В середине дня нам предстояло встретиться с антикваром. Тененти поставил машину перед лавкой и пошел вместе со мной. Мы застали толстяка за беседой с четой японских туристов, которых заинтересовал эмалевый ковчежец размером не больше обувной коробки.

Он прервал описание достоинств своего товара, чтобы приветствовать нас:

— Входите, друзья мои! Устраивайтесь вот здесь, на стульях, сейчас я закончу с этими господами и буду в вашем распоряжении.

Антиквар повернулся к покупателям и снова заговорил о шкатулке. Он предусмотрительно поставил ее недалеко от статуэтки Мадонны, которая произвела на меня такое впечатление накануне. Отпугивающий эффект подействовал: японцы изо всех сил старались не смотреть в сторону фигурки и предпочитали сосредоточиваться на ковчежце.

За несколько минут все решилось. Улыбающиеся японцы вышли из лавки, счастливые от сознания того, что вложили свои сбережения в такой ценный сувенир.

— Только не говори, что этот ковчежец подлинный, — сказал Тененти антиквару. — Или это первый подобный случай.

Тот пожал плечами.

— Ох... Они просто-таки сияли, выходя от меня, разве нет? Это самое главное. Может, этот ковчежец сделали не в восемнадцатом веке. Может, он даже не принадлежал венецианскому дожу, как я им сказал. Но, в худшем случае, речь идет об очень хорошей копии, сделанной месяц назад одним мастером, который живет через две улицы. Стоя у них на камине, она будет производить впечатление. А большего их гостям и не нужно. Да и вообще, за три тысячи долларов они вряд ли найдут что-то лучше.

Ремесло галериста сразу же показалось мне не таким отталкивающим. Я все-таки продавал подлинники. Ужасные, дорогущие, но подлинники.

— Вы что-нибудь выяснили по поводу моей картины? — спросил я. — Это тоже фальшивка?

— Ни в коем случае. Это картина некоего Орацио Борджанни, художника, работавшего в Риме примерно в тысяча шестьсот сорок восьмом году. Его нельзя назвать бездарным, так, средненький художник, без искры Божьей. Он поставил на конвейер производство портретов местной знати, вроде этого. К счастью, после смерти его имя быстро забыли. По словам специалистов, с которыми я консультировался, эту картину можно назвать его шедевром, по сравнению с бесчисленной мазней, которую он оставил потомкам.

— Короче говоря, в руки Франчески попала единственная мало-мальски стоящая картина второразрядного художника? — вмешался Тененти.

— Да, печальную действительность можно описать именно так. Сама по себе эта картина не представляет значительной ценности ни с художественной, ни с коммерческой точки зрения. Однако, и именно это, без сомнения, наиболее интересно, данное полотно некогда находилось в государственной коллекции. Рентген ясно показал, что инвентарный номер записали, причем, надо сказать, неплохо. Невооруженным глазом ничего и не увидишь.

— И тем самым картина вновь обрела девственность, — прокомментировал Тененти. — Неплохо...

— Это классическая фальсификация. Когда крадут картину, прежде всего стирают следы ее происхождения и перепродают как принадлежащую частному коллекционеру. Достаточно сказать, что владелец пожелал остаться неизвестным по причинам, связанным с налогами или просто из вполне допустимой скромности. Если подновление сделано хорошо, как в данном случае, никто ничего не заметит. Но конечно, такой прием может успешно сработать только в случае относительно неизвестных произведений. Ваша картина полностью соответствует этому требованию. Никто не станет морочиться с дорогостоящими и долгими проверками ради такого малоценного полотна. А вот с известными художниками так поступить нельзя, потому что существует опись всех их произведений, даже самых незначительных. Тот, кто выбрал Орацио Борджанни, попал в яблочко: художника мало кто знает, а картина очень неплохая, хотя и не исключительная. На ней можно недурно подзаработать, не подвергаясь особому риску. Я бы и сам выбрал именно такого рода картину.

Антиквар демонстрировал такое знание предмета, что я с трудом удержался, чтобы не спросить, не производились ли подобные манипуляции над всеми картинами в его лавке? Однако я ограничился техническим вопросом:

— А как можно узнать, откуда украли картину?

