Что же делается, земляне! Что делается!
Собаки носились и лаяли. Оставленные в землянках и домах дети плакали от шума и страха, высовывались из-за пологов и дверей, звали родителей. Кто-то поспешил убраться, но большинство земляков не расходились.
— Демон это был, демон! В девку вселился…
— Не только в девку, во весь Землец…
Сбившись в гудящие кучки, холмичи жались друг к другу, бурлили, выплескивая пережитый страх, стыд и гнев, пытаясь прийти единому и понятному для них ответу: что было, и кто виноват. Общий гомон и гвалт усиливался. Отдельные фигуры перебегали туда-сюда, как брызги из котла в котел, висящие над одним костром. Крестьяне пытались составить в уме простую и понятную телегу, в которую можно свалить и выразить весь итог. Им нужны были простые и однозначные выводы.
— Это все пришлые… Пришлые виноваты… — сначала ворошилось в кучках шепотом, исподлобья, с опаской. — Пришлые… чужаки, — повторяли землекопы, пробуя такой вывод на вкус, и вкус им нравился. Он был куда слаще, чем горькое понимание, что их землецкая девчонка сама отдалась демонице, а сами они вмиг поработились властной красотой и склонились, готовые к приказам низверга. Позор, который виден даже на их несмываемо-грязных лицах и руках. Если крикнуть «Чужак!» погромче, то голос совести будет не слышен, и сразу уйдет оскомина, перекривившая рот.
— Это все пришлые! Пришлые виноваты! — выкрикнул, заводя стоящих рядом, тощий, рябой мужик. Черной масти, с примесью южной крови, наверняка сын каторжника или раба с юга, которого когда-то купил Вильям Гвент.
Гидра вскинула сотню голов и смотрела на Лисов сотней пар глаз. Надо было видеть, как на этих лицах боролись опаска и неприязнь. Как справа мялась юлящая оправдательная улыбка, слева испуг перед гневом господ, а с задних рядов прятался звериный оскал. Как неуверенность металась косыми взглядами по толпе, туда-сюда, как взгляды находили друг друга, и, чувствуя взаимную поддержку, наливались кровью. Как твердели желваки и сжимались кулаки, а затаенная злоба всплывала из-под сукна, словно пятно крови. Надо было видеть, как, не встречая внешнего сопротивления, желанная злоба и ненависть к чужим разрастались и победили страх маленьких людей.
— Низверга с холмов принесли! — голосила лысая баба, хватаясь пятерней за траченую плесень макушку. В давке она потеряла платок, и теперь редкие, седые волосы длинно трепетали по ветру, как нити-ветки змеиной ивы.
— Твари поганые, нарочно! Нарочно погубить хотели!.. — то ли причитала, то ли наскакивала девка с туго увязанными на затылке косами, в другое время молодая и красивая, но не сейчас.
Остервенелые лица надвигались на Лисов со всех сторон, щербатые рты все громче поливали грязью ханту, и без того измазанную с ног до головы. Как из-под земли появился староста.
— Тише!.. Тише, землеводы!.. — махал он руками, семенил вокруг. — А ну разойдись, а то господин Гвент будет недоволен. Его это люди, его!
Имя холмовладельца воздвиглось вокруг Лисов, словно невидимая стена. Страх хозяина оказался гораздо сильнее опаски нарваться на гнев серебряных бирок. В земляках все так же бурлила злоба, они выкрикивали обвинения в адрес пришлых, распаляя себя, сжимали кулаки, топали ногами, негодовали, шумели. Но ни один из них не пересек невидимую черту. Конечно, тому причиной было и то, что Стальной воин никуда не делся, а молча ждал, попробуй, шагни вперед. И то, что Алейна согнулась над распростершейся Марет, и прилагала усилия к тому, чтобы та осталась в живых. Рядом с девицей сидела ее мать, сжимая тонкую белую руку дочери, Алейна молча, сосредоточенно черпала жизнь из матери и вливала ее в обескровленное дитя.
— Они демоницу забороли, проклятую низвергшу в Холм обратно отправили, — выкрикивал золтыс, широко жестикулируя маленькими руками. — От нее все беды, твари подколодной, от нее! Честных людей обидела… Честных!
Беррик, бледный, как полотно, жался в пяти шагах от Алейны, но все не мог к ней подойти, чтобы упасть в ноги и оправдаться. Юнцы, вопреки наказу родителей не высовываться из землянок и домов, повылазили наружу, залезли на деревья, смотрели, как взрослые с чужаками решают дела. Учились, каждый своему.
— Сыну да зятю мому руки заранили! — надрывалась дородная баба в богатом, по местным меркам переде с росшивью и с малой, бедняцкой, но все же кичкой на голове. Явно мать семейства, сверху сошла, не из нор, но теперь тоже вся в грязи. — Мужу палец перерубили!
— Маво сына избили наверху… — причитала осунувшаяся, нездоровая женщина, взгляд ее был безумен.
— Рвать их, разодрать на части, прикормышей низвергских! — донеслось изнутри толпы сильным, низким голосом, кто-то из глав семей ярился, бил себя в широкую грудь, а окружающие его мужики поддерживали, рычали, как цепные псы.
— Кишки на вилы, тащи со всей силы! — верещал, выпучив глаза, тощий старичонка, по-паучиному раскинув руки. Грязь пузырилась у него на губах, словно пес в бешеной пене, он подскакивал все ближе и ближе, сейчас кинется, да и вцепится редкими зубами в горло.
