Человек выглядел просто ужасно: голова свесилась на бок, лицо исхудавшее, выпавший изо рта язык покрыт комковатой пеной. Тело с вывихнутыми, неимоверно тонкими конечностями, казалось, трепетало, словно листок на ветру; закрепленный между ключицами крюк для туш, благодаря которому оно держалось подвешенным к потолку, явно нес в себе некий скрытый художественный смысл.

Рядом, в петлях, болтались два других мертвеца, тела которых тоже несли следы лишений и истязаний. Глядя на них, можно было сказать, что смерть стала для них милостью. Казнь лишь приблизила на несколько дней неизбежный конец.

Это кошмарное зрелище вызывало у присутствующих одну и ту же реакцию: в первые мгновения они проходили мимо, не только не обращая внимания на тела, но даже не понимая, что именно им показывают.

Потом они начинали различать очертания трех силуэтов, которые постепенно выступали из глубины зала, оформленного в серых и бежевых тонах. Смысл происходящего доходил не сразу, секунд через десять, и тогда выражения лиц менялись коренным образом. Натянутые улыбки сменялись гримасами отвращения и ужаса.

Зоран Музич хватил через край. Его представление о концентрационных лагерях оказалось реальным до жути. На светском рауте, посреди птифуров и женщин в вечерних платьях, контраст был поразительным.

Алекс Кантор, директор галереи, где работала Анна, назвал экспозицию «Преображение человеческого тела под воздействием боли» — по крайней мере, так она была представлена в роскошном каталоге, любезно предложенном присутствующим.

Рядом с творением Музича висело огромное гримасничающее «Лицо» Ян Пей-Минга, датируемое началом девяностых. Несколькими метрами далее расположился «Святой Себастьян» Пьера и Жиля. Пронзенный пластиковыми стрелами красивый юноша смотрел в объектив фотоаппарата с томным, лишенным какой-либо двусмысленности выражением. В центре зала корчился от боли в странном синем платье «Умирающий раб» работы скульптора Ива Кляйна.

В целом экспозиция была организована весьма умело — отсутствие оригинальности компенсировалось широтой представленных имен: хорошо известные широкому кругу любителей искусства мастера соседствовали с многообещающими молодыми талантами. По различным причинам и на разном уровне, все они воплощали дух провокации, на который столь падки в большинстве своем коллекционеры.

Ответственная — помимо много прочего — за связь с общественностью, Анна справилась со своими обязанностями «на отлично». Она пригласила весь цвет потенциальных покупателей, а так же тех, к чьему мнению прислушиваются на светских ужинах. Можно было держать пари, что на следующий день открытию выставки будут посвящены первые полосы всех специализированных газет, благо сама галерея располагалась в прямо-таки идеальном месте — между бульваром Сен-Мишель и Сеной, в двух шагах от церкви Сен-Жермен-де-Пре.

По истечении четверти часа Давид начал уставать от созерцания заурядных мещанок с безупречно уложенными волосами, издававших чересчур восторженные возгласы при виде изможденных трупов Зорана Музича. Он подошел к одной из сотрудниц галереи, которая держала поднос со спиртными напитками.

После разговора с деканом требовалось расслабиться. Он опрокинул одну за другой две водки с апельсиновым соком, смущенно улыбнулся хостессе, возвращая пустые бокалы на поднос, и тотчас же взял еще один.

От резкого притока алкоголя в вены ему стало гораздо лучше. С бокалом в руках он принялся прохаживаться среди гостей.

Удивительно, но выйдя из Сорбонны, Давид ощутил заметное облегчение.

Некая внешняя сила, подавить которую он не мог, в данном случае декан — вынуждала его отказаться от дальнейшей работы над диссертацией. В глубине души Давид и сам знал, что ему давно бы следовало принять такое решение. Упорствуя в тщетном поиске, он ничего не выигрывал. Суровая университетская жизнь, с ее ударами ниже пояса и сделками с совестью, не для него.

И вот все закончилось. Конечно, документы о его отчислении еще не подписаны, но это теперь лишь вопрос времени.

Давиду предстояло все начать с чистого листа. Внезапно перед ним открылись новые, возбуждающие перспективы. Охваченный странной эйфорией, он решил целиком отдаться во власть этого необычного ощущения обретенной свободы. О трудностях, что ждут на пути освоения девственных территорий, можно подумать и завтра. Утром он проснется, убедится в космической пустоте своей новой жизни, сойдет с неба на землю и, вероятно, отправится на долгие месяцы на галеры.

Сейчас же ему не хотелось даже думать о том, что будет завтра. Он хотел в полной мере насладиться этим состоянием благодати, даже зная, что оно временное. Особенно потому, что оно временное.

Он стал прежним Давидом Скотто, в наряде тореадора — изысканной простоты темно-сером костюме от Эди Слимана, купленном по глупости с полгода назад. Когда Давид осознал свою ошибку, вернуть костюм было уже нельзя. Мучимый угрызениями совести, он так ни разу им и не воспользовался — со дня покупки костюм висел в шкафу, в чехле.

То, что он решил обновить его именно в этот вечер, явно не было случайностью. Костюм стал материальным символом нового старта.

Задумавшись, Давид задел основание голубого раба. Статуя опасно покачалась, и добрая половина водки пролилась на пиджак от Эди Слимана.

— Вот черт…

Женская рука протянула ему бумажную салфетку.

— Вам не кажется, что ему и без вас уже досталось?

Голос прозвучал у него за спиной.

Низкий, с сексуальными интонациями Марлен Дитрих. Настоящий голос порочного ангела.