— Никак, разве что вдруг повезет.

— Гениально... — простонал я, поняв, что потерял последний след.

— Но я должен вам кое в чем признаться, — продолжал толстячок. — Мне всегда везет до неприличия. И я знаю, откуда взялась эта картина.

Услышав это двойное признание, мы с Тененти просто окаменели. А лицо антиквара расплылось от удовольствия.

— Вот на что я тут наткнулся, — сказал он, показывая на старую книгу. — Посмотрите-ка на этой странице.

Он открыл том примерно на середине и положил перед нами. Сомнений не оставалось. Перед нами была репродукция картины моей матери с подписью: «Орацио Борджанни. Автопортрет».

— Вот черт... — Тененти, как всегда, выразился лаконично. — Где ты это раскопал?

— Это опись ватиканских коллекций, составленная в тысяча восемьсот двадцать пятом году. Хранителю пришла в голову отличная идея — он собрал гравюры всех произведений, которые казались ему важными, наверняка для личных целей. Эта книжка уже много лет пылилась у меня в углу. А вчера, когда вы принесли мне картину, она показалась мне знакомой, вот я и посмотрел наудачу — и правильно сделал.

Если бы его лицо не так лоснилось от пота, я расцеловал бы его, чтобы выразить свою радость. Но ему пришлось довольствоваться менее показной формой выражения благодарности, а именно — широкой улыбкой и одобрительным покачиванием головой.

— Итак, эта картина принадлежала Ватикану. Но как же она попала к моей матери?

— Главная ценность этой картины, как я вам уже сказал, заключается не в ее художественных достоинствах или стоимости. Но есть нечто, придающее ей особую прелесть. Когда я понял, что она находилась в папской коллекции, я отправился в музейные архивы и провел кое-какие расследования. Оказалось, что эта картина нигде не числится — ни среди выставленных картин, ни среди хранящихся в запасниках, ни среди проданных. Учитывая, как тщательно администрация Святого Престола следит за тем, чтобы все было записано, это не может не вызвать удивления. Я пришел к выводу, что кто-то специально стремился уничтожить все доказательства существования этой картины. Но такое мог сделать только человек «изнутри». Ведь пришлось стереть файлы в компьютере и уничтожить все следы в записях.

— Как по-твоему, — вмешался Тененти, — зачем это сделали?

— А зачем столько трудов, если речь не идет о продаже? Конечно, не об официальной продаже. В таких делах все делается в строжайшем секрете. Покупатель может заподозрить, что ему продают краденую картину. Но он платит половину ее реальной стоимости и не задает никаких вопросов. И все получают выгоду.

Антиквар зажег сигарету и воспользовался в качестве пепельницы этрусским горшочком для румян. Последние сомнения относительно подлинности выставленных товаров исчезли.

Сознание того, что единственным произведением, не произведенным в прошлом году, была неоготическая желто-зеленая Мадонна, вселяло в меня глубокую радость.

— Но есть кое-что и поинтереснее, — продолжал антиквар. — Увидев это, я составил список работ такого типа, перечисленных в моем каталоге: неизвестные художники, полотна, пролежавшие в каком-нибудь углу сто или двести лет, наконец, картины, которые легко продать... Я нашел штук двадцать, и шесть из них разделили судьбу автопортрета Борджанни, то есть исчезли в неизвестном направлении.

— Так значит, это не отдельный случай, — заключил Тененти. — Для такого дела нужна хорошая организация. Надо вынести картину из музея, отнести к надежному реставратору и уничтожить следы в архиве.

— Самое сложное не это. Труднее всего найти клиентов. Коллекционер привыкнет к картине с записанной датой, если она ему нравится и досталась по сходной цене. Но если он не совсем идиот, он не станет рисковать еще раз и не возьмет другую такую же картину. Тот факт, что подобные операции проделывались неоднократно, означает наличие большого числа потенциальных покупателей. Я не должен объяснять вам, что в этом случае невозможно давать объявления в газетах...

