Что за сброд нас окружал?

Я, конечно, встречался с Сёльви Молоком, он мне пару раз сообщал, когда в городе устраивались исландские вечеринки; а еще приглашал нас как-нибудь заглянуть к нему «в коллектив», но это приглашение меня не особо заинтересовало, так что мы не пошли. Потом я познакомился еще с одним исландцем, Кудди Ковбоем, я его так прозвал, потому что он из села, откуда-то с запада, и говорил, как деревенский старикан, хрипло, пришепетывая, и вечно ходил в исландском свитере, небритый и сгорбленный, будто от тяжелой работы, хотя на самом деле он был самым обычным городским пьяницей, который к тому же пристрастился к гашишу, — я часто пил с ним пиво. Он жил со старухой с несколько грубоватыми чертами лица, да-да, именно со старухой… ей было чуть за тридцать, однако выглядела она старой, особенно когда зимнее солнце светило утром в окно гостиной. Звали ее Йона. Сам он устроился на работу, на какой-то ковровый склад, и, как мне показалась, прекрасно там себя чувствовал, однако вскоре бросил и стал жить на пособие, пил пиво и курил травку, среди всего этого студенческого сброда он был словно выброшенный на берег кит — ему бы на самом деле загонять овец, хлев чистить или что-нибудь в этом духе, такой он весь грубый и небритый, в своем исландском свитере и с «Кэмелом» во рту… Когда я только приехал, иногда выпивал с Кудди, так, чтобы уж не одному; он иногда заразительно смеялся, но был чертовски вульгарен и нес какую-то скучнейшую чушь! Я ставил ему музыку, и многое ему нравилось, но он никогда не запоминал, что это было. Как-то пришел с магнитофонной кассетой и попросил меня записать одну интересную песню, «ну, ты помнишь, мы слушали ее в субботу». В ту субботу я ставил ему порядка сорока мелодий, нам пришлось послушать все еще раз, и наконец мы нашли — оказалось что-то всем известное, «Кинкс» или типа того. Я записал. «Что, хорошая кассета?!» — спросил он; Кудди трудно было произносить несколько слов подряд, он начинал втягивать воздух, остатки которого со свистом выходили на последнем слове. «Я попросил у продавщицы хорошую кассету! Она дала эту, у-у-у, — он старался что-то прочесть на обложке, — смотри, тут написано, у-у-у, лоу ноус!» И правда, на той непримечательной кассете из супермаркета было написано, что она «low noise».

У них со старухой все кончилось примерно через год после моего приезда, она укатила в Исландию, как я понимаю, расстались они вполне мирно, но Кудди решил бросить квартиру, которую снимал, и переехать в комнату. Попросил меня помочь перевезти вещи. Сказал, что ставит ящик пива. Мы провозились целый день. Это, конечно, не страшно. Несколько ящиков с тряпьем, грязные трусы. Я поразмышлял о том, что вот трудится человек больше пятнадцати лет, а так, черт возьми, ничего и не нажил! Он и сам это понимает — перетащив несколько пакетов и ящиков, пару матрасов и грязное одеяло, мы сели выпить пивка в его новой комнате, Кудди принес бутылку и «Кэмел», посмотрел на свой хлам красными от непрекращающегося похмелья глазами и говорит: «Подумать только, и это все, что у меня есть!»

Я лишь рассмеялся. Хохотал как безумный. И его лицо прояснилось, а когда мы выпили еще немного, Кудди захотел мне непременно что-нибудь подарить, отблагодарить за помощь. «Слушай, может, у тебя матраса нет?» Матрас мне был не нужен, особенно тот старый, на пружинах и с грязными пятнами, который он пытался мне всучить. «Не-е, — сказал я. — Дай лучше еще пива, а свое имущество оставь себе». Но он не сдавался, вероятно, ему пришлось по душе то, что я так искренне смеялся над его нищетой, и поскольку кроме этого грязного матраса ему нечего было мне предложить, Кудди сказал: «Ничего страшного! — и, послюнявив кончики пальцев, принялся тереть самое большое пятно, — это же просто кровь моей Йоны!»

Поначалу я общался в основном именно с ним. Кого-то послал, например, того старого хиппи-коммуниста из дома напротив; бедолага, звали его Йон Безродный; жил он с какой-то бабой и ее детьми; старался произвести впечатление человека одаренного и образованного, читал датскую газетенку «Информасьон», вроде как коммунистическую, писали там талантливо, но скучно; вокруг него, собственно, жили одни турки, так уж получилось: турки и Йон Безродный с семьей, и Йон всегда старался вести себя с турками дружелюбно и открыто, хотел узнать их поближе, приглашал к себе на ужин, угощал копченой бараниной и прочей исландской едой, которую ему присылали из дома, хотел познакомить их со своей культурой и познакомиться с их обычаями; может, даже пикшу готовил с растопленным нутряным жиром, приглашал их на баранью голову и кровяную колбасу; он, естественно, надеялся, что и турки позовут его с семьей на что-нибудь национальное, но так и не дождался; а позже я узнал, что ему из турок и слова не удавалось вытянуть, они просто приходили, жадно ели и уходили, даже не попрощавшись… Естественно, там было один сброд, и этот несчестный Йон Безродный, который хотел дружить со всеми, даже со мной; но я так и не сходил к нему в гости, мне там нечего было делать, я только несколько раз посылал к нему Стеффу или детей, когда нам нужен был сахар или что-нибудь еще; но лично не хотел общаться с этим человеком…