— Заткнитесь, мрази!! — не выдержал Дик. Он не просто дико заорал, а шагнул вперед и замахнулся на старика окровавленным палашом. Тот с безумно вытаращенными глазами пытался не уступить, ответить, выпятил впалую грудь, но получил ногой по яйцам и сник, захрипев. Народ заорал, комья грязи полетели в рейнджера, мужики двинулись вперед с набыченными лицами, но Дик молниеносно уронил палаш, который воткнулся в грязь, выхватил свой лук и нацелил стрелу в лицо первому из них. Толпа резко отдернулась назад. Внезапно каждый ощутил уязвимость живота своего, лук не дубина и не кинжал, от стрелы не отпрыгнешь и не увернешься.
— В вашу суку низверг вселился! А когда мы выгнали, она сама обратно зазвала! Из-за этого нашу жрицу чуть не убили! — орал Ричард, подавшись вперед и переводя лук направо, налево, выцеливая то одного в толпе, то другого. Люди шипели и прятались друг за друга, дергались вниз, чтобы уйти с траектории выстрела. — А кто ползал на брюхе перед ней, в грязи?! Вы, черви поганые, ползали! Как вам, землежуям, и положено! — бешенство, слюна, грязь и кровь, все смешалось в одну отвратительную брагу, размазанную по его искаженному в крике лицу. Рейнджеру тоже было нужно заглушить голос совести, переложить свой личный позор на кого-то еще.
— Кто ваших детей от проклятия спас?! Кто?! Мы спасли! А в благодарность что? Святую жрицу сверху скинули, в жертву низвергу ее принести хотели… и утопили! нашего! жреца!! А теперь смеете глумиться?! Да вы, твари… — Ричард захрипел, сорвав голос, засипел, задохнулся от ненависти. Согнулся пополам, глотая воздух, но никто из холмичей не воспользовался этим, чтобы наброситься.
Анна уже давно взяла у рейнджера нож, а теперь подняла палаш и просто повела плечами, внимательно оглядывая злобное стадо вокруг. Особой приязни к землякам она не испытывала, теперь — тем более. За убийство Кела, даже под контролем демоницы, им придется ответить, это черным камнем нарывало на сердце. Анна ненавидела карать, она не фанатик чистоты, но в данном случае придется. Придется. Ну давайте, драные петухи, попробуйте.
Умом она понимала, что этого делать нельзя. Нельзя пускать кровь. Нельзя ухудшать и без того тупиковую ситуацию и подводить одного из самых могущественных заказчиков в Мэннивее. Но в данный момент, глядя на лежащего лицом вниз сына Странника, она не могла отпустить клинки ярости и взяться за ум. Слишком многое Лисы перенесли за последние сутки, чтобы их всех не мучало желание хоть кому-то за все это отомстить. И слишком дорого стоило потерять Кела. Самоуверенного красавца, харизматичного сукиного сына, у которого под плащом бравады и манерой раздувать каждый пустяковый конфликт, прятался по-настоящему благородный странник, всегда помогавший тем, с кем столкнула Дорога…
Винсент кривился с мрачной злобой и полным презрением, заметно даже сквозь маску. Вот уж кто не ставит жизнь и довольство простого народа ни в грош, и никогда не ставил. Чернь есть чернь, сорняки под ногами у стоящих людей. Останься у него силы, особо наглые холмичи уже получили бы по самое горло. Становится не до криков, когда тебя душит собственная тень. Но увы, магу нужно как следует отдохнуть.
Дмитриус стоит как всегда спокойно и молча. У Стального разговор короткий. Он скорее всех из Лисов причинит любому встречному что потребуется и глазом не моргнет. Наверное, потому, что нет глаза, нечем моргать. Даже Ричард предпочтет разрешить дело миром там, где ходячий доспех может просто взять и… Левая рука ходячего доспеха была поднята и нацелена в толпу. Анна вернула ему железный прут, задвинула обратно в локтевой сустав, но и без этого, у Дмитриуса по четыре таких прута в каждой руке. Попробуйте суньтесь, крестьяне.
Впрочем, злые мысли о мести клокотали в головах не у всех. Некоторым было не до того. Мать умирающей, белая, как полотно, завалилась на бок. Алейна вскочила, распрямившись, как тростинка, повернулась к холмичам бледным лицом, на котором горели темно-зеленые глаза.
— Нужна кровь! — громко выкрикнула она. Толпа еще отступила. Никто не хотел давать своей крови подстилке низвергской, проклятой твари-предательнице, пусть имя ее сотрется из памяти, чего ее вообще в живых оставлять, эту чертову Марет!.. Вон, бесстыжая, с голыми сосцами валяется, у всех на виду! Смотрите, люди — а люди смотрели. — Беррик, — Алейна выхватила взглядом замершего здоровяка. В ярком сиянии светлин, бронзовые волосы жрицы блестели сквозь запятнавшую их грязь, как что-то благородное, драгоценное. Белый единорог на груди приковывал взгляд — единственная абсолютно чистая сущность на мили вокруг…
Старший над юнцами словно очнулся и решительно подошел к ней. Взгляд его вмещал столько чувств, что сжатые, побелевшие губы Алейны слегка дрогнули, не в улыбке, но в намеке на усмешку. Конечно, она простила его. Пускай теперь заслужит.
— Сожми руку. Вот здесь.
Ланцет сверкнул в пальцах целительницы и лег ей подол, но, безупречно острый, прорезал его и упал в грязь. Алейна явно устала. По тыльной стороне локтя Беррика потекла густая, темная кровь. Девчонка накрыла разрез рукой, другую руку положила Марет под левую грудь. Кровь холмича вливалась в жрицу, проходила сквозь нее, превращаясь в чистую энергию жизни, выходила из другой руки Алейны и впитывалась в тело умирающей. Получив такой дар, тело само распределит как нужно: сделает кровью, если нужна кровь. Неудивительно, что энергия, солнечно просвечивая сквозь плоть Марет, стекалась ей в правый бок.
Ланцет блестел в грязи, но капли крови уже бесследно стекли с него, а черная жижа не лепилась на невероятно гладкие, совершенные изгибы. Все же, белый единорог не был единственным чистым в Землеце. Святой символ Матери и кровавое орудие страшнейшей ведьмы, проклятой даже своими сестрами на долгие века — два столь разных средоточия чистоты, в шаге друг от друга, орудия одних и тех же спасительных рук… это многое говорит о мире, о жизни.
Наконец Алейна кивнула. Отстранила Беррика. Тянулись секунды, но стало понятно, что девочка не умрет. Хоть и несладко ей придется, после всего этого…
Жрица спрятала ланцет и убрала в сумку пузырьки с отварами, из которых поила спасенную. Отступила от нее, с трудом разогнулась, тихонько замычав от усталости. Оперлась о вытянутую руку Дмитриуса, будто та не была орудием смерти, нацеленным в холмичей. Улыбнулась в их скривленные лица.
— Марет будет жить. Она не виновна. Ее совратила Ареана, как и всех вас. И некоторых из нас.
В голосе жрицы не было обвинения, констатация факта.
— Вот и славно, — зачастил староста, — расходись уже, честный люд, отдыхать пора, синяки глиной мазать. Завтра будем думать, да судить, да рядить, утро вечера светлей. Расходись, расходись, покончено с демоницей, под Холмом она.
Он семенил вокруг Лисов расширяющимися кругами, проваживая земляков по домам. Беррик взял Марет на руки и понес ее в дом Выдера. Бледная мать плелась за ней, ловя спиной проклинающие взгляды соседей.
— Милосердная жрица, — взбулькнула дебелая молодка с вытянутым и вдавленным, как месяц, да еще и бледным как месяц лицом, подступая к ним маленькими шажочками. За спиной у нее жалась все та же семья, мужик с отрубленными пальцами, завернувший руку в тряпье, двое других с пораненными ладонями, да дородная баба в расшитом переднике, с кикой на голове. — Соизволите ли… раны исцелить… вашим воином нанесенные… по вине демоницы…
Голос девки заплетался и затихал, по мере того как взгляды Лисов сходились на ней. Испугавшись, она резко попятилась, по привычке подбирая длинное платье с узорами, хоть и бестолку, оно было полностью в грязи.
— Не соизволю, — сказала Алейна, отвечая не молодке, а хозяйке семьи. — Вы меня в жертву демону принесли и отдали. А только что кляли и грязью кидались. Завтра может подумаю, а сегодня пошли прочь.
— Брешут все про твою Матерь, — презрительно бросила баба и сплюнула. — Нет в ней святости! Пошли.
Анна и Ричард одновременно повисли на правой руке Дмитриуса, которая в ту же секунду взлетела вверх и уставилась матроне в голову. Оба Лиса гнули стальную длань вниз, сбивая прицел и шикая:
— Стой!
— Перестань!
Но стрелять и не понадобилось, холмичи припустили, мелькая ногами, злобная баба испуганно мычала на бегу, а дебелая молодка нелепо и высоко вскидывала колени. Каждый из Лисов смотрел им вслед по-разному: Дмитриус с оценкой, если выстрелить в хамку, какая вероятность, что попадешь удачно, и она дотянет до утра? Анна с жалостью, Винсент с полным презрением, Ричард уже спокойно — народ как народ, что с них взять, брехливых.
Жрица закрыла глаза, прижав руку к символу Хальды на груди.
— Ареана так и сидит в девочке? — тихо спросил маг, провожая взглядом расходящуюся толпу.
— Так и сидит, — кивнула Алейна, не открывая глаз, обнимая Дмитриуса за плечо и тихонько пытаясь усмирить дрожь усталости.
— Когда проснется, так и будет развлекаться с людишками?
— Так и будет.
— И когда проснется? — спросила Анна.
— Она у врат смерти побывала, а как вернулась на землю, я ее усыпила так сильно, как только можно было. Ну, чтобы она все-таки проснулась когда-нибудь… Дня три точно будет без сознания. Скорее дней пять, сначала в отрубе, потом в бреду.
— Все это время, используя разум девчонки, Ареана сможет проникать к местным в сны, и играть с ними, — мрачно и пророчески предостерег Винсент, кутаясь в мантию от надвинувшегося холода. — Кто знает, чего эта изощренная тварь сумеет добиться даже таким образом. Может, прямо сейчас они лягут спать, а проснутся уже порабощенные, и точно нас поубивают. Или мы их.
— Надо забрать ее из Землеца и увезти туда, где смогут изгнать демоницу.
— К Хилеону?
Светоносный мог бы вышвырнуть Ареану одним движением руки, в этом никто из Лисов не сомневался. Не после тех чудес, или ужасов, которые он при них сотворил. Не только изгнать, но и запечатать деву так, что большее никто в нее не войдет. До замужества точно.
— В идеале да, к Хилеону.
— Ну, пока-то мы не можем в Мэннивей уехать. И лошадей теперь нет, можно, конечно, отобрать у местных в счет расплаты… Но и заказ мы пока не вполне завершили.
— Значит, надо ее просто унести подальше от поселения. Посадить старую бабку ее выхаживать где-нибудь в лесу, и пусть живут как ушельцы.
Алейна вздохнула.
— А давайте, — сказал Винсент довольно резко, — не взваливать на себя очередных пейзан. Все это не наши проблемы.
— Ну как не наши, — в тон ему возразила Анна, — мы бирки носим для чего, чтобы таких вот защищать. Оставим Ареану в Землеце — хана Землецу, а если с помощью этой толпы она из-под Холма вылезет, и нашим биркам хана. Готов снова ходить с железом вместо серебра? И это в лучшем случае, трибунала никто не отменял.
Вряд ли их, служащих лично Хилеону, осмелятся бросить под трибунал. Но никто из Лисов в жизни не станет проверять.
— Я не о том, что надо все бросить на произвол судьбы, — покачал головой маг. — Я о том, что у этих убогих есть свой владелец. Вот пусть он с их проблемами и разбирается. Пора уже сыграть господину Гвенту песню ветра, и пусть сам прикажет холмичам увести Марет отсюда подальше.
Здесь серый был совершенно прав. Все замолчали и повернулись к телу, распростертому в грязи. Ветряная арфа была поручена Келу, и хотя она лежала в тайнике внутри броневагона и пользоваться ей мог каждый, но настраивать как следует умел только он… Как ни оттягивай этот момент, все равно он все ближе и ближе, жрица на деревянных ногах приблизилась и склонилась над сыном Странника. Едва сдерживалась, чтобы не разрыдаться.
Остальные взяли себя в руки и тоже подошли. Ричард перевернул его, и все смотрели в бледнеющее из-под стекающей грязи, холодное лицо. У всех внутри замер тяжелый, неповоротливый ком. Даже у Дмитриуса.
— Да что б тебя!! — завопила Алейна. — Гребаный Келя, огрый хер тебе в жопу!!
Лисы онемели, так как за все время знакомства и все невероятные испытания, перенесенные ими вместе, рыжая ругалась всего второй раз.
— Он жив! — воскликнула девчонка, смахивая слезы с лица. — Жив, сволочь!
— Он не дышит, Алейна… Лицо белое и весь холодный, — осторожно сказал Дик, глядя на нее как на поехавшую.
— И чего теперь? — ехидно спросила рыжая, глянув на него снизу-вверх. — А час назад об него нож сломался! И утром железные варги ему ни царапины сделать не смогли. Это те самые, которые лапой полбашки сносят.
— Лапой это одно, ну вышла у него как-то защита, может Странник благословил беднягу-сына. Но как же можно не умереть после того, как захлебнулся?!
— Ой, ну захлебнулся и захлебнулся. Да, внутри везде грязь, нет, не дышит. Вот потому что не надо ему дышать.
Теперь уже все смотрели на Алейну, как на сумасшедшую.
— Бессмертный он, — совершенно наплевав на взгляды собратьев, отрезала Алейна. — Физически его убить нельзя. Ничего не напоминает?
— Низверг.
Всех пробила дрожь.
— Но как же?..
— Не знаю, как же. Вы говорили, Безликая тварь у него служение забрала? Получается, забрать-то забрала, но в обмен и дала кое-что. Бессмертие.
— Охренеть.
— Зачем ей вообще чего-то давать?
— Ну, на факультете низверговедения нам говорили, что в месяц Багровой луны низверги становятся добрыми, вылазят из-под Холмов и дарят подарки первому встречному! Этот праздник называется День добрых ни…
— Все-все, мы поняли. Ты совершенно уверена, что он не мертв?
— Я совершенно уверена, что он жив, — невозмутимо ответила жрица.
— Ты чувствуешь это? — переспросил Ричард, все никак не в силах поверить в невозможное.
Но с Лисами постоянно случалось что-нибудь невозможное. Жизнь такая, и мы такие, говаривал вот этот самый Кел. И теперь он распростерся перед ними, с полными легкими и полным желудком грязищи, но, по словам Алейны, удивительным образом не погибший. Бессмертный.
— Чувствую, — кивнула она. — Только как его в себя-то привести… Он не сможет все это вырвать, даже если сможет, то в груди-то…
Стальной скрежетнул и наклонился, навис над Келом и замер в такой позе. Постучал себе в живот.
— Владыки тверди, — гулко сказал Дмитриус, и это, кстати, были первые его слова за весь вечер. — Давайте там… Тяните мать землю-сыру… из сына дорог.
Гремлинские лапки высунулись из темноты берлоги в холодный ночной мрак, зябко перебирая когтистыми пальчиками.
— Гррр, мррр, — промурчал Нирявик.
— Хррр, — отрезал его собрат.
Скрючив лапсы, братья стали потягивать, подергивать невидимую грязь в теле жреца.
— Переверни его и положи на колено животом. Чтобы голова вниз свисала, — приказала Алейна. Ричард сделал это, удивленно наблюдая за происходящим.
Ялвик и Ниялвик зацепили магией тверди и потянули послушную им, хоть и жидкую, землю, исторгая ее из неподвижного тела. Грязь выплеснулась из бездыханных носа и рта, она лилась и лилась неровными толчками, сначала обильно, потом все меньше, все судорожней и слабей. Под конец гремлины выскребывали остатки из Кела, как муку из сусека, когда ее немало осталось, но вся рассыпана по углам и еле зачерпнешь. Стрекоча и вращая руками, они прилагали все больше усилий, чтобы вытягивать землю по капле, и под конец, удовлетворенно хрюкнув, плюхнулись обратно в свое железное дупло. Дмитриус как ни в чем не бывало распрямился и захлопнул дверь.
— Очищение бы, — задумчиво произнес серый маг, который смотрел на этот эксперимент. На его маске из мглы клубилась сумрачная улыбка. — Все равно у него вся слизистая в местных ммм нечистотах.
— Конечно, — улыбнулась Алейна. Свет уже мягко разгорался в ее руках. — Уж на это меня хватит…
Анну всегда завораживало смотреть, как работает очищающий свет. Исконная магия, слабая, но какая чудесная! Попав в котелок с грязной речной водой, он как-то вытравит из нее всю грязь, за мгновения вода станет чистой, родниковой, только сверху шел пойдет слабый сизый пар, а внизу будут темнеть твердые кристаллики-осадки. Окутав плесневелый хлеб, очистительный свет истребит всю плесень, и хоть он не станет особо вкусным и свежим, но этот хлеб вполне можно будет есть. Особенно, если слегка опалить над костром. Даже несвежий окорок можно вернуть к свежести, если он запах недавно. Но больше всего Анне нравилось, когда рыжая девчонка, играясь, касалась светящимся пальцем грязного пятна на рубахе, или вела полной ладонью по запыленному дорогами платью, и грязь испарялась темным дымом, только надо было стряхнуть невесомую черную пыль.
Алейна пыталась уложить безвольную голову себе на колени и напоить Кела светом из ладоней, дать ему вдохнуть свет, чтобы омыть все внутри. Но он не пил и не дышал.
Тогда девчонка выпила свет из обеих ладоней, вся голова аж засияла, наклонилась и поцеловала Кела в губы, вдыхая в него свет выдох за выдохом. Сын Странника дрогнул, руки его поднялись и вновь опали, но потом снова поднялись и легли Алейне на плечи. У всех что-то всколыхнулось в груди, у Анны помутилось в глазах.
Светловолосый отстранился от Алейны и дернул ее за нос.
— Нет уж, — весело сказал он, — хоть у тебя и ого-го буфера, сестренка, но нам не быть вместе. Апчхи!!!
Лисы смотрели на него молча, и это был самый радостный и светлый миг за весь изматывающий, убийственный, ужасающий день и прилипшую к нему адскую ночку.
— Мы уже всех победили и всех спасли? — уверенно осведомился Кел, садясь и безобразно высмаркиваясь. — Сколько можно совершать подвиги, пойдемте наконец отдыхать!
— Вот, господа хорошие, ежели такой постой вам удобнее… — золтыс указал на сорванную с петель половинку старых деревянных ворот, которая теперь выполняла роль настила перед входом в большой, покосившийся от старости амбар. Он давно уже не был амбаром, весь нижний настил облюбовали белые собаки, добрая половина из которых уже спала, а вторая укладывалась. Настоящее лежбище, куча мохнатых морд, боков и хвостов. Клоки линялой шерсти смешались с кучами грязного сена с равнинных лугов — в густом землецком лесу такая трава не особо и росла, ее везли оттуда же, откуда приехали Лисы.
На средний ярус, и, тем более, под аккуратно залатанную крышу етахам было не добраться, а стоящий на пригорке амбар был хоть и развалина, но сухой, поэтому здесь по-прежнему хранили сено для местного скота. Оттого и конюшня рядом, длинное приземистое строение тянулось справа, но за высоким забором, чтобы отгородить коней от собак. Средний настил был под завязку забит горами уже высушенной травы, а на верхнем сушилась недавно привезенная.
Странный, но больше приятный дух шел от амбара: снизу ожидаемо дохнуло прогорклой псиной, пчхи!! но зато сверху веяло глубоким развалом томленых трав с щедрым оттиском медвяных цветов. Алейна-травница сразу улыбнулась и полезла туда.
— Удобнее, — кивнул Дик, спрыгнув с броневагона и распрягая коней, чтобы привязать их прямо здесь. — Гостеприимством земляков мы сыты по горло.
Прискорбно кивнув, замученный староста махнул рукой и заковылял к себе. После всех этих страхований надо бы и поспать часка два-три. Перед тем, как на мясной привоз к рассвету подниматься.
Оставшись одни, Лисы разлеглись наверху. Как же здесь пахло, словно не мягкие горки сена, а живой ковер и ласковая родная кровать. Да и чертовы крестьяне не подкрадутся, если вдруг что. Собаки спят чутко и будут с радостью привечать своих. А уж как их Лисы приветят, если чего…
Сил не было, как хотелось спать. Но нельзя, сначала ветряная арфа. Слишком многое происходило в этом углу Древней земли, и даже вне ее, в Землеце. Слишком многое надо срочно доложить Вильяму Гвенту.
— Так и скажем ему все? — зевнул Кел.
— Так и скажем, — в три голоса отозвались Анна, Алейна и Винсент.
Улыбнувшись, светловолосый подтянул большой, почти метровый в высоту футляр из дерева и дешевой кожи, но прошитый несносной нитью и едва заметно проклепанный железными зажимами да скрепами.
— Свет.
Алейна молча украсила пространство вокруг неярким, мягким освещением.
Хитрый замок мелодично щелкнул, и взглядам Лисов явилась деревянная арфа, лежащая в синем бархате.
Высокая и стройная, она была сделана из двух колковых рам красноватой ольхи, одна выгибалась вправо, другая влево, вместе по форме как кувшин. Верхние концы сходились друг к другу как два запястья, а из них шли деревянные ладони, повернутые друг к другу и образовавшие трепетный верх арфы. Мастер выточил их аккуратно и выразительно. Пальцы обеих рук тянулись друг к другу, но были расставлены так, чтобы к каждому крепилась струна и струны не смешивались между собой. Они выглядели точь-в-точь как руки мага при сотворении сложной магии, когда энергия исходит из ладоней, и от точной конфигурации пальцев зависит мощь и чистота получившегося заклинания.
Девять струн тянулись снизу-вверх, от основания к выгнутым пальцам, и эти струны были прозрачные, как из застывшего стекла, но это было совсем не стекло. Сгущенные нити ветра, филигранно свернутые в натянутые струны: слева темный, северный ветер бури, пронизанный жилами мрака. Наверняка пойман где-то в Нордхейме, а может на бурном побережье Гаральда, где океан хлещет в изрезанные скалы, а сверху сверкают молнии — вот одна крошечная искра промелькнула в глубинах струны, озарив ее на краткий миг. Следующей шла струна затяжной непогоды, туч и дождя, вся мутная, серая; потом сизый, неопределенный, тепло-холодный ветер Холмов, насыщенный импульсами всевозможной магии, ставший для Лисов родным; следом остальные струны, слева-направо все более чистые и прозрачные. Предпоследней шла струна свободных ветряных фронтов с равнин Израима, странной земли, в которой море не покоится в вековечных берегах, а летает с места на место, гонимое ветрами. А последней светлела, выделяясь в здешнем воздухе, чистейшая струна: разреженный ледяной поток с прозрачной выси Та-Гарди, великого хребта, хребта самой земли, вознесшегося до самых небес. Вон эти горы, едва виднеются вдалеке, светлеют призраками древности, видны отовсюду на севере, хоть и стоят далеко, но уж очень высоки.
Внизу обе рамы сходились в искусно переплетенную стойку, по центру которой сверкала хрустальная призма с голубым отблеском, сейчас она была темна. Кел поставил арфу перед собой и отщелкнул снизу зажим с синей бархатной нашивкой, державший струны прижатыми. Ветер сразу же заиграл струнами, перебирая их, звенящая мелодия разлилась в воздухе партитурой здешних сквозняков. Свет преломлялся в струнах и бросал ворох отсветов и бликов, плывущих вместе со звуком.
Все расселись в один ряд, но перезвон не становился осмысленным, а блики и отсветы не складывались в образ собеседника, сидящего перед парной арфой в десятках лунн отсюда.
— Искажение, — кивнул Кел, — мы рядом с сильным истоком силы, даже тремя.
На каждом пальце было по серебряному кольцу, он мягко потянул первое и повел его по струне, та неуверенно вибрировала, глухо тренькала, как вдруг издала на удивление мелодичный звон. Оставив кольцо висеть где-то посередине струны, светловолосый принялся искать идеальное положение и для остальных. Каждому ветру требовалась стабилизация в своей точке, чтобы настроиться на парную арфу и одолеть искажение от истоков.
Довольно быстро все девять колец нашли свои места, но Келу еще пришлось повращать их, синхронизируя звон, и вот когда все пропели единым аккордом, хрустальная призма внизу разгорелась голубым светом, отсветы и блики сошлись все в нее, а звуки на секунду исчезли. Связь была установлена. Кел переполз на сторону остальных, и теперь взирал на арфу с таким же нервным ожиданием.
Ветер заиграл струнами, но вместо звона послышался шорох ткани, шаркающие шаги, кто-то закряхтел и со скрипом опустился напротив Лисов. Свет из призмы сложился в худую фигуру старика, кажется, сидящего во множестве подушек на удобной софе.
— Наконец-то, — кашлянул Вильям Гвент. — Докладывайте.
Старику было больше семидесяти лет, и смотрелся он не то, чтобы хорошо. С одной стороны, у Гвента был доступ к почти любым средствам омоложения и, может, даже бессмертия. С другой, он родился в день, когда над миром властвовала Пепел, черная луна. Многим из рожденных в тот день она ниспослала свои дары, а вот Вильяму Гвенту досталось ее проклятие: магия жизни отторгалась им, и чем старше он становился, тем сильнее. В юности и молодости Гвент умирал шесть раз, и столько же, очевидно, был воскрешен. Конечно, это само по себе экстраординарно, но говорят, прагматичный холмовладелец относился к жизни и смерти как к еще одному способу вести дела, как к инструменту достижения новой, интересной цели.
Но чем дальше, тем больше оживление для него становилось невозможным. В последние двадцать лет он не мог получить даже простое исцеление Милосердной или витаманта, выпить зелье исцеления болезни даже лучшей травницы Мэннивея, крикливой Ченги; не мог одеть амулет регенерации. Вернее, одеть-то мог, но бестолку. Великий искатель приключений, искусный комбинатор и лучший управитель в полувековой истории Мэннивея, а по совместительству самый богатый человек в этих землях, он не мог перенести себя в новое тело или даже стать нежитью — ведь и работа по сумраку, и ритуалы некромагов все равно требовали участия виталиса, а любое воздействие зеленой энергии уже давно отвергалось его телом. Так половину жизни ему и пришлось идти по узкой тропке неспособного к воскрешению и даже исцелению.
Как же, наверное, это нечеловечески обидно — создать столько всего, владеть стольким, стоять на пороге еще больших открытий и достижений, но быть уже не в силах воплотить их. Владеть ресурсами, что могут позволить почти любое безрассудство, исполнить любой каприз, но не иметь возможности прожить еще тридцать или, если повезет, пятьдесят лет. Когда люди твоего ранга и куда как меньших талантов уже давно опять молоды и полны сил, а ты угасаешь, и дело твоей жизни уйдет вместе с тобой, будет разодрано кем попало… причем, не наследниками. Ведь из-за череды оживлений и проклятия Пепельной луны у тебя нет детей. Жизнь несправедлива.
Вильям не мог даже выпить шипучий отвар чтобы справиться с головной болью, поэтому довольствовался лишь россыпью обычных народных средств. Наверное, он неплохо понимал сынов Канзора, обреченных на чистоту.
— Подведем итоги, — сухо сказал Гвент, одернув халат. За время сбивчивого рассказа Лисов он перебил их раз пять, уточняя сказанное и медленно потягивая горячее вино со специями, греющее его жилистое, болезненно-холодное тело. Но ни разу не высказал оценки происходящего, не похвалил и не поругал ханту.
В руках его появились маленькие счеты, деревянная рама, тонкие спицы и разноцветные камушки-минералы. Счеты были известные, друзья, враги и подчиненные Гвента называли их «счеты судьбы». На них Вильям взвешивал цену любых ситуаций и решений, а когда он отщелкнул баланс, назад дороги уже не было.
— Разведка с засадой, при всех доступных дивинациях использовали только ворона и «предчувствие Странника». Понадеялись на то, что обелиски не пропускают чужаков и случайных людей, беспечно зашли на Холм и едва выжили. Прискорбно. Понижающий коэффициент, непрофессионализм, минус пять камней, — сухо отщелкнул он, переводя пять камушков в минусовую зону. Лисы, затаив дыхание, слушали.
— Уверенная победа над церштурунгами, допрос с подвохом, получение информации об информаторе и том, что засада была целевая. Похвально. Повышающий коэффициент, плюс одиннадцать, — старческие пальцы с пигментыми пальцами на коже точным движением отправили прежние пять камней на середину, а шесть в плюсовую зону.
— Обследование Холма, внятных данных нет, в единицу, — к заслугам Лисов добавился седьмой камушек.
— Встреча с низвергом и поражение жреца, наказание исполнителю само по себе, для заказчика не имеет последствий, в ноль. Однако, проявленное свойство: низверг отнял целый пласт личности, памяти и связь с богом… затем выявлено свойство бессмертия, — Гвент помолчал, — десять в плюс. С учетом всех возможных дальнейших свойств, которые раскроются при следующей атаке низверга.
Что?! Все уставились на Кела. Тот легонько развел руками, хотя было видно, что мрачная дума сильно отяготила красивое лицо.
— Упустили средства алхимического саботажа, оставили жрицу наедине с нультом и церштурунгами, с одним защитником в виде стального, позволили пленникам вырваться. Вопиющий непрофессионализм. Удивительно, что все выжили, хотя заказчику и все равно. Результат: ни одного языка, которого можно рассмотреть с полным дознанием. Минус шесть.
Лисы вздохнули.
— Бегство с Холма, из древней земли, попытки низверга остановить ханту и не позволить ей донести всю собранную информацию, явно любой ценой. Выживание и факт первого отчета, превосходно. Плюс двенадцать.
Двадцать три камня справа. Лисы едва слышно выдохнули с облегчением. Пока они были в явном плюсе.
— Землец, проклятие черных глаз, простая, но эффективно решенная задача, плюс три, если это является частью уже взятого контракта, заложим плюс еще три, если позже выяснится, что является, — старик добавил три камня направо, и еще три камня направо вверху.
Что он имеет ввиду, удивилась Анна, как демоница с шестьдесят девятого холма может являться частью заказа по расследованию происходящего на семидесятом, который лисы взяли у Гвента?
— Землец, обладая информацией о попытке демона захватить ребенка, не предприняли все возможное, чтобы этому помешать и предотвратить дальнейшие события; занялись менее важным, что привело к неприятному и опасному низъявлению… Печально. И обошлось без жертв только в силу общей безобидности низверга Ареаны.
Безобидности, мать твою. Лица Лисов потемнели, но никто не проронил ни слова. Гвент и здесь был прав, Ареана в сравнении с типичным низвергом душка и прелесть: половина селения не превратилась в кровавый фарш или не стали гхулами с неистребимой жаждой плоти, не отрастили щупальца и гнойные язвы по всему телу, не начали гореть заживо, агонизируя на протяжении недель, даже с ума не сошли. Так, побесились немного.
— Непрофессионализм, понижающий коэффициент девять.
Семнадцать камней все еще в плюсе. Вроде бы все?
— Все в ханте выжили, для заказчика не важно, в ноль. Спасли ребенка, похвально, плюс два.
Мало же он ценит жизнь своего поселенца. Но, в отличие от большинства лордов, ценит.
— На сегодня все, — сказал Гвент. — Состояние дел удовлетворительное.
Девятнадцать камней лежало справа на весах. Старик сложил сухие руки на коленях и спокойно продолжал с математической скрупулезностью:
— Первая задача заказчика, вычислить шептуна. Вторая задача, используя данную информацию о трех низвергах, вычислить каждого из них с помощью имеющихся дипломатических связей и средств воздействия. Третья, отвести ребенка из Землеца, или, лучше, изгнать демона окончательно. Задача ханты: отправиться на девятый Холм, к Презрителю. Выяснить сущность низверга семидесятого Холма с помощью сил Презрителя. Тем самым предвидев судьбу своего жреца, — он кашлянул и бесстрастно глянул на Кела. — Бывшего жреца.
— Кто такой Презритель? — спросил Кел.
— Вот заодно и узнаете, — ровно ответил Гвент.
— Погодите, — не выдержала Анна. — Вы все время так говорите, что это три разных низверга. Ну, Ареана еще понятно. А почему вы решили, что остальные действия идут от разных? Еще одно совпадение, сразу три низверга пробуждаются в трех холмах в одном месте?..
— Никакого совпадения, — пожевав губами, пояснил старик. — Что низвергов три, ясно по примененным силам. Ареану вы вскрыли, Безликий сам к вам явился, а зверей с таким феноменальным мастерством, что они не послушались саму Сову, направлять мог только какой-то высший вожак или друид. Ничего общего ни с силами Ареаны, ни с силами Безликого. Очевидно, их трое.
Лисы кивнули. Действительно, в его трактовке все как-то сразу стало очевидно.
— Само собой, погребенные под Холмами действуют не по-отдельности. Иначе зачем пробудившемуся вожаку вскрывать себя и пытаться всеми силами не допустить бегства ханты из древней земли? Ханта ничего про него не знала, а выяснила только про действия канзорцев по пробуждению семидесятого Холма. Значит, этот факт был столь важен для всей тройки низвергов, что они изо всех сил пытались помешать ханте уйти: Безликий поразил жреца, вожак спустил живую лавину… Их действия были совместны, это результат сговора.
Анне хотелось хлопнуть себя ладонью по лбу. Как они сами не поняли этого? Ведь сразу уперлись в полную невозможность одного низверга владеть набором столь разных стихий, но почему-то все равно считали, что он владеет. Ясно, почему: пробуждение твари из-под Холма бывает редко, и никогда не случалось у нескольких низвергов сразу. Но теперь, когда Просперо снял великую охранную сеть и древняя земля всколыхнулась от неподконтрольной, неупорядоченной магии, питающей ее, начинается новое время…
— Скорее всего, — подумав, уточнил Гвент, — инициатором и начальным движителем сговора выступает Ареана, владычица видений и снов. Только она могла проникнуть под другие холмы, не телесно, но мысленно. Отыскать за месяцы, прошедшие с момента своего пробуждения, ближайших к ней владык, которые пробуждаются. Возможно, она помогла им пробудиться. Сама по себе Ареана не сумела вырваться из-под холма, хоть и попыталась через ребенка, но ее попытка оказалась далека от успеха. Вожак так же далек от возможности освободиться, скорее всего, в противостоянии с Совой он истратил накопленные силы и залег копить их заново. Это я проверю. А вот Безликий, низверг семидесятого Холма, пугающим образом близок к освобождению. Он сопротивляется цепи обелисков. Он сумел выйти из глубины Холма на поверхность и поразить жреца… Пока он не может покинуть пределов Холма, но это вопрос времени. А когда он освободится, то поможет выйти на свободу и двоим другим.
Старик помолчал.
— Трое низвергов могут выйти на свободу. Это самая опасная ситуация с Холмами за много лет, — сказало он наконец, и медленная, тихая, но довольная улыбка скользнула по его сухому, покрытому пигментными пятнами лицу. — Я извещу Кланы. Извещу ханты и всех смотрителей. И вашего, — он поморщился, — Светоносного. Если к завтрашнему утру не будет других инструкций, отправляйтесь к девятому холму.
Вильям Гвент отложил счеты и легонько кивнул кому-то за пределами их видимости. И сразу исчез. Кристалл арфы погас.
Лисы с охами и вздохами падали на спины и нежились в густом сене. Обсуждать было нечего, Гвент разложил все по полочкам. Надо было просто выспаться и трогаться в новый путь.
Прогретые за день, к середине ночи сеновалы уже овеялись прохладой, но изнутри них поднималось тепло. Кел зарылся поглубже, укрывшись россыпью сухих васильков.
— Я низверг, — сказал он грустно, — тварь из-под сенного Холма.
Утро давно прошло, залитый солнцем полдень принял Лисов в свои объятия, и первым делом ослепил.
Их барак обходили стороной. Отовсюду слышался стук-перестук да крик-перекрик деревянников, две части которых работали в лесу вокруг поселения, а три части на высоких камнях, строили дома или настилы-переходы межу ними.
По счастью, Лисам не пришлось просить местных строителей залатать им броневагон. Они пришли ни свет, ни заря, и сами сделали это, под руководством Выдера, отца Марет. Говорят, вчера его не было в Землеце, а утром прибыл вместе с подмастерьями, к обеду отбыл со спящей дочкой в неизвестном направлении, так Лисