Йохен Неблинг хочет быть пойманным и поэтому заставляет охотиться на себя. В его руке две фишки для игры в го. Черная или белая? Жизнь или смерть? Ему внушают, что сесть в лодку всегда легче, чем вылезти из нее. Самолет упал — будет ли он когда-нибудь летать? Пирожки с рыбой и пряная рисовая водка.

Маленький листок из записной книжки, который мне сунул на вечере у тети Каролины господин Вагнер, я взял с собой. Заблудиться было невозможно. Указанное в записке кафе находилось на тихой, затененной вязами улице, казалось бы, вдали от городской суеты. Но вот я ступил ногой на вентиляционную решетку метро и почувствовал, как подо мной с грохотом несся подземный поезд. С оштукатуренных фасадов отовсюду на меня смотрели сказочные животные с человеческими лицами. Хромой мужчина прогуливал от дерева к дереву свою собаку так называемой афганской породы. Спиной я почувствовал, как оба они остановились и долго смотрели мне вслед — и человек, и собака. Перед кафе располагался садик со столиками, ни один из которых в эти предвечерние часы еще не был занят.

Вагнер сидел в нише рядом с буфетом и листал газету. Он заказал для меня рюмку коньяку и кусок пирога по-английски — с изюмом. Оп вел себя так, будто мы старые друзья и вот уже много лет имеем обыкновение встречаться здесь. Оп молча протянул мне газету с аршинным заголовком над одной из статей — сообщением о самолете U-2, сбитом над Свердловском. Я уже слышал его по радио. В связи с гибелью американского самолета-шпиона газета пускалась в рассуждения о том, поставит ли этот провал американской шпионской акции под угрозу предстоящую встречу на высшем уровне в Париже, призванную хотя бы немного успокоить наш взбудораженный мир. Я отложил газету в сторону и молчал так же, как и Вагнер. Пирог я с аппетитом съел, а к коньяку даже не притронулся.

Когда официантка зашла за буфет, Вагнер шепнул мне:

— Как я обещал, вас ждут. Останетесь довольны. — При этом оп указал на дверь, которая, по всей вероятности, вела в задние комнаты.

Я вытащил из кармана двадцать марок — ту самую двадцатку, которую в тот вечер у тети Каролины всучил мне Вагнер вместе с адресом кафе, — и сделал знак официантке, что хочу расплатиться. Это привело господина Вагнера в сильное волнение.

— Что вы, что вы! — воскликнул он. — Оставьте, это уж моя забота. Идите, идите, вас ждут!

Он сунул мне под мышку газету. Это была последняя услуга, которую оказал мне этот человек. Больше я его никогда не видел.

За дверью был узкий коридор. Под стенным светильником, напоминавшим по форме факел, висело объявление: «Уважаемых гостей клуба убедительно просим снять обувь. Мир и покой этого дома да будут им наградой». Более десятка людей последовали этому призыву: на полке у стены была составлена их обувь — сплошь ухоженные мужские туфли из модной толстой кожи. Я был в некотором затруднении: не следует ли понимать под обувью и носки? Нарушать мир этого дома мне не хотелось. Я заглянул внутрь одной пары ботинок и, не обнаружив там носков, решил также не снимать их. К счастью, они были без дыр.

Небольшой человечек, у которого я ничего, кроме согнутой в глубоком поклоне спины, разглядеть не мог, отодвинул для меня занавес из мелких бамбуковых палочек, густо нанизанных на шнурки, свисавшие до самого пола. Палочки зазвенели, как крохотные колокольчики, возвещая о моем появлении. Помещение было без окон. Призрачно-желтый свет излучали многочисленные маленькие фонарики. Господа, которые, как и я, оставили свою обувь в прихожей, сидели с поджатыми под себя ногами на циновках по парам, друг против друга, и молча предавались неизвестному тогда еще мне занятию — некоему умственному упражнению, которое, совершенно очевидно, было связано с квадратными досками, помещенными между ними наподобие низких столиков. Время от времени они клали черную или белую кнопку на доску, где лежали уже другие кнопки. Иногда они отхлебывали что-то из крохотных фарфоровых чашечек, и на их лицах появлялась блаженная улыбка. Вероятно, именно от этого напитка исходил аромат сирени, наполнявший помещение. Куда я попал? Все казалось мне таким чужим, странным и сказочно таинственным.

