Открыв глаза, Давид Скотто не сразу понял, где находится. Он лежал на какой-то кровати, голый, как говорится, в чем мать родила. Последнее воспоминание восходило к тому моменту, когда он потерял сознание в галерее. Тем не менее обстановка комнаты кое-что ему говорила. Либо он не умер, либо же преисподняя сильно смахивает на его спальню. По крайней мере одна приятная новость.

Воодушевленный, Давид попытался распрямиться, несмотря на мучительные тиски, которые сжимали левую часть черепа, там, куда пришелся первый удар. И едва сумел оторвать тело от постели. Острая боль пронзила живот, и он, поморщившись, свалился на матрас. Эйфория тотчас же ушла. Жив-то жив, но какой ценой!

Избивший его верзила знал свою работу и выполнял ее не за страх, а за совесть. Каждое движение напоминало Давиду об их вчерашнем разговоре. Даже дышать было невыносимо больно, а во рту стоял крайне неприятный металлический привкус.

Разбуженная его телодвижениями, из-под простыней вынырнула Анна. На ней была короткая ночная рубашка, якобы забытая в его квартире несколькими месяцами ранее; одна из бретелек ночнушки сползла на плечо, оголив грудь.

Вот это номер!

— Надеюсь, мы с тобой не…

Учитывая его состояние, предположение, что между ним и Анной ночью мог быть секс, казалось абсолютно иррациональным. Впрочем, для нее не существовало ничего невозможного. При желании она бы и зомби вернула к жизни.

Если Анна и проснулась, то пробуждаться она явно не спешила. Не открывая глаз, она покачала головой, затем машинальным жестом поправила бретельку. Грудь исчезла под кружевной тканью. Анна процедила сквозь зубы несколько непонятных слов и прижалась к нему, как в старые добрые времена.

Ладонь ее прошлась по покрытому синяками животу Давида, и тот застонал от боли.

— Как ты себя чувствуешь? — поинтересовалась она.

— А сама как думаешь? Такое впечатление, что по мне пробежало стадо мамонтов. Как я здесь оказался?

— Поль привез. После того как вы побывали на станции скорой помощи. Ты был просто никакущий! Я не могла оставить тебя одного.

— Круто. Уверена, что Поль не явится меня прикончить? Насколько мне помнится, он довольно ревнивый, или я ошибаюсь? Он, конечно, тот еще здоровяк, но в моем состоянии меня вздует даже больной полиомиелитом карлик.

Анна выпрямилась и села в постели. На лице ее постепенно проступало знакомое выражение. Семейная жизнь никак не отразилась на ее взрывном характере.

— Это все, что ты можешь сказать? Ты меня напугал, кретин ты этакий!

— Думаешь, я специально позволил себя отдубасить?

— Если бы не изображал из себя придурка, ничего подобного бы не случилось. Черт, Давид, ну когда ты повзрослеешь?… Только и делаешь, что ищешь проблемы.

По правде сказать, Давид не видел в произошедшем никакой своей вины, тем не менее он чувствовал себя мальчишкой, которого застали за подглядыванием через замочную скважину двери девичьей раздевалки.

Анна всегда вела себя с ним, как с малолетним ребенком, и это приносило свои плоды. После долгих размышлений Давид нашел единственное объяснение подобному поведению: таким образом она пыталась держать его под своим контролем.

Конечно, эта стратегия могла функционировать лишь при согласии с ней Давида, сознательном либо же нет. Простая регулировка Эдипова комплекса давно бы позволила ему положить этому конец, но, в принципе, такая постоянная безответственность его тоже устраивала: не нужно принимать трудных решений вроде того, стоит или нет бросать курить, нужно или нет расставаться с Анной.

Ее пальцы пробежали по груди Давида и поднялись к лицу, оставляя светлую линию на его распухшей коже.

Давид сжал зубы, с трудом удерживаясь от того, чтобы не застонать. Он ни секунды не сомневался в том, что Анна это делала специально.

— Кто тебя так?

— Двое парней.

— Зачем им это понадобилось? Ты что, рассказал им одну из своих глупых шуток?

— К твоему сведению, меня отдубасили еще до того, как я успел рот открыть.

— Да ну? Без предупреждения?

— Угу.

