Ночь была такая черная и такая унылая, что рассвет еле-еле пробился сквозь тучи. Назначить явку на семь утра! И где? В Химках, у черта на рогах? Настоящий мужчина в семь утра — всегда в постели, счастлив тот, кто не встает по будильнику, утренний секс мало похож на вечерний, другие ощущения, Альке по утрам нравилось больше.
Может, господину чекисту спать не с кем, а?
С женой осточертело, с любовницей опасно?
Пятиэтажная хрущевка, обычный жилой дом, куда уже несколько раз приезжала Алька, была такая хилая, что могла развалиться на подъезды в любую минуту. В стране, где добыча нефти на человека по году — четыре тонны, можно, черт возьми, нормальные квартиры построить? Нефть в обмен на квартиры?
В России все подъезды — вонючие, все как один, кроме Арбата и Тверской, впрочем, на Арбате и на Тверской они тоже вонючие, особенно сейчас, в 92-м, — плесень и моча, запах бедности.
Стараясь не дышать, Алька пулей взлетала на верхний этаж, но чекист Лев Николаевич, мужчина сдержанный, строгий (он так и представился: Лев Николаевич, фамилию не назвал, еврей, наверное, евреи не уважают свои фамилии), — Лев Николаевич встречал Альку не в дверях, а у окна. Боялся, похоже, что она кого-нибудь приведет за собой: у таких дурех, как Алька, всегда есть охота «хвастануть» перед подругами!
И не перед подругами — тоже.
Альке захотелось — вдруг — возвыситься над всеми сразу. Резко и высоко.
Вообще над всеми.
Черта злопамятных людей: канкан на могилах своих обидчиков.
Это желание (или потребность?) стать — вдруг — «крутой», перекосило Альку в одну сторону. Ей так этого хотелось, что она в самом деле поверила — она крутая. И все ее хорошие качества сразу куда-то делись: ноги сами несли сейчас Альку в Химки, в эту квартиру на верхнем этаже; семь утра, — а она ни разу не опоздала.
Квартира была совершенно пустой: стол, лампа и два черных стула. Лев Николаевич сразу, на первом же свидании, протянул Альке листок бумаги:
— Подпишите.
— Брачный контракт?
— Именно так. Контракт.
Алька пыталась отшутиться:
— Замуж мне пока рано.
— Мы уже поженились, — сообщил Лев Николаевич. — Несмотря на тяжелую разницу в возрасте.
И Алька (куда денешься!) подписала документ «государственной важности» — о неразглашении.
Ева говорит, что в Москве, в центре, есть квартиры, которые чекисты превратили в дворцы. Верхний этаж жилого дома, дверь как дверь, обита дерматином, но эта квартира проходит через весь дом: зайти в нее можно слева, через крайний подъезд, а выйти справа, с противоположной стороны.
Для конспирации.
Это у них, чекистов, больное место: конспирация. Сдвинуты на тайне: психологическое переусложнение не по существу. А еще чекисты наполнены собственной значимостью. Каждый из них себя чуть-чуть придумал. Себя и свое значение. — Нет, до дворцов, получается, Алька не доросла: здесь, в Химках, на улице Пионерской, ее ждал не дворец, ее ждала тюремная камера.
Или так нужно? Еще в квартире было ужасно холодно. Алька сидела в накинутой на плечи дубленке, Лев Николаевич не возражал. Внимательный человек, осторожный: Альке все интересно, она слушала строгого, опытного чекиста, как ребенок слушает взрослого, открыв рот, но Алька слишком наивна, «медовая ловушка» — вряд ли получится, разведка вообще не ее дело, она не умеет расставлять капканы, для этого надо быть сукой, законченной сукой. И проституция, кстати, тоже не ее дело, в какой-то момент Алька просто перепутала секс с любовью, и секс оказался смыслом ее существования…
Поначалу Льву Николаевичу было скучно с Алькой, но ее чертячья улыбка сделала свое дело: прежде Лев Николаевич никогда не работал с проститутками, так что кокетство девушки его задевало.
Алька волновалась.
— Что я буду делать? — это был ее первый вопрос.
Лев Николаевич усмехнулся:
— Искать предателей. Выявлять.
— А что их искать-то?.. — оторопела Алька. — Сейчас все люди — сволочи.
— Не все, — улыбнулся Лев Николаевич. — Разве твоя мама, твой отец, твои бабушка и дедушка сволочи?
— У меня нет дедушки, бабушки и отца, — отрезала Алька. — Остальные — сволочи… А мужики сейчас — как фальшивые монеты. Особенно те, лег под Ельцина: чем больше фальши, притворства, тем он удачнее!
Тестирование оказалось дурацким. Лев Николаевич достал листок с цифрами:
6
24
310
17
8.
— У меня хрень с математикой, — насторожилась Алька.
Она со школы боялась экзаменов.
— Не надо математики, — возразил Лев Николаевич. — Просто запомни эти цифры. И запиши их столбиком. В таком же порядке.
Алька взглянула на листочек, перевернула его и начертила с оборотной стороны:
6
24
310
17
8.
— Молодец! — удивился Лев Николаевич. — А теперь вот так:
б 10
11 475
278 19.
15
2
Запомнила, товарищ Веревкина? Повторите, пожалуйста.
Ему хотелось, конечно, чтобы Алька провалилась: вербовать для разведки уличных проституток (Лев Николаевич не находил большой разницы между проститутками и охотницами)… было ниже его достоинства, это бесспорно, но Баранников — из ментов, куда тут денешь, у ментов, как известно, собственные представления о счастье.
Алька еще раз взглянула на цифры и написала:
6
11
278
15
2.
Потом задумалась:
10
…?
19.
— Там еще что-то было… — напряглась она. — В серединке.
— Плохо, коллега.
Алька обиделась:
— Я вам не Вольф Мессинг!
В последнее время она заводилась с полуоборота.
— Понимаю, — кивнул Лев Николаевич. — Но у вас, товарищ Веревкина, есть определенные способности, это бесспорно. В таких случаях надо просто «войти в себя». Опереться на свое подсознание.
— Да?
— Конечно!
Алька вышла из-за стола и стала медленно раздеваться.
— Что вы делаете? — обомлел Лев Николаевич.
— Вхожу в себя. Чтобы войти в себя, мне надо раздеться перед малознакомым мужчиной. Потребность такая.
— Тогда раздевайтесь.
— Это вас не обидит?.. — она эффектно стягивала платье.
— Скорее не обрадует, товарищ Веревкина, — объяснил Лев Николаевич. — А вы уверены, что нормального здорового мужчину радует чужая женщина в белье?
— Уверена, — подтвердила Алька. — Нормального — да.
Лев Николаевич откинулся на спинку стула.
— Вы, товарищ Веревкина, только что вспомнили Мессинга. Я с ним работал, между прочим.
— В Чека? — удивилась Алька.
— Это был, Алевтина, очень закрытый и бесконечно одинокий человек, — продолжал Лев Николаевич. — Особенно после смерти его Аиды, его жены. Если бы Мессинг жил бы открыто и широко, как Борис Ливанов, например, он бы просто растерял бы, я думаю, свой удивительный дар. Мессинг — человек-шкатулка. И он действительно читал мысли людей…
Алька страсть как любила непонятное. Сейчас, например, ее очень интересовала Туринская плащаница.
— Обалдеть, конечно. Я на нем была.
— На ком?
— На Мессинге.
— В каком смысле… вы на нем были?.. — насторожился Лев Николаевич.
— В Сочи. В Зеленом театре. Доски, помню, крутились с цифрами. И он эти цифры сходу считал.
— Не ошибся?
— Один раз. И снова все посчитал. Уже правильно.
Лев Николаевич разговорился:
— Я всегда очень жалел, Алевтина, что Вевлеле Мессинг не занимался лечебным гипнозом. В тридцатых годах в Москве был такой Орнальдо, он же — Николай Смирнов. Слышали об Орнальдо?
— Нет, — честно призналась Алька.
— Гений. Это был гений, товарищ Веревкина! У больных Орнальдо вызывал такой сон, что во время операции они совершенно не чувствовали боли. Ты понимаешь, товарищ Веревкина… — Лев Николаевич плавно перешел на «ты», — скольких граждан он спас? Стариков особенно. Тех, кого наркоз мог убить.
Альке хотелось подыграть Льву Николаевичу.
— У меня бабка наркоз не выдержала, — сообщила она. — И загнулась.
— Ты, Алевтина, читала «Мастер и Маргарита»? Роман Булгакова.
— Не-а… Евка читала. Я — нет.
