Не дожидаясь возвращения старшины, «проверяющий» заторопился к лесной избушке.

Странное желание! Вполне можно было ещё раз пообщаться с Козелковым, попытаться вызвать его на большую откровенность. Дождаться появления лейтенанта Зимина, прощупать его наводящими вопросиками. Вместо этого, что-то, на подобии сильного магнита, буквально тащит сыщика к вонючему котлу на кухне, к засушенным пучкам трав, корням и ягодам неизвестного происхождения.

Возле древнего замшелого валуна он приказал себе остановиться. Отошел в сторону от выбитой в траве тропки, присел на сваленный ствол дерева. Задумался. Чем заняться завтра: пойти с прапорщиком на охоту или, тоже вместе с ним, нанести визит помощнику лесника. И одно, и другое имеет своим плюсы и минусы.

Не дает покоя налет на машину, такое же непонятное появление Александры. С другой стороны, возвращение с охоты одного Чудакова, почему-то оставившего в тайге своего приятеля, тоже несет немалую нагрузку.

Пожалуй, Чудаков может денек подождать — ничего с ним не произойдет. А вот следы в кустах возле сваленной на дорогу липы могут исчезнуть… Словечко-то какое — липа — двухглавое: и дерево, и фальшивка!…

Итак, игра в поддавки завершилась полным поражением её автора. Гранд предпочел не рисковать, остаться в своей норе. Авось, получив известие об от»езде разочарованного сыскаря, он рискнет выползти на свет Божий. Остаентся ожидать и надеяться.

Как всегда, приняв окончательное решение, сыщик успокоился. И снова заторопился «домой», с трудом удерживаясь от мальчишеского желания пуститься бегом. Будто в избушке, спрятанной под развесистыми деревьями, его ожидает невесть какая приятная неожиданность.

На веранде Александры не было. Значит, готовит на кухне свои вонючие лекарства. Добято вошел в горницу и остановился. Из кухни доносились негромкие голоса: женский и мужской.

— Грудь ещё болит? — заботливо спросила лекарка. — Мази втираешь?

— Втираю, как не втирать, — радостно, будто оповещая о совершенных подвигах, ответил мужчина. — Болеть ещё болит, но поменьше.

Козелков? Быстро же обернулся ротный старшина — за каких-нибудь два часа и солдат накормил, и отвез на кухню опорожненные термоса, и успел на «прием» к знахарке… Интересно, о чем беседуют «колдунья» и пациент, неужели только о болячках и их лечении?

Сыщик оглядел знакомую горницу. Под лестницей, ведущей в мансарду — запыленный стул с толстенными ножками. Втиснут между мешками, набитыми лекарственными «полуфабрикатами». Для подслушивания — идеальное место. Добято передвинул мешки, смахнул со стула наваленные ветки, уселся и развернул прихваченную в ротной канцелярии газету недельной давности. Увидят — ничего подозрительного, устал постоялец, решил не беспокоить занятую хозяйку, заодно почитать несвежие новости.

Собеседники, похоже, исчерпали «лекарственную» тему.

— Московский охотник не надоел?

В ответ — хриплый смешок, напоминающий ворчание собаки, идущей по следу.

— Копается в бумагах, будто курица в дерьме. И ещё интересуется моим ротным. Куда тот запропастился? А мне откуда знать — куда? Не старшинское это дело — вынюхивать да пасти. Ежели есть у москвича такое желание — пусть обращается к Парамонову… Кстати, «охотник» сегодня ему звонил…

— О чем говорили?

Женский голос потерял присущую мелодичность, сделался резким, отрывистым, требовательным.

— Не знаю — возил на стройку обед… Наверно, Добято решил отставить охоту, собирается домой. Вот и узнает, как добираться до станции…

Собеседники заговорили тихо, почти шопотом. Странная беседа между больным и знахаркой, когда женщина больше интересуется постояльцем, нежели симптомами заболевания пациента. Динь-динь-динь — звенели мелодичные колокольчик, бум-бум-бум — отвечал ему мужской «колокол».

Наконец, Козелков, в сопровождении «колдуньи», вышел из кухни с баночкой мази в руке. Сыщика не заметил.

— Все сделаю, как ты сказала, — пообещал он. — Через три дня снова загляну. За мазью, — хрипло рассмеялся он, будто в обычном словечке «мазь» таится нечто смешное.

После ухода пациента Александра начала рыться в подвешенных пучках трав, перебирать на столе коренья. Видимо, готовила следующую «начинку» для зловонного котла, стоящего на огне.

Добято покинул свое укрытие.

При виде постояльца женщина не растерялась, не покраснела. Будто только что не разговаривала с ротным старшиной о времяпровождении квартиранта, не интересвалась его планами.

— Рановато пошабашили, Тарас Викторович, — сложив полные руки под высокой грудью, насмешливо проговорила она. — Небось, проголодались? Ведь с утра куска хлеба не с»ели?… Умывайтесь, сейчас покормлю.

— Спасибо, не откажусь…

Традиционная деревенская сценка: усталый муж-добытчик возвратился с работы, умывается рядом с колодцем; заботливая супруга поливает ему на руки, на крутой затылок, наготове держит махровое полотенце, ласково прикасается к мужней голове, плечам…

Было такое в его жизни, уже было! Молоденькая хохотушка с необычным ласковым именем Марийка увлекла оперативника уголовного розыска. Да так увлекла — никакими силами не оторвать! Всего-навсего за две сумасшедшие ночи покорила, заставила забыть и о службе, и о родителях, и вообще об окружающем их мире.

Два месяца неземного счастья! Оперативник жил, работал, передвигался, будто во сне, единственное желание поскорей оказаться дома, услышать несмолкаемое пение жены, окунуться, будто в омут, в её насмешливые глаза.

Потом что-то нарушилось. Появилась непонятная отчужденность, закрылись ранее распахнутые об»ятия. Марийка перестала петь. Вместо ласковых интонаций — скрипучие звуки, вместо женской заботы — равнодушие, сменяемое откровенной злостью. Жена даже внешне изменилась — стала похожей на оттощавшую по весне волчицу, злобную, ехидную. Ни одного человеческого слова — грязные ошметки ругани, по любому поводу и без повода — всегдашнее ворчание.

Семейная жизнь превратилась в каторгу, от незаслуженных упреков и неженской ругани на душе появились кровоточащие ссадины. Не раз и не два сыщик хотел покинуть опостылевшую квартиру, снять комнатушку в области и зажить холостяком.

«Бегству» препятствовали две причины. Первая, друзья и просто знакомые — что они подумают о изменнике, бросившем на произвол судьбы больную, слабую женщину? Вторая — как будет жить Марийка, никогда нигде не работавшая, не имеющая никаких сбережений?

Незадолго перед от»ездом на Дальний Восток все же решился — сбежал, оставив квартиру с мебелью и нажитым барахлом, выложив на стол все деньги, снятые со счета в сбербанке.

И вот, кажется, наступила в его жизни «вторая молодость»…

— Тарас Викторович, хватит умываться — голубцы простынут! — с доброй насмешкой прикрикнула «колдунья», отставив в сторону ковш и набрасывая на мокрую голову постояльца полотенце. — Наверно, вы, как и я, тоже любите пополоскаться в прохладной водичке… Однажды гостила у подруги в Уссурийске — цельный день не вылезала из ванны… В тайге, конечно, ни ванны, ни городских удобств, но два раза в неделю накипячу воду и засяду на пару часиков в бадью — отмокаю…

Добято представил себе «отмокающую» нагую Сашеньку и вдруг захлебнулся от прихлынувшего к сердцу желания. С плеч будто свалились двадцать лет из сорока прожитых, мускулы напряглись, дыхание сделалось прерывистым, горячим… Действительно, «вторая молодость»!

Кажется, Александра поняла состояние жильца — покраснела, отвернулась. И — убежала в дом.

— Голубцы простынут! — ещё раз напомнила она с веранды.

Странно, как только женщина скрылась в доме, мускулы Тарасика ослабли, дыхание пришло в норму. Колдунья, настоящая колдунья, с ожесточением подумал он, до боли растирая тело жестким полотенцем. Пытается затуманить сыщику мозги, вытравить из них возможные подозрения… Не получится, дорогая красотка, не надейся!

