Ничто так не бесит меня, как внезапное пробуждение. Я не люблю просыпаться рано утром, а впрочем, и днем. Я — настоящий ночной зверь, жестокий и безжалостный с врагами, преданный и искренний с друзьями. Я готов до рассвета бродить по самым гибельным местам в поисках хоть каких-то проблесков человечности. Алкоголь и наркотики помогают мне подниматься до неизведанных высот познания.

В таком дьявольском ритме я уже прожил несколько жизней. Я могу предаваться самым страшным излишествам и держаться годами без отдыха.

Но в общем-то это все теория... На деле мне становилось все труднее приходить в себя после бессонных ночей, вроде той, которую я только что пережил.

В то утро звонок никак не умолкал. Чертова Лола. Чертова «Кукарача»!

Одной из главных причуд Наталии было желание иметь музыкальные часы, которые играли бы «Кукарачу» в мексиканском стиле, с оглушительными трубами и нестройными гитарами. Мне хотелось порадовать ее, но не ценой перелета в Мексику и обратно, и поэтому в поисках этого загадочного предмета я прочесал все экзотические магазины Парижа. Я спрашивал всех — от латиноамериканцев до индийцев, не исключая китайцев и испанцев. Но помочь мне не могли даже перуанские музыканты, игравшие в Лез-Аль.

После нескольких месяцев безуспешных поисков я случайно заглянул в крохотную лавчонку, где продавалась поддельная ацтекская керамика. Закрывая за собой дверь, я с наслаждением услышал желанную мелодию.

Хозяин согласился отдать мне собственный звонок в обмен на покупку полудюжины чудовищных статуэток, «подлинных, с гарантийным свидетельством», только что вышедших из обжига на Тайване. Этот каприз обошелся мне в кругленькую сумму. Но это укрепило мою угасавшую семейную жизнь, по крайней мере, на несколько недель.

В могучем порыве нежности Наталия настояла на том, чтобы я установил звонок у себя. Лучше бы я убедил ее забрать его в собственную квартиру. Но в то время я не мог ни в чем отказать ей. Итак, я согласился, чтобы моих друзей встречала эта жуткая мелодия. Наверное, я был страшно влюблен. Впрочем, и после разрыва я не сменил звонок. Это, безусловно, означало, что моя любовь еще не до конца улетучилась.

Я проснулся совершенно разбитым. Честно говоря, мне казалось, что марьячос расселись вокруг кровати и врубили свои гитары на полную мощность. Это была все та же «Кукарача», но в исполнении группы «Clash» в лучшей ее форме. Я представил себе пузатого Джо Страммера, неистово потрясающего маракасами над моим ухом, и окончательно очнулся.

Когда я открыл глаза, Джо Страммер снова обрел покой в своей позолоченной гробнице в Зале славы рок-н-ролла. На ковре у кровати валялось только несколько фотографий, стояли чашка с остывшим кофе и переполненная пепельница.

Однако «Кукарача» не смолкала. В том же приступе ненависти я стал проклинать Наталию за ее идиотские музыкальные вкусы и Лолу за ранний приход. Только она могла выбрать такой момент, чтобы ворваться ко мне. Я повернулся к будильнику, решив воспользоваться им как доказательством в безжалостной отповеди всем ранним пташкам в ее лице.

Жидкокристаллический экран показывал время: тринадцать двадцать две. Прости, Лола.

Однако, подумал я... Если посчитать, сколько времени ей потребовалось на то, чтобы затащить в постель этого журналиста, вымотать его и отправить домой, станет ясно, что она вряд ли легла раньше пяти часов. Лола молода и полна сил. Но между этими понятиями и тем, чтобы встать раньше полудня после подобной ночи, все-таки существует какая-то разница.

Чтобы оправдать свои грешные мысли, я подумал, что если она хотела сообщить мне что-то важное, то можно было бы и позвонить. Я пошарил вокруг себя в поисках телефонной трубки. Напрасно. Она валялась в углу комнаты.