— Книга не для детей, — согласился Лев Николаевич. — Булгаков присутствовал на сеансе Смирнова в «Эрмитаже». Булгаков предметно интересовался гипнозом, пытался вылечить себя от острой потребности в морфии. В наркотиках. Там, в «Эрмитаже», Смирнов чуть было не раздел — догола — ползала. Вовремя спохватился: в первом ряду сидел Максим Михайлов, любимец Сталина, с супругой. И могли быть… последствия, как вы понимаете… — Так вот: Булгаков так вдохновился «черной магией», что позже, с придумками, описал Орнальдо в своем романе. — А Мессинг, Алевтина, все время говорил, что любое счастье человеком (каждым из нас) не заслужено. Понимаешь? Как заслужить счастье? Какими подвигами?
Алька задумалась:
— Никак, наверное. Особенно в политике. Сплошные взяточничество и торговля.
Такой разговор Льву Николаевичу определенно нравился.
— Молодежь редко ошибается, товарищ Веревкина, — согласился он. — Выходит, не заслужил я это счастье: видеть тебя в белье. Даже в красивом. В Париже куплено?
Алька не отвечала.
— Странно как-то…
— Не с тем народом общаешься, — закончил Лев Николаевич. И снова улыбнулся: хорошая девочка. Просто вовремя не поумнела.
— Можно я оденусь? А то холодно.
— Сделай одолжение… Для меня, Алевтина, переспать с проституткой — все равно что засунуть свой член в навозную жижу.
— Фу!
— Поверь!
— Ну и сравнение у вас…
— Хотя фанатик своего дела всегда вызывают у меня уважение, товарищ Веревкина!
— Я не фанатик, — возразила Алька. — Я просто дурью маюсь…
Лев Николаевич не разрешал Альке курить, а ей было уже невмоготу.
— И чему я буду учиться?
— Если мы вас примем… — уточнил Лев Николаевич.
— Примите.
— Уверены?
— Просто я лучше других. У нас в «Мадмуазели» такая сволочь… им только деньги нужны.
— В тебе нет паскудства, — согласился Лев Николаевич. Если примем, значит, многому. Стрелять, например, Алька развеселилась:
— В кого?
— Не в кого, а когда, товарищ Веревкина. Чекисты стреляют только в крайних случаях. А главное для вас — научиться видеть людей. Вот… как Мессинг. Входить к ним доверие. Жить их жизнью, если потребуется. Каждый олигарх, Алевтина, — это сундук, закрытый на тысячу замков. Надо, значит, всего ничего: просто подобрать ключик.
— Через еб… то есть, пардон, через секс? — быстро поправилась она.
— Да через что угодно! — ответил Лев Николаевич. Поставь на стол вино — и сразу придут гости, это наш принцип, товарищ Веревкина!
…Вообще-то он был какой-то потерянный, этот Лев Николаевич. Старый чекист с манерами побитого жизнью человека из коммуналки. Да он и сам, похоже, не понимал, зачем «конторе» в большом количестве потребовались сейчас такие ребята, как Алька! Все начальники Льва Николаевича, генералы, богатеют на глазах. Это не скрывается! Они открыто «крышуют» бизнес — особенно свалки, самый легкий вид барышей. А Баранников (земля слухом полнится!] завел специального человечка (может, и не одного), который раз месяц открывает Баранникову счета «на предъявителя» в западных банках…
Алька представила Льва Николаевича в военной форме и прыснула от смеха: ей показалось, что мундир висит на нем, как пижама.
— Ты чего?.. — удивился Лев Николаевич.
— Скажите, а Ельцин… идиот?
Она вдруг сама испугалась своего вопроса и зачем-то перешла на шепот:
— Я ведь серьезно спрашиваю. А то мне… и спросить-то не у кого!
— Какие у тебя… вопросы интересные.
— Просто я статью читала… — объяснила Алька. — Как Ельцин на аэродроме поссал прямо под самолет. При людях. А они его с цветами встречали…
И так хорошо поссал, что лужа образовалась.
— Какая еще… лужа? — поежился Лев Николаевич.
— В газете пишут… Завтра принесу.
— Кто пишет?
— Не знаю… мужик какой-то. И тоже на скрытого алкаша похож.
На следующий день Алька действительно принесла полумятый номер газеты «Совершенно секретно», где выступил с интервью Павел Вощанов, пресс-секретарь Президента.
Бывший пресс-секретарь.
…Нам было сказано, что «Речной клуб» — одно из самых элитных заведений Америки… Все рассаживаются согласно табличкам с именами на огромных круглых столах. Сбываются худшие опасения Суханова — шеф выпивает, но ничем не закусывает. К нему то и дело подходят улыбающиеся американцы, трясут руку, произносят какие-то комплименты, а после, чокнувшись и пригубив из своего бокала, отходят, ступая место другому желающему поприветствовать первого советского коммуниста-оппозиционера. Зато наш Борис Николаевич, чокнувшись, выпивает до дна. Черт бы их всех подрал! И в первую очередь — этого хитромудрого Сороса, который буквально не отходит от Ельцина ни на шаг. Алференко обеспокоен не меньше Суханова — уже половина десятого, через полчаса мы должны вылететь в Балтимор, а Ельцин, похоже, только вошел во вкус неформального общения с капитанами американского бизнеса.
— Надо ему сказать, что пора прощаться.
Суханов смотрит на Алференко с жалостью.
— Может, Рокфеллер ему об этом скажет? Рокфеллера он послушается.
К счастью, банкира-миллиардера не приходится просить о столь деликатном одолжении. Поскольку самолет, которым мы должны лететь в Балтимор, принадлежит ему, то он в курсе того, что нам пора выдвигаться на аэродром.
— Мистер Ельцин! Я благодарен, что вы нашли время встретиться с нами. Это был прекрасный вечер! Но, к сожалению, мы вынуждены отпустить вас в Балтимор. Мой самолет к вашим услугами.
У богатства есть немало жизненных преимуществ: нам не надо торопиться на аэродром — когда приедем, тогда и взлетим. Не надо регистрироваться, сдавать багаж и проходить спецконтроль — нас доставили прямо к трапу, возле которого поджидает улыбающийся пилот:
— Господа, рад вас приветствовать! Самолет готов к взлету. Ваш багаж на борту, — и пожав нам руки, заканчивает сугубо по-американски: невзирая на чины и звания пассажиров:
— Как только наберем высоту, я предложу вам, парни, выпивку и закуски. Приятного полета!
Верный оруженосец Суханов недовольно ворчит: «Какая еще выпивка, какие закуски?» Ярошенко успокаивает: это традиционная американская шутка…
Лучше бы пилот и впрямь пошутил. Может, не было бы тогда того, что случилось часом позже. А случилось такое, что хочется забыть, но, увы, не забывается.
Бывают ситуации, когда презрение толпы менее трагично, нежели отвращение в глазах единственного свидетеля твоего позора. Прошло много лет, больше четверти века, но я до сих пор с содроганием вспоминаю ту ночь и не могу забыть глаза уже немолодой, но привлекательной женщины с большим букетом цветов в руках, что встречала нас на слабо освещенном поле аэродрома американского города Балтимор…
Стюарт, он же второй пилот, ставит на стол два больших подноса: на одном — ветчинно-колбасное ассорти, на другом — овощи.
— Что господа желают выпить?
Ельцин смотрит на стюарда, как учитель на двоечника, не ко времени и не по делу задавшего вопрос про каникулы:
— Мы что у Рокфеллера пили? Виски? Вот и продолжим висками. Градус нельзя понижать!
Стюарт приносит внушительных габаритов штоф «Джека Дэниэлса».
— Что я хочу сказать, — Ельцин берет стакан, наполненный ячменным снадобьем, — За то, чтобы наш визит был успешным и чтобы все цели были достигнуты!
От Нью-Йорка до Балтимора лету не боле часа, поэтому бутылка опорожняется без долгих пауз на тосты и разговоры. Последние граммы выпиваются уже при заходе на посадку. И в этот самый неподходящий для перемещений по салону момент у нашего VIP-пассажира возникает непреодолимое желание посетить туалет.
— Борис Николаевич, сядьте, пожалуйста, нельзя вставать.
— Мне надо!
— Мы сейчас приземлимся.
— Что вы мне, понимаешь, указываете?!
Но в самолете нет туалета. Он для коротких перелетов.
Шасси ударяются о посадочную полосу, включается реверс, и самолет, надрывно взревев, тормозит. В нашу сторону направляется довольно большая, человек десять, группа встречающих. Они подходят к самолету и выстраиваются полукругом в нескольких метрах от него. На полшага впереди всех улыбающаяся женщина с большим букетом в руках…
«Нет, молодца, что поборет винца!» — Алька внимательно, исподлобья, наблюдала за тем, как меняется лицо Льва Николаевича: он сразу понял, конечно, о чем идет речь, но читал все равно очень медленно:
…Первыми на поле спускаемся мы с Сухановым и Ярошенко, следом выходит Ельцин, за ним — переводчик и все остальные. То, что происходит далее, за гранью разумного…
Сойдя с трапа и оглядевшись, Ельцин вдруг резко разворачивается и шагает в сторону, противоположную от стоящих на поле американцев, куда-то за самолет. Встречающиеся переглядываются: что случилось? Кажется, я догадываюсь — что, и от этой догадки по спине бегут леденящую кожу мурашки: только не это! Вероятно, ему кажется, что в тени его не видно и стоящие на поле не разглядят, как он, пристроившись за шасси, справляет малую нужду. Но на нашу беду, не только видно, но даже слышно. К тому же его выдает ручеек, побежавший из-под самолета в сторону встречающих.
Мы в ужасе. Суханова, похоже, разбил паралич — он стоит у трапа с широко открытым ртом, не в силах пошевелиться. Ярошенко шепотом причитает: конец, это конец! Алференко отвернулся, чтоб не видели американцы, и в сердцах плюнул на землю. На лицах степенных янки выражение брезгливого ужаса. Немолодая, но весьма миловидная дама с букетом в руках выглядит так, словно ей на голову посадили отвратительно пахнущего лесного клопа.
А далее происходит еще более невероятное — Ельцин, на ходу застегивая ширинку, выходит из-за самолета и, протянув для приветствия руку, как ни в чем ни бывало направляется к встречающим. Уже ночь, но он почему-то произносит свое неизменное: «Хутен морхен!», чем окончательно добивает даму с цветами. Та издает какой-то хрип, который надо понимать как приветственное Welcome! и, уклонившись от рукопожатия, сует гостью ставший бессмысленным атрибутом букет цветов…
— Прочитали? Это правда?
— По-моему, да… — Лев Николаевич откинул газету в сторону.
— А как же его… избрали Президентом?
— Как?
— Как?
— Да вот… так…
Лев Николаевич молчал. Он знал, что Алька задает именно этот вопрос.
— Когда царь пьет… — начал он, — все молчат. Это закон. Если ближние молчат, народ не виноват. Народ просто ничего не знает.
— А вы втирали: КГБ все знает! — возразила Алька.
— Не втирал, а говорил… — поправил ее Лев Николаевич.
— Да насрать! Ельцин пьет, Ельцин блюет, а КГБ не видит? Ослеп, да? Малый этот… говорит, там вся Америка на уши встала…
— Какой еще малый?
— Тот, который на алкаша похож. Ельцин приехал! Не просыхает от счастья!
Лев Николаевич усмехнулся:
— Ты еще маленькая и не понимаешь, Алевтина, почему люди молчат. Запомни: в предателях не бывает недостатка. Это предательство, согласись: пить с Ельциным, чтобы давать потом интервью.
— А если Ельцин вот так всю страну пропьет?
— Похоже, уже пропил… а молчание, Алевтина, только началось. Дальше все тоже будут только молчать. С удвоенной энергией!
— Россию можно так быстро пропить? Или каждый сейчас просто хочет что-то урвать? И КГБ — тоже?
— Пойми, Алевтина… — начал Лев Николаевич, — люди видели в Ельцине не то, что в нем есть, а то, что они хотели увидеть в своем новом лидере. Мечта — богатство дурака… понимаешь? Как говорил Миша Бочаров, чуть-чуть было не ставший у нас премьером, люди пойдут за Ельциным, даже «если он нассыт у Лобного места…».
— Значит, Пугачиха, правильно поет. «Все могут короли…»
— Не короли, а кухарки! — объяснил Лев Николаевич. — Подожди еще: после Ельцина к власти в стране обязательно придут кухарки. Они будут так долго учиться управлять страной, что в конце концов просто ее погубят. Сейчас есть еще какой-то человеческий запас, но он быстро пойдет на убыль. Наша цель, Алевтина, не допустить катастрофы. Вот почему мы здесь, тратим время… друг на друга.
— Понимаю, — кивнула Алька, хотя она не понимала, как это можно: пропить всю Россию.
Нет, Алька была не согласна: Россию не пропьешь, дудки!
Через месяц ее действительно зачислили в «действующий резерв» внештатных сотрудников контрразведки и отправили на короткие курсы спецподготовки: для девочки началась новая жизнь, в чем-то главном, впрочем, очень похожая на старую…