Добято вошел на кухню настороженный, ожесточенный. Александра бросила на него недоумевающий взгляд: что с вами, дескать, произошло, откуда взялось на лице жесткое выражение, сурово поджатые губы?

— Где мой попутчик?

— Серафим? Вы же собираетесь утречком на охоту, вот и подался он к местным добытчикам за советами. Куда направиться за тетеревами да белками… Сейчас ведь охота ещё запрещена — не зима, чай, — нарветесь на инспектора — всадит штраф, отберет ружьишки. А охотники знают, где безопасней пострелять, где в случае чего укрыться.

Успокоившийся сыщик попытался взять из рук Сашеньки ухват с чугунком, помочь ей донести его до стола, на котором уже приготовлена подставка. Случайно прикоснулся к упругой груди и недавнее, подавленное им, желание снова прихлынуло к сердцу, затуманило мозги.

Покрасневшая женщина часто задышала, приоткрыла пухлые губки. Но с»умела справиться с волнением быстрей Тарасика.

— Садитесь, Тарас Викторович… Вы мне только мешаете. Да и не положено мужчине заниматься бабьими делами… Ваши обязанности — добывать, обеспечивать…

— Почему? К примеру, вы ведь тоже ходите на охоту…

— Моя «охота» — грибы да коренья…

— А ружье для чего? Корни из земли выкапывать?

Александра внимательно вгляделась в лицо собеседника. Так внимательно, что у того снова, в который уже раз, кровь бросилась в голову.

— Ружьишко? От недобрых людей. Раньше в тайге было безопасно и покойно, зверей я никогда не боялась и не боюсь — они на человека не бросятся. А нынче то зеки сбегут с зоны, то шалят местные бандюги. Вот и приходится ходить по тайге вооруженной…

Казалось бы, все логично, все — в рифму. И все-таки, в коротких промежутках между приступами мужского желания, Добято мучительно пытался нащупать истинные мысли женщины. Причина — в случайно подслушанном обрывке беседы между знахаркой и ротным старшиной. Который, по мнению Зосимова, сдружился с исчезнувшим командиром роты.

Версия, ранее отвергнутая, снова выплыла на свет Божий. Схватка с коротконогим бандитом могла быть заранее оговоренной и отрепетированной.

После сытного застолья, с удовольствием отведав сочные голубцы, сыщик почувствовал необычную слабость. Глаза сами собой закрывались, впору под веки ставить подпорки. В голове — какой-то туман, то блестящий, то мрачный.

Александра поставила на веранде раскладушку, покрыла её мягким матрасиком, в изголовье бросила духмянную подушку.

— Почему казак гладок — поел да набок, — посмеялась она. — Вот и вы прилягте, пусть жирок завяжется, а то кости вот-вот кожу продырявят.

— Неудобно, — поежился Добято. — Не привык. Вы станете посуду мыть, по хозяйству заниматься, а я — отдыхать?

— Такое уж Божье установление… Кому сказано ложиться? Сами устроитесь или силком заставить?

Тарас Викторович представил себе, как женщина станет укладывать его на раскладушку, как её нежные руки невесомо лягут на его грудь. Удержится ли он, чтобы не обнять красавицу, не привлечь к себе? Наверно, не сработает хваленная сила воли… Вдруг Сашенька не покорится — отвесит нахалу звонкую пощечину…

Добято поторопился занять указанное ему место. Александра заботливо укрыла его теплым одеялом, подоткнула с боков. Тарасик заметил — женщина старается не дотрагиваться до него. Интересно, за кого она больше бояится — за мужчину или за себя?

Охватившая Тарасика разнеженность так и не помогла — он не уснул. Лежал, прислушиваясь к звукам, долетаюшим из дома, по детски прижмуривался, притворялся спящим, когда хозяйка выглядывала на веранду. И счастливо улыбался. За последние десять лет он отвык от женской заботы, приучился ухаживать за собой сам. Убирался, стирал, готовил еду, засыпал и просыпался.

И вдруг сейчас его охватил блаженый покой главы семьи, которого по настоящему любят и уважают…

Прапорщик вернулся затемно. Веселый, разговорчивый.

