставил… Нет, поступили мы правильно, абсолютно правильно…

— Даже тогда, когда оставили меня одного?.. Ну, сегодня, к примеру…

— А почему, по-твоему, Сичков оказался в этой компании? Ведь все равно мы повязали бы ее и без твоего участия. Но когда Рюмин передал, что ты твердо решил нанести кладовщику визит «вежливости», Валера, подвергая свою жизнь серьезному риску, все же пошел с Курковым… Неблагодарный ты человек, старший лейтенант! Из-за тебя жизнью рискуют, а ты обижаешься…

Ожила рация. Сичков приложил ее к уху, выслушал какое-то сообщение.

— Тот человек вышел из дому и направился в контору.

— Рановато, вроде. Или кладовщик в очередной раз соврал?.. Я эту тварь тогда…

Я был уверен, что Малеев ничего кладовщику не сделает. Не такой он человек, чтобы подвергать преступников пыткам или бить их. Максимум выматерит по черному.

Кажется, точно так же думал Валера. Он ничего не сказал, только спрятал в углах рта насмешливую улыбку.

— Впрочем, кладовщик сказал правду. Просто нужно время, чтобы усыпить часового, пробраться б секретку, сфотографировать документы.

Я уже давно понял, что человек, который должен доставить к лодке некую «ценную вещь» — житель поселка. Скорее всего, малозаметное звено в агентурной сети, возглавляемой Курковым. Типа принеси, подай.

В сторожку, запыхавшись, вошел оперативник.

— «Нора» пустая, но по некоторым приметам там уже побывали. Скорей всего вечером.

Где же укрылся резидент?

 

3

— Пора двигаться! — поднялся с вздохом Малеев, потирая поясницу. — Треклятый радикулит! Вот отмотаю это дело — лягу в госпиталь. Пусть там помассажируют, ванночки поделают, пилюлями покормят… Да и отосплюсь на славу.

— Одни мечты, — шепнул мне Сичков. — Каждый раз, когда до закрытия дела остаются часы, Сергей Максимович мечтает о госпитале…

Подняться-то майор поднялся, но шагать в ночь не торопился — выжидал. Чего? Пока неизвестный для меня четвертый член банды попадется в капкан, наверняка? Или

непонятное ожидание, действительно, связано с радикулитом?

Снова запищала рация. Призывный этот звук настолько напомнил мне голосок майора, что я поневоле заулыбался.

— Все. Вошёл в штаб, то есть, в контору участка. Поднес часовому кружку кофе. Пусть, дескать, погреется, — комментировал Сичков, не отрываясь от рации. — Часовой выпил…

— Я ему выпью! — почти закричал Малеев. — Солдаты пошли, черт бы их побрал! Уставы — пустой звук, командиры — надоевшие наставники… Ну, погоди!.. Как фамилия часового?

— Стеклов, — подсказал оперативник. — Олег Стеклов!

— Я из него стекляшку сделаю… Скажи, Валера, а отравить часового он не может?

— Зачем? Похищать документы он не собирается, а сфотографировать и успешно передать связнику можно только в условиях секретности.… Нет, убирать часового — не логично.

— Логично, не логично, — бурчал Малеев, натягивая изрядно поношенную куртку. — Не продумали мы с тобой до конца операцию, вот и приходится рисковать жизнью человека… Пошагали помалу? — И пожаловался: Больно уж мне неймется, как бы не произошло несчастье.

Вот уже больше трех часов я молчал. Впитывал в себя информацию, словно губка воду. Задал парочку глупых вопросов и снова — молчок. До того намолчался, что язык онемел, губы свела судорога… А о чем я могу говорить с опытными в своей области людьми, не о радикулите же?

Вышли из сторожки. Здесь к нам присоединились два оперативника. Возле ворот Малеев буркнул, ни к кому не обращаясь.

— Этого подонка на машину и в отдел. Завтра с ним займемся.

Джу, передав охрану задержанного Косте, пошел рядом со мной, подозрительно оглядывая соседей. Сейчас он, похоже, никому не доверял, всех подозревал в черных замыслах по отношению к хозяину.

— Часовой спит, — прошептал оперативник, отделившись от черной стены конторы. — Тот человек — в секретке.

— Пошли скорей, — пискнул Малеев. — Пора заканчивать операцию…

В конце коридора сидел на табурете, привалившись к стене, часовой — молодой белобрысый парень в мешковатой шинели. На коленях — автомат, который он держал обеими руками. Так крепко, что были видны побелевшие суставы пальцев.

Майор кивнул кому-то, и выскользнувший из-за наших спин оперативник резко распахнул двери секретки. Над столом в глубоком абажуре — настольная лампа. Под ней расстелен чертёж с грифом «совершенно секретно». Рядом ещё одна синька — расстановка технологического оборудования.

Над чертежами с миниатюрным фотоаппаратом в руках склонился человек. При звуке открываемой двери он отпрянул от стола, обернулся.

Это был начальник особого участка майор Семыкин, по прозвищу — Дятел.

 

4

Я оцепенел. Подумать только, человек, которого я боготворил, которому завидовал, тамада всех наших пирушек, умный и толковый инженер, преданный друг оказался шпионом!

Да, у него были недостатки, а разве существует человек без них? Разве только в сказках да в сентиментальных романах. Дятел любил нудные наставления, он ковырялся во внутренностях подчиненных и товарищей с такой дотошностью и упрямством, что те выходили из себя. Он не любил возражений, не учитывал чужих мнений, признавал только свое.

Но это ведь — мелочи, не так ли?

Несколько дней после того, как кладовщика и Семыкина увезли, и я осознал — больше их не увижу, ходил сам не свой. Страшно хотелось повидать Оленьку, излить ей свои переживания, но Малеев категорически запретил даже думать об этом до тех пор, пока не будет пойман Курков.

А лжеинструктор производственного обучения бесследно исчез

По присущей мне наивности я предполагал, что поисками шпиона занимаются только пограничники и оперативники. А много ли их? У Кислицына главная забота — охрана границы, к поимкам сбежавшего преступника его привлекли потому, что было опасение — Курков может попытаться уйти за рубеж.

Оперативники прочесывали поселок и местность вокруг него. Главная задача поставлена перед батальоном соседней дивизии — блокировать все побережье, не дать преступнику возможности скрыться в глубине страны.

После той памятной ночи прошло пять дней. Суматошных суток, до отказа заполненных всякими предположениями версиями и их проверками.

Но мне было сейчас не до поимки шпиона. На участке я остался практически один. Дятел арестован, Сичков преобразовался в предыдущий свой облик контрразведчика, попросил меня передать в управление заявлены» « просьбой уволить с работы. И я не могу, не имею права осуждать Валеру — мастером он был по заданию Малеева и только.

На третий день позвонил Анохин:

— Как дела, Васильков? — трагическим тоном спросил он. — Переживаешь?

— Некогда переживать, товарищ подполковник. Кручусь, верчусь… Пришлите нового начальника…

— Начальник особого участка имеется! — отрубил Кругомарш голосом взводного на плацу. — Своим приказом я допустил тебя, ожидается соответствующий приказ из Округа. Больше ничем помочь не могу. Мастеров и прорабов пока нет. Ожидается прибытие выпускников Академии, Приедут — подкину парочку, — будто речь шла о ящиках с яблоками или о фейерверке. — Пока — крепись… И не забудь: план должен выполнить на уровне ста десяти процентов. Арамян и Родилов задание заваливают — объемы у них куцые. Ты обязан им помочь… Ясно?

— Так точно, товарищ подполковник! — трубным голосом отбарабанил я и тут же перешел на голос человеческий. — Только сто десять — нереально, не дам. Людей не хватает…

— Получишь четвертый взвод Сережкина. Я отбираю его у Родилова…

Представил я себе серию гримас, которые состроит Сиюминуткин, узнав о решении начальника, и рассмеялся. Прямо в трубку.

— Слышу — настроение бодрое. Чтобы стало еще бодрей, открою важный секрет — со дня на день ожидаю приказа о присвоении старшему лейтенанту Василькову очередного воинского звания «капитан»…

В горле у меня запершило. Нет, не от радости — просто в подобных случаях полагается рубить: «Служу России!», а у меня такие выкрики никогда не получаются: сразу начинаю хрипеть и кашлять.

С другой стороны, инженер-капитан Васильков — звучит неплохо!..

Крутился я, будто белка в колесе, с семи утра до одиннадцати ночи. Отчёты, кадровые дела, всевозможные комиссии в сочетании с прорабскими обязанностями заставляли все время находиться в движении, мотаться от штаба — так по-военному я переименовал нашу контору — к сооружениям, от них к строящемуся поселку, снова — в штаб…

И все же, что бы я ни делал, какие бы вопросы не решал, во мне жила Оленька. Это она подпитывала мои угасающие физические силы, это она помогала мне в борьбе с вреднейшими комиссиями и проверяющими, это она вместе со мной вчитывалась в чертежи и пояснительные записки…

Короче говоря, я будто растворился в девушке, а она проникла в меня — в мозг, нервы, сердце…

Со времени разоблачения преступной шайки шпионов минуло десять дней. Этот же период прошел со времени «похищения» сотрудниками Малеева семьи Курковых.

Я не выдержал и позвонил Анохину. Поселившаяся во мне Оленька подталкивала, торопила.

— Слушаю.

Голос у Кругомарша необычный: совершенно не прослушиваются командные нотки, зато чувствуется грусть.

— Товарищ подполковник, докладывает Васильков…

— Слушаю, — повторил Анохин.

— Прошу разрешить покинуть участок по… семейным обстоятельствам.

— Это, какие же у тебя семейные обстоятельства? — Грустные нотки исчезли, вместо них — жесткость, переметанная с ехидством. — Насколько мне известно — холост. Родители живут на Западе… Или к ним хочешь наведаться?

— Никак нет. Приеду в Лосинку. Попутно решу снабженческие вопросы… и — кадровые, — туманно намекнул я на недавнее обещание начальника подумать над укомплектованием особого участка мастерами.

— Кого оставишь за себя?

А вот этот вопрос, между прочим, я и не продумал. Не сержанта же оставлять, хоть он по образованию техник— строитель? И вдруг в голову пришла неожиданная мысль.

— На несколько дней оставлю за себя… капитана Сережкина…

— Но он же не инженер и не техник — обычный армейский офицер?

На языке завертелась, готовая выпрыгнуть в телефонную трубку, ехидная фраза: «А вы-то кто сами? По коридору строительного техникума прошли или рядом с инженерно строительным институтом прогулялись?» Нет, портить отношения с начальством — все равно, что садиться на стул с поломанными ножками…

— За два-три дня ничего не случится. Производством займутся техники-сержанты… Разрешите под мою ответственность?

— С тебя возьмешь после… дырку от бублика… Ладно, разрешаю покинуть площадку на два дня. Выезжай завтра и сразу — ко мне…

Вот этого я и опасаюсь! Попадешь в кабинет к Анохину, закружит он многочисленными заданиями и расспросами, отпасует Дедку, тот — в производственный отдел… Бездарно ухлопаю в кабинетах выпрошенные два дня, точно, ухлопаю! Ну да, ладно, там будет видно, постараюсь выкрутиться.

— … никаких машин — выезжай поездом. Мне одного Арамяна хватает — не успеваешь списывать перерасход бензина… И не забудь самым тщательным образом проинструктировать командира роты. Передай — если в твое отсутствие что-нибудь произойдет, не видать ему перевода на майорскую должность! Так прямо и скажи…

Сержантов-мастеров я инструктировать не стал. Они знают свое дело, воспитывать их — только время терять. А вот Сережкина подстегнуть необходимо.

После памятных событий наши отношения с Виктором изменились, сделались сухими, иногда — неприязненными. Похоже, кто-то шепнул ему о дурацких моих «версиях», и он обиделся.

Через дежурного по штабу вызвал капитана к себе в кабинет. Тот пришел, раздраженно наигрывая пальцами какую-то вызывающую мелодию. Не извиняться же мне неизвестно за что? Пусть поиграет в обиду, ради Бога!

Сухим тоном оповестил о своем убытии в Лосинку по служебным делам. Два дня капитан — временно исполняющий должность начальника участка. Занимает мой стол и дежурит возле телефона. Не без замаскированного ехидства передал угрозу Анохина.

— За доверие — спасибо. Постараюсь оправдать его. Что же касается предстоящего перевода на должность заместителя командира батальона — плевал я с пятого этажа и на тебя, Баба-Катя, и на твоего начальнике!

Повернулся и вышел в коридор.

Кажется, все дела я завершил… Нет, не завершил — осталось навестить погранзаставу, переговорить с Семкой Кислицыным. Может быть, ему известна судьба Куркова? Выскользнул хитроумный инструктор производственного учения из поставленных пограничниками капканов или его где-нибудь засекли?

Но ехать на заставу — терять дорогое время. Для общения существует телефонная связь. Ведь мне предстоит еще пробежаться по сооружениям, оценить их готовность, заготовить впрок вопросы для разрешения их у начальника и главного инженера УНР…

С Кислицыным повезло — он сидел в своем кабинете, а не мотался по границе.

— Обрадовать тебя нечем, — хрипло оповестил он усталым голосом. — Друг твой будто сквозь землю провалился. Спроси у майора — у него может быть иная информация

— Спасибо, учту…. Кстати, еду в Лосинку.

— Тогда — один совет, Димыч. Захвати в дорогу оружие. Что не говори, а завалил Куркова ты. Мало ли что бывает по дороге.

— Еду поездом: Да и оружия, как ты знаешь, офицерам-строителям не положено.

— Послушай, Димыч, будь умницей. Поезд не поезд, а пистолет я тебе презентую. На время, конечно… Надеюсь, знаешь, как с ним обращаться.

Вечером приковылял пограничный вездеход, и старшина предложил мне расписаться в какой-то книге. Послушно расписался. Получил кобуру с «Макаровым» и полную запасную обойму.

Наконец я выехал в Лосинку. С пистолетом в нагрудном кармане. Кобуру оставил в сторожке под охраной Джу. Без этого пёс категорически отказался отпускать хозяина. Улегся возле двери и рычал.

 

5

Поезд шел полупустой, но я всю дорогу не спал — охранял оружие. Подсуропил мне Семка головную боль, черт бы его побрал. Лежал я на полке, подсунув под голову неизменную полевую сумку и обняв руками себя за плечи. Не потому, что замерз — в вагоне жарко, а потому, что топорщился нагрудный карман, и даже дураку было ясно, что в нем — не бумажник и не таблетки от головной боли.

На станции Лосинка по ночному пусто. По перрону бродят несколько солдат в сопровождении прапорщика, возле станционной избушки — бабка с корзиной клюет носом, с другой стороны активно целуется парочка.

Автобус из гарнизона еще не прибыл. То ли сломался, то ли отправился в другую сторону. Шагать по шоссе пятнадцать километров не хочется. Даже с учетом пистолета в кармане. Демонстративно уселся на лавочку рядом с лобызающейся парочкой, привалился к стене домика и попытался вздремнуть.

Задремать почти удалось, но настороженный сон спугнул продолжительный автомобильный гудок… Автобус?.. Нет, не он — к станции подкатил обшарпанный газик Анохина… Вот это сервис! Ни я, ни другие офицеры управления о таком даже не мечтали…

— Товарищ старший лейтенант? — развязно, как и положено водителю самого начальника, спросил шофер. Словно не узнал меня. — Приказано встретить и доставить… Да вот припоздал малость…

— Колесо проколол? Или на молодку напоролся? Водитель расхохотался.

— Шутите, как всегда… Нет, колеса в целости, молодуха имеется, но я оставил её на внеслужебное время… В гарнизоне все стоят на ушах, на выездном КПП никак не хотели пропустить — пришлось звонить подполковнику…

Намолчался парень в одиночестве — вот и льется из него святая водичка… И все же интересно, что случилось в штабе армии? — Не болтай, КПП подполковнику Анохину не подчиненно.

— Знаю. Но он позвонил коменданту штаба, после — дежурному по гарнизону… Короче, добился — выпустили меня… А случилось вот что. Автобус вез от скорого поезда офицеров и солдат. На повороте возле сопки Лесистая, знаете, такую — из кустов по машине — автоматная очередь. Водителя срезало, майора одного из штаба… Говорит, четверо убитых и человек десять раненых…

Я не слушал солдата. Забарахлило сердце: тук-тук — перерыв, после снова — тук-тук — перерыв. Никогда сердечной недостаточностью не страдал, не считая, конечно, любовных переживаний, а тут… Неужели это меня подстерегал Курков? В том, что стрелявший по автобусу человек — именно бывший инструктор, я ни на минуту не сомневался.

