В избе Евдокии готовились ужинать. Постоялец возвратился со службы не только уставший, но чем-то встревоженный. Все понятно, решила заботливая хозяйка, военная служба — не гостинец, всякое бывает. Особо на хозяйственной должности разнесчастного Серафимушки. Наверно, бежал, торопился поужинать, отдохнуть, вот и отдышаться не может, хватает воздух на подобии вытащенной из воды рыбы.
Поспешно сбросил форменную куртку небрежно швырнул её на скамью, расстегнул портупею и уселся во главе чисто выскобленного стола. Вдумчиво изучает позавчерашнюю газету, доставленную из района Борисом, и косится на хозяйку. Дескать, почему не появляется перед ним дымящаяся картоха, не нарезана ветчина не ласкают глаза пупырчатые огурчики?
— Серафим Потапыч, сбросили бы сапожки, надели тапочки. Чай, ноги устали до онемелости, отдых им надо бы дать. Полежали бы малость — вон как дышите тяжело!
— Действительно, набегался, притомился, — не отрываясь от чтения, пожаловался прапорщик. — Всюду нужен хозяйский глаз: что в столовой, что на складах, что в кабинете… Погоди, баба, отдышусь, поем — тогда уж переобуюсь. Лучше скажи, что нового узнала, о чем бабы кудахчат?
— О разном… Сегодня навестил почту член комиссии…
Серафим насторожился, отложил газету.
— По какой надобности?
— Сеструха баяла — дружка хотел поздравить с днем рождения. Опосля передумал, дескать, телеграф все одно не работает, лучше проздравить по лесниковой рации… И — еще. Светка подметила — косился на вошедшего Борьку…
— Долго бездельничал на почте?
— Не. С полчаса.
Не переставая говорить, Евдокия хлопотливо возилась у русской печи и возле кухонного столика. Что-то резала, раскладывала на тарелках. Короче, изображала усердие заботливой и умелой хозяйки. Толстые, жирные губы Серафима тронула ироническая улыбка. Старайся, старайся, мясистая дура, рассчитываешь захомутать добычливого мужика? Все равно, не получится!
Когда женщина полезла в погреб за наливкой, во дворе над калиткой загрохотала приспособленная Серафимом жестянка. В нервном лае забился пес. В курятнике встревоженно заквохтали куры, в коровнике длинно и недовольно замычала стельная коровенка.
— Кого ещё несет нелегкая? — недовольно пробурчал прапорщик. Но не стал одеваться, наоборот, торопливо сбросил портупею, сапоги, расстегнул до пупа тужурку. — Неужто в штаб вызывают? Чего возишься недоенной коровой? — прикрикнул он на сожительницу. — Беги, открывай. Да наперед спроси кто жалует. Сейчас столько развелось бандюг — не перещелкаешь.
Не помешало бы продемонстрировать наличие оружия — это прибавит у бабы уважения к «отважному» мужику, но прапорщик всю службу провел в строительных частях, пистолеты, автоматы и прочую стреляющую нечисть видел только в кинофильмах да на плакатах. Вместо «макарова» пришлось положить рядом с собой на лавку здоровенный ухват.
— Извините за вторжение, — доброжелательно проговорил Добято, входя в горницу. — Решил заглянуть, напомнить — завтра утром поедем в Голубой распадок. Отдохнем, поохотимся. Слышал, куропаток там развелось — не отстрелять!
Прапорщик сорвался с лавки, бросил в сторону печи приготовленное для самозащиты «оружие». Появилась возможность ещё раз покрасоваться перед сожительницей, показать ей свою значимость. Ведь навестил его не сержант или прапорщик — представитель Центра!
— Вот это — гостенек! Спасибо, Тарас Викторович, уважили… А я только со службы — столовую проверял, старшин инструктировал… Евдокия, собирай на стол! — рявкнул он, помогая гостю снять куртку. — Да нарежь сырокопченной колбаски, ветчинки, достань икру, которую вчера принес. И — никаких дерьмовых наливок! Не позорь меня перед москвичем — поставь бутылку армянского коньяка!
Тяжеловесная хозяйка заметалась по горнице. Не прошло и десяти минут, как стол был накрыт цветастой скатертью, на которой выстроились тарелки и тарелочки, заполненные деликатесами, блюда с огурцами и помидорами, разделанная и украшенная кружочками лука сельдь, заливное из поросятины, жаренная козлятина, копченный медвежий окорок…
— Тетькин не заходил? — спросил сыщик, провожая взглядами каждое блюдо, торжественно выставляемое на стол, и глотая голодную слюну. — Вроде, обогнал меня. Я ещё подумал — вызывают вас на службу…
— Какой Тетькин? — удивился прапорщик. — Дневальный по штабу, что ли? Нет, не приходил… А вы что, видели его?
Добято недоумевающе пожал плечами.
— На улице темно, хоть глаз выколи. Прошел кто-то мимо — показалось Тетькин…
— Завтра же разберусь, по какой-такой причине солдат разгуливал по поселку? Ежели самоволка — накажу! — угрожающе пообещал прапорщик и снова толстое его лицо расплылось в радостной улыбке. — Да вы садитесь, Тарас Викторович, в народе не зря говорят: в ногах правды нет.