— Все вызнал, Тарас Викторович. Пойдем с вами к Бесовой сопке. Там, говорят, тетерева десятками бродят, белки на мушки прыгают… Жаль только, главного советчика не застал — Васька Чудаков отправился с обходом. Оглядеть свою лесную епархию… Голоден я, хозяюшка, будто весенний волчина.

— Мой руки, «волчина», а я пока разогрею голубчики, полью их сметанкой… Ежели имеется желание, можешь с»есть тарелку борща — наваристый получился, ароматный.

Забота Александры о другом мужчине — неприятна и болезненна. Мысленно Тарасик успел привыкнуть к мысли о том, что полюбившаяся женщина — его собственность. И вдруг она ухаживает за жирным прапорщиком: сливает ему на руки, нарезает крупными ломтями хлеб, разогревает и подает голубцы… Легко ли видеть такое?

Ревность породила гнев. Добято поднялся с раскладушки, подошел к окну и повернулся к обеденному столу спиной. Поэтому он не заметил всепонимающей ласковой улыбки Сашеньки, укоризненное покачивание головой. Дескать, милый дурачек, ничего-то ты не понимаешь, к чему так себя терзать.

Торопливо умывшись, прапорщик с аппетитом с»ел горшок борща, голубцы, сыто потянулся. И полез по лестнице на мансарду.

— Почему казак гладок — поел да набок, — снова не без ехидства пропела Александра. — Советую и вам, Тарас Викторович, последовать его примеру. Больно уж нездоровый у вас вид… Выпейте столовую ложку вот этого отвара — до самого утра не проснетесь… Не бойтесь — разбужу.

— Я ведь уже отдыхал, — заикнулся было Добято.

— Какой там отдых? К тому же, вы не спали — о чем-то своем думали… Признайтесь, семью вспоминали, детишек?

Добято уже открыл рот, чтобы грохнуть: нет у меня никого, ни жены, ни детей, одинок, но во время спохватился. По наблюдениям и рассказам все мужики, едва выедут за семафор, становятся неженатыми, одинокими, которых необходимо пожалеть, пригреть… Вдруг Сащенька то же вообразит?

— Никого не вспоминал, — с напускной суровостью буркнул он. — Просто думал. Ни о чем.

— Вот выпейте отварчика, ложитесь на правый бочок, кулачок под щечку и думайте на здоровье…

Пришлось покориться. Добято послушно проглотил терпкий отвар, забрался на верхотуру и растянулся на застеленной чистым бельем раскладушке. Рядом на такой же раскладушке отчаянно храпел прапорщик. От дымохода волнами плыло тепло.

Столовая ложка колдовского отвара сделала свое дело — сыщик, едва прикоснувшись к подушке, провалился в сон, будто в черный омут…

Проснулся он часа в два ночи. Полежал, чутко вслушиваясь в тишину, но нескончаемый храп Толкунова заглушал все звуки: стук мокрой ветки в окошко, поскрипывание старого дома, шелест мышей, безбоязненно разгуливающих по полу… Спать не хочется, выпитое снотворное перестало действовать… Покурить, что ли на свежем воздухе? Авось, после прогулки вернется пропавший сон?

Осторожно, стараясь не разбудить Серафима, Добято набросил на голое тело теплую куртку, добрался до лестницы, нащупал гладкие перила, спустился на первый этаж. Сейчас отопрет наружную дверь, выйдет на веранду — покурит, подумает…

— Кто там?

На пороге боковушки — тонкая женская фигура в длинной, до пят, рубахе.

— Не пугайтесь, это — я.

— Тарас Викторович? Не спится?

Тарасик не ответил. Непроизвольно шагнул вперед, обнял женщину, мягко привлек её к себе. Ожидал резкого толчка, пощечины. Александра не оттолкнула его, не вскрикнула — прижалась всем телом, обняла за шею, подняла голову с жадно приоткрытыми пухлыми губами.

Не вымолвила — простонала.

— Милый…

Добято рывком поднял её на руки, внес в боковущку, положил на кровать. Принялся обцеловывать лицо, шею, грудь. Полетела нп пол ночная рубашка, мужское белье.