В штабе УНР две комнаты были отведены под общежитие для приезжающих. Стараниями Анохина там было установлено несколько коек, белоснежное белье ласкало глаз, не привыкших к подобному комфорту начальников участков и прорабов, на стенах обеих комнат висели портреты Президентов России: бывшего и действующего. Предусмотрено даже зеркало для бритья. На столах — свежие газеты.

Анохин каждый рабочий день начинал с осмотра общежития, и горе было завхозу, если обнаруживался малейший непорядок.

Я быстро разделся, скользнул под прохладные накрахмаленные простыни. Блаженство! Уже окунаясь в сон, вспомнил о пистолете. Не оставлять же его в кармане кителя? Подумав, пристроил оружие под матрацем…. Нет, не годится, в случае чего не успеешь выхватить… Переложил под подушку. Так надежней, но где гарантия, что во сне не перекачу голову в сторону, и пистолет не окажется на виду?

С полчаса возился, перекладывая его с место на место.

Наконец, уснул…

Утром, как и приказано, уселся рядом с кабинетом Анохина. Появится — увидит.

— Разговаривать сейчас с тобой некогда, — ворчал Кругомарш, отпирая кабинет. — Тебя вызывают в Особый отдел… По какому вопросу — сам должен знать, — таинственно мотнул он головой. — Освободишься — решай свои «семейные» дела. Перед отъездом — ко мне, получишь задание. Кстати, разберемся с выполнением плана твоим участком…

«Твоим участком» — будто маслом по душе. Неужели утвердят, и мне не придется ломать позвоночник перед очередным начальником? Если разобраться, чем я хуже того же Ваха? Или — Сиюминуткина? Тем более, что ни один, и ни другой, насколько мне известно, прорабами не работали — сразу после института их призвали, прилепили звания и отправили на Дальний Восток начальниками участков…

Так я прикидывал и мечтал, обходя вдоль железобетонного ограждения штаба армии. Вот и проходная, и знаменитая лужа перед ней. Обычно дежурят офицер и прапорщик — сегодня, кроме них, солдат с автоматом. Война начинается, что ли? Совсем забыл о происшествии в гарнизоне, вернее, на подступах к нему.

Пропуск лежал в проходной. Малеев расстарался для своего секретного сотрудника.

И вдруг закружилась голова. Меня же расшифровали! Был секретный сотрудник, стал сотрудником несекретным. Ведь раньше майор встречал меня на квартире деревенского дома, теперь принимает в своем кабинете.

Ну, что ж, это — к лучшему, — принялся успокаивать я сам себя. — Перестану мучиться, припоминая мерзкое слово «сексот», займусь строительством, а не подглядыванием из-за угла. Все же не прораб затрапезный, а начальник особого участка! К тому же скоро новые погоны надену.

Майор — в форме. Видел я его в офицерском обличье всего пару раз. Обычно — поношенный костюм, белая рубашка с ярким галстуком. Сегодня — китель с многоцветием орденских планок.

— Садитесь, старший лейтенант, — пропищал он строго. В кабинете, кроме него, лейтенант за отдельным столиком. Пишет и косится в мою сторону. Косись, салага, косись, набирайся ума, перед тобой — секретный сотрудник, важное звено в сети контрразведки. — Разговор у нас будет недолгий, но очень важный. Лейтенант застенографирует, вы подпишете…

— Допрос?

— А вы что, 'против допроса?.. Ладно, будем считать — свидетельские показания…

В течение добрых получаса из меня высасывали давно известную майору информацию. Как появился на особом участке инструктор Курков? Кто его рекомендовал и когда? При каких обстоятельствах я познакомился с ним? Какие отношения были в семье Курковых? Хорошо ли я знаю жену и дочь?

Я исходил потом, мучился недоумением. К чему разыгрывается этот спектакль? Если для лейтенанта, то он слишком мелкая деталь в сложном механизме Особого отдела; если для того, чтобы припугнуть меня, то зря Малеев спускает пары, я за последние полгода столько раз пугался и отходил от испуга, что потерял способность удивляться. К тому же, зачем Сергею Максимовичу меня пугать? И — что, пожалуй, более важно, почему я думаю, что меня пугают?

Машинально отвечая на вопросы, которые прежде задавал сам себе десятки раз, я размышляя над дальнейшим возможным развитием «допроса». С тоской поглядывал в окно.

— Все, — наконец стукнул майор раскрытой ладонью по столу. — Давай, лейтенант, оформляй свои записи, как положено, а мы с Васильковым побеседуем, так сказать, без протоколов.

Я облегченно вздохнул и расправил занемевшие плечи. Представляю, как чувствует себя на настоящем допросе, а не на имитации его, человек, совершивший преступление. Скажем, тот же Никифор Васильевич… М-да, неуютно, очень даже неуютно…

Лейтенант сгреб все свои записи, ушел, старательно прикрыв дверь. Стажер, наверно, или — прямо из училища.

— Не перегружай свои мозги, Дима, никто тебя не собирается пугать и запутывать. Простая констатация уже известных нам фактов. Помнишь, я говорил тебе об истории болезни, которую по крупицам собирают лечащие врачи? Сегодняшний допрос свидетеля — обобщающий… С этим покончили?

— Покончили, — торопливо согласился я, ибо

чувствовал себя прескверно. Нагромоздил целый террикон всяческой ерунды, измучил сам себя, а к чему? — Зачем вызывали?

— Вызывали для только что прошедшего допроса. А хотел видеть тебя для того, чтобы уточнить кое-какие непонятные пока для нас факты… Скажи, ты на каком поезде добирался до Лосинки? Или — на машине?

— Нет, на поезде. На экспресс опоздал, пришлось мириться с неудобствами рабочего… Задержали дела, сами понимаете, на участке их сейчас хватает…

— Понимаю и поздравляю с новым назначением… А кто был в курсе твоего неожиданного выезда в Управление? Постарайся сосредоточиться и вспомнить всех, с кем говорил на эту тему…

Я насторожился. Гнездо шпионов разворочено, главные участники повязаны, остался Курков, который, как я понимаю, доживает последние денечки. К чему же подобная таинственность?

Но Малеев не такой человек, чтобы задавать ничего не значащие вопросы. И я принялся вспоминать.

— Конечно, знал подполковник Анохин — сам приказал мне выехать поездом. Потом — командир роты капитан Сережкин я оставил его за себя… Ну, мастера-сержанты. Секретчик Рюмин… Пожалуй, все.

— А кто из них узнал, что ты опоздал на экспресс, и поехал на рабочем поезде?.. Нет, задам вопрос в другой плоскости. Кто знал, что ты собираешься ехать на экспрессе?

— Кроме Кругомарша… простите, подполковника Анохина, все… Сережкин посылал сторожиху взять мне билет… Товарищ майор, неужели…

— Толком ничего нам не известно, но имеются веские подозрения, что Курков вознамерился отомстить виновнику провала агентурной сети. По отзывам людей, знающим его по Северу, бывший инструктор чрезмерно злопамятен… Может быть, и не стоило бы мне нагонять на тебя страх, но ты не институтка и не изнеженный барчук, а офицер, хоть и строитель.

Значит, военный строитель — офицер неполноценный, так сказать, не обладающий мужеством и выдержкой настоящего армейского командира… Ну что ж, в какой-то степени Малеев прав, но не по отношению ко мне. Я постарался утихомирить взбурлившее во мне самолюбие.

— И что вы посоветуете мне делать?

— Прежде всего — осторожность, взвешенность каждого шага и поступка, — назидательно пропищал майор. — Остальное — не твоя забота. Мы постараемся ненавязчиво охранять тебя… Конечно, лучше всего было бы поменять тебе место службы. Даже на другой Округ. Но на это ты и сам не согласишься… Так ведь?

— Не соглашусь, — твердо вымолвил я. — Свои меры я уже принял.

С дурацким хвастовством извлек из кармана пистолет. Попробуй, мол, Курков взять меня силой — есть, чем защититься.

— И все же ты — пацаненок, — смеясь, покачал головой Малеев. — Что стоит твоя «пукалка» по сравнению с автоматом, из которого расстреляли наш автобус? Откуда взял? Есть ли разрешение на ношение оружия?

— Начальник заставы дал на время, — признался я. — Разрешения нет. Да и зачем оно офицеру…

— А номер оружия в удостоверение личности вписано?.… Короче, сразу по приезде возврати пистолет на заставу, а капитану Кислицыну я шею намылю обязательно… Обратно возвращаешься тоже поездом?

— Точно не знаю. Главный инженер, слышал, собирается поездить по дальним точкам, может быть, захватит меня…

— Перед отъездом обязательно позвони… Все?

— Как это «все»? — удивился я. — Вы узнали мои новости, я узнал ваши, теперь выслушайте меня по остальным вопросам… Первое, где вы укрыли Матрену Сидоровну Егорьеву и ее дочку Ольгу?

Малеев надел на нос массивные очки, вгляделся в меня. Усмехаясь, долго покачивал головой, будто пробуя, как прочно она сидит на шее.

— Вот оно что! Я, старый дурень, подозревал, конечно, не без этого, но уверен не был… Должен огорчить тебя, Дима. Егорьевы, мать с дочерью, позавчера уехали на Украину к родне. Сам проводил их на поезд… Исчезли они вовремя — на следующий день квартиру, где они скрывались, ограбили. Ничего ценного не нашли, да, похоже, и не искали, похитителям были необходимы Матрена Сидоровна и ее дочь. Мы подозреваем Куркова… Прости, я огорчил тебя…

Какое все же мягкое слово «огорчил»! Будто гладят по головке ребенка, которого обидели до слез. Я далеко не ребенок, а Малеев не добрая матушка… Значит, Оленька для меня безвозвратно потеряна. Там, на Украине она познакомится с другим молодым человеком, увлечется им. А мне останется особый участок с его непредсказуемыми проблемами да неуютная сторожка с ворчащей овчаркой-инвалидом…

— Насколько я тебя изучил, следующим шагом станет просьба порвать данную тобой подписку и избавиться от неудобоваримого названия «сексот»…

— Ошибаетесь, Сергей Максимович, — гордо возразил я. — Когда ехал в Лосинку, баюкал эту мысль, но теперь, узнав о происшедшем, ни за что не откажусь помогать органам. Хотя бы для того, чтобы не ощущать себя примитивным трусом…

Малеев снял очки, бережно спрятал их в футляр, походил по комнате, стараясь скрыть от собеседника свое волнение.

— Ну что ж, Дима, скрывать не стану — горжусь знакомством с тобой, если позволишь — дружбой… Еще раз повторю: осторожность во всем… На твоей разъездной машине по-прежнему работает «поющий» водитель?

— Да… Увольняется осенью…

— Отправь его в роту. Вместо него сядет наш человек. Пусть не певец, зато опытный контрразведчик…

 

6

Главный инженер наметил выезд на третий день после моего прибытия в гарнизон. Мне приказано ехать с ним. После свидания с Малеевым я успел оббегать все отделы УНРа, снабдить их ознакомительной информацией, ввести в курс дел на особом участке Анохина. Заодно выпросил у главного механика новую бетономешалку, выписал в отделе снабжения кое-что по мелочам: комбинезоны бетонщикам, резиновые сапоги, олифу, краски.

Можно считать — первый день прошел удачно, план перевыполнен. А чем заняться на второй день? Погулять по гарнизону, оглядеть знаменитую лужу, на которой мой «поющий» водитель крутил виражи? Или прогуляться в армейский Дом офицеров, посидеть в библиотеке за кроссвордами, поглазеть на выставку самодеятельных художников, вечером отбыть парочку сеансов в кино?

Тоска смертная!

Каюсь, промелькнула даже хитрая мысль: не поехать ли в гости к Светке Курагиной?.. Нет, нет, не для возобновления сексуальных отношений — после знакомства с Оленькой это просто невозможно. Поговорить о жизни, узнать о событиях в ее родной школе, посидеть в обществе знаменитого чайного сервиза. Вечером возвратиться в гарнизон.

А как все это осуществить на практике? Выпросить у Анохина машину? Поехать поездом? Но не транспортные трудности заставили меня отказаться от заманчивой мысли навестить Светку. Она непременно повиснет на моей шее, будто случайно, расстегнёт пояс на брюках. Отказаться — обидеть. Но я непременно откажусь, потому, что живёт где-то на Западе черноволосая девчонка….

Если бы не появление Ваха, бродил бы я по отделам управления, травил баланду, сдабривал ее старыми анекдотами или зевал в Доне офицеров…

— Ба, кого вижу? — закричал изо всех сил эмоциональный армянин, обнимая меня за плечи и целуя куда попало. — Сколько времени не видел! Вах, вах! Послушай, друг, — поехали ко мне, а? Завтра праздник в Славянке, большой праздник, щедрый праздник. Выпьем, повеселимся, на девушек славянских поглядим… Ни на западе, ни на юге нет таких красавиц, даже на Кавказе их мало… Вах, вах! — Неожиданно Арамян понизил голос, огляделся вокруг. — Только чтоб ни одна живая душа не знала, понимаешь? Узнает Кругомарш, устроит мне праздник по шее. Или — Дедок… Ведь работать надо, план выполнять надо, крутиться-вертеться надо, а мы с тобой застолье станем организовывать… Понимаешь, Баба-Катя, а?

Я все понимал. Мне ужасно не хотелось идти в общежитие для приезжающих, и так же страшно хотелось простого человеческого общения. Устал я от своей сторожки, устал от ворчащей собаки, от строительных проблем… Провались все это в тартарары!

— Согласен, Вах, поехали!.. Только позвоню на участок, узнаю — что и как. А ты пока выписывай в отделе снабжения пиломатериал, олифу, краски, целуйся с товароведами.

Как и предполагал — ответил Сережкин. Гордый оказанным ему доверием, он допоздна не покидал моего кабинета.

— Алло! Алло! Кто говорит? — орал он в трубку. — Димыч? Здорово!

— Не кричи, будто резаный! Как дела на участке?

— Полная норма. Я тут прошерстил бухгалтершу за безделье. И нормировщице выдал… Наведу порядок, не тревожься, штаб станет штабом, а не артелью слепых и глухих…

— Немного задержусь — на день, не больше. Не волнуйся… Кислицын не звонил?

— Только что положил трубку. У него тоже порядок…

Значит, Семка беспокоится. Не обо мне, конечно, о своем пистолете. Ничего с ним не произойдет — покоится в нагрудном кармане, согревает мне душу, успокаивает.

— Спецмонтажники работают?

— Понаставили везде постов — не пройти, не проехать, трудятся — аж дым столбом… Да, чуть не забыл — тебе письмо пришло. Хотел, было вскрыть, глянул — написано: личное. Приедешь, почитаешь… Просьба имеется, Димыч. Привези пару бутылок «Столичной», надоело ржавый самогон глотать…

Поговорил я с Сережкиным — немного успокоился. Что касается письма — знаю от кого. Скорей всего, Светка закидывает удочку — не смилостивился ли я, не соскучился ли по ее чайному сервизу…

Подумал, подумал и набрал знакомый номер телефона. Конечно, Малееву незачем знать, где и с кем развлекается его секретный сотрудник, но он приказал ставить его в известность обо всех моих передвижениях.

— Слушаю.

Голос — густой, переполненный важностью и гордостью. Наверно — стажер. Ну-ну, пусть порезвится, позабавится.

— Мне — Сергея Максимовича…

— Его нет… Кто говорит, что передать?

— Говорит… Циркуль… да, да, именно Циркуль, так и скажите майору.

— Не расслышал, говорите внятно…

— Циркуль, — раздраженно повторил я по слогам. — На завтрашний день уезжаю к Ваху… Поняли?

— Какой Циркуль, к какому Ваху? Ничего не понимаю…

— А вы и не должны понимать! — заорал я во весь голос. — Ваше дело передать: Циркуль поехал к Ваху…

Да, сделали Малееву подарочек, намучается он с «новобранцем». Это ему не понятливый, исполнительный Васильков, который ловит с полуслова, соображает с полужеста.

Все проблемы? Пожалуй, все. Анохину докладывать не стану, да он и позабыл о существовании врио начальника особого участка. Вспомнит, когда сто десять процентов плана не выдам на-гора или на участке произойдет очередное ЧП…

Часов в десять вечера втиснулись мы с Вахом в кабину нового самосвала. Шофер недовольно что-то пробурчал, дескать, тесно, скорости не сразу переключишь, но Арамян хлопну его по измятому погону.

— Послушай, друг, почему недоволен, а? Голова болит или не опорожнил желудок? Понимать надо — друга везу в гости, лучшего друга! А тебе тесно, какие-то скорости не переключаются… Причем тут скорости? Зачем скорости? Жми на самую высшую, прошу тебя, друг, жми, и поехали. Вах, как хорошо! Вах, как едем, а?