Антиквар на мгновение умолк. Увидев, что ни один из нас не реагирует, он продолжил свои объяснения:

— Мелкий музейный служащий не мог бы проделать все это в одиночку. Мы имеем дело с хорошо выстроенной организацией, действовавшей в течение долгих месяцев, если не лет, и ни разу не попавшейся. Я не могу представить, чтобы хранитель ничего не заметил. Конечно, если только он намеренно не закрывал глаза.

— И вы думаете, что с помощью этой системы удалось хорошо нажиться? — спросил я.

Он поскреб свою лысину, потом раздавил окурок в этрусском горшочке.

— Ватиканские коллекции чрезвычайно богаты. Даже если они продали какую-то ничтожную часть картин из запасников, общая выручка должна исчисляться сотнями тысяч, если не миллионами евро. Со времен продажи папских индульгенций большего жульничества не было.

— И куда же шли деньги?

Антиквар воздел глаза к небу, словно желая сказать, что пути Господни неисповедимы, особенно когда речь идет о деньгах.

— А ты вспомни, что нам сказал Дориан, — вмешался Тененти. — В то время самое консервативное крыло Церкви опасалось усиления влияния марксизма в Европе. Они участвовали в разработке стратегии террора, оплачивая такую погань, как Дориан с его подручными. А для этого им были нужны деньги, очень много денег. Главное — чтобы никто не догадался об их происхождении. Для финансирования этой борьбы им уже не хватало фальшивых счетов, мелких растрат то там, то тут. И тогда они напрягли мозги и придумали вот такую торговлю предметами искусства. С того момента, как в игру вступил Лантана, отмывание пошло на ура. Да и кто поручится, что это не он придумал всю систему?

В этот момент я вдруг вспомнил, о чем несколько дней назад рассказывал мне отец.

— Подожди-ка, Серджо... Отец мне сказал, что Марио Монти работал в музейном архиве. Ты это помнишь?

Тененти кивнул:

— Он там работал несколько лет. И все время жаловался. Ему осточертело сидеть часами в закрытой комнате и перекладывать старые бумаги.

— Еще бы... Наверное, ему пришлось попотеть, уничтожая следы проданных тайком картин. Он был под колпаком у секретных служб. Они заставили его сотрудничать с заказчиками этой торговли. А моя мать ни о чем не догадывалась. Она наверняка попросила его что-то выяснить для нее на месте и ни на секунду не подозревала, что он способен ее предать.

— А зачем же в таком случае она встречалась с Лантаной?

— Может быть, она не понимала масштабов этой торговли. Она, скорее всего, решила, что речь идет о простой растрате, что какой-то хранитель или архивист придумал эту систему, чтобы подзаработать. И тут никак нельзя было обойтись без секретаря Администрации по делам наследия Святого Престола, то есть Лантаны. Именно он выдавал необходимые разрешения на проведение расследований на таком уровне. Наверное, она сказала ему, что знает о некоторых злоупотреблениях, совершаемых в музее, и пригрозила, что расскажет о них, если он не позволит ей продолжать расследование.

— Ты кое-чего не учитываешь, Алекс... Если Лантана находился на самом верху этой организации, а Монти — в самом низу, то ведь существовало и промежуточное звено. Монти отчитывался перед кем-то в самом музее. Он не обладал полномочиями на вынос картин из запасников. Он был простым исполнителем.

Антиквар нарушил молчание:

— В музее очень строгие правила. Запасники надежно заперты. Вынести картину и при этом остаться незамеченным невозможно, если только не подкупишь огромное количество охранников. Разрешение на вынос картины из запасников может дать только главный хранитель.

— А кто был главным хранителем в семьдесят восьмом году? — спросил я. — Вы знаете его имя?

Коротышка кивнул головой:

— Ну конечно. В последние дни это имя можно услышать в Риме на каждом углу. А в то время он был всего лишь правой рукой Лантаны, его заранее назначенным преемником. С тех пор он хорошо продвинулся по службе. «Ватиканский Кеннеди» — это прозвище вам что-то говорит?