— Милый… Не торопись… — стонала под Тарасиком женщина. — какой же ты сильный… какой ласковый…

Немолодой мужчина, познавший, исключая законную супругу, немало женщин, чувствовал себя невинным пацаном, впервые обнимающим любимую. Он задыхался от нестерпимого желания, чувствовал — умрет, если немедленно не достигнет «финиша».

Сашенька задыхалась от острого блаженства, шептала что-то ласковое, нежное. Боясь причинить ей боль, Добято опирался на локти и колени, но она, обхватив его руками и ногами, повелительно притянула к себе, заставила придавить к перине.

— Так… так… сладкий мой… сколько же я тебя ждала!… Только не торопись, не спеши… Ой… ой… ой!

Наконец, темноту боковушке будто разметало пламенем взрыва. Добято вскрикнул, женщина ответила сладким стоном.

Он попытался освободить Сашеньку, перебраться на перину, но она отрицательно покачала головой, сплела руки на его спине в замок — не отпустила.

— Тебе ведь тяжело… Пусти…

— Нет, дорогой, ты походишь на пушинку, — тихо рассмеялась женщина. — Твоя тяжесть, словно лекарство от всех болезней… Я ведь колдунья, разбираюсь. Разве не чувствуешь? Хочешь и тебя тоже полечу?

— Полечи, — согласился Тарасик, ощущая нарастающую волну желания, которая вот-вот поглотит его, вымоет из сознания все, что не связано с лежащей под ним Сашенькой. — Очень хочу…

— Тогда садись в кресло.

Добято неуклюже перевалился на свободную половину кровати, недоуменно оглядел боковушку. Ранее никакого кресла он не заметил, да и мудренно было в тогдашнем его состоянии разглядывать комнату. Сейчас в лунном свете он, действительно, увидел грубо сколоченное жесткое седалище. Попытался намотать на себя простынь — скрыть наготу, но знахарка отрицательно покачала головой. Пришлось подчиниться.

«Колдунья» стояла перед ним, внимательно оглядывая голое, поросшее белесыми волосинками мужское тело. Будто приценивалась. Тарасик поежился, но ничего не сказал. — Постарайся расслабиться, милый… Тонкие пальчики пробежали по его спине — от поясницы до затылка, переместились на грудь. Возле горла застыли, поерзали в поисках удобного положения, либо определяли «точки воздействия». Александра зашептала таинственным, прерывистым голосом заклинания.

— Ты уже испробовал меня. Почувствовал сладость моего лона. Выплеснул в него мужскую силу. Я приняла её с наслаждением. Теперь ты думаешь — иссяк, обессилел? Ошибаешься. Ибо я хочу хотя бы ещё один раз принять тебя. Прислушайся, милый, к своему организму. Чувствуешь, как наливаются силой твои мышцы. Это я их готовлю к соитию. Положи ладони на мои груди. Ощути их упругость, — словно заколдованный, Тарасик послушно сжал в ладонях пышные женские груди, от них потекло волнующее тепло. — Проведи по моим бедрам. Сейчас они раздвинутся, освобождая дорогу к наслаждению… Чувствуешь мое волнение и мое желание? Сейчас я передам их тебе.

Сашенька наклонилась к мужской груди, разгладила волосинки. Осторожно прикоснулась губыми к выпуклому мужскому соску. Обцеловала его со всех сторон и вдруг, страстно вздохнув, прижала языком. Прикосновение мягких женских губешек — вспыхнувший костер, от которого по жилам, сосудам, до самого сердца потекли обжигающие струйки.

У Добято медленно, словно на карусели, закружилась голова. В глазах замелькали снопы ярких искр, во рту пересохло. Он сжал в об»ятиях прекрасное тело, ни о чем не думая, уже не боясь причинить боль, поднял на руки, бросил её на кровать. Покрыл собой.