Мы с водителем дружно посмеялись над капитаном. Я побольше, водитель чуть-чуть. Он солдат, лицо подневольное, обидится начальник участка — такой фестиваль устроит, не возрадуешься, ..

Славянский гарнизон напоминал коктейль, сбитый из доброго десятка составляющих. Здесь базировались отряд катеров, артиллерийский полк, армейская хлебопекарня и множество мелких подразделений разного назначения. Арамян умело маневрировал между двумя десятками командиров, выбирал объекты повыгодней, затягивая мало оплачиваемые и сложные.

Если Сиюминуткин выбрал под свой штаб вагончики, Рубен базировался в штабе артполка, материальный склад устроил на пристани военных катеров, растворобетонный узел организовал неподалеку от казарм военно-топографического отряда.

— Выгодно, понимаешь? — хвастался он своей предприимчивостью и оборотистостью. — Спрашивают: почему не строю казарму артполка? Отвечаю: нужен бетон, а его забирает прямо с узла топограф. Почему не веду работы по очистным канализационным сооружениям топотряда? Жалуюсь: артиллеристы прижимают, отказать им, понимаешь, не могу — живу на их территории. Командиры зубатятся, а мы посмеиваемся… Хорошо? Конечно, хороню!.. На ночь устрою тебя в шикарное место — в пансионат лётчиков… Вах, вах! Какие девочки там гуляют — сам бы кушал, да друга обижать не могу… А.застолье устрою в кафе моряков. Кормят, как в родной Армении, понимаешь?

Действительно, стол был накрыт с такой щедростью, что я глотал слюну и уговаривал желудок не торопиться. Заместитель командира базы лично осматривал комнату, предназначенную для пиршества строителей. Попутно выпросил у Рубена полтонны цемента — тот не отказал.

После первых тостов, отмеченных коньяком, Вах выставил на стол вино, полученное из Армении. Еще два тоста — вино исчезло, вместо него неизвестно откуда появилось шампанское.

— Ты же споишь меня, — едва шевеля языком, упрашивал я хлебосольного хозяина, — как я потом пойду на хваленый праздник? От меня же не только девушки — мужики будут шарахаться…

— О чем говоришь, на что жалуешься, а? Разве от такого вина пьянеют? От него душа радуется, жизнь расцветает, понимаешь?

Но все-таки спиртное сократил. Появился шашлык, после него — плов. По-кавказски, как охарактеризовал его Арамян. И — чай! Густо заваренный, невесть на каких травах настоянный, он снял опьянение, возвратил способность мыслить.

На площади, в центре которой возвышалось трехэтажное здание Дома офицеров — многолюдно. Стайками разгуливают принаряженные девушки, посмеиваются, косясь в их сторону, гуляют лейтенанты, ведут солидные беседы старшие офицеры. Под натянутым тентом гремит духовой оркестр, яркие афиши приглашают посетить кинотеатр, концерт гарнизонной самодеятельности, снова вошедший в моду КВН…

Военного строителя здесь все знают.

— Присоединяйтесь к нам, капитан…

— Рубен, где пропадаешь?

— Арамян, неужели ты трезвый?

Вах отшучивается, представляет меня. Особенно девушкам. Кажется, он задался целью не только споить коллегу, но и испытать его на моральную устойчивость.

А мне в каждой девушке видится Оленька, и я с трудом сдерживаюсь, чтобы не броситься вон к той красавице с распущенными черными волосами. Или — к той, с прозрачным личиком и глазами, затененными ресницами…

— Дима, ты? Димулечка!

Господи, Светка! Что она делает в Славянке? Или приехала искать замену неверному любовнику?

— Здравствуй, Света, — солидно здороваюсь я. — Как живешь?

Она не одна — рядом стоит моложавый подполковник с артиллерийскими эмблемами… Ай, да, Курагина, ай, да бывшая моя любовь, со старшего лейтенанта шагнула сразу на подполковника!..

Мерзкое чувство ревности зашевелилось во мне, покусывая острыми зубами. Паршивый все же народ мужики! Ведь я первым оттолкнул учительницу, а теперь испытываю, что-то вроде ревности и даже пытаюсь обвинить ее в измене.

— Ничего живу… Хорошо… Познакомься с моим другом… '

Подполковник вежливо протянул мне руку. Представился. Но я не видел его и не слышал. В глубине толпы промелькнула знакомая фигура… Узкий лоб пересекла белокурая челка… Спина слегка согнута, будто ее владелец приготовился к прыжку…

Курков! Это же Курков!

Я, не раздумывая, рванулся за ним. С такой быстротой, что едва не сшиб с ног Светку.

— Куда ты, Димка? — закричал Вах, но я даже не обернулся. — Постой… Подожди!

Курков помчался за угол Дома офицеров вдоль строя казарм артполка. Я старался не отставать. Начисто позабыл все инструкции Малеева, его предупреждения об осторожности — видел только спину убегающего резидента.

Следом огромными прыжками бежал Арамян. Размахивал руками, что-то кричал — будто большая черная птица. Его догоняли два лейтенанта, наверное, прорабы… Или — сотрудники Малеева?

За последней казармой — пустырь, застроенный частными гаражами… Здесь легко затеряться, чтобы потом выскочить к шоссе, за которым расстилается густой лес.

Перед въездными воротами в гаражную зону Курков остановился, вскинул руку с пистолетом. Я инстинктивно качнулся к стене казармы, тоже выхватил из кармана пистолет…

Выстрел… второй… Позади меня коротко вскрикнул Вах… Ах ты, гад ползучий, неужели попал в Арамяна… Хотел оглянуться, посмотреть, жив ли капитан, но предварительно разрядил в сторону Куркова пол-обоймы…

Ага, попал! Бывший инструктор упал, поднялся и, раскачиваясь, будто маятник, пошел к воротам. Не уйдешь теперь, достану! Я спрятал пистолет и бросился к раненому…

Неожиданно из гаражных ворот вырвалась белая машина. Притормозила рядом с Курковым, распахнулась задняя дверца, и резидент упал на сиденье… Жигуленок вильнул по грязи и… исчез…

Вах сидел, привалившись к стволу березки. Из-под руки, прижатой к груди, тонкой струей просачивалась кровь. К нему изо всех сил бежали лейтенанты…

 

1

Как известно, время необратимо. Если бы не этот закон, скольких бед можно было бы избежать, сколько ошибок исправить! В тот день я не побежал бы, сломя голову, за Курковым, а обратился бы к начальнику гарнизона с просьбой организовать прочесывание местности патрулями. А еще раньше я не терял бы дорогое время на слежку за командиром роты и за Сичковым, не совершил бы много других глупостей.

Лето — бешеный ритм строительного сезона — промчалось незаметно. Изо дня в день — работа, одна лишь работа, когда забываешь о себе, когда сутки сменяются следующими сутками с такой скоростью, что сливаются в один беспрерывный процесс, имя которому — строительство. I

За эти месяцы остались в памяти всего два события: официальное утверждение меня в должности начальника особого участка и присвоение звания «инженер-капитана». Если не считать, конечно, ранения Ваха и исчезновения Куркова.

— Лег на дно, — прокомментировал это событие подполковник, — уже подполковник! — Малеев. — Зализывает рану, мерзавец. Одно ясно — он действует не в одиночку — у него есть сообщники…

А мне что до этого? Разве только одно: раньше мне приходилось опасаться мести Куркова, теперь — в каждом человеке видеть его подельщика.

Со временем я привык к постоянному ощущению опасности. В конце концов, опасаться каждого кирпича или куста рядом с дорогой — не жизнь. Что1 уготовано судьбой — то и будет, нужно работать и жить, не взирая на грядущие неприятности.

В июле или в августе, сейчас не помню, на участок прибыли два прораба. Оба — выпускники Военно-инженерной академии, птенцы, не умеющие клевать зерна строительных невзгод.

— Старший лейтенант-инженер Китов Владимир Яковлевич прибыл в ваше распоряжение!

Младенец. Розовые щеки, курносый нос, пухлые губы. Стоит, вытянувшись, вздернув голову и выпучив на меня голубые глазенки. Много пройдет времени, пока он пооботрется, набьет синяков и станет настоящим военным строителем.

— Лейтенант-инженер Стеков Иван Дмитриевич прибыл в ваше распоряжение…

Смуглый парнишка с хитрющими глазенками, какой-то вертлявый… Пожалуй, этот быстрее войдет в курс дела, поймёт нашу действительность, по внешнему виду — далеко не младенец, видимо, успел вкусить «прелести» трудовой жизни.

Я определил офицеров на жилье — разворотливый Анохин арендовал у местной администрации списанные дома. На лето сойдёт, а зима еще не скоро. Самому мне вполне хватает уютной сторожки.

Кратко проинструктировал — времени для длительной беседы не было. Какие сооружения придется вести офицеров, за что отвечать и какие обязанности выполнять… Короче, набившие оскомину фразы, от которых самого тошнит.

Китов поедал начальника глазами, стоял напряженно, будто ожидал команды «Вперед!». Стеков внимал моим наставлениям расслабленно, скучающе поглядывая в окно. Весь его вид говорил: тверди, тверди, начальничек, поговори, коли, есть охота, а я заранее все знаю и стану выполнять лишь то, что посчитаю нужным.

Офицеры покинули кабинет, а я задумался. С некоторого времени во мне прочно поселилось чувство тревоги. Я был уверен, что Курков не одумается, что ему не присуще человеческое сострадание и жалость, что он поставил перед собой задачу отомстить за провал агентурной сети некоему «сексоту» и ни на миллиметр не отклонится от ее выполнения. Если, конечно, оправился от раны, полученной в Славянке…

Отсюда — пища для размышления.

Первое. «Инструктор» попытается достать меня в период командировок в Управление. Но для этого ему необходимо получить достоверную и своевременную информацию о моих намерениях. Попытался же он убрать меня, напав на автобус, доставлявший в гарнизон от станции офицеров и солдат. Подвела ошибочная информация.

Второе. Откуда может Курков получать сведения о моих передвижениях? Из двух источников — штаба УНР либо особого участка. Из ведомства Анохина — трудно и неточно. Может стать известным то, что меня вызвали в УНР, но когда и каким видом транспорта я буду добираться — полная темнота.

Третье. Следовательно, источник информации находится непосредственно на участке. Мало того, он входит в ближайшее мое окружение. И это подтверждается фактами. Кто мог сообщить Куркову о моем выезде поездом в Лосинку, если этом знали всего-навсего несколько человек? Командир взвода или хоздесятник — люди мало осведомленные. Их можно не разглядывать под микроскопом, вообще не считать сообщниками преступника.

Четвертое. Похоже, Курков сколотил банду, а не действует в одиночку. Ведь тогда в Славянке его, раненого увезли не посторонние люди. Значит, бандиты, к которым примкнул бывший агент зарубежной разведки, вполне могут иметь своих людей и в Болтево — на станции либо в поселке. Шпионаж спаялся криминальными структурами, и этот сплав получился страшным, особенно для меня.

И, наконец, последнее.

В создавшейся ситуации мне просто необходимо отыскать человека, сообщившего Куркову сведения о моих намерениях. И не только для спасения собственной жизни — я подозреваю, что резидент не отказался от плана похищения совершенно секретных документов, просто он подбирается к желанной документации с другой стороны. Через меня.

 

2

Раньше я был одинок, фамилии подстраховывающею меня контрразведчика не знал. Теперь знаю. Федя Рюмин, секретчик особого участка — единственная моя опора.

Ему-то я и выложил свои выводы. Благо, нет необходимости встречаться на конспиративной квартире или в сопках, имеется возможность в любой момент вызвать заведующего секретной частью участка в свой кабинет, якобы для изучения прибывшей документации.

— Ты прогрессируешь, капитан, — улыбнулся Рюмин, выслушав меня. — Твои версии и подпирающие их факты я, конечно, сообщу подполковнику. Завтра же доложу по оперативной связи из штаба дивизии…

— А что делать мне?

— Пока — думать. Наблюдать и думать. С территории участка не отлучаться, в поселок — ни ногой. Обедать ходить будем вместе. Имеет же право начальник участка посещать буфет вместе со своим сотрудником?

— А у тебя свои версии есть?

— Так, не версии — намеки на неё. Говорить о чем-то определенном рановато… Думай, Дима, думай.

А я чем занимаюсь все время? Даже распределяя на работы бригады, подписывая бумаги, проверяя ход стройки, решая чертовы вопросы снабжения — думаю, и сопоставляю.

С досадой замечаю, как, общаясь с подчиненными, ловлю себя на подозрительности, вглядываюсь в лица, анализирую поступки. Дикость какая-то!

Даже разговаривая с вновь прибывшими офицерами, смотрю на них не как на товарищей по трудной работе, а как на возможных агентов Куркова. Не от них ли будет исходить та информация, которая может поставить жирную точку на моей жизни…

Правда, после беседы с Федей, немного успокоился.

Осень в этом году — чудесная. Небольшие дожди не портят настроения, не размывают отвалы грунта на строящихся сооружениях. Теплынь стоит удивительная. Сопки — будто разодетые девушки, торопящиеся на бал. Даже товарные составы, обычно грязные, в разводах и подтеках, выглядят празднично.

В такую погоду ходить по строительным площадкам одно удовольствие.

Первое сооружение для строителей уже закрыто — там копошатся спецмонтажники. Будто мыши за печкой — не видно и не слышно. Возле входа — часовой с автоматом. Всем, в том числе начальнику участка, вход только по пропускам.

Второе сооружение готовится к сдаче под общестроительный монтаж. В переводе на понятный язык — отопление, вентиляция, электрика. Это основная сегодня наша общая боль — сроки поджимают, а дел внутри еще предостаточно. Не зря сюда послал я руководить работами Ваню Стекова. Парень с характером — умрет, а сделает в срок, для него первое задание не просто первое, но и главное, от которого будет зависеть будущее.

Но прежде, чем войти внутрь я решил осмотреть охранный периметр. Здесь командует сержант срочной службы. Сегодня — здесь, завтра — дома, на Украине или в Казахстане, допустит брак — не достанешь.

Но думал я не об ограждении и не о сержанте-временщике.

Почему отправной точкой выбрано нападение на автобус по дороге на Лосинку? И почему все мы решили, что причина нападения, якобы, мое присутствие в автобусе… Невелика птичка, чтобы ради его поимки либо ликвидации нападать на автобус. К тому же, Сичков рассказал, что

нападавшие, после обстрела, прихватили с собой вещи пассажиров. Не это ли было целью нападения?

И все равно сбрасывать со счетов происшествие на дороге рановато. Тем более, что заменить его нечем, а любое расследование, на мой взгляд, обязано опираться на что-то реальное. Этих-то реальных фактов у меня всего два: схватка с Курковым в Славянке и нападение на автобус… Явно не густо.

Кому же было известно о моей поездке в Лосинку, и кто из этих людей не знал о моем опоздании на скорый поезд?

Проходя по дорожке вдоль ограждения, оглядывая каждый столб и каждый изолятор, я снова и снова перебирал своих сотрудников.

Сережкина отбросил сразу. Капитан — вне подозрений, он изучен и, как говорится, опробован при раскрытии агентурной сети Куркова и Никифора Васильевича…

Кто еще? Нормировщица? Она просила меня передать в производственный отдел УНРа данные по зарплате. Вряд ли, хотя события на особом участке уже научили меня видеть за вероятными событиями черты реального…

При случае проверю…

Новый кладовщик? По моей просьбе «особисты» тщательно проверили его и выдали мне «знак качества» — тоже, как и Сережкин, вне подозрений.

Сторожиха Клава? Ведь именно она ходила покупать мне билет на экспресс. Пошла, вернулась, принесла билет и заспешила домой — муж возвратится, а кормить его нечем… Пожалуй, стоит заняться проверкой — больше подозреваемых, похоже, нет.

Не заглянув в подземное сооружение, я поспешил на склад.

Прирельсовый склад особого участка походил на разворошенный муравейник. Повсюду сновали машины, доставлявшие материалы или вывозившие их. Под разгрузку хлопотливая кукушка поставила сразу три вагона, их облепили солдаты складской команды. Кладовщик в сопровождении двух членов комиссии обмерял штабеля, вдумчиво пересчитывал панели и плиты. Шла очередная инвентаризация.

В подобной обстановке сторожить склад совершенно бесполезно. От кого и зачем? Поэтому днем сторож становился контроллёром возле ворот. Предъявил водитель квитанцию или накладную, он бегло просчитает содержимое кузова — кати, милый, на здоровье. Хоть и хлипкий контроль, но все же — контроль! Сегодня дежурила Клава.

