Егорка собрался ехать в Москву с единственной целью – убить Горбачева. Если повезет, значит, и Ельцина, но сначала Горбачева – в Ачинске Горбачева презирали больше всех.

На билет в Москву собирали тремя дворами. Своих денег у Егорки не было, поэтому народ скинулся, кто пятерку дал, кто червонец: дело-то общенародное, если угодно, как здесь без солидарности?

Олеша насмешничал: с такой-то рожей – и в Москву!

Пусть смеется, если дурак! Егорка не сомневался: хочешь спасти комбинат от назаровских – значит, убирай Горбачева и Ельцина, иначе вокруг будет сплошной идиотизм. Зато потом придет к власти нормальный человек, рассует кооператоров по тюрьмам, чтоб не выделялись богатством среди нормальных людей, сделает в магазинах нормальные цены, вернет дешевую водку, и жизнь-наладится.

– Водка бу как при Брежневе, – доказывал Егорка. – Понимаешь – нет?

Олеша сомневался.

Где это видано, чтоб такой товар – и дешевле стал?

– Поздно, – доказывал Олеша. – Это, Егорий, все Ленин изгадил. Правители в России всегда противо народу. Был бы Ленин честный – содрал бы с башки кепку, залез бы на броневик: так, мол, и так, люди добрые, я сам не здешний, из-за границ прибыл, обычаев местных не знаю, живу в шалаше…

Иногда Олеша читал «Комсомольскую правду».

Красноярье – центр России. Земли отсюда поровну: что до Бреста, что до Магадана – три с лишним тысячи верст…

Егорка знал: если он, Егор Решетников, не спасет комбинат от назаровских, значит, комбинат никто не спасет (больше некому), все завалится. И погибнет Ачинск. Всем тогда уезжать. Другой работы нет…

А куда уезжать-то? Велика Россия, но отступать некуда, – кому там, в Москве, сибирские нужны? С их-то кулаками и привычками?

Горбачев врал, и Ельцин тоже сейчас врет. Он, когда пешком по Москве гулял, в глаза бросался, людям руки пожимал, что ж было не сказать-то сразу, какие цены в магазинах при нем появятся?

Это ж самое главное: цены. Назаровские, блин, заводы покупают. По ним тюрьма плачет, а Ельцин их в люди вывел.

Или они с ним делятся, а?

Нет, перестрелять их, вождей, и все успокоится. Будет все как всегда. Напарник нужен, а его нет. Вдвоем-то убивать веселее будет, компания – это всегда хорошо, не может русский без компании.

Егорка решил серьезно посоветоваться с Олешей и пригласил заодно Бориса Борисыча – самого умного в Ачинске мужика. Беседовать в квартире на такие темы небезопасно, Егорка боялся прослушки (есть такие устройства, их по телевизору показывали). А убийство Горбачева – дело тонкое, без пол-литры не разберешься, как говорится!

Только и пить надо с умом: если в «Огнях Сибири» – никаких денег не хватит. Поэтому Егорка выбрал фабрику-кухню (при комбинате), хотя на фабрике-кухне он обычно не пил, брезговал, контингент здесь плохой, дворовый – разнорабочие и заезжие.

Съездюки, как говорили в Ачинске.

Но горячее на фабрике-кухне давали аж до девяти вечера. Куры, правда, исчезали к семи, но оставались – всегда! – картошка и тушеная капуста.

Водку люди приносили с собой. Когда не хватало, тетя Нина, хозяйка, давала в долг, по-божески – только с учетом ежедневной инфляции.

Перед тем как подойти к фабрике-кухне, Егорка долго кружил по улицам.

Боялся «хвоста».

– На отелю тебе скинемси, – заверил его Борис Борисыч. – Москва деньгу любит, так шо скинемси, не сумлевайся. С условием: сначала мне Горбачев должон мое отдать. Деньгу мою. Понял? А потом делай с ним, шохошь!

– Так у него, поди, при себе-то не бу – засомневался Олеша.

– Бу, не бу – че за чмор?.. – насторожился Борис Борисыч. – Слышь, Алексей? – Борис Борисыч искал у Олеши поддержку. – Он его стукнет, а с кого я долг верну? Горбатый, ешкин кот, знашь, скока мне должен?