На этот раз время тянулось медленно и как-то торжественно. Сашенька охала, ахала, помогала любовнику полней ощутить слияние. Оба — профаны в области секса — учились друг у друга, постигали, на первый взгляд, несложную науку. Помогала великая учительница всего земного — природа, заложившая в мужчин и в женщин азы грешной любви…

… Утомленный любовным неистовством, Тарасик задремал. Сашенька, обняв его и положив голову на грудь, ровно дышала. Наверно, ей тоже не просто дались удивительно приятные и жаркие минуты, но она не спала. Иногда любовник шестым-десятым чувством будто видел таинственную улыбку на пухлых её губах.

Прошло полчаса.

Добято будто кто-то подтолкнул. Дескать, проснись, сыщик, нельзя тебе сейчас отключаться! Он не вскинулся, даже дыхание осталось прежним — ровным, покойным. Приоткрыв глаза увидел: любовница подняла голову, выжидательно поглядела на него — спит он или притворяется? Осторожно поднялась с постели, накинула ночную рубашку, укрыла плечи пуховым платком. И на цыпочках вышла из боковушки.

Когда Добято, так же осторожно, выбрался на веранду, Александры уже не было. Скорей всего, скользнула в кусты, растворилась в ночной темноте. Приглядевшись повнимательней, Тарасик увидел два смутных силуэта — мужской и женский. Вроде не обнимаются, стоят на расстоянии друг от друга.

Да и о каких об»ятиях может итти речь после недавней постели. Не робот же она — живое существо!

И ещё одно ощутил сорокалетний мужик — жгучий стыд. До чего же мерзко подозревать в предательстве женщину, которая какой-нибудь час тому назад отдала ему свое тело, осыпала жаркими ласками. Сыщик поежился. Не от ночного холода — от чувства омерзения за одолевающие его мысли.

Возвратится Александра, сбросит платок и шаль, заберется под одеяло к ожидающему её возвращения любовнику. Снова — ласки, снова придется отвечать на них — целовать упругие груди, шею, губы? Притворяться! Ибо в голове колючей занозой сидит только-что увиденная сценка: под покровом ночной темноты разговаривают двое — мужчина и женшина. Любимая женщина и, возможно, посланец кровавого Гранда…

Любовь и кровь — совместимы ли два этих понятия?

Ну, нет, на притворство он не способен — непременно не удержится от вопросов, которые построят между ним и Сашенькой непрошибаемую никакими ласками стену.

Раздосадованно повздыхав, сыщик не вернулся в боковушку — полез на мансарду. Долго ворочался на скрипучей раскладушке, перебирая последние события, искал и не находил причин, оправдываюих непонятное поведение Александры.

Сосед храпел более тихо — наверно, сам притомился, зато облысевшая ветка сильней постукивала в окно, да юркие серые мыши громче пищали под лавкой.

Добято незаметно уснул…

В пять утра заскрипели ступени под легкими женскими шагами. Александра пришла будить разоспавшихся охотников.

— Под»ем, мужики! Царство небесное проспите, дичь ожидать не станет — разлетится… Под»ем, сказано! — женщина сдернула со спящих колючие пледы, обрызгала их водой из кружки.

Пока охотники, позевывая, наматывали портянки, обувались, натягивали теплые куртки и, поверх них, непременные дождевики, хозяйка растопила печку, поставила разгревать вчерашнюю кашу.

— Куда пойдете? — разрумянившись от печного жара, спросила она, окинув Тараса Викторовича любящим взглядом. — Я советую податься не к Бесовой сопке — к Волчьему Логову. Волков вам бояться не приходится, а вот белок там — уйма. Без трофеев не возвернетесь… — А где находится это Логово? — внешне равнодушно осведомился сыщик. — Далеко от заимки?

— Десять километров. Для таких ходоков, как вы, час ходу. В другую сторону от медвежьепадьевской дороги. Там, где вас хотели ограбить… Кажется, одно упоминание о налете на грузовик настолько напугало прапорщика — задрожал второй подбородок, пальцы-сосиски.

— Конечное дело, лучше — подальше… А там не опасно?

Александра не ответила — выразительно пожала полными плечиками и насмешливо улыбнулась. Дескать, времячко такое — всюду опасности, только настоящие мужики не боятся их.

— Ну, раз так, пошли, Тарас Григорьевич, к Логову, — решительно продекламировал Толкунов…