Давид начал медленно оборачиваться, стараясь как можно дольше сохранить в ушах последнее эхо этих восхитительно волнующих звуков. Восемь шансов из десяти, что разочарование будет столь же сильным, как и надежды. Такова игра. В любом случае терять нечего, за исключением пары минут и некоторых иллюзий насчет женского совершенства.

Наконец он обернулся и тотчас же понял, что не напрасно потратил последние деньги — в сущности, не свои, а родителей — на костюм «от кутюр».

Заговорившая с ним девушка была чудо как прекрасна. Стройная брюнетка, затянутая в узкие джинсы. Тенниска, кричавшая о безмерной любви к «Диору», великолепно сочеталась с копной растрепанных волос.

У Давида мгновенно пересохло в горле.

Когда наконец он заговорил, то первыми пришедшими на ум словами были:

— Надеюсь, вы не замужем?

Давид тут же отвесил себе виртуальную затрещину. Да, подрастерял форму за последнее время.

Вступление оказалось столь неожиданным, что молодая женщина снисходительно улыбалась.

— А вас не упрекнешь в отсутствии прямоты.

— Простите… Я совсем не это хотел сказать.

— Никаких проблем. Вы же не из тех ужасных мачо, которые только и думают о том, как бы затащить девушку в постель?

— О'кей, — признал Давид, — ничья. Начнем заново. Давид Скотто.

— Очень приятно, Давид. Вы всегда столь смелы с женщинами и столь невнимательны к произведениям искусства?

— Только когда умираю со скуки. Я чувствую себя, как рыба в бочонке с нефтью. Вы ведь здесь тоже не в своей стихии, не так ли?

Туше. В глазах молодой женщины вспыхнул заговорщический огонек.

— Как вы догадались?

— Вы чужая среди всей этой публики. Даже внешне не похожи на тех, кто шатается по всем этим светским вернисажам. Чего вам недостает, так это пресыщенного вида и неопределенного цвета волос, чего-то среднего между тщательно продуманным и откровенно нелепым. Я бы даже сказал, что вы выглядите слишком настоящей.

«Вот так подкатил», — подумал Давид. Хуже не придумаешь. Вероятно, среди миллиардов типов, клеивших эту девушку, никто еще не подруливал к ней столь прямолинейно.

— Какая глубина анализа!

— Я ошибаюсь? Скажите правду.

Молодая женщина провела рукой по волосам, взъерошив их, и рассмеялась.

— Вы правы. По возможности стараюсь избегать светских тусовок.

— А чем занимаетесь в жизни?

Еще одна оригинальная реплика.

— Посмотрим, действительно вы так проницательны или же до сих пор вам просто везло. Угадайте.

— Гм… Вы студентка?

Она состроила испуганную гримасу.

— Вторая попытка.

— Топ-модель?

— Скатываетесь на откровенную лесть. Я буду вынуждена вас дисквалифицировать.

Она сделала вид, что сейчас развернется и уйдет.

За неимением выбора Давид решил пойти ва-банк.

— Позвольте предложить вам отужинать со мной, дабы я мог реабилитироваться. Оставим всех этих кретинов, делающих вид, что они млеют от восхищения, и незаметно сбежим. Я знаю один классный итальянский ресторанчик в двух шагах отсюда.

Она покачала головой.

— Не думаю, что ваша подружка будет согласна.

— Какая еще подружка?

— Та, что уже добрых две минуты не сводит с нас глаз. Вон там, у лестницы.

Давид обернулся в направлении, указанном молодой женщиной.

Из противоположного угла зала на них смотрела Анна. Дружески помахав им рукой, она послала Давиду воздушный поцелуй. Поцелуй, разумеется, томный.

Атмосфера незримо переменилась. Что-что, а подгадить Анна умела. В этой области она обладала неоспоримым талантом.

Давид предпринял отчаянную попытку предотвратить неизбежное.

— Послушайте, — сказал он незнакомке, — это совсем не то, что вы думаете.

— Не волнуйтесь. Я никому не скажу, какой вы ужасный обольститель. Мои поздравления, у вас хороший вкус.

— Да говорю же я вам, мы с ней уже давно не встречаемся.

Незнакомка положила указательный палец на губы Давида.

— В таком случае, если вы не полный глупец, вам следует броситься в ее объятия. — Она подмигнула и растворилась в толпе.

Давид проводил ее взглядом, но даже не попытался удержать и одним глотком допил остаток «отвертки».

Подошла Анна — сияющая, с бокалом шампанского в руке.

— Что ей от тебя было нужно, этой девице?

— Поболтать, а там уж как сложится… Благодаря твоему восхитительному вмешательству, думаю, на этом все и закончилось. Ну что, довольна собой?

— Та еще ломака, по ней сразу видно. Заметил, какая ужасная на ней футболка? А эта жалкая стрижка… Ей бы стоило сходить к парикмахеру, прежде чем сюда являться. Она что, из цирка или как?

— Послушай, Анна, на случай, если ты еще не поняла, мы уже давно разошлись, ты и я. Думаешь, можешь и дальше изводить меня этими своими дурацкими выходками только потому, что знаешь, в каких интимных местах у меня родинки? Может, перестанешь наконец совать нос в мою личную жизнь?

— Расслабься, дорогой. Посмотри, какие восхитительные произведения искусства тебя окружают, выпей немного. Ты ведь здесь для этого, разве нет? И перестань клеить всех девиц, что проходят мимо.

Давид воздел руки к небу.

— Слава богу, ты всегда готова помешать мне совершить непоправимое с какой-нибудь незнакомкой… Моя невинность спасена. Вали, пресмыкайся перед своим шефом. Отрабатывай свою поганую зарплату.

Анна смерила его долгим взглядом.

— Каким же ты бываешь мудаком, как нажрешься…

Она вздохнула и выплеснула ему в лицо содержимое своего бокала.