А в этом виноват Кемп. Он меня разозлил, и я отыгрался на своем несчастном телефоне, которому не пошел на пользу удар об стену. Начало девяностых ознаменовало окончание эпохи старых добрых телефонных аппаратов с большими дисками, на которые можно было в сердцах швырнуть трубку без особых последствий. Чертовы современные технологии.

Наталия все время издевалась над моими неискоренимыми воспоминаниями юности. Когда мы жили вместе, она ругала меня за пристрастие к японским мангам и бесконечным старым сериалам. Она обожала упрекать меня в том, что я никак не повзрослею, особенно если я проводил все выходные у телевизора, неотрывно наблюдая за подвигами героев моего детства.

Я не мог не признать, что она была в чем-то права. Действительно, когда-нибудь мне придется сходить к психиатру.

Отогнав эту мысль к прочим благим намерениям, которые я никогда не осуществлю, я подвел первый итог наступившего дня. С самого начала он сулил одни неприятности. Телефона у меня больше не было, а «Кукарача» уже всерьез действовала мне на нервы. Я надеялся, что Лола устанет раньше меня, но она продолжала упорствовать в желании проникнуть в мою квартиру.

Я вскочил одним прыжком, с твердым намерением положить конец этому гвалту, оторвав проводы от звонка.

Вероятно, я оказался слишком самоуверенным. Стоило мне поставить ноги на пол, как стены закружились вокруг меня. Под ковром навстречу мне словно бы прокатилась гигантская волна. Я ухватился за штору, чтобы не упасть, и в глаза мне ударил яркий свет. Ослепленный сиянием дня, я зашатался и рухнул на пол, свернувшись в позе зародыша.

Сомнений уже не оставалось: я стал жертвой такого чудовищного явления, как завихрение времени. Я видел нечто подобное в фильме «Звездный путь». Следуя рекомендациям доктора Спока, капитан Керк справился с этим, смастерив маленький телепортатор, скрытый в потайном кармане его обтягивающего комбинезона.

Поскольку у меня под рукой не было ничего подобного, я дополз до ночного столика, открыл ящик и схватил косяк, заранее скрученный умелыми руками Дмитрия.

К счастью, зажигалка тоже лежала в ящике. Ценой неимоверных усилий я донес ее до рта и нажал на колесико. Соприкоснувшись с огоньком, бумага затрещала, потом комната наполнилась ободряющим запахом конопли. Я глубоко затянулся и понял, что жизнь налаживается.

Резкое проникновение наркотика в мозг пробудило нервные окончания, утратившие всякую чувствительность под влиянием алкоголя, и ко мне понемногу стала возвращаться ясность ума. Верчение стен прекратилось. Интенсивность света уменьшилась, чего нельзя сказать о головной боли. Тем не менее я ощутил в себе готовность к встрече с неприятелем.

Зажав чудодейственную сигарету между большим и указательным пальцами, я прошаркал через гостиную. На полпути я сделал еще одну затяжку, чтобы придать себе мужества, потом еще одну, на сей раз просто для удовольствия. И наконец, я ринулся к входной двери, выставив плечи, словно спринтер, рвущий финишную ленточку.

Испытывая определенную гордость за то, что мне удалось одолеть временной вихрь, я открыл дверь, растянув губы в самую сияющую улыбку. «Кукарача» тут же смокла.

И именно в этот момент я понял, какую совершил глупость.

— О, черт! — выдохнул я, не выпуская окурок изо рта.

Передо мной стояла совершенно незнакомая женщина. Я молниеносно прокрутил в голове всех девушек, с которыми кадрился после разрыва с Наталией, потом тех, с которыми имел дело во время своей непродолжительной карьеры соблазнителя, и, наконец, тех, совсем уж немногочисленных, с которыми я просто спал, не спрашивая, как их зовут.

Эту я точно никогда не видел. Или, что еще хуже, я ее не помнил.

— Здравствуйте, это вы — Алекс Кантор? — спросила она, не сводя глаз с моего бычка.