В глубине комнаты кто-то поднялся и неторопливо направился ко мне. Две вещи бросились мне в глаза в этом человеке — походка и взгляд. Его ступни в черных блестящих носках казались неестественно большими. Это придавало походке какую-то решительность, словно он собирался, ставя одну ступню перед другой, заново измерить землю. У него были очень светлые глаза. Приблизившись, он в упор посмотрел на меня так, будто сквозь меня видел даль, настраивающую его на меланхолический лад. Он вытащил у меня из-под мышки газету.

— Хорошо, что вы принесли последние новости, — сказал он.

— Последние новости — это те, которых вы пока еще не знаете, — возразил я.

Он улыбнулся:

— О, я вижу вы умеете начать с шутки, которая помогает людям сойтись. Это вселяет надежду. Так позвольте же и мне отплатить вам тем же. Моя фамилия Баум, точнее — доктор Баум. Наверное, вы и не предполагали встретиться здесь с кем-то из земельного статистического управления. Как американца германская статистика интересует меня только в некотором отношении. Позвольте пригласить вас.

Мы подошли к сооружению, напоминавшему бар, на котором небольшой человечек с черной спиной расставлял блюда и напитки в крохотной фарфоровой посуде. Он исчез так же незаметно, как и появился.

— Пирожки с рыбой и пряная рисовая водка, — сказал доктор Баум. — Стиль этого клуба — все подлинно японское. И играют здесь в японскую игру го. — И после бесконечно долгой паузы: — А в какую игру предпочитаете играть вы?

Мое сердце подскочило к самому горлу. Я никак не ожидал, что этот человек так быстро сбросит маску и перейдет к делу. За его безобидными вопросами чувствовалась властная сила большого интеллекта. Нужно было держать ухо востро: отвечать следовало так, чтобы разговор не принял нежелательного направления.

— В скат — как можно равнодушнее ответил я. — Но если желаете, то могу доставить вам удовольствие и составить компанию в покер.

Он умел улыбаться одними глазами.

— Вы на самом деле хотите доставить мне удовольствие?

Избранный им тон располагал к нему, и я почувствовал себя увереннее. Но я ни в кош случае не должен был казаться умнее, чем он предполагал. И вот, чтобы, как говорится, сменить пластинку, я начал оглядывать таинственное заведение.

Он проследил за моим взглядом:

— Не беспокойтесь, здесь мы ограждены от нескромности и любопытства. Я — член клуба, а вы — мой гость. Я здесь дома и пригласил вас к себе домой.

Нечто подобное я и предполагал. Когда он смотрел на доски с фишками, в его глазах появлялось прямо-таки вожделение. Чувствовалось, что он страстно любит эту игру. Я должен был быть готовым к тому, что, общаясь с доктором Баумом, мне придется испытать на себе эту его маниакальную страсть.

А он вдруг прямо так и сказал:

— Жаль, что вы не играете в го. Это сделало бы ваше пребывание в клубе более закономерным.

— Человек многому может научиться, — смело ответил я — Теория игр — производная от теории вероятностей: третий семестр, учебная программа по основам математики. Но мне кажется, вы мыслите скорее категориями невероятного.

Я откусил кусочек пирожка и с удовлетворением отметил, что рука, в которой я держал чашку, совсем не дрожала. Чем яснее становилась ситуация, тем лучше я себя чувствовал и легче нащупывал очередной тактический ход. Было ясно, что он хочет заполучить меня, и пусть так оно и будет. Но не вызовет ли у него настороженности и подозрительности мое быстрое согласие? Если он хочет поймать меня, то пусть погоняется за мной до тех пор, пока мы оба, как дичь и охотник, не выдохнемся полностью. Я буду упрямо уклоняться и дерзко показывать зубы: нельзя уж слишком-то облегчать ему задачу, надо, чтобы все выглядело правдоподобно.

— Что же невероятного в моих рассуждениях? — Он осторожно пригубил рисовую водку. — Я исхожу из фактов. Ваше досье достаточно подробно… У вас это, кажется, называется личным делом.

— Вы считаете меня более интересным человеком, чем это есть на самом деле.

— Вполне вероятно. Хотите послушать? — И он снова посмотрел сквозь меня, будто собирался прочесть нечто, находившееся за моей спиной. — Неблинг Йохен, двадцать три года, женат, один ребенок мужского пола, член коммунистической партии, неимущий, студент, изучает электротехнику, специализация — электроника.