– Скоко? – заинтересовался Егорка.

– До хрена, во скоко!

Первый стакан всегда проходил с эффектом, радостно. Чтобы в горле не было пожара, нужно сразу принять второй. Тогда пожар пойдет уже по всему телу, а это – красота!

Водка хороша только первые десять минут. Но какие это минуты!

Степка, соседский мальчик, в соседней с Егоркой избе живет, нюхает клей. И ходит потом как пьяный. Егорка заинтересовался, попробовал, но нюхать клей – это ведь как мочой умываться, чушь какая-то, нет в России обычая щи дегтем белить, на то положена сметана!..

Борис Борисыч резко нагнулся к Егорке:

– Горбатый, сука, должен мне… 36 ведер. Ты п-понял м-меня?

– Чего? – вздрогнул Егорка. – А?

– 36! Я нормально считаю, – обиделся Борис Борисыч. – По двадцать пять, не какие-нибудь там… ты-ры-пыры…

Он медленно, степенно допил стакан до дна.

– А в ведрах шо ж? – не понял Олеша.

Он тут же пьянел и получить настоящий кайф не мог – быстро отключался.

– Э-а! – Борис Борисыч попытался встать, но встать у него не получилось. – Я как считаю?! Я честно считаю!

М-мне чужого… н-не… не в-возьму!

Борис Борисыч сунул руку за ватник и вытащил листочек школьной тетрадки.

– У меня все по справедливости. Глянь!

Руки его затряслись, в глазах стало еще больше обиды!

– При Леониде Ильиче… – напомнил Борис Борисыч, – я на зарплату покупал 57 водок. Помнишь, Егорий, «Русская» была? С красной по белому на этикетке? Знача, смотри: должность мне не прибавили и денег – тоже. Работа – не гондон, с оргазму не порвется, я ж каж-жный день честно пыхчу на работе. А па-а-чему, бл, с получки я ноне взять могу токмо 14 бутылев? Во шо этот вертибутылкин сделал! 57 м… м-минус 14… – Борис Борисыч задрожал, – чистый убыток 40 бутылев с гаком!..

Н-ну не зараза, а? Сам застрелю! – заревел он. – 40 с гаком! Каждый месяц! Это ж диверсия! Он же… он заклятый враг народа, потому как с-считаем: Горбатый в марте возник, 85-й, я проверял. Нн-ноне шо? март 92-го. Знача, кажный год… недостача у меня 517… пузырев. А? А шо, з-з-заслужил-л, – взвизгнул Борис Борисыч. – «Б-ывают в жизни шутки», сказал петух, слезая с утки! Во как над русским народом сча измываются…

Он задыхался от злобы.

Тарелка с картошкой и котлетами, взятыми на закуску, стояла не тронутой.

Егорка молчал, а Олеша, кажется, засыпал.

– Скока он при власти был?.. – кричал Борис Борисыч. – Шесть лет!.. Выходит, 36 ведер по 25 литров в кажном… – море, море ушло… – это не п-преступление?! Скажи, Олеша! Преступление?

Олеша, силившийся что-то понять, вдруг вскинулся, откинул стул и пошел куда-то (неизвестно куда), задевая столики.

Налей… – тихо попросил Борис Борисыч.

Вокруг гудела, лениво переругивалась столовая, пьяные слова и словечки повисали в воздухе, цепляясь за клубы табачного дыма, – трезвых здесь уже не было.

– Налей! – повторил Борис Борисыч. – Горит же все… На халяву – и уксус сладкий!

Егорка налил стакан, пододвинул его к Борис Борисычу, но сам пить не стал.

– Зачем вехотка эта, Горбачев, нас так… – а, Борисыч? Да и Ельцин! В гриву ведь идут. Дружка за дружкой!..

– Жизни нашей не знают. Потому и отымают главное.

Он поднял стакан и тут же, не раздумывая, закинул водку себе в рот. Не пролилось ни капли. А еще говорят, русские не умеют пить!

Егорка о чем-то думал, но сам не понимал, о чем.

– Горбачев-то… прячется поди, – изрыгнул из себя Борис Борисыч.

Разговор не получался.

– В-выпьем? – Егорка уставился на Борис Борисыча.

Он не ответил, не смог.