Ее взгляд медленно описал дугу, потом спустился вдоль моего торса и задержался на весьма интимных частях моего тела. Только тут я сообразил, что одет лишь в трусы. Мне не требовалось смотреться в зеркало, чтобы представить собственные опухшие глаза и блестящие от геля волосы, не говоря уж об исходившей от меня вони перегара. Чудное состояние для первого знакомства.

— Ну, да...

Черт бы тебя побрал, Алекс, ты всегда найдешь умный ответ в нужный момент.

— Я сотрудница уголовного розыска. Мне надо с вами поговорить.

Эта женщина обладала настоящим талантом сразу переходить к сути дела. Я, словно бы невзначай, сунул косяк за спину. Одновременно я пытался припомнить, чем из сделанного мной за прошлую ночь я мог заслужить подобное посещение.

В голову не приходило ничего, кроме царапин, оставленных на машине фотографа, и небольшой, не имевшей последствий ссоры с каким-то пьянчугой. Честно говоря, память отказывалась воскрешать некоторые события, особенно произошедшие между тремя и шестью часами утра.

— Что касается царапин на внедорожнике, я вам объясню. Этот кретин их действительно заслужил.

— Я пришла сюда не для того, чтобы обсуждать царапины, господин Кантор. Я могу войти?

Что-то не складывалось. Я решил потянуть время, чтобы немного прийти в себя. В памяти всплыли кадры, снятые в Киншасе: Мухаммед Али, еле стоящий на ногах после четырех с половиной раундов бойни, учиненной над ним Джорджем Форманом, еле добирается до своего угла, а потом чудесным образом выпрямляется и бросается в пятую схватку. Если Али сумел сделать такое (хотя в тот момент он находился в куда менее опасной ситуации, чем я сейчас), то и я смогу.

Быстро привести себя в порядок, подобрать нужный одеколон, надеть чистые джинсы — и я снова буду способен преодолеть любые трудности.

— Вы дадите мне пару минут? — спросил я. — Садитесь вот тут, на диване. Я сейчас вернусь.

— Конечно. Не торопитесь.

Через десять минут, приняв душ и одевшись, я вернулся. Фруктовые нотки последнего аромата от Дольче и Габбана придавали мне уверенности. Я чувствовал себя обновленным, готовым к борьбе.

Инспекторша спокойно ждала меня, сидя на диване. Она листала журнал, посвященный Наталии. Когда я вошел, она положила его на низенький столик, сделав вид, будто не замечает готовых к употреблению косяков, которые я даже не потрудился убрать.

Помимо того что в отношении друзей Дмитрий проявлял услужливость и не заламывал цен, он был еще и остроумным дилером. Одним из величайших наслаждений для него было раскладывать самокрутки в пакетики из-под сигарет, не сняв с них разные предупредительные надписи. В удачные недели я мог рассчитывать на простое «Курение убивает». В прочее время, в зависимости от его настроения, Дмитрий подсовывал мне то «Курение наносит серьезный вред здоровью вашего окружения» , то пошлое «Курение приводит к импотенции».

В любом случае, после того как Наталия меня бросила, мое окружение сократилось, как шагреневая кожа, да и перспектива потери мужских способностей меня не пугала, уже не пугала.

Я протянул инспекторше чашку с кофе, потом подтащил стул и уселся напротив нее:

— Чем могу быть вам полезен?

— Прошу прощения, что потревожила вас во время отдыха, — начала она, и в ее голосе не прозвучало ни малейшей иронии. — Я пришла, чтобы сообщить вам грустную новость, господин Кантор.

— Бертена застрелили? — спросил я с улыбкой, испытывая определенную гордость за свою находчивость.

Ну конечно, она никогда не слышала о Сэмюэле Бертене. Моя шуточка ее совершенно не рассмешила. Я попытался объясниться:

— Вам трудно понять. Я имел в виду одного приятеля с мазохистскими наклонностями.

— Ваши знакомые меня не интересуют, — ответила она холодно. — Нет, речь не о нем. Я пришла, чтобы сообщить вам о смерти Наталии Велит.