— Ну и что в этом интересного?

Его голос был по-прежнему монотонен.

— Был нарушен запрет… запрет на посещение Западного Берлина.

— Послушайте-ка, для этого у меня были чисто личные мотивы.

— А сюда вы пришли тоже по личным мотивам?

— Я любопытен по природе.

— Похвальное, качество. Мы найдем ему применение. Итак, перейдем к делу. Вы станете моим «глазом»,

И снова сердце мое забилось где-то в горле. Заметил л а он это?

— Дайте мне время подумать.

В глубине комнаты один из посетителей поднял голову от доски и посмотрел в нашу сторону. Баум приложил палец к губам:

— Чего обдумывать? Сесть в лодку всегда легче, чем вылезти из нее.

— Может быть, но я еще не сел.

Не говоря ни слова, он поставил на низкий столик маленький магнитофон новейшего образца, присоединил наушник и надел мне его на ухо. Я услышал свой собственный пьяный голос и несколько глуповатые вопросы Вагнера. Потом Баум пододвинул ко мне несколько фотографий. На одной из них Вагнер положил мне руку на плечо. Оба мы держали в руках бокалы с виски. На заднем плане сидела тетя Каролина — сама доброта — а понимающе улыбалась нам. Это была чистая работа. Магнитофон и микрофон наверняка были спрятаны у Вагнера под одеждой. Но каким образом они сделали снимки? Я еще раз внимательно просмотрел фотографии. Все они были сняты с одной в той же точки, и я понял, с какой именно. Фотокамера находилась в игральном автомате. Значит, Фриц занимался не ремонтом, а фотографированием. Бог мой, и я никогда не смогу рассказать тете Каролине о той погани, которая завелась в ее хозяйстве.

— Так вот, ваше время на размышления давно истекло. — Баум протянул мне руку с закрытой ладонью и затем раскрыл ее — в его ладони лежали две кнопки для этой игры, две фишки для го — белая в черная. Он улыбался и на его лице было написано превосходство. — Да, жизнь — это игра, причем очень серьезная. В девяносто девяти случаях из ста шансы распределяются пятьдесят к пятидесяти. Орел или решка, белое или черное. У каждого есть свобод» выбора. У вас, конечно же, тоже. Человек говорит «да» ил! «нет», идет направо или налево, делает нечто или не дела ет. Но большие звери всегда будут пожирать малых. Бело» или черное, жизнь или смерть, сожрать или самому быть съеденным. — При этих словах фишки в его ладони клацнули.

Я ответил наглой улыбкой:

— Однажды я видел, как крохотные муравьи сожрали большую птицу. Целиком.

— Да, но птица была мертва, а муравьев было много, и они были полны жизни. Думайте обо мне что хотите, однако не советую вам недооценивать господ из вашей службы госбезопасности. Никогда, в том числе и в будущем! Вы полагаете, что им потребуется много времени, чтобы установить роль господина Вагнера в заведении вашей тетушки? Такие вещи долго тайной не остаются. И простите меня, но тогда уж вы станете мертвой птицей. Ну как, пошли?

Я кивнул. Расплачиваясь, он пододвинул мне мою нетронутую рюмку. Я отрицательно покачал головой. Кажется, ему это очень понравилось.

Его машина стояла за углом. Это был неприметный «фольксваген», С притушенными фарами мы медленно двигались во все более и более плотном вечернем потоке машин. При этом он четко и последовательно разъяснял мне мое первое задание. Я мысленно спрашивал себя, что же им нужно еще узнать, если они уже так много знают. Речь шла о районе севернее Берлина, хорошо знакомом мне по велосипедным прогулкам, по которому были, казалось бы, беспорядочно разбросаны военные объекты: казармы, склады, танкодромы, радиолокационные установки противовоздушной обороны. Мне следовало подмечать все, что попадалось на глаза: знаки различия и знаки родов войск, дельтовидные крылья и крылья с изменяемой стреловидностью, ведущие и направляющие колеса гусеничных машин, башни танков, напоминающие зонтик, и башни танков, похожие по форме на панцирь черепахи. Но важнее всего было подслушивание телефонных разговоров. Рация, работать на которой он меня тут же быстренько научил, была проста в обращении, словно детская игрушка.