— Добрый день, Клавочка.

— Добрый, добрый, Дмитрий Данилович, — затрещала словоохотливая женщина. — До чего же добрый! Тепло-то, какое, дождей нет, ветер за сопками разгуливает… А я вас с утра разыскиваю. В сторожку заглянула — Джу оповестил: хозяин уже трудится. В штабе отсутствует, кабинет на замке, пошарила по складу, прошлась к проходной. Так и не нашла.

— Случилось что?

— Ничего не случилось, Данилыч, все нормально. Машины я проверяю — ни одна без проверки не проскочит… А ищу вот зачем. Мужик мой с охоты вернулся, изюбра по лицензии убил, десяток уток достал. Вот и решили мы посидеть, «сбрызнуть» охоту удачную. Приходите к нам часам к девяти вечера, раньше не поспею. Посидим, поговорим, отдохнем. Не вечно же вам вертеться-кружиться в нашем хороводе адском, так недолго и свихнуться ненароком…

Что касается отдыха, сейчас мне не до него. Да и когда у строителей бывает этот самый отдых? Разве после похорон… А вот пообщаться с Клавой в домашней обстановке не помешает. Тем более познакомиться с ее друзьями, которых она, конечно же, пригласит. Вдруг повезёт — удастся «познакомиться» с членом банды Куркова.

— Не знаю, как вы на это посмотрите, но пригласила я и новых наших офицеров — Ваню и Володю. Пусть повеселится молодежь, да и мы поближе их узнаем…

Пировать за одним столом с подчиненными не принято, но Клава права — в застолье человек открывается до донышка, размягченный обстановкой он часто теряет контроль над своим языком и выбалтывает то, что в трезвом состоянии скрывает. К тому же панибратства я не допущу, буду держать офицеров на коротком поводке, при мне не напьются…

Вечером постарался убедить Джу в необходимости побыть дома. Собака недовольным рычанием категорически отвергла саму мысль о том, что она лишится возможности охранять меня. Тем более, вечером, когда смеркается и на хозяина может напасть бандит, не говоря уже о соседском псе, давнем недруге Джу.

Прикрикнул — не помогло. Тогда, прекратив ненужную дискуссию, я попросту запер собаку в сторожке…

Дом Коростылевых, будто сложен из кубиков и пластин детского конструктора. Построил ребенок сказочный терем, подумал, и пристроил с одной стороны еще один, после — такой же — с другой, прилепил веранду, к ней — вторую, сзади примкнул избушку, рядом — сараюшку. Все эти пристройки соединялись коридорами или крытыми переходами.

Муж Клавы, Павел, кряжистый великан с неожиданно голубыми, безгрешными глазами, встретил нас возле входа, подал руку, широкую, мосластую, в трещинах и заусеницах. Как и положено, сначала поздоровался со мной, потом — с прорабами. Пригласил в дом.

— Заходите, будьте дорогими гостями… Праздник у нас нынче, вот и собрали хороших людей…

«Хороших людей» было человек пятнадцать. Не столько хороших, сколько нужных.

Заместитель начальника райотдела милиции, добродушный толстяк, совсем не похожий на милиционера. Рядом с ним — сухая, чем-то недовольная жена.

Начальник охотхозяйства, пожилой человек с растрёпанной прической и втянутым животом.

Начальник ГАИ радушно пожал мне руку и, улыбаясь, поведал о том, что его сотрудники сегодня утром задержали одну из моих машин. Грязный самосвал, водитель под хмельком, путевка оформлена неправильно. От такой «радостной» новости впору заплакать. Самосвалов на участке всего три, завозят щебень и песок из карьеров, а счастливый гаишник лишил меня возможности обеспечить бесперебойную работу растворобетонного узла.

Рядом с гаишником так же радостно улыбалась его супруга.

Начальник станции поведал грустную историю об очередном простое вагонов.

Глава поселковой администрации посочувствовал по поводу отказа в отводе земельного участка под трехэтажный дом, предназначенный для офицеров и прапорщиков будущей базы.

Я только успевал счастливо улыбаться, горестно хмыкать, просительно что-то говорить. Пожимал потные и сухие, слабые и сильные руки новых знакомых и старых недоброжелателей. Строил приветливые гримасы. Даже попытался поцеловать руку жене начальника ГАИ, которую переименовали в трудно произносимую абракадабру, — авось, она уговорит мужа смилостивиться и освободить мой самосвал.

Прорабы копировали своего начальника.

Кажется, я потянул пустышку. Вряд ли, кто-нибудь из этой компании связан с бандой. Глупо подозревать майора милиции или егеря, или начальника станции. Остаётся одна Клава, но и она — под большим вопросом.

— Милости прошу к столу, — выплыла из кухни раскрасневшаяся хозяйка. — Как говорится, чем богаты, тем и рады…

В богатство хозяев я не посвящен, но что касается радости — у нас было её предостаточно. Не избалованные буфетными «деликатесами», мы не верили своим глазам. Подобное изобилие могло присниться только в сказочном сне. Охотничьи трофеи скромно занимали центр, раздвинутого во всю длину комнаты, стола. На остальной его площади громоздились фрукты, селедки, черная и красная икра, рыба под разными соусами и маринадами… А где хозяин сумел «подстрелить» добрый десяток бутылок коньяка? Не говоря о водке, которая даже не уместилась на столе и вызывающе выглядывала из трех ящиков в углу?

На мгновение я позабыл цель своего визита. Но сумел перебороть чувство голода и жадности. Дал себе слово, что есть буду как бы нехотя, лениво, ковыряясь в тарелке, так, чтобы хозяин и его гости поняли, что для нас такое изобилие — ежедневный рацион.

Шепотом проинструктировал Ваню и Володю. Они, конечно, согласно закивали.

Тосты следовали за тостами. Через час исчезла напряженность, наступила раскованность. Голоса затихли. Началось питье маленькими группами и поодиночке. Радостная гаишница целовалась взасос с начальником охотхозяйства, а тот, расстегнув даме бюстгальтер, вывалил на свет Божий шикарную ее грудь.

Милиционер старательно ощупывал прелести своей соседки, супруги егеря. Она не сопротивлялась, напротив, старалась принять посильное участие в этом немом диалоге, усиленно дыша, шарила под столом обеими руками. Похоже, находила там что-то удивительно приятное и волнующее.

Егерь, в свою очередь, увлек сухопарую жену майора милиции в соседнюю комнату, откуда стали сразу же доноситься женские охи-ахи.

Короче говоря, квартира добычливого охотника постепенно| превращалась в заурядный бордель.

У меня — ни в одном глазу. Стоящая за спиной кадка с фикусом исправно поглощала содержимое моих рюмок. Мне даже показалось, что под воздействием алкоголя его широкие листья поникли, а сам он накренился в сторону

Растрепанная пьяная хозяйка приникла пышной грудью к наивному старшему лейтенанту, что-то шептала ему на ухо, кивая на дверь в соседнюю комнату, рядом с той, где развлекались егерь и милиционерша. Володя испуганно поглядывал в мою сторону и вымученно улыбался. Он старался уклониться от откровенных ласк Клавы, а она, расстегнув ему рубашку, оглаживала мускулистую грудь парня.

— Нам пора, — решительно поднялся я со стула. — Личный состав — ничего не поделаешь!

— Вы… Дима … можете идти, а Володеньку я не отпущу… Ни за что не отпущу!

— Клава, у вас ведь муж, — пытался я урезонить азартную сторожиху. — Может приревновать…

— Кто? Пашка? — разгневанно воскликнула хозяйка, хватая меня за руку. — Пойдем… поглядишь…

Я неохотно подчинился, незаметно кивнув офицерам, и они послушно исчезли из комнаты. Молодцы ребята, с полуслова понимают.

Шёл я за ковыляющей пьяной Клавдией, будто лодка за теплоходом. Пропал вечер, ничего путного я не узнал, ни с кем не сблизился…

На веранде, бесстыдно разбросив ноги, с поднятой до подбородка юбкой лежала жена начальника станции, а на ней, будто на лихом скакуне, подпрыгивал хозяин. Они так увлеклись приятным занятием, что даже не обернулись на скрип двери.

— Видишь… Дима? — в два приема осилила короткую фразу Клава. — Мужик развлекается… а мне кто может запретить? Скажи, кто… может?… Володенька, где ты? — заныла она, вытирая подолом слезы. — Иди ко мне, голубок, я тебя научу любовью заниматься… В пот вгоню, любимого моего.… Где ты, Володенька?

— Домой ушел твой Володенька, — оборвал я хозяйкины причитания. — Спит уже, десятый сон видит…

Слезы испарились, остро блеснули глаза из-под выщипанных бровей.

— Это ты его отправил домой? — почти трезвым голосом спросила она. — Зачем же ты, Дима, лишил меня последнего удовольствия? Пашка, вишь, получает его, а я, бедная и несчастная…

Мы стояли в дверях веранды. Пашка уже угомонился, а вот его дама изо всех сил вертелась, требуя продолжения

— Ну, что же ты так, а? — шипела она, применяя все известные приемы для возбуждения партнера. — Сам же просил, а теперь…. Ну, что же ты, Пашка?

Не дождавшись ответа, женщина ухватила мужика за стыдное место, потянула к раздвинутым своим ногам. Несмотря на все её усилия, ничего не получилось — партнёр израсходовал весь свой боезапас, на продолжение начатого «сражения» у него уже не было сил.

Я стоял, не зная, как поступить. Уйти казалось неудобным, а наблюдать за телодвижениями полураздетой дамы — стыдно и противно. Клава со сладострастием и жалостью взирала на посрамленного мужа.

— Вот так я и живу, Димочка, без настоящего мужика… Знаешь что, — неожиданно приникла она ко мне. — К черту твоего мальчика, с него взятки поменьше, нежели с моего муженька… Пошли в мою спаленку, я тебе покажу, как любит настоящая баба.

— Погоди, сначала ответь мне на один вопрос. Только честно.

— Не бойся, сладкий мой начальник. Вчера была у гинеколога, справку получила. Чистая, мол, баба, стерильная.… Пойдём, а?

— Не об этом хочу спросить, — с досадой отмахнулся я. — Вспомни, когда ты покупала мне билет на поезд, рядом кто-нибудь стоял?

— Мужик и две бабы…. Пошли, милый, потрахаемся по быстрому, а? Гляди, перегорю — ничего не получишь.

— Опознать их сумеешь?

— Завтра скажу….

Клава снова взяла меня на буксир.

«Сейчас уйду…. Сейчас уйду» — твердил я про себя и… не уходил. Незаконченный разговор всё больше и больше интересовал меня.

Когда мы вошли в небольшую спальню, Клава накинула крючок на дверь и спросила:

— Раздеваться будем, а? А то, может, не надо — порезвимся, как Пашка с Ленкой. Годится, начальник? Если согласен — снимай штаны…

Я не помню, как выскочил из спальни, вышибив с мясом крючок. В полусне каком-то бродил по коридорам и переходам, разыскивая выход на улицу. Ага, вот массивная дверь, ведущая на веранду… Где-то в конце должно быть крылечко.

В доме — ни лучика света. То ли пьяная компания перебила все лампы, то ли для более подходящей обстановки вывернула пробки.

На улице похолодало. Я вышел за ворота, снял галстук, расстегнул рубашку, сел на лавочку. Легкий ветерок оглаживал потное тело, перебирал спутанные волосы.

До чего же ты докатился, капитан! Еще бы пять минут и ты оказался бы на пьяной бабе, которая пообещала научить тебя «настоящей любви». Какой там любви — голому, неприкрытому сексу, спариванию! А как же Оленька и наш с ней уговор — жизнь пройти, взявшись за руки?

Просидел на лавочке с полчаса, потом подошел к колодцу, вылил на голову полведра воды и двинулся к прирельсовому складу.

Итак, что же я узнал за вечер?

Собравшееся районное и поселковое начальство никак не подходит на роль посланников Куркова. Конечно, там были женщины, жены, но что те могли сообщить резиденту разведки, он же — главарь банды? Ровным счётом, ничего.

Остаются Клава и ее муж.

Кстати, почему сторожиха с такой легкостью приняла решение отдаться мне? Уж, не для того ли, чтобы, попав под ее каблучок, я стал снабжать ее необходимыми сведениями

Тоже — очередная глупость. Одно дело переспать с бабой, совсем иное пойти ради ее прелестей на преступление. И эту разницу Клава, конечно, отлично понимает… Нет, нет, ее сексуальное желание вызвано не стремлением закабалить начальника участка, а влиянием алкоголя.

Так я размышлял, помахивая подобранной хворостинкой и потихоньку приближаясь к прирельсовому складу. Идти в сторожку не хотелось — скучно и душно, сторож, небось, натопил, будто баню, сна — ни в одном глазу, общаться не с кем… Разве с овчаркой?

Где-то в глубине души покусывало сожаление — не глупо ли ты поступил, отказавшись от женской ласки? В тридцать лет нелегко дается мужское одиночество, а тут поднесли тебе, будто на блюдечке, пышную бабу…

Я изо всех сил забивал дурацкие мысли, травил их размышлениями на другие темы, выгонял холодной водой из колодцев, которые попадались по дороге. Постепенно образ соблазнительной сторожихи мерк, расплывался в тумане, только изредка мое сознание тревожили пышная грудь, полные женские ноги, округлые бедра. И тогда я бежал к очередному колодцу.

Впереди показался переезд. Его тусклые фонари и перемигивающийся светофор притягивали меня — сразу за переездом дорога круто сворачивала, прижималась к железнодорожному полотну и вливалась в ворота прирельсового склада.

Но дойти до переезда мне не удалось.

— Погодь, капитан! Погодь, кому говорено!

Из кустов вылез здоровенный мужик с дробовиком, дуло которого нацелено мне в грудь. Сердце екнуло. Еще пару сотен метров и будка стрелочника. Дядька Кузьма с известной фамилией Ворошилов не допустил бы расправы над начальником участка, у него на стене всегда висит заряженное ружье, на столе — телефонный аппарат…

— Что вам нужно? — стараясь скрыть дрожь в голосе, спросил я. — Кто вы такой?

— Спрашивать стану я, а ты помолчи, падло!

— Я начальник военно-строительного участка, капитан, не советую лезть на рожон…

— Хто ты таков есть — знаемо, — хохотнул мужик, приближаясь. — Лапы подними в гору, слышь! Да не ерепенься — медвежий заряд в обоих стволах — мозги вышибу! Ну!

Я поднял руки. А что можно сделать? Бандит двоих таких, как я, скрутит и не поморщится. Вон, какие лапищи — деревья гнуть.

Мужик переложил ружье в левую руку, правой охлопал меня по карманам. Опустил ружье, спросил нормальным голосом.

— Без оружиев ходишь, ахфицерик… Меня пугали — пистоль у него, не попадись на мушку. А мы тоже не пальцем деланные… Присядь, капитан, вон на ту каменюку, покури. Перед смертью завсегда полезно покурить…

— О какой смерти вы говорите? За что?

— Про то мне не известно — за что… Да не тряси штанами, не пачкай бельишко, я стрелять, нынче не стану… Курок оченно хочет тебя повидать, понятно? Вот и снарядил меня — приведи, мол, капитанишку, посчитаться с ним хочу…

— Какой такой Курок? — притворился я непонимающим, но сердце замерло — отыскал все же меня Курков, подстерег. И зачем я возвратил Семке пистолет? — Вы с кем-то меня путаете…

— Ну да, путаю… Васильков Димка, капитан, начальник участка… Рази не так?.. Покурил, паря? Тады пошагали. Не больно-то мне хочется людям казаться, а уже рассветает…

Я бережно погасил окурок, спрятал в карман. Ох, как же не хотелось подниматься с холодного камня! Так и сидел бы па нем до утра, пока не выглянул бы из будки дядька Ворошилов для встречи рабочего поезда.

Но посланец Куркова рисковать не желал. Он пропустил меня вперед и пошел, упершись стволом дробовика в спину

Мы далеко обошли переезд, вскарабкались на полотно, пустились в овраг. Сейчас выберемся на дорогу, там можно рискнуть — резко повернусь, ударю головой конвоиру в живот и брошусь в кусты. Пока он опомнится — далеко буду, в темноте не разыщет.

Но драться с владельцем дробовика мне не пришлось. Сверху в овраг упала стремительная тень. Джу передними лапами опрокинул противника на спину, вцепился зубами в руку. Тот взвыл от боли и выпустил дробовик.

— Тихо! Лежать!

Над бандитом с пистолетом в руке — Федя Рюмин.

 

2

Бандит сидел на лавочке возле сторожки. Он шевелил губами, недоуменно разводил руками и опасливо косился на огромную овчарку, не сводящую с него злых глаз. По другую сторону стоял, вызванный Сережкиным, солдат с автоматом в руках.