— Наверное, ты заслужил это своей прошлой жизнью, когда был бешеной собакой или продажным политиком.

— Очень смешно…

— Ладно, больше не буду… И чего они от тебя хотели?

— Они задавали мне странные вопросы насчет Альбера Када. В связи с некой миниатюрой, которой, как предполагается, он обладал.

— Ты в курсе?

— Он мне о ней никогда не рассказывал. С другой стороны, он не известил меня о том, что собирается выброситься из окна своего кабинета. Мы были не очень близки.

— Ты им это сказал?

— Разумеется. Они не поверили. У меня неделя на то, чтобы найти эту миниатюру и принести им.

— А потом?

— Тебе придется договариваться об «окне» на работе, чтобы навещать каждую неделю мою могилу. Только не надо пластиковых цветов и всяких там гравированных дощечек «Вечная любовь» и тому подобное. Ненавижу это.

Анна, похоже, не восприняла подобную возможность всерьез и, подкатившись поближе, дохнула ему в ухо.

— Да, кстати… — прошептала она игривым тоном. — Чуть не забыла. Твоя вчерашняя девица оставила свой телефон. Листок в кармане рубашки.

— Удивлен, что он вообще еще цел. Это на тебя не похоже.

— Хотела разорвать его в клочья, но посмотрела на твою распухшую физиономию — и пожалела бедняжку. Не так много у тебя в последнее время было хорошего. Решила не отнимать единственного за весь день источника счастья.

Давид предпочел промолчать.

Опершись на локоть, Анна приподнялась сантиметров на тридцать и, немного подвинувшись, оказалась прямо над ним. На лице ее появилось то вульгарное выражение, которое обычно производило на Давида мгновенный эффект, а по губам скользила та же томная улыбка, которой она отпугнула накануне девушку в майке от «Диора».

— Чем займемся теперь? — проворковала Анна, прижавшись грудью к обнаженному торсу Давида.

Забыв о боли, Давид обхватил ее за плечи и толкнул на кровать, рядом с собой.

— Ты оденешься и вернешься к себе. Что касается меня, то я займусь констатацией повреждений. Надеюсь, ты не обидишься, но я хотел бы пережить эту депрессию в одиночестве.

Он очень медленно поднялся и поплелся в ванную, дабы избежать потока ругательств Анны.

Вчерашняя одежда валялась на полу. Быстрый осмотр подтвердил худшие опасения: костюм восстановлению не подлежал. Весь в крови и блевотине, залитый спиртным, он был годен разве что для мусорного ведра. Сей факт разозлил Давида куда больше, нежели швы, которые ему наложили на надбровную дугу.

Если не считать этого, то он отделался скорее легко и, за исключением небольшого фингала под глазом, выглядел даже почти презентабельно. Радоваться нечему, но и драматизировать тоже не стоит.

Только тут Давид вспомнил, что с этого дня для него началась новая жизнь.

Как и сказала Анна, в кармане рубашки он обнаружил билет на метро, на котором девушка в футболке от «Диора» написала номер своего сотового. Он положил бумажку на реборду зеркала и туда же поместил листок, который дал Неандерталец, прежде чем разбить ему голову. Два номера за один вечер… Такого успеха Давид добивался не часто.

Однако радоваться не было сил. Он скомкал билет на метро и отправил бумажку в стоявшее у унитаза мусорное ведро. Хотел поступить так же с номером Неандертальца, но сдержался. Эти типы ему не нравились. Лучше сохранить возможность связаться с ними в случае необходимости. Он открыл зеркальный шкафчик и положил листок под бритвенный станок.

Приняв долгий душ, Давид натянул на себя полинявшую тенниску и изношенные до дыр джинсы. Он не был готов пожертвовать другими бесценными предметами одежды, если вдруг вчерашним громилам захочется вновь дружески с ним пообщаться.

Пока он был в ванной, Анна ушла. Ночную рубашку она оставила на его подушке — смотри, мол, и сожалей о том, что потерял.

Давид пересек квартиру и опустился на единственный в кухне стул. Комната была не больше платного общественного туалета-автомата и столь же угнетающая.

Почти девять. Ужасно хотелось есть, но Давид знал, что ничего твердого он просто не сможет прожевать. Две чашки чистого кофеина и голос Деймона Алберна , звучащий из включенных на всю мощность колонок Hi-Fi проигрывателя, частично вернули ему ясность ума.