– Я выпью… – уверенно сказал Егорка.

– А я женщину жду.

– Эт-то придет-то кто?.. – не понял Егорка.

– Ж-женщина, – всхлипнул Борис Борисыч.

– Кто?

– С косой… – И Борис Борисыч уронил голову на руки.

Все-таки существует в водке огромный недостаток: от вина люди пьянеют медленно и красиво, а вот водка, сволочь, подрубает человека под дых.

Когда он придет, этот удар, – большой вопрос. Глаза Борис Борисыча опять налились кровью, теперь уже от обиды: русский человек не любит, когда его считают дураком.

Егорка взял котлеты с пюре. Картошку съел, к котлетам даже не притронулся: они были синего цвета.

– Прячется, конечно… С-сука потому что.

– Ты, Егорий… м-ме-ня… да?.. – вдруг крикнул Борис Борисыч.

– Уважаю, – согласился Егорка.

– Тогда брось это дело, понял? Кто нас за… зас-щитит? Никто. Совсем никто.

– Па-чему?

– Человека нет… – Борис Борисыч хотел уронить голову на стол, но пока держался.

– А кто ж нужон? – удивился Егорка.

– Сталин. Такой, как он… п-пон-нял? Он забижал, потому что грузин. Но забижал-то тех, кто к нему близко подполз, а таки, как мы, жили ж как люди! А сча мы – не люди… Кончились люди. В Рас-сии люди кончаются… Говно мы все! Выиграт в Роси-рос-сии… – Борис Борисыч старательно выговаривал каждое слово, – выиграт в Россы-и тока тот, кто сразу со-бразит, что Россия… это шабашка, потому что жопа мы, любая блудяга к нам с лихом заскочит, бутыль выставит и тут же заколотит, сука, на наших гробах…

А потом – фить! Нету шнырей! Отвалили. Куда? Да х… его знает куда! А сами мы… ничего уж не могем… не страна мы, шабашка…

Нет, не справился Борис Борисыч с головой, и она аккуратно расположилась на столе.

– Они б-боятся нас… – промычал он. – А нас б-болыше нет!

Через секунду он уже спал. Это был совершенно мертвый сон.

Водка врезала и по Егорке: столовая вдруг свалилась куда-то набок и поплыла, растекаясь в клубах дыма.

Тетя Нина, буфетчица, достала допотопный, еще с катушками, магнитофон, и в столовую ворвался старый голос Вадима Козина:

Как Магадан может быть счастьем?.. А?..

Егорка схватил стакан, быстро, без удовольствия допил «то и пододвинул к себе холодную котлету.

– Ты че, Нинок, котлеты на моче стряпаешь? – заорал кто-то из зала.

Тетя Нина широко, по-доброму улыбнулась:

– Не хошь – не жри!..

– Деньги вертай! – не унимался кто-то.

– Во, нахрап… – добродушно протянула она.

Сквозь полудрему Егорке почудилось, что рядом с ним кто-то плачет.

Это Олеша вернулся.

Он не сразуузнал Олешу: его физиономия разбухла, Олеша не мог говорить, только тыкал в Егорку листом бумаги.

– Че? – не понял Егорка. – Че?..

– Че? А ниче! – взвизгнул Олеша. – 32 ведра, п-понял? 32 ведра! М-моих!.. В-водки! Украл! Горбатый украл… я ж вот… я посчитал…

Борис Борисыч, удачно сложившийся пополам, вдруг рыгнул и упал на пол. Олеша рухнул рядом с Борис Борисы – чем и вцепился в него обеими руками:

– 32 – слышь… слышь? 32-а-а!

Борисыч не слышал. Его грязная голова послушно крутилась в Олешиных руках и падала обратно на пол.

– Суки, с-суки, с-с-суки! – вопил Олеша.

Егорка встал и медленно, по стенке, пошел к выходу. Дойдя до двери, он оглянулся назад: Олеша попытался встать, но вдруг завыл на весь зал по-звериному… Было в этом крике что-то чудовищное, словно взорвалось что-то в человеке, словно сам он – уже какой-то осколок, рот сразу перекосился, глаза налились кровью…

Егорка передумал ехать в Москву уже в этот понедельник, как хотел, но от затеи своей не отказался.