На мгновение я застыл с разинутым ртом и выпученными глазами. Когда я, наконец, смог реагировать, ничего умного мне в голову не пришло.

— Наталия умерла? Вы шутите?

Судя по виду инспекторши, это была не шутка. Она покачала головой:

— К сожалению, нет. Как это ни прискорбно, я должна сообщить вам, что мадемуазель Велит сегодня утром нашли мертвой в собственной квартире.

Меня словно по голове ударило. Последние воспоминания о спиртном и конопле улетучились в одно мгновение.

Я никогда ни на одну минуту не мог представить себе, что Наталия может умереть. Тот простой факт, что ее лицо еженедельно появлялось на глянцевых страницах, делал ее бессмертной в моих глазах. Она была такой же, как супергерои комиксов — нестареющей и непобедимой.

Наталия не могла умереть. Я категорически отметал саму мысль об этом.

— Вы, наверное, ошибаетесь. Я видел ее прошлой ночью, мне показалось, что она в отличной форме. Вы нашли в ее квартире труп и решили, что это она. Я хорошо знаю Наталию. Она любит подразнить людей. Она вдруг возьмет и появится как ни в чем не бывало, губки бантиком. Это удивительная девушка. Она...

— Господин Кантор, — сказала инспекторша, ставя чашку на столик, — я понимаю, что вам трудно осознать эту новость, но ваша бывшая подруга действительно умерла. Ее агент опознал тело. Нет никаких сомнений, что это именно она.

Я почувствовал, как по моим щекам покатились слезы. Удар был слишком тяжелым. Последний раз я плакал, когда мне было пять лет, а потом решил, что больше ни одно горе не сравнится с тем, которое я тогда пережил. И я просто исключил слезы из арсенала своих эмоций. Даже когда Наталия бросила меня, я не сумел показать ей, насколько это для меня горько. Впрочем, она постоянно упрекала меня в безразличии. Она говорила, что я холодный и бесчувственный, что моего эгоизма ничем не прошибешь.

Я не сердился на нее за это. Она ничего не знала о моем детстве.

Я думал, что за двадцать пять лет воздержания мои слезные железы полностью высохли. Создавалось впечатление, будто эмоции, накопившиеся за это время, внезапно хлынули через край.

Я даже немного обрадовался, что смог так расслабиться.

Инспекторша казалась смущенной. Она отвела глаза и терпеливо ждала, чтобы я успокоился.

— Как она умерла? — спросил я между всхлипами.

— Мы еще не уверены, но, судя по всему, она была убита.

Я не сразу отреагировал. Я прокрутил в голове все слова этой фразы и в конце концов вычленил нужное. В моем мозгу вспыхнули огромные, мигающие неоновые буквы: «убита».

— Ее кто-то убил? — перевел я, стремясь убедиться, что все понял правильно.

Следовательница кивнула. Я начинал понимать причину ее прихода. Она приехала не просто для того, чтобы сообщить мне о смерти Наталии. Многолетний опыт просмотра теледетективов подсказывал кое-что другое.

Инспектор Коломбо не тратит времени на распивание чаев с семьей жертвы. Он не делает ничего бесполезного. Он — сторонник рационального планирования и жесткого руководства персоналом.

Если уж инспектор удосуживается выйти из своего кабинета, то только для того, чтобы допросить потенциального подозреваемого и, как бы между прочим, вырвать у него признание. Его добродушная внешность обманчива, так же обманчива, как светлые глаза этой хорошенькой следовательницы.

Да, дело принимало скверный оборот.

— Вы задержали убийцу?

— Еще нет. У нас есть несколько предположений, но пока ничего конкретного.

— Наверное, это грабитель. Что у нее украли?

— Ничего. Убийца вошел через дверь. Либо у него был ключ, либо Наталия сама открыла ему.

— А это означает, что она его знала, — закончил я. — Должен ли я сделать из этого вывод, что вы подозреваете всех ее знакомых?

— Пока что да. Мы не исключаем ни одного следа.

— Не ходите вокруг да около, задавайте вопросы.

— Хорошо, господин Кантор...

— Алекс. Называйте меня просто Алекс.

— Отлично, господин Кантор. Где вы были вчера вечером и что делали ночью?

Ее первоначальная любезность сменилась плохо скрываемой враждебностью. Я не мог на нее за это обижаться. Она делала свое дело. Даже если я был ей симпатичен, в чем я уже начинал сомневаться, она должна была сохранять объективность.

Я настроился на сотрудничество и откровенность, надеясь, что эти добрые намерения сыграют мне на руку в ходе расследования.

— Мы открыли новую экспозицию в галерее, которой я занимаюсь, потом отправились отметить это в «Инферно». Наталия тоже была там, но поговорить с ней мне не удалось. Примерно в два часа я оттуда ушел.

— А потом? Вы вернулись домой?

— В каком-то смысле. По дороге я задержался в баре, или в двух барах, и немного выпил. Сюда я добрался где-то около половины седьмого.

— Кто-нибудь сможет подтвердить ваши слова?

— Моя сотрудница Лола находилась вместе со мной в «Инферно». Я ушел раньше, чем она. Что касается дальнейшего, боюсь, вам никто не поможет. Я не имею привычки просить телефоны у всех, с кем пью.

— Очень жаль... А что вы делали, вернувшись домой?

— Я был совершенно вымотан. Я лег.

— Но перед этим вы ведь говорили с кем-то по телефону, не так ли?

Тут я понял, почему инспекторша уже явилась ко мне. «Кто-то» назвал ей мое имя. Кемп, чертов гад!

— Вы звонили господину Кемпу, верно?

— Да, верно. Я только вошел и тут увидел эту фотографию Наталии, — сказал я, показывая на журнал. — Я завелся, потому что слишком много выпил. Это было глупо с моей стороны.

— Насколько я поняла, ваши отношения с Наталией складывались не лучшим образом. Господин Кемп сказал мне, что вы хотели во что бы то ни стало получить ее новый номер телефона.

— Я просто хотел поговорить с ней. С того момента, как мы расстались, я ничего не знал о ней. Кемп отказался дать мне номер.

— Вы пошли к ней, господин Кантор?

— Конечно нет!

— Вы уверены? Вы были пьяны, как сами сказали. Вы уже не понимали, что делаете. Вы пошли повидаться с ней, а там вас понесло. В таком случае у вас будут смягчающие обстоятельства. Но вы должны все рассказать мне.

— Это полный бред! Что еще вы придумаете?

— Я ничего не придумываю. Я просто пытаюсь понять, что произошло прошлой ночью. По словам господина Кемпа, вы грозились пойти к жертве.

— Это была пустая угроза. Она оставила меня два месяца назад. Если бы я хотел высадить ее дверь, я бы сделал это уже давно.

Эти слова, судя по всему, возымели свое действие. Я произнес их с самым искренним выражением, во всяком случае, я на это надеялся. К тому же я не был похож на убийцу. Я чему-то учился, я помнил наизусть номер серии (а это как-никак тринадцать цифр!) варианта «Ночи» Жака Монори, выставленного на продажу в галерее, да и по истории бокса мне не было равных.

Подумав, я заменил последний аргумент на другой: убийцы не пользуются одеколонами от Дольче и Габбана, вот так. Действенно и неопровержимо.

Я уже собирался поделиться этими соображениями личного порядка с инспекторшей, но тут она поднялась:

— Я ухожу, господин Кантор. Благодарю вас за сотрудничество.

— Полагаю, мне надо связаться с вами, если я что-то вспомню?

— Вы смотрите слишком много американских фильмов. У нас так дела не делаются. Давайте договоримся, что это я вам позвоню, если мне надо будет проверить информацию. Идет?

Что я мог ответить? Я молча пожал ей руку и посмотрел, как она спускается по лестнице. Определенно, классная деваха. Дивная попка, подчеркнутая немного тесноватыми джинсами.

Тут я сообразил, что даже не знаю ее имени.