Давид заставил мозг работать на полную мощность, но так и не смог понять причину своего избиения. Кому он нужен? Обычный тридцатиоднолетний бывший студент, праздный и по уши в неприятностях. Очередной потенциальный безработный. Не стирать же его за одно это с лица планеты!

Давид вдруг вспомнил, что он еще не совсем безработный, и, схватив лежавшую на столе, прямо перед ним, телефонную трубку, набрал номер начальника.

— Да, — ответил прокуренный голос человека, которого Давид ненавидел больше всех на свете после декана Сорбонны.

— Это Давид Скотто.

На другом конце провода воцарилось короткое молчание.

Давид отчетливо услышал, как собеседник выпустил дым сигареты, хотя во всех публичных местах курить было категорически запрещено.

— Что вы делаете дома, Скотто? — спросил наконец хриплый голос. — Я вас уже заждался.

— Как вы узнали, что я дома?

— Это называется «определитель номера». Добро пожаловать в двадцать первый век, молодой человек.

Давид не ответил на иронию шефа. Предпочтя не терять времени даром, он сразу же перешел к своему фирменному номеру под названием «Плакса». Сегодня он его не готовил, но богатый опыт позволял сыграть без подготовки.

— Я звоню для того, чтобы сообщить, что не смогу сегодня прийти на работу. Мне очень жаль.

Тон был подобран идеально. Не очень твердый, но не слезливый. Последние двенадцать лет Давид с матерью иначе и не разговаривал. Она попадалась на удочку всякий раз, из чего Давид сделал бесспорный вывод: раз уж его мать столь поразительно наивна, не пользоваться этой слабостью просто грешно. Пришло время испытать трюк на ком-то другом. Как говорится, попытка — не пытка.

— Что, бронхит все никак не отпускает? — спросил начальник. — Да уж, отвратительная штука… Стоит лишь подхватить, как уже не избавишься. В прошлом году у меня тоже был — еле волочил ноги. Да вы, наверное, помните?

— По правде говоря, — почувствовал себя обязанным признать Давид, — бронхит я уже почти залечил.

— Так быстро? Считайте, вам повезло, Скотто. В таком случае мне бы хотелось взглянуть на медицинскую справку, оправдывающую ваше вчерашнее отсутствие. И не отсылайте ее по почте. Вручите мне собственноручно.

— Никаких проблем, — солгал Давид.

— Что же с вами произошло на сей раз?

— Небольшой несчастный случай. Вчера вечером поскользнулся в ванной и…

— Другими словами, — прервал его начальник, — вы повстречались с шайкой нехороших парней и получили взбучку. Полагаю, ваше чрезмерно большое эго сильно пострадало.

— С моим эго все в порядке, благодарю вас. Но вот о теле этого не скажешь. Я весь в синяках.

— Ничего, переживете.

— Легко сказать. Вас же ногами в грудь не били… А лицо и вовсе никому нельзя показывать — все в кровоподтеках.

Давид явно преувеличивал серьезность своих ран и знал это. Судя по всему, начальник понял это тоже. Тем не менее сочувствия он не проявил.

— Послушайте, Скотто, будем откровенны: мне абсолютно плевать на ваше физическое состояние. В любом случае, в форме вы или нет, но вы и дальше будете продолжать отлынивать или придумывать отговорки, чтобы только отсидеться где-нибудь в сторонке, как было не раз. Одним словом, если вас не окажется на месте через двадцать минут, считайте, что вы уволены. Это понятно?

Он тут же отключился, благодаря чему не услышал ругательства, которое адресовал ему собеседник.

Давид кипел от злости, но выбора не оставалось. Ему нужна была эта работа в библиотеке, по крайней мере, до тех пор, пока он подыщет другую. Хочет он этого или нет, но придется привыкать к чрезмерному авторитаризму начальника. Он вздохнул и с трудом поднялся со стула. Деймон Алберн запевал свой гимн во славу Клинта Иствуда.

Давид не был настроен слушать столь бравурную музыку и ткнул пальцем в клавишу. Новая жизнь начиналась так же плохо, как закончилась прежняя. Пожалуй, здесь можно было углядеть некую взаимосвязь.