Рюмин яростно накручивал полевой телефон, вызывая «дивизию», переругивался с телефонистками. Я обессилено сидел на постели, привалившись к стене. Голова пуста, будто из нее откачали содержимое.

— Не зря говорил подполковник, что ты человек непредсказуемый, — распекал меня Федя, дозвонившись, наконец, до Особого отдела дивизии. — Ведь договорились, что я буду знать о всех твоих передвижениях. Ну, что стоило сказать: «Вечером буду у Клавы…» Скажи, трудно это сделать, а?

— Нет, не трудно, — согласился я, еле шевеля языком. — Думал, что не задержусь, вернусь на склад в сопровождении офицеров… А получилось…

Что получилось — не сказал. Стыдно. Словно мальчишка, впервые побывавший на женском пляже, загляделся на лобызающиеся парочки, любовался вываленными грудями и белыми ляжками… Тьфу, противно!

— Представляю себе, что получилось, — хитро подмигнул Рюмин. — Знаю я подобные «посиделки». Лижутся, трахаются, трутся друг о друга. Поневоле очумеешь от таких картинок… Ладно, Дима, подполковнику не скажу… про голых баб… Ну, а какое общее впечатление?

— О чем?

— Ты ведь ходил не водку жрать, и не на баб голых смотреть!

— Ах, вот ты о чем.. Ничего заслуживающего внимания, собралось одно начальство с женами, все зациклены на выпивке и сексе. Думаю, что единственные люди, которыми нужно заняться — Клавдия и ее муженек…

— И как ты собираешься это сделать? Опять на уровне той же компании? Не советую… Знаешь что, Дима, давай мы с тобой проведем этакий следственный эксперимент. Старый, как наш мир. Сделаем так, что в твоем кабинете соберутся та же Клавдия, новые прорабы, я, то есть одна особа подозреваемая, остальные — чистенькие. Ты мимоходом выдаешь интересную информацию, какую — решим позже. Потом примитивный контроль: дойдет эта информация до Куркова иI его банды или не дойдет. Если да — все ясно, Клавдия — на крючке, если нет — собираем таким же макаром вторую компашку, выдаем вторую информацию… Годится?

— Не уверен. Рассчитано на простаков, а они уже давно перевелись… Но один раз попробовать можно. С Клавдией… Но только не сразу, через месячишко…

— Слишком долго, не годится. Давай через пару недель…

За окном завизжали тормоза. Угрожающе зарычал Джу.

— Быстро обернулись! — удивился Рюмин. — Кажется, мы научились работать по-настоящему. Пошли, передадим твоего пойманного мужика в руки правосудия в лице общих наших дружков из дивизии…

Возле двери я остановил Рюмина:

— Подполковника посвятим?

— Ох, и хитрый же ты — сексот, — притворно завздыхал Федя. — Пытаешься взвалить ответственность на мои хилые плечи? Ну что ж, придется согласиться. Операция, так сказать, местного значения, можно и не афишировать ее преждевременно… После скажу сам…

Когда мы вышли из сторожки, к нам подбежал растерянный лейтенант.

— Понимаете… собака не пускает…

— А кошка? — съехидничал Рюмин. — Кошка пускает?…. Джу, ко мне!

Овчарка и ухом не повела, она не сводила взгляда с задержанного. Федя решительно пошел к лавочке, но остановился при виде оскаленных клыков и предупреждающего рычания.

— Не подчиняться? Застрелю, подлец!

— Погоди, — отстранил я разгневанного «особиста». Все равно ничего у вас не получится. Я поставил собаку на пост, я должен снять ее с поста — старая армейская истина… Джу, ко мне!

Собака немедленно подчинилась, на прощание, обругав бандита таким рычанием, что тот отпрянул в сторону…

…Рюмин жил в Анютино и ежедневно приезжал на службу рабочим поездом. Если задерживался — ночевал в штабе, где по примеру Анохина я организовал общежитие на пять коек.

Это было удобно, ибо я получал возможность ежевечерне связываться через секретчика с Особым отделом. Выполняя жесткие правила конспирации, в непосредственный контакт с руководством не входил. Такого же правила придерживался и подполковник.

Почти две недели мы с Федей ломали головы над порядком проведения задуманного «эксперимента». Ежедневно я вызывал к себе секретчика с чертежами. Мы обсуждали очередной вариант проверки Клавы, отвергали его, выискивали подходящие детали и правдоподобные версии.

Почему тянули? По одной чрезвычайно важной причине — что даст допрос задержанного мужика? Если расколется, исчезнет необходимость в каких-либо проверках, он выведет нас на след не только ставленника Куркова, но и его самого.

— Молчит? — нетерпеливо спрашивал я ежедневно, делая вид, что копаюсь в принесенных папках с документацией. — Неужели, у вас нет средства заставит его говорить…

— Ты на что намекаешь? — почти подпрыгивал на стуле Рюмин. — Ток пропустить или руки зажать в тисках? Отошли, Димка, те времена и, надеюсь, никогда не возвратятся. Если уж Малеев не может расколоть бандюгу, то надеяться больше не на что… Знаешь что, подумал я, подумал и решил сообщить подполковнику о нашем с тобой плане. Почему? Во-первых, без помощи армейского либо дивизионного отдела провести эту проверку на профессиональном уровне все равно не удастся. Вполне можем спугнуть Куркова… Во-вторых, вдруг задуманное нами войдет в противоречие с планами Малеева. Представляешь, что мы можем понаделать?.. Короче, вчера я открылся подполковнику…

— И что же он7 Надрал тебе уши? То-то они у тебя красные и оттопыренные.

Рюмин обиженно поджал губы. Здорово это у него получается — будто берет в рот долгоиграющую карамель, одновременно розовеют щеки и щурятся глаза… Впервые вижу обижающегося сыщика… А много ли я их повидал? Пожалуй, кроме Малеева и Сичкова — никого… Но, по моему твердому убеждению, ежели сыщик не умеет скрывать свои чувства, то он вовсе не сыщик, а, скажем, строитель, не умеющий читать чертежи…

— Согласился, что проверить Клавдию необходимо, и предложил свой план. Тоже с изъянами, но все же более правдоподобный, нежели наш… И еще сказал, чтобы мы не связывали задуманную проверку с допросами задержанного. Одно другому, мол, не помеха, наоборот — подспорье…

Задуманный спектакль прошел на высшем уровне. Признаться, не ожидал подобного успеха? Подстегнула нас с Рюминым информация Особого отдела о том, что в течение последней недели вокруг Болтево активизировала свою деятельность неизвестная банда. На Бамбуковом перевале — интересно, почему его так назвали? — была остановлена и ограблена машина Окуневского рыбокомбината. Между Анютино и Болтево обстреляли инкассаторскую машину, ранили охранника, но водитель сумел ускользнуть от грабителей. На подложенном фугасе взорвалась и моя машина, везущая из Лосинки в Болтево новую бетономешалку.

Снова заработала шпионская рация. Предположительно, из района гравийного карьера. Прочесывание близлежащей местности ничего не дало.

Короче, как в известной поговорке: тепло… еще теплее… жарко!

Действительно, становилось слишком жарко!

В тот день я собрал сторожей, проинструктировал их, призвал к повышению бдительности, сообщил кое о каких фактах криминальной обстановки. На полчаса, не больше. Так сказать, совместил приятное с полезным.

— Клава, останьтесь, — попросил я после окончания инструктажа. — Есть разговор.

Сторожиха послушно села на стул в углу и приготовилась к индивидуальной беседе. Скромно поставила на пол полные ножки, выставила объемную грудь…

Все же красивая она женщина, — невольно подумал я. — Черт ее толкнул заняться бандитскими «играми»… Сразу вспомнилось, как она соблазняла меня в супружеской спальне, спрашивала, как л предпочитаю овладеть ее прелестями… Сделалось жарко, прервалось дыхание…

Клава сидела, вопросительно вздернув подбородок. ЯI копался в бумажках, бесцельно перекладывая их с места на место…

— Можно войти, Дмитрий Данилович, — приоткрыл дверь Рюмин. — Вы приглашали…

— Да, да, войдите…

Вслед за Рюминым, по привычке наигрывая подвижными пальцами неизвестную мелодию, вошел Сережкин.

— Прошу прощения, Клавочка, — склонил я голову перед сторожихой. — Минут пять, не больше… Срочное дело… Посидите, просмотрите вот этот журнальчик, — подал ей пестрый «Огонек». — Итак, есть одно чрезвычайно важное дело, — повернулся я к секретчику и командиру роты. — Сегодни утром в нашу «секретку» привезли новые чертежи третьего сооружения. Его облик меняется самым кардинальным образом — назначение некоторых помещений, расположение оборудования и так далее. Мы с прорабами уже изучили поступившую документацию, сделали пометки в рабочих тетрадях. Послезавтра папки под соответствующей охраной увезут в Лосинку. Эти двое суток они будут находиться не в секретке — в моем сейфе. Здесь безопасней. Вы, капитан, — официальным тоном обратился я к Сережкину, — организуете еще один пост возле дверей моего кабинета. Желательно, из двух человек. Патрулирование участка — прежним порядком… Вы, Рюмин, сложите в сейф все поступивши» папки. Я распишусь в получении…

Конечно, от подобной белиберды поневоле сводило скул» Ну, кто поверит, что мой примитивный сейф надежней хранилищ «секретки»? Кто не усомнится в наивности начальника участка, вздумавшего превратиться в охранника секретной документации?

Теплится крохотная надежда на эмоции, которые охватят Куркова при мысли о единственной возможности угодить зарубежным своим хозяевам.

Секретчик и командир роты отправились обдумывать полученные задания.

— Простите за то, что задержал вас, — расшаркался я перед ничего не понимающей женщиной. — Ни минуты свободного времени, запарка у нас нынче огромная… Итак, основное вы уже знаете. Остались мелочи. Учитывая сложность ситуации, хочу попросить вас подежурить в ночную смену. Больше положиться мне не на кого..:

— О чем речь, Данилыч, — от удовольствия стать полезной самому начальнику участка раскраснелась женщина. — Я ведь все понимаю. Простите меня за тот вечер, — склонила она голову. — Понимать должны — не в себе я была. Мой мужик — гулена, очень он охоч до чужих баб… Вот я и порешила напиться да отомстить гаду за женские мои

переживания.

Ага, не такая она, оказывается, была пьяная, когда предложила мне порезвиться на кровати!.. А единственная ли причина — неверность супруга? Или есть еще одна: порезвиться под начальником, а потом его — под каблук. Дескать, начальство не простит половой распущенности. Да еще с кем — с подчиненной по службе женщиной. Для шантажа — милое дело!

— Что вы, что вы, дорогая Клавочка! Я не в обиде — все попятно и правильно… Только на роль… мстителя за ваши женские огорчения я, поверьте, не пригоден…

Приоткрылась дверь, Федя попросил минутку внимания. Хоть целый час, дорогой наставник, хоть целые сутки. Ради бога!

Рюмин торжественно внес в кабинет толстенную папку. Я открыл сейф, разрешающе, повел рукой… Знала бы Клавдия, какую «ценность» Федя аккуратно укладывает на верхнюю полку! Полный комплект чертежей солдатского нужника на восемь очков! Секретней трудно придумать!

Рюмин закрыл сейф, предупредительно отдал мне ключ, Ушел.

— Не подумайте чего плохого, — покраснела красотка, выставив на обозрение соблазнительные ножки. Распахнула кофточку — до чего же жарища в вашем кабинете» — продемонстрировала пышную грудь. — Я еще когда оформлялась на работу, заметила, что вы… настоящий мужчина… Вот молодые офицеры тоже парни ничего, но что с них толку, с молодых-то — ни культурного обращения, ни мужского опыта…

Кажется, сторожиха не потеряла надежду отомстить мужу за его систематические измены… А что, не будь на свете Оленьки, я бы, пожалуй, пошел на определенные уступки. Без свидетелей, естественно…

— Вы совсем захвалили меня, милая Клавочка, — раскукарекался петушок, задрав к небу… простите, , к потолку, глупую голову. — Думаю, что мы еще возвратим» к этому разговору, — смутно пообещал я. — А сейчас, извините, дела ждут… Итак, договорились, все эти трое суток вы дежурите в ночную смену…

— А вы ночью придете проверять меня, — прошлась тонким намеком сторожиха, и опять покраснела. — Спасибо построили вторую сторожку, а то укрыться негде, в первой то вы живете… Я попросила мужа сбить там топчан, перетащила из дому перинку… Хотя и спать некогда, спохватилась она, — но на всякий случай… I

Я вежливо проводил Клаву до дверей. Она решилась, было, на более горячее расставание — попыталась прижать меня мощной грудью к стене, но мне удалось увернуться и ограничиться дружеским рукопожатием.

Когда я поведал Рюмину о душераздирающей сценке, тот так хохотал, что слезы капали.

— Как ты только выдержал, — с трудом выговорил он, преодолевая смех. — Я бы не удержался, хотя бы пощупал её, благо, есть что щупать…

— Посмеялись и хватит! — пристукнул я ладонью по столу. — Как к визиту готовиться станем…

— Все продумано. Пятерых ребят, переодетых в форму военных строителей, спрячем во вторую сторожку. Тесно, конечно, но переживут. Днем нападения можно не ожидать — Курков не безумец, чтобы отважиться на нападение в светлое время. А уж ночью будем начеку. От поста возле секретки уже протянули в сторожку провод… Сережкии организовывает скрытое патрулирование… Постараемся прихватить бандитов на подходе к штабу, Не удастся — блокируем внутри…

— А часовой? Отдадим на заклание? На это я не соглашусь…

— Думаешь, я пойду на такое?.. Подстрахуем… Скорей всего наши с тобой тревоги — зряшные, Клавка не имеет ни малейшего отношения к шайке. Я уже начал продумывал, проверку остальных подозреваемых…

— А есть такие?

— Среди наших ребят — нет, а вот на станции… Позже поговорим, хотя поселковые дела тебя не должны касаться — разберемся сами.

 

4

Первая ночь прошла спокойно. Пораздумав, мы с Рюминым решили оставить вторую сторожку дежурным, а ребят разместить в моей будке. Пришлось мне ночевать в караульном помещении, которое располагалось сразу за складскими порогами. Даже хорошо — ведь Клава, не дождавшись «проверки», могла заглянуть ко мне в сторожку. Устоял бы я при этом посещении красавицы — сказать трудно.

— Вы почему-то не у себя спите? — разочарованно спросила женщина в первое же утро. — Каких-то переодетых солдатиков поселили…

— Казармы забиты, девять прибывших мастеров некуда поместить, вот и пришлось на время переселиться…

— Зачем же вам в караулке мучиться? — резонно возразила женщина. — Поселились бы во второй сторожке, на перинке… Я бы печку истопила, погрела бездомного.

— Устал вчера страшно. Только ухо прижал к подушке — будто провалился…

— Завтра ночью придете проверять?

— Подумаю, — уклонился я от определенности. — Может, и приду…

— Так я все приготовлю. Печку истоплю, застелю постель, чего-нибудь поесть из дому захвачу…

Вот это штурм! Слава Богу, осталось только две ночи.

Оказалось — ни одной. Все произошло в три часа, когда я, измученный бессонницей, собирался действительно проверить несение службы сторожами и патрулями. Попытался разбудить безмятежно

спавшего Сережкина, но тот, обдав меня многосерийной бранью, тут же уснул. Ну и черт с тобой, обойдусь!

Прошелся по складу. Тишина. Во всем посёлке не спим только я и Джу. Расхаживаем, зеваем. Джу изредка ворчит, пытается разговорить хозяина, но мне не до объяснений в любви.

К зданию штаба стараюсь не подходить. Настороженный часовой может не узнать начальника и нажать кнопку тревоги. Выскочат с автоматами в руках «ребята» — весь наш замысел рассыплется карточным домиком. Лучше не рисковать…

А где Клавдия? Неужто, поджидает меня в сторожке, стелет постель, топит печку?

Осторожно подобрался к окну. Темно, никого нет. Посветил фонариком. Перина покрыта белоснежной простыней, угол одеяла откинут. Словно приглашает меня отдохнуть. Сразу заломило челюсти, зевнул так, что едва не задохнулся.

— Горим! Пожар! — донесся от штаба истошный женский крик. — Караул, горим!

Я помчался к зданию штаба, Джу беззвучно летел рядом… Господи, только бы не выскочили ребята с автоматами вместо пожарных шлангов. Только бы не выскочили! — молил я на бегу.

Из караулки с ведрами и баграми в руках бежала бодрствующая смена. Замигали огоньки в казармах. Из окон штаба повалили клубы дыма, с задней стороны показались языки пламени.

Время помчалось с такой скоростью, что не уследить. Вместе с солдатами я таскал воду, помогал налаживать пожарный насос… Струи воды ударили в пламя… Рюмин взломал дверь… Слава Богу, что он этой ночью не уехал в Анютино… Солдаты выбрасывали из окон кипы бумаг, мебель. Под руководством Феди вытащили сейфы и шкафы из секретки. Постовой замер возле них, держа настороже свой автомат.

Из поселка приехала пожарная машина, прибежали из близлежащих домов жильцы… Кутерьма невообразимая… Если все обойдется, завтра же еще раз продумаю действия при пожаре… Лишь бы обошлось…

— Горе-то какое, Данилыч, — плачуще вздыхала рядом со мной Клавдия. — Постелила постель, истопила печурку, глядь — нету вас. Порешила пройтись вкруг штаба, поглядеть — все ли в порядке… А там…

— Где там? — грубо оборвал я. — Поджигателей не видели?

— Какие поджигатели? У нас в поселке такого никто не видел и не слышал… Шутейное ли дело решиться на поджог… Электричество, наверное, замкнуло, или солдатик бросил спичку… Всяко бывает…

Всяко, да не всяко, — подумал я. — Слишком много совпадений. Загорелось тогда, когда, якобы, пришли чертежи с измененной документацией… Клавдии в сторожке не «и. далось — то ли ходила по складской территории, то ли… поджигала штаб… Загорелось рядом с моим кабинетом…

К утру пожар удалось ликвидировать. Оказалось — полностью выгорела комната нормировщицы и бухгалтерши, кабинет напоминал черную головешку.

Все бы ладно, но бесследно исчез… мой сейф. Мы с Рюминым каждый метр территории вокруг штаба обшарили — не отыскали. Солдаты недоуменно пожимали плечами — сейфа они не видели.

Тем не менее «спектакль» удался. Причастность Клавдии к бандитской шайке доказана. Что же касается моего сейфа, то пусть Курков любуется чертежами солдатского нужника, и досадует на свой промах.

К вечеру на особый участок прибыл подполковник Малеев. Пожар в штабе подобного объекта — дело нешуточное, появление представителя Особого отдела вполне оправдано.

— Вот что, Дима, вызови-ка ты под благовидным предлогом свою сторожиху. Скажем, необходимы показания: где загорелось, когда, что она видела? Обычное дело. Разговаривать с ней станешь ты, а я посижу в сторонке, понаблюдаю.

Посланный за Клавой сержант вскоре возвратился с её мужем. Павел был удивлен и расстроен.

— Я думал — на работе.

— Но ведь она работала в ночную смену. Неужели вы не знаете?

— А почему я должен знать, — пожал широченными плечами Коростылев. — Мы — люди немолодые, спим раздельно — Клава в спаленке, я — в боковушке. Вечером повозился по хозяйству и завалился спать. Без ужина, потому, что живот забарахлил…

Немолодой, значит? Тогда на веранде он действовал с такой силой и сноровкой — дай Бог юноше.

— Утром жену не видели?

— Нет. Думал — в спальне она дремлет, не стал беспокоить. Устает, бедная. Годы, небось, не те, что раньше…

Конечно, не те. Особенно, если судить по поведению Клавы в тот вечер, когда она с таким жаром предлагала себя начальнику…

О чем спрашивать еще? Я повернулся к упорно молчащему подполковнику. Будто попросил помощи. Какой из меня следователь — ни знаний, ни опыта.

— Ваша жена не могла зайти к соседке? — спросил Малеев своим писклявым голосом.

— Конечное дело, все может быть. Клава общительная, ее полпоселка знает. Особо — мужики, — неловко пошутил Павел, ухмыльнувшись.

Ну и семейка! Муж всем встречным и поперечным бабам заглядывает за пазуху и под подол, супруга тоже не уступает ему по части близкого общения с мужиками. Пьют вместе, развратничают —

тоже. Клавдия, по ее словам, тяжело переживает грехи супруга, ревнует его. А он — тоже ревнует?

— И как вы относитесь к… такой общительности своей жены?

Павел не ответил — ограничился выразительным подергиванием плечами. Дескать, от бабы не убудет.

— Не могли бы вы дать нам адреса подруг супруги?

— Много писать придется, — снова грязно ухмыльнулся Коростылёв. — Сказал уже — полпоселка ходит у Клавдии в полюбовниках да в приятелях.

После ухода свидетеля, Малеев некоторое время молча мерил шагами мой кабинет. Потом остановился возле окна, потрогал обгоревший переплет.

— Кажется, Дима, твою сторожиху… убрали…

— Как это убрали? — не понял я.

— Зачем тому же Куркову лишний свидетель? Клавдия свое дело сделала, навела, может быть, даже подожгла здание штаба. Ведь разобравшись с содержимым похищенного сейфа Курков наверняка все понял. Он далеко не дурак.

Как всегда Малеев оказался прав. Спустя несколько дней после пожара охотники обнаружили труп женщины. Забросанная ветками, присыпанная землей, Клавдия лежала в глубоком овраге в пятистах метрах от поселка.

Всё сходится, постепенно становится ясным. Клавдия, по заданию Куркова, пригласила своего наивного начальника в гости. Предупреждённый ею убийца с дробовиком поджидал меня неподалёку от дома. Приказывая своему посланнику не убивать «предателя», резидент решил насладиться, унизить его, после чего или расстрелять в упор, или задушить.

Появление Рюмина с овчаркой — не случайность. Сотрудник Особого отдела знал, что я отправился в гости к сторожихе, по всем законам логики, если Клавдия связана с бандой, она просто обязана подставить меня. Поэтому Федя, выручив из заточения Джу, тоже пошёл с собакой к дому Коростылёвых.

— Не умеем мы работать, — сокрушался подполковник, бросая осуждающие взгляды на помощников. — Взяли бы Клавдию сразу после пожара, осталась бы она жива…

— Туда ей и дорога, — злился я на непонятное сожаление «особиста». — Пособница бандитов, наводчица…

— И все лее — живой человек. Кто его знает, что бы произошло с женщиной после отбытия наказания. Осознала бы своё преступное поведение, покаялась и жила бы на белом свете… А так — ушла из жизни… Кем бы ни был преступник, какие бы злодеяния он не совершил — человек все же, не манекен…

 

1

Сопки нарядились в подвенечные платья, под ногами игриво хрустел ледок. Пришла зима. На первых порах — не злая, не колючая, будто новорожденная, не успевшая набраться сил.

Стройка по-прежнему заставляла отдавать ей все силы, мешала спать спокойно, вторгалась в сны и размышления. Она, чуть ли не ежедневно, подбрасывала нам множество проблем: то вовремя не завезли цемент и растворобетонный узел залихорадило, то ломаются изношенные до последней

крайности машины и прерывается поток щебня, песка, гравия, грунта, то на личный состав наваливается неведомая инфекция, больных приходится отправлять в госпиталь… Короче говоря, жизнь строителя, тем более, военного строителя, приятной не назовёшь.

Молодые офицеры успели втянуться в темп стройки, с них сползла шелуха наивности, они похудели, подтянулись. Глядя на них, я вспоминал себя в те, давние теперь, времена, когда расставался с навеянными училищем мечтами о достижениях и свершениях.

— Товарищ капитан, — обратился ко мне однажды старший лейтенант Китов, уже не краснея и не опуская наивные глазища. — Посылка мне пришла в Анютино… Разрешите съездить…

— Так ты ведь на прошлой неделе ездил! — удивился я. — Тоже — за посылкой.

— Тогда — от родителей, сейчас — от старшего брата…

— И сколько у тебя родственников? — неожиданно разозлился я.

Каждая поездка в Анютино — фактически потерянный день. Утром — рабочим поездом — уезжаешь, вечером — тем же поездом — возвращаешься. Сооружения брошены на мастеров, которые могут успешно действовать только в присутствии инженеров. Старые опытные мастера, которым я доверял, уволились из армии, их место заняли призванные в армию техники…

— Я… не знаю, — растерялся Володя. — Поверьте, ни в одном письме не просил, а они — шлют и шлют… Вы но подумайте, я не увиливаю — перед отъездом проинструктирую мастеров, поговорю с бригадирами. Все будет в порядке.

— Ладно, езжай, — кляня себя за излишнюю суровость к молодым офицерам, разрешил я. — Кстати, посмотри и мне — до востребования. Я не жду писем, как правило, получаю их в Болтево, но просто так, на всякий случай

На этот раз «всякий случай» превратился в реальность. Китов привез мне запечатанный конверт. Адрес написан полудетским почерком. Неужели, племянник вспомнил о существовании дядьки?

Кабинет до отказа забит людьми — мастера, представители монтажных фирм и организаций, руководители спецмонтажа, нормировщица. Каждый с кипой вопросов и жалоб. Придётся прочитать письмо племянника вечером…

Чтобы я не делал, какие бы вопросы не решал, никак не мог избавиться от подозрительности. Сколько времени минуло с тех пор, когда Малеев уговорил меня дать подписку о согласии работать с органами, в скольких переделках побывал новоявленный сексот, но невесть откуда взявшаяся привычка вглядываться в окружающих людей, подозревать их, выискивать возможную причастность к совершаемым преступлениям — осталась жить во мне.

Вот и сейчас, подписывая калькуляции и ведомости расстановки личного состава, я не мог избавиться от вредной привычки… Странно все же: за неделю — две посылки. А за посылками ли ездит в Анютино прораб? В свое время я тоже ссылался на необходимость посетить почту, просил разрешения у Дятла, а сам мчался на свидание с Малеевым… Вдруг и Китов тоже избрал мой старый предлог, но не для встречи с Малеевым, а, скажем, с Курковым!

Нужно бы незаметно проверить… Но как?.. В свое время показывал начальнику участка несколько книг, якобы, полученных от родных и друзей для отдыха и самообразования. Китов же ничего мне не показывает… Решено, загляну сегодня в «общежитие» молодых офицеров! Причина — простая: проверить, как живут, в чем нуждаются…

Настал вечер. В сторожке жил я теперь один. Серёжкин переселился на квартиру в одном из домов поселка. выходить в морозную ночь после тепла и сытного ужина не хотелось. Правда, попытку уйти я все же сделал — поднялся, натянул снятый уже китель, шагнул к двери — но меня остановило недовольное ворчание собаки… Опять куда-то нацелился, — услышал я в этом ворчании, — а после беги, выручай, вытаскивай из оврага! Ну что за жизнь собачья, когда тебя не слушают, делают по-своему… Разделся бы лучше да лег в постель…

В конце концов, послушался я доброго совета и начал раздеваться. Вешая на спинку стула китель, заметил выглядывающий из кармана уголок конверта… Письмо от племянника! Как же я забыл!

Но письмо было не от родственника. Писала Оленька. На четвертушке бумаги — всего пять строк. Но каких строк!

Дима!

Оля.

Не забыли ли вы меня? Я не забыла. Живем с мамой в Полтаве. Мама работает, я учусь. Если не забыли — напишите. Мой адрес — на конверте.

Казалось бы, ничего особенного — обычное письмо, без признаний, жалоб и светкиных многоточий. Но оно настолько обрадовало меня, что до утра не мог уснуть… Еще бы! Девушка не забыла, она все помнит и готова вернуться на Дальний Восток!.. Последнее я, конечно, придумал, о возврате и речи не было, но есть же слова, читающиеся между строчек, есть признания, которые можно почувствовать за ширмой обычных слов.

Утром я очнулся от короткого сна совершенно другим человеком. Начальником участка, инженером-капитаном я остался, но чувствовал себя не одиноким парнем, тридцатилетним холостяком, а человеком, связанным любовью к будущей жене.

Не успел побриться — предупреждающее ворчание Джу известило, что к сторожке приближается посетитель Серёжкин? Вряд ли. Если бы это был командир роты, Джу ворчал бы… как бы это сказать… несмешливо, что ли…

— Разрешите войти, товарищ капитан!

Ага, Китов. Что ему понадобилось? Очередная поездка на почту?

— Входи, Володя. Что стряслось?

Сколько времени работаем вместе, а отношения неизменны: я прорабов — по имени, они меня — товарищ капитан, Никак не могут перешагнуть через уставные обращения. Ничего, пооботрутся…

— Да вот… братишка прислал… рыбки, икорки, то да се… Я решил поделиться с Иваном и вами… Знаете, привык в училище, после в Академии… Не обижайтесь, товарищ капитан…

Ну, вот и рухнула очередная глупая версия. Икра — не книги, ее в местном магазине не купишь. Тем более — черную. В руках прораба — баночка черной икры и два рыбьих хвоста… Отказаться? Ни за что — полакомлюсь вдоволь, дураки перевелись в наше время…

Что же касается моей версии — рад до смерти тому, что она оказалась надуманной. Прежде всего, из-за привязанности к молодым офицерам, напоминающим мне о собственной юности. Во вторых, чем больше разрушенных версий, тем ближе к истине, к версии настоящей.

— И еще, — переминался с ноги на ногу офицер. — Там пришла легковушка из штаба армии. Подполковник — он уже приезжал к нам — с ним какие-то гражданские… Вас требуют…

Малеев отлично знает мою «квартиру», мог бы и зайти к «сексоту» без приглашения или вызова. Но он никогда не делает чего-либо просто так, всегда под его поступками существует какая-то база..

 

2

Зная подполковника, дежурный без моего согласия открыл кабинет. Приезжие расположились вольготно. Малеев занял мое место, Сичков дремал сразу на двух стульях — на одно сел, на второе положил длинные ноги. В углу — знакомый мне мужичок. Тот самый, который едва не продырявил меня из древнего дробовика. По обеим сторонам устроились два оперативника.

Кажется, мужик раскололся — Малеев сумел проделать в его душе дыру, достаточную, чтобы из нее вывалились все секреты банды. Господи, пусть будет так, пусть закончится, наконец, страх, который я усердно загонял внутрь и который с таким же усердием выпячивался, не давая мне спокойно жить и работать. Неужели повяжем Куркова!

— Долго спишь, начальник, — пискнул приветливо подполковник, потирая красные от бессонницы глаза. — А мы вторую ночь глаз не сомкнули, возились с… этим, — он кивнул в угол. — Кстати, можешь познакомиться с дядькой Трофимом, поближе, ибо ты уже знаком с… его ружьем…

— Значит, раскололся? — спросил я с радостью.

— Куда денется?.. Вообще-то, мы заглянули к тебе по старой памяти, вполне могли обойтись… Как дела, начальник?

— Дела — у вас, здесь — сплошные мучения… И что же |поведал мужичок с ноготок?

Услышав о «ноготке» дядька Трофим недовольно заворочался. Больно уж не подходит сказочное имечко к его громоздкой фигуре.

— Как думаешь, Валера, посвятить Димку в наши тайны или не посвящать?

— Он же наполовину наш, — пробурчал Сичков. — К тому же местные сопки знает. Без него будем тыкаться целыми котятами…

— Будь по-твоему… Видишь ли, в чем дело, Дима. Понял дядька Трофим нашу озабоченность и по доброте душевной согласился помочь… Так я говорю или не так? — повернулся Малеев к задержанному.

— Чего уж там, — забормотал тот. — Попался в силок — не вывернешься… Токо обещание исполни, гражданин начальник…

— А я, между прочим, ничего не обещал. Мое дело — схватить, да пред светлые очи судей представить… Не без того, доложу: помог нам подследственный, очень помог. Как говорится, осознал свою вину и решил хотя бы частично ее искупить… В этом можешь быть уверен, данное тебе обещание выполню… Слушаю дальше…

— А я все уже сказал… Знаю лежку Курка, укажу ее… Хошь и иудин мой поступок, но я не рак, пятиться назад не стану… Сразу за Бамбуковым перевальцем сопочка имеется горбатая. За ентой сопкой речушка малая бежит. С бочка сопки над самой речушкой — пещерка незаметная. В той пещерке Курок и отсиживается…

— Знаешь те места? — спросил Малеев, перебивая. — Больно уж неохота подставлять такого важного свидетеля под выстрел, а Курков предателя не пощадит…

— Как есть не пощадит, — подтвердил Трофим. — Стрелять он умеет, а уж виновного не простит, ни за что не простит…

Видимо, очень уж не хочется Трофиму подставлять лоб под карающий выстрел главаря… А кому хочется? Мне, к примеру, тоже рано умирать. Особо с учетом полученного письма… Кто такой «сексот»? Подслушать, подсмотреть, настучать — вот и все его обязанности. Подставляться же под выстрелы — простите, подвиньтесь — я не согласен.

— Как же, Дима, проводишь?

— Конечно, провожу, — неожиданно для самого себя согласился я. — Знакомы те места — не раз охотился там. Это неподалеку от нашего гравийного карьера. Знакома и горбатая сопка, и речушка, протекающая возле ее подножия…

В чем же причины столь быстрого моего согласия? Конечно, не в том, что я член партии «Единая Россия», офицер, преданный демократ и верноподданный гражданин — от всех этих идеологических вывертов избавился после двухлетнего пребывания на военных стройках. Они, эти стройки, — отличное лекарство от наивности и глупости.

Видимо, дело в том, что я страшно боялся обвинения и трусости…

— Тогда пошагали, — поднялся с места Малеев. Потянулся так, что звучно хрустнули суставы. — Сичков, взвод дли прочесывания местности готов?

— Выехал. К десяти будут в указанном районе.

— Границу перекрыли?

— Капитан Кислицын доложил — все в ажуре.

— Нашли уставное выражение «в ажуре», — забормотан Малеев. — Можно подумать — не на боевую операцию отправляемся, а на рыбную ловлю… Эх, вы, офицеры' Счастливого выполнения плана, капитан!

— Как это — счастливого? Без меня все равно пещеры не найдете, — обида захлестнула с такой силой, что я на мгновение позабыл даже про Оленькино письмо и все прежние подозрения в адрес прорабов.

— А пришлепнут тебя — кто в ответе?

— Вы же не боитесь, что пришлепнут вас, или Валеру, или ваших оперативников?

— Мы — особая статья, наша служба такая… опасная, что ли! Ладно, пойдешь с нами. Только — одно условие: держаться за моей спиной… Понял?

— Конечно, понял, — легко согласился я.

— Поклянись.

Какая-то детская игра, а не боевая операция! Обещай, поклянись… А чем клясться-то? Удостоверением личности или папой-мамой? Я пробурчал нечто среднее между «клянусь» и

пошли вы… — с указанием конкретного адреса. Малеев, спрятав ухмылку в ладонь, принял мою «клятву»…

Оба оперативника, сопровождающие подполковника, остались в кабинете вместе с дядькой Трофимом. Но в машине сидели еще трое парней с автоматами… Пожалуй, маловато ни поимки такого зверюги!.. Хотя, Малеев интересовался прибытием взвода… Ничего не скажешь, предусмотрительный мужик! Это мнение подкрепилось после того, как

подполковник поинтересовался — не позабыли ли захватить минеров?

— А это зачем? — не выдержал я. — Кету в речушке глушить? Так сейчас время не нерестовое…

— Мальчишка ты, капитан, несмотря на возраст! — окрысился Малеев. — Курков не в пример умней бывшего своего начальника. Он может на подходах к своему лежбищу столько мин понаставить, что от нас останутся куски обжаренного мяса… Рыбу глушить? Умник выискался!

Всю дорогу Сергей Максимович сердито бурчал, косясь на меня. Но я знал — все это деланное, что подполковник нисколько не сердится, а его мнимое недовольство — обычная обеспокоенность исходом задуманной операции.

На Бамбуковом перевале нас ожидали две машины с солдатами. С ними трое саперов с миноискателями и прочим «инструментом».

Бразды правления перешли к Сичкову. Он «озадачил» командира взвода, указал ориентиры, с моей помощью набросал кроки местности, отметив крестиком малозаметную пещерку.

С инструктажём и подготовкой личного состава проваландались минут сорок. Дотошный Валера, наконец, подал сигнал к движению. Только тогда, когда убедился, что его замысел «дошел» до каждого исполнителя. В том числе — и до меня.

Подходы к границе перекрыли люди Кислицына. Насколько я понял, под его «рукой» были не только его подчиненные, но и дополнительно выделенные три взвода мотострелкового полка. Даже парочка «БТРов» ощетинилась пулеметными стволами.

Ничего не скажешь, солидные силы брошены на поиски резидента зарубежной разведки. Будто речь идёт не о его захвате — для уничтожения десанта противника.

Наш взвод двигался веером, охватив склоны сопки. На главном направлении» — оперативники Малеева. Сичков «прикрывал» меня, то и дело осаживая слишком уж азартного сотрудника.

— Не вылезай, Димка, — ворчал он, отталкивая меня плечом. — Сказано — за мной, вот и держи равнение… Где твоя пещерка?..

«Лежбище» Куркова оказалось пустым. Похоже, покинул он его недавно. В дальнем углу в железной печурке ещё тлели дрова. Возле нее брошены несколько одеял, из ящиков сложен стол, на котором — грязные миски, обгрызенные кости, пустые бутылки…

— Смылся, — разочарованно пропищал Малеев. — Увертливый попался противник, не ущучишь… Сичков, прикажи ощупать каждый камень, оглядеть каждую расщелину… Понятно? А пещерку осмотреть особо внимательно… Мин не обнаружили? — обратился он к минерам.

— Кинул парочку, стервец, — опять же, не по-уставному доложил один из них. — Даже дерном не прикрыл — торопился, видно… А так — чисто…

Сичков остался щупать и оглядывать, а мы с Малеевым в сопровождении одного оперативника отправились на прирельсовый склад. Возле гравийного карьера остановились

— Подождем, — спокойно вымолвил Малеев. — Если и не ошибаюсь, сейчас там, — махнул он в сторону границы, начнется перестрелка.

Подполковник не ошибся.

Вдалеке разноцветными огоньками рассыпалась ракета. Грянули выстрелы из автоматов, гулко заспешил пулемет. Возле границы шел бой.

— Вот оно, — прокомментировал Малеев, обратившись к одному из оперативников. — Соедини меня с Сичковым.

— Что это? — растерянно спросил я. — Кто с кем сражается?

Не отвечая, подполковник взял из рук оперативника рацию, заговорил, прижимая ее к губам.

— Валера, слышишь концерт?.. Ага, значит, понял. Переключаемся на второй вариант… Наглухо перекрой перевал, не пускай их на Лосинку. Прижимайте с двух сторон, отсекайте от границы… Пусть бегут к гравийному карьеру… Что?.. Конечно, Кислицын — молодец, все делает, как надо… Конец связи! — Повернулся к оперативникам. — Ну, хлопцы, вроде, пришёл наш черед. Машину оставить — укроемся за валунами… Ты, Дима, гляди, не высовывайся. На всякий случай, держи…

На мою ладонь уютно легла рукоять «Макарова». Водитель отогнал машину в сторону выработки, укрыл ее, забросал ветками и, захватив автомат, присоединился к нам.

Со стороны границы к карьеру вела узкая лощинка. Прямо перед ней — кубовый экскаватор выставил мощную стрелу с ковшом. Экскаваторщик, не обращая внимания на наши маневры, кипятил на костерке чай. Вот-вот появятся машины — некогда будет подкрепляться.

Ни я, ни Малеев вначале не заметили присевшего перед костерком парня в замасленном комбинезоне. Он укрылся под ковшом, и был малозаметен, его выдавал дымок.

— Экскаваторщик, — кивнул в его сторону оперативник, — как бы под выстрел не подставился…

— О, черт! — тоже заметил парня Малеев. — Убрать немедля. Добром не пойдет — тащите волоком… Да побыстрей!

Оперативники подбежали к парню, принялись его уговаривать. Тот отрицательно качал головой, показывал в сторону подъездной дороги. Сейчас, мол, самосвалы подойдут, их загружать нужно, не выйдет, мужики, никак не получится.

Малеев грозно замахал из-за камня кулаком. Оперативники подхватили упрямого механизатора под руки, потащили в укрытие. К карьеру осторожно попятился первый самосвал. За ним — второй….

Положение отчаянное. Малеев растерялся, не зная, что предпринять.

В это время из лощинки выскочил человек с автоматом. Постоянно оглядываясь, он побежал в сторону экскаватора. Несмотря на дальность, я видел крупные капли пота, стекающие по его узкому лбу, растрепанную белокурую чёлку, злобные нахмуренные глаза…

Курков! Это был Курков!

Бандит подскочил к самосвалу, рванул на себя дверку.

— Ты что, сдурел! — закричал солдат-водитель. — Да, я тебя, падла, сейчас монтировкой по лбу…

Сухо треснула автоматная очередь. Солдат охнул и осел на сиденье. Курков выбросил его из кабины, сел за руль, развернул самосвал. Затрещали автоматы оперативником и тут же… смолкли. Курковская машина вильнула и спряталась за вторую, водитель которой растерянно оглядывал» не зная, что ему делать.

Для раздумий не было времени. Я выскочил из-за прикрытия, прячась, забежал за загородивший дорогу самосвал, обогнул его. Курков дернул машину в объезд. Сейчас перевалит через насыпанную бровку и — ищи тогда его…

Я броском влетел в кузов, перекатился, ползком приблизился к задней стенке кабины и улегся под ней, ухватившись за борт. Так, чтобы бандит не смог меня увидеть.

Машина грузно перевалила через бровку на дорогу… Оперативники не стреляли — боялись попасть в меня…

Из старой выработки карьера показался нос «газика». Малеев и его ребята на ходу вскакивали в него…

 

3

Водителем Курков был классным. Самосвал легко наращивал скорость. Он трясся на щебеночном полотне, и каждый камешек отзывался болью в моем теле. Левой рукой держался за борт, правая — прижимала к груди пистолет. Умудриться бы, приподняться, и выстрелить через окошко в спину водителю… Но тряска не позволяла оторвать руку от борта, а без этого — ни заглянуть в кабину и не прицелиться.

Я понимал: промажу — лишусь жизни. Курков из подмышки прошьет меня автоматной очередью. Даже руль не бросит… Я не имею права на риск не только потому, что страшусь гибели, но и потому, что отделавшись от меня, преступник скроется. И никто ему не помешает — оперативники, зная, что я нахожусь в кузове, стрелять не будут…

Извернувшись, посмотрел назад. Метрах в пятистах от самосвала мчался «газик». Представляю себе, как нервничает Малеев, как отдает по рации команды перекрыть дорогу, поднять на ноги попутные гарнизоны, вызвать с близлежащего аэродрома вертолеты.

Всё это — зряшные потуги. Кроме меня, никому не дано остановить преступника, ибо ни с вертолета, ни с «газика», ни с танка стрелять не будут — я сейчас живой щит для Куркова. Если он даже узнает, кто сидит в кузове — тоже не станет стрелять. До тех пор, пока не окажется в безопасности…

Самосвал обогнул сопку. Промелькнула избушка, вторая, вторая третья… Ага, поселок Звериный. Когда еду в Лосинку, всегда останавливаюсь в местном магазинчике попить минеральной воды местного источника… Странно, ни в одном гарнизоне минералку не продают, даже в городе нарзан — редкость, а в Зверинке — ради бога, хоть купайся…

«Газик» исчез за поворотом дороги. Именно в это мгновение Курков резко крутанул руль, перескочил через пологий кювет и затаился в кустах.

Машина Малеева проскочила мимо.

Я приподнялся над полом кузова, прижался к стеклу окошка лицом. Курков сидел, настороженно глядя на дорогу. Сейчас наступил желанный момент…

Осторожно взвел затвор пистолета, поднял его, прицелился…

Самосвал неожиданно дернулся, я упал на пол, пистолет выскользнул из руки и, загрохотав по металлу кузова, покатился назад. Вдобавок ко всем несчастьям я еще и остался без оружия.

Покачиваясь на кочках, мы медленно ползли по склону сопки. Пришлось ухватиться за борт обоими руками. Попытался сползти назад, к пистолету — не удалось. Машина, будто лодка в бурном море, валилась с борта на борт. Меня бросало, било о металл, выкручивало онемевшие руки…

Наконец мотор заглох. Из кабины выскочил Курков и глянул в кузов. Видимо, грохот упавшего пистолета, и мои прыжки не прошли мимо его сознания.

— Боже мой, какая приятная неожиданность! — по-волчьи оскалился он. — Дмитрий Данилович, вы ли это? Наконец-то судьба смилостивилась надо мной — сколько гоняюсь за вами, мечтаю о встрече, а она состоялась тогда, когда я почти потерял надежду

— Я тоже мечтал увидеться с вами, — глухо ответил я, меряя расстояние до лежащего у заднего борта пистолета.

— Сойдите на грешную землю, товарищ капитан, Побеседуем, как старые, добрые друзья. — приподнял Курков ствол автомата. — Кажется у нас с вами есть, о чем побеседовать… Например, о судьбе преданного вами Никифора Васильевича… милый, между прочим, человек, не так ли?

Автомат подстерегал каждое мое движение, будто принюхивался к груди, к голове. Нет, прыгнуть к пистолету не удастся — Сергей Сергеевич прошьет меня очередью.

Спрыгнул на землю, растер ладонями ноющие мышцы. Уж если суждено принять смерть, то человеком, а и падалью.

Курков, не опуская оружия, удобно расположился в развилке дерева. Мне кивнул на пень напротив. Садись, мол, побеседуем напоследок, вволю поиздеваюсь над незадачливым пособником чекистов, возомнившим из себя гениального сыщика.

Ну, что ж, посидим, потрепемся. Авось, удастся Малееву отыскать пропавший самосвал — с дороги или с воздуха — и тогда роли поменяются… Я невольно глянул вниз, но направлению к дороге, будто именно оттуда поднимаются к нам солдаты во главе с подполковником.

— Не надейся, капитан, никто тебя не выручит — ни «особисты», ни Сережкин. Я вам не доверчивый Семыкин и не склерозный кладовщик, меня не обмануть… Ты, небось, думаешь, что нашу группу возглавлял Семыкин? Как бы не так, дурачок — майора мы купили на корню за большие деньги. В наш век все покупается и продается — старая истина, перед миллионами не устоят даже праведные коммунисты. Не устоял и майор…

— По себе судишь, продажная тварь! — не выдержал я и вскочил с пня, но зрачок автоматного ствола быстро возвратил меня на прежнее место.

— И по себе тоже, — ухмыльнулся Курков. — Дай мне сейчас пару миллионов долларов — продам зарубежных своих хозяев вместе со всеми их тайнами и замыслами. Точно так, как продался Семыкин, и кладовщик… Ты думаешь — не продашься? Если так — дурень с двумя извилинами в мозгах. Живем на свете единожды, второй жизни не предусмотрено…

— Если один раз живем, нужно прожить достойно…

— Снова философствуешь? Не надоело жевать одну и ту же солому? Ну, да ладно, поговори напоследок. Отправлю на тот свет, там не развернешься… Итак, о чем мы? Должен признаться — хоть ты и молокосос, но заставил старого волка побегать да пошевелить мозгами. Особенно, когда подсунул в сейфе чертежи солдатского нужника. Я и до того собирался расправиться с шутником, а уж после этого дал сам себе твердое слово исполнить приговор…

— Автобус на Лосинском шоссе расстреляли, думая, что я еду в нем?

Конечно, но главная задаче была прибарахлиться. Мои работники, читай — грабители и убийцы, требовали добычу, им были до лампочки мои мстительные намерения. Пришлось подкормить их. — — Заодно лишить жизни невинных людей?

— Прежде всего, малявка, абсолютно невинных людей не существует — все грешники. Во-вторых, заруби себе на носу, что для достижения главной цели не нужно обращать внимание на мелочи… Кстати, хочу спросить, оклемался твой армяшка, или мне удалось спровадить его в ад?

— Оклемался. Когда тебя станут судить — свидетелем будет. Да и я получу удовольствие…

Боюсь, тебе насладиться моими последними минутами не придется.

Посмотреть со стороны — беседуют два приятеля. Если бы не автомат в руках одного из них — разговор идет приятный, доброжелательный. И еще — тот, который восседает на пне, то и дело вертит головой, высматривая что-то среди деревьев и кустов.

— … ты думаешь: зачем «шпион» за рубеж нацелился с пустыми руками? Секретную документацию добыть не удалось, хозяева за это не похвалят… Открою секрет. Больно горячо стало здесь, рано или поздно подколят бравого молодца «особисты», как боровка, прострелят буйную головушку либо наденут на руки браслеты. Ни того, ни другого мне не хочется, вот и порешил удрать вовремя. Отсижусь у хозяев, отпарюсь в баньке, испробую виски и ром, после с новыми силами вернусь на… родную землю…

— А ты не боишься мести своих хозяев?

Курков грязно выругался. Непонятно по чьему адресу: моему либо зарубежных своих руководителей. Помолчал и вдруг разговорился — не так, как только что, а более миролюбиво, с едва прослушиваемой иронией.

Он со всеми подробностями поведал о вербовке Семыкина, рассказал, что из себя представляет кладовщик. Банду бывший инструктор организовал после провала хищения секретной документации, с целью, как он выразился, прибарахлиться и одновременно найти пути к выполнению задачи, поставленной зарубежным центром. Без чертежей и особенно текстового материала возвращаться к хозяевам он побаивался.

Получив мой «подарочек» — сейф с издевательским содержимым — Курков понял: его план окончательно провалился. Оставался единственный выход, и он решил им воспользоваться: связался по рации с резидентом и попросил разрешения на переход границы.

Только вчера это разрешение было, наконец, получено. Но какое? Ни катера, ни подводной лодки, ни паршивого вертолета не обещано — он должен пробиться с боем через заблокированную границу. Место перехода определит сам, время — тоже.

Агент понял — его обрекают на верную гибель.

Со свойственной ему изощренной хитростью Курков послал свою банду на прорыв. Убедившись в том, что сообщники ввязались в бой, он бросился через малозаметное ущелье — наименее, по его мнению, защищенному пункту границы. На подходе к нему столкнулся с группой, возглавляемой Сичковым.

Воспользовался превосходным знанием местности и ушел в сторону гравийного карьера… Кажется, ему удалось оторваться от преследователей, но неожиданно он натолкнулся на группу Малеева.

Остальное мне известно.

— Сейчас распрощаюсь с тобой, — спрыгнул с развилки дерева на землю Курков. — И подамся к тому же месту. Скорей всего легавые ищут меня ближе к Бамбуковому перевалу, прочесывают лес, а я — вон где!.. Ну, паршивый прорабишко, поднимайся. Ежели веруешь, читай свои молитвы, не веруешь — вспомни марксизм-ленинизм плюс — демократическую трепотню сегодняшних «благодетелей» нищей России … Пять минут даю — не медли. После изукрашу тебя, будто резную шкатулку… Помнишь, показывал?

Я все помню, но как-то не верится, что через пять минут уйду в небытие, не будет ни ласкового морозного неба, ни округлых сопок, поросших редким леском, ни… Оленьки…

Медленно поднялся с пня — не умирать же сидя.

Курков повел стволом автомата. Значит, расстрел произойдет не здесь… Я покорно двинулся в указанном направлении. Шел и лихорадочно искал пути к спасению. Нырнуть вон за тот валун?.. Не успею ~ очередь догонит… Прыгнуть в кусты?.. Не годится: убийца подстрелит меня в лет, как утку… Повернуться и броситься на убийцу? Благо, он идёт почти вплотную ко мне, я физически ощущаю направленный в спину автомат…

— Стой!

Я остановился.

— Повернись ко мне лицом. Хочу напоследок глянуть в блудливые твои глаза, насладиться последним твоим вздохом!

Да он же садист!

Я стоял спиной к самосвалу. Курков — напротив, шагах в пяти. Он медленно, сладострастно передернул затвор.

— Курков, бросить оружие! — Раздался из кустов долгожданный голос, и в подтверждение сказанному автоматная очередь прошлась над головой бандита, срезав несколько веток. — Одно движение и ты — мертв… Руки! Ты окружен, советую сдаться. В противном случае…

Курков колебался. Он то приподнимал автомат, целясь в меня, то опускал его.

Я не стал ожидать выстрела — метнулся за машину. С такой скоростью и увертливостью, каких от себя не ожидал.

Но Курков стрелять не стал. Он длинно выругался, отбросил в сторону автомат и с демонстративным равнодушием прислонился к стволу дерева.

— Против судьбы не попрешь, мать вашу… Хватайте, вяжите, вешайте — ваша взяла…

Из кустов появились капитан Кислицын и два пограничника.

— Это все твое войско? — изумился бандит. — Знатно купил меня, подлюга… Да я бы вас разрезал на мелкие кусочки, кабы знал… Постарел Серега, коли трое мальцов его повязали…

Семка под прикрытием машины радостно ощупывал меня, хлопал по спине, отпускал чувствительные пинки.

— Живой, строитель?.. Бельишко поменять не требуется? А то я прихватил кальсоны с собой… На всякий случай.

Отшучиваться нет сил. Дрожь сотрясала мое тело, от головы до ног пробегали противные волны, тряслись губы, слезились глаза…

— Молодец, дружище, молоток! — подбадривал меня Кислицын, не торопясь покинуть уютное прикрытие самосвала. — Дрожишь, конечно; знатно. Да и то ясно, на твоем месте и я бы дрожал… На вот, хлебни…

Ч глотнул из фляжки спирт, и задохнулся. Но дрожь в руках и ногах почти исчезла.

Когда мы вышли, наконец, из-за машины, вес было готово к движению. Курков в наручниках стоял между пограничниками и злобно усмехался.

— Лучше бы, конечно, отправить пацана на тот свет без исповеди, но раз не получилось — хоть напугал до полусмерти… Ишь, какой серый! Сто лет проживешь теперь, малявка! — болтал он, скрывая собственный страх, который, видимо, мучил его. — Стрелять меня не станут — отсижу срок, после встретимся, всажу в тебя столько пуль, сколько будет в обойме…

— Двигай, паскуда, — подгонял пленного пограничник. — А то допросишься. — Он поднес к лицу Куркова мосластый кулак…

Вышли к дороге. Здесь стоял грузовик с солдатами, знакомый «газик». От него бежал, переваливаясь, будто утка, подполковник. За ним — Сичков.

— Жив, курилка, — одышливо, запинаясь, говорил Малеев, но за внешне насмешливыми словами я уловил волнение. — Ну, ты даешь, строитель, ну ты даешь… Попрошу Анохина упечь тебя за самовольство на гауптвахту суток на десять, не меньше…

— Спасибо… Отосплюсь…

На Куркова никто не обращал внимания. Он стоял, переводя иронический взгляд с одного лица на другое. Как будто говорил: радуйтесь, паскуды, торжествуйте, отсижу, выйду на волю — посчитаемся, поглядим, чей козырь старше…

 

4

На стройке, тем более, особой, время движется рывками, в точном соответствии с ритмом штурма. А штурм превратился для нас в привычный режим работы.

Незаметно пробежало лето. Уже три сооружения сданы под спецмонтаж, захлебываясь от напряжения, недосыпая и недоедая, мы форсируем сдачу оставшихся двух «подземок». На другой стороне железной дороги, напротив прирельсового склада вымахали три жилых четырехэтажных дома, пара казарм и прочие здания и сооружения гарнизона.

Только в октябре Анохин решился удовлетворить мою просьбу об отпуске. У него в сейфе мирно лежит добрый десяток рапортов начальника особого участка аналогичного содержания. Не считая телефонных переговоров по этому поводу. Первый рапорт датирован месяцем, когда Китов привез мне с почты в Анютино Оленькино письмо-записку…

И вот — свершилось. В уютной кабине «зилка» рядом с водителем уместились два офицера: я и лейтенант Стеков. В кузове аккуратно привязан мой походный чемодан, прикрытый шинелью.

Представлю сейчас Кругомаршу врио начальника особого участка, получу отпускное свидетельство, проездные, денежки, и двину поездом до ближайшего аэропорта. По-моему, езды — часов пять, не меньше. Оттуда ближайшим рейсом — на Запад…

Нет, не к родителям! Им я уже написал, многословно просил извинить сына. Заеду позже и… не один, а с женой… Надо же, тридцать один минуло, а думаю о жене, как о неземном блаженстве… Погоди, Димка, задаст тебе Оленька и за вечные опоздания к обеду, и за ночные бдения над чертежами и нарядами, и за частые командировки… Ну и пусть ругается — не страшно. Зато появится в моей одинокой жизни родной человек, а вскоре появятся и дети…

Иван уважительно не нарушал моих мечтаний. Он рассеянно поглядывал на сопки в осеннем уборе, поселки и деревушки, припаркованные к дороге. Ему эти картинки были в новинку, мне — изрядно надоели…

Прибыли в Лосинский гарнизон. Впереди показались парадный въезд на территорию штаба армии и знаменитая лужа.

— Форсанем, товарищ капитан? — спросил водитель, видимо, проинструктированный своим предшественником. — С виражом?

— Я тебе повиражирую! Ишь, ты, нашелся на мою голову лихач… На пузе проползи, шепотом — понял?

Кажется, я взрослею. Есть от чего: начальник участка, капитан, а через полмесяца — женатый человек, глава семьи! Звучит, а?

На площадке перед штабом УНР оживленно. Повсюду стоят, беседуя, мастера и десятники, прорабы и начальники участков, смеются, обмениваются новостями, подшучивают друг над другом.

Неподалеку от входа — Вах и Сиюминуткин. Горячий армянин размахивает правой рукой — левая все еще на перевязи, гортанно выкрикивает, доказывая свою правоту. Сиюминуткин хитро усмехается, говорит тихо и, на первый взгляд, доброжелательно. Но мне ясно, что доброжелательностью здесь и не пахнет — одно ехидство.

Не успели мы с Китовым выйти из машины, нас окружили прорабы. Приветственные возгласы, шутки сыпались градом. Арамян повернулся на шум.

— Вах! Баба-Катя! Сколько мы не виделись, Боже мой! Почему в Славянку не заезжаешь, зачем забываешь друзей?

— Никого я не забываю — просто нет времени… Зачем вы собрались? Ведь отчеты сдали неделю назад…

— Дедок собрал. День технической учебы для малограмотных инженеров, — сообщил Родилов, незаметно от армянина, кивая на него.

Как же я позабыл? Станет Дедок до вечера жевать давно известные истины, обильно посыпая их фактами, добытыми при осмотрах строительных площадок… Необходимо побыстрее получить отпускные, доложиться Кругомаршу и гнать на вокзал. Опоздаю на пассажирский — махну аэропорт на товарняке…

— Капитан Васильков, к начальнику! — провозгласил дежурный сержант с такой радостью, будто призывал начальника особого участка для получения премии.

Анохин выдернул первого информатора. Сейчас приступит к его препарированию: готовность по сооружениям, выполнение плана, обеспеченность материалами и конструкциями… Мало ли на стройке проблем, которые отлично известны местному начальству, и которые необходимо знать начальнику УНР. Хотя бы для того, чтобы не опростоволоситься перед вышестоящим начальником. Правильно говорят — на информации построен мир.

— Иди, Баба-Катя, — легонько подтолкнул меня Сиюминуткин. — Освободишь мозги — легче будет ехать в отпуск.

— А дорожку мы обмоем, — безапелляционно заявил Вах. — Зачем спотыкаться, зачем запинаться? Смочим — помчишься без задержек… И не вздумай отказываться — обидишь! Вах, как обидишь!

Знаем мы эти обмывки! Занятия окончатся не раньше пяти вечера, пиршество затянется допоздна… Нет, ребятишки, я в таких играх принимать участие не намерен, меня в Полтаве ожидает Оленька, она важней всего на свете!

Ограничившись понимающей улыбкой, я двинулся в кабинет начальника.

Анохин привычно прогуливался вдоль книжных полок, заполненных толстыми томами и тонкими брошюрами. Каких только изданий там не хранилось! Бредовые, заумные речи и выступления политологов соседствовали с журналами «Бетон и железобетон», «Столярное и плотничное дело». Рядом выстроились детективы и зарубежные, сентиментальные романы. Целую полку занимали мемуары всенародно любимого Президента, изгнанного председателя Совета министров, видных реформаторов и ясновидцев.

Можно с уверенностью сказать, что хозяин кабинета ни одной строчки в этих книгах не прочитал, даже с краткой аннотацией не познакомился. Не потому, что он безграмотен или перегружен работой — ничего подобного, и свободного времени хватает, и в техникуме познал русскую грамматику. Книжные полки — визитная карточка культурного руководителя, не лишённого интеллекта.

— Капитан Васильков по вашему приказанию прибыл! — отрапортовал я максимально громким голосом. Даже по-гусарски щёлкнул стоптанными сапогами.

Кругомарш жестом разрешил сесть на стул возле приставного столика. Когда я послушно занял указанное место, принялся осматривать мою безмятежную физиономию. Пришлось изобразить на ней максимальное внимание с ехидным подтекстом.

Странно, Анохин не задал мне ни одного вопроса, связанного с положением дел на особом участке. Неужели я в чём-то провинился, и эта провинность приведёт к отмене запланированного отпуска?

Всё оказалось значительно проще и…. сложней.

— Наш главный инженер подполковник Битюк уволен в отставку по возрасту и здоровью, — трагически тоном произнёс Анохин. Будто стоял рядом с гробом безвременно почившего сподвижника. — Печально, конечно, но всё мы не вечны. Особенно, работая на износ.

Потрясающая новость! Все начальники участков и прорабы привыкли к Дедку, как привыкают к изношенной обуви, или к плохой и безоблачной погоде. Появится новый человек — как он вживётся в наш коллектив, как будет относиться к полузаконному списанию материалов?

Как известно, новая метла метёт по-новому. Ничего хорошего нам не светит.

— И кто планируется на его место? — невежливо спросил я. — Может быть, кто-нибудь из начальников участков?

Неожиданно Анохин рассмеялся.

— В самую точку попал. Я предложил генералу твою кандидатуру, и он согласился. Мало того, приказал кадровику подготовить представление о присвоении тебе внеочередного звания «майор».

Не слишком ли много милостей? Интересно узнать, откуда растут ноги, где я отличился, или прокололся? Если причина в успешной работе на особом участке — можно согласиться. Если новое назначение как-то связано с моей деятельностью секретного сотрудника Органов — этого просто не может быть.

И в первом, и во втором варианте я лишаюсь отпуска. И это, пожалуй, самое главное. Женитьба на Оленьке откладывается на неопределённый срок.

— Успокойтесь, Васильков, в отпуск поедете. — Кругомарш будто подслушал мои горькие стенания. — Процедура увольнения в отставку — довольно длительная, подполковник Битюк пробудет на своей должности не меньше месяца. Успеете отгулять, и возвратиться. Насколько мне известно, предстоит свадьба? — я кивнул: да свадьба состоится обязательно. — Ну, что ж, примите мои поздравления. После вступления в должность главного инженера займёте квартиру предшественника.

Обсыпанный милостями начальства, будто на Новый Год мишурой, я на всякий случай поспешил оформить отпуск, получить деньги и уехать из гарнизона. Кругомарш может и передумать, ускорить церемонию «возведения на трон» нового руководителя, тем самым задержать мой отъезд. Пути начальства неисповедимы, оно с необычной лёгкостью и одаряет подчинённых всеми благами, и так же легко забирает их назад.

Провожала меня вся наша вольница. Вах притащил на перрон ящик армянского коньяка. Сиюминуткин подарил оригинальные туфельки для Оли. Можно не сомневаться в том, что Родилов успел узнать о предстоящем моём назначении, вот и пытается втереться в доверие к новому главному инженеру.

Угодничества, в любой его форме, я не признаю, оно вызывает чувство тошноты. И всё же, не скрою, мне было приятно.

За пять минут до отправления экспресса примчался подполковник Малеев в сопровождении Валеры и десятка оперативников.

— У меня — особый подарок, — пропищал он. — Твоя подписка о сотрудничестве с ФСБ. Есть желание — порви, нет — оставь на память.

— Пусть остаётся у вас, — отстранил я бумажку. — Вдруг пригодится, когда я возвращусь из отпуска. Вдруг мы с вами не всю нечисть выковыряли….

Попрощался со мной и начальник заставы капитан Кислицын. Он, как всегда, торопился на границу, будто без его присутствия что-нибудь обязательно произойдёт — прорыв банды или нарушение следственной полосы.

— Сёмка, очень прошу — позаботься о Джу. Для меня он не просто сторожевая собака-инвалид — друг…

— Не волнуйся — в лучшую клетку посажу, кормить стану до отвала. Мало того, с такой сукой познакомлю — лапы оближет.

Прощальный гудок. Я вскочил в тамбур. Остановился за спиной проводника, и долго незряче смотрел на проплывающие мимо сопки, поля, перелески.… А вот и тупик с вагоном-клубом, в котором я впервые увидел девушку-красавицу… Подсобное хозяйство, которое я посетил для знакомства с семьёй Курковых… Карьер с замершим экскаватором…

Добираться поездом до Москвы я не собирался — слишком долго. Доеду до Владивостока, пересяду на самолёт, в Москве снова — на поезд в Полтаву. Правда, украинской визы у меня не было, но я рассчитывал на понимание в посольстве, где за приличные деньги мне всё мгновенно оформят.

Во мне зрело, набирало силу предчувствие, что я уже не вернусь в эти края — уволюсь из армии, сейчас это просто — достаточно написать рапорт — и вместе с женой осяду где-нибудь в центральной части России. Для опытного, знающего своё дело, строителя трудоустройство — не проблема.

И всё же, было безумно жаль этого прожитого периода жизни, трудного и опасного, счастливого и несчастного…