Интересно получается, подумал Тарасик, куда же торопился тощий дневальный по штабу? К зазнобе, что ли?
Может быть и к зазнобе, но интуиция подталкивала сыщика совсем к иной версии — возможно, Иванушка выслеживал сыщика. Естественно, по заданию, полученному от Гранда… Неужто повезло и в первый же день пребывания в таежном гарнизоне удалось вычислить «клопа»?
Глупость! Самое опасное для сотрудника уголовки — подозревать всех окружающих. Ибо в этом множестве, во первых, легко запутаться, во вторых — в толпе подозреваемых потеряется главное действующее лицо…
Сыщицкие мысли недолго мучили Добято, постепенно они растворились совсем в других желаниях, до краев заполненных голодом.
Присев к столу, он жадно оглядывал праздничное изобилие. Впечатление, будто находится не в таежной глухомани — в московской ресторации самого высшего разряда.
Вообще-то, побывать в ресторане рядовому сотруднику уголовного розыска довелось всего-навсего один раз. Тогда он вместе с ребятами из службы наружнего наблюдения отслеживал видного вора в законе, главаря одной из многочисленных московских криминальных группировок. Да и то заказывали только кофе с диетическими булочками. Дорогостоящие бутерброды и пирожные ели «глазами»…
— Спасибо, — пробормотал Тарасик, выразительно прикрыв хрустальную рюмку узкой ладонью. — Но я не пью… И — потом — сыт, недавно обедал, — добавил он, сглотнув тягучую слюну.
Куда там! Толкунов с одной стороны, Евдокия — с другой накладывали на его тарелку салаты, колбасу, поросятину. Прапорщик разливал коньяк.
— По таежному обычаю, — приговаривал он, — гостя встречают не словесами — выпивкой да закуской. Станете отказываться — обидите.
Пришлось согласиться. Правда Тарасик по примеру Серафима не заглотнул всю рюмку — культурно пригубил. И не стал метать в рот закуски — отщипнул вилкой кусочек поросятины, намазал его злым хренком, интеллигентно пожевал. Потом, так же вдумчиво, расправился с тонким кружком сырокопченной колбасы.
— Готовы к поездке? — отложив в сторону вилку, осведомился он. — Жена не возражает?
При заманчивом словечке «жена» Евдокия расплылась в радостной улыбке. Прикрыла разгоревшееся лицо полотенцем, испытующе поглядела на сожителя. Как он отреагировает — согласится или, наоборот, гневно нахмурится?
Толкунов ограничился пренебрежительным покачиванием головы. Дескать, спрашивать мнение у бабы все равно, что советоваться с забором.
— Дак, я што, — разочарованно забормотала женщина. — Дело мужицкое, пущай едет, коли нужно… Без моего Серафимушки в отряде шагу не шагнут, — не преминула она похвалить сожителя.
— А как дети? Без отца не соскучатся? — не унимался сыщик. — Правда, судя по возрасту Серафима, они уже взрослые.
О возрасте возможной матери мифических детей Добято не упомянул. Все женщины, начиная от малолеток и кончая старухами, считают себя молодыми и привлекательными. Усомниться в этом — нанести тягчайшую обиду.
Толкунов снова предпочел промолчать. Евдокия приняла его молчание за разрешение говорить. Всхлипнула, вытерла намокшие глаза и неожиданно разоткровенничалась. То-есть, поступила именно так, как добивался от неё хитрый сыщик.
— У нас с Серафимушкой нету обчих детей… А вот от первого муженька, земля ему пухом, имеется сынок. Феденька. Хороший парнишка, ласковый… Вот пусть Серафим сам скажет…
Никогда не видящий «пасынка» Толкунов одобрительно кивнул. Не затевать же в присутствии москвича семейную разборку, не упоминать же о живущей в Хабаровске законной половине, в «содружестве» с которой страстный Серафим настрогал четырех ребятишек?
— Бывает, — посочувствовал Тарас Викторович, узнав о том, что Феденька осужден невесть за какие прегрешения перед законом. — У моего друга сын тоже — на зоне. Недавно прислал весточку. Да не по почте — через освобожденного приятеля.
Вымолвил и выжидательно умолк. Самое время Евдокии признаться, рассказать о наведавшемся к ней туберкулезнике. А она, недавно стрекочащая на подобии швейной машинки, почему-то отвернулась к печи и загремела кастрюлями и чугунами.
Для сыщика молчание «подследственной» — красноречивое признание. Настаивать, ещё раз наводить женщину на больной для неё разговор? Стоит ли заниматься зряшным делом, как бы не навредить?
И все же попробовать не мешает. Не удалось — напрямую, двинуться в об»езд.
— Сын пишет?
— Иногда. Тяжело ему достается среди закоренелых преступников. Там ведь сидят не только безвинные — убийцы, насильники… Могут страшное сотворить… Слава Богу, Феденьку Бог силушкой не обделил, вот он и отбивается от бандитов кулаками…
Толкунову надоела женская болтовня.
— Выпьем? — потянулся он с бутылкой к гостю. — Что-то мне не по себе стало от ваших разговоров. Убийцы, ворюги, насильники…
— Простите, мне пора, — решительно поднялся с места сыщик. Дальнейшее продолжение застольной беседы — пережевывание уже сказанного и занесенного в память. — Гляди, Серафим, завтра не проспи.
— Ни в жизнь, Тарас Викторович. Баба не даст проспать, она у меня горячая, требует и ночью, и утром. Все ей мало.
Толкунов воркующе рассмеялся, ущипнул сожительницу за тугой бок. Евдокия спрятала раскрасневшее лицо, шутливо отмахнулась от любовника. Дескать, не молоденькие уже, пора и честь знать, пусть парни с девками балуются любовью.
— Вы скажете, Серафим Потапыч, — игриво заколыхалась она. — Тарас Викторович невесть что подумать может…
— Чего думать-то? Мужик мужика завсегда правильно поймет. Особо, когда речь о бабах, — ещё раз ущипнул подругу прапорщик. На это раз — за волнующую его воображение пышную грудь. — Гляди, баба, не вздумай трепаться о нашей поездке! Узнаю — подол задеру и отхожу вожжами.
— Что вы говорите, Серафимушка? Рази я без понятиев…
Гость поощрительно посмеялся, даже подмигнул люьбвеобильному хозяину.
— Спасибо за угощение.
Толкунов не стал удерживать москвича. Натянул сапоги, накинул форменную куртку, проводил до калитке.
— Не заблудитесь? — заботливо спросил он. — Может вызвать дневального — проводит?
— Не маленький — дойду. Итак, до утра!
Размышляя над посещением прапорщикова жилья, Добято медленно шел вдоль забора. В принципе, ничего нового он не узнал, если, конечно, не считать нежелания женщины признаться в посещении освобожденного зека. Да и это нежелание, если вдуматься, мало о чем говорит. Ну, навестил мать тюремного дружана туберкулезный приятель, ну передал ей послание, рассказал о зоне — что в этом криминального?
Пока сыщик пытался расколоть Евдокию, заодно лакомился вкусными её блюдами, на улице окончательно стемнело. В избах погасли окна, уличного освещения в таежном поселке не предусмотрено, дороги не покрыты гладким асфальтом.
То и дело оступаясь в рытвины и спотыкаясь о выпирающие корни деревьев, Тарасик наконец добрался до трех кедров. Сейчас свернет, минует лавочку, на которой недавно беседовал с двумя старушенциями, оттуда до штаба отряда — десять минут ходьбы.
Неожиданно он споткнулся об очередной корень и упал. Неудачно свалился — ударился плечом о валяющийся камень. Но падение спасло сыщика от смерти — стрела, выпущенная из арбалета, вонзилась в ствол. Не упади он — пробила бы грудь. Добято выдернул из кобуры пистолет, откатился к кедру. Вторая стрела ударила в место, на котором он только-что лежал. Опытный стрелок, не каждому дано за короткое время перезарядить арбалет.
Убийца понял — промазал и бросился наутек. Зашелестела листва, взлаяла проснувшияся собака. Если бы стреляли из пистолета либо ружья — ответить из «макарова» на звук выстрела, на вспышку. Арбалет — редкое бесшумное оружие ближнего боя профессиональных киллеров, не желающих привлекать к себе внимание. Даже собачий брех.
Тарасик переполз под прикрытие второго дерева, осторожно выглянул из-за толстого ствола, несколько минут выждал. Собаки постепенно успокоились. Ничто не нарушало ночного покоя.
Хитроумная тварь, этот кровавый Гранд! Только вряд ли он для расправы с преследующим его сыскарем выполз из надежной своей норы, скорей всего нацелил пехотинца. Возможно, хилого солдатика, Ивана Тетькина, который, недавно прошел мимо.
Кажется, началась охота на охотника?
Ради Бога, она, эта охота, ему на руку — поможет более точно вычислить таежную захоронку Убийцы. Было бы гораздо сложней, если бы Гранд продолжал отсиживаться, терпеливо пережидая опасность, невесть в какой норе. Сидел бы там тихо-мирно, ожидая благоприятной информации «клопа».
Кажется, Добято предстоит сыграть роль глуповатого, не способного на решительные действия сыскаря-хвастуна. Нечто вроде подставной утки, приманивающей селезня.
С одной, немаловажной разницей — у Тарасика нет страхующих его охотников, он одновременно и подставка и стрелок. Подстеречь и продырявить его не раз латанную докторами шкуру — легко и просто…
Это на первый взгляд легко, для непрофессионалов — просто! Ведь и у подставы имеются острые зубы, до поры до времени спрятанные под добродушной внешностью «интенданта».
Сыщик поднялся, отряхнул брюки, поправил куртку и медленно, попрежнему прижимаясь к заборам, держа наизготовку пистолет и до звона в ушах вслушиваясь в ночную тишину, пошел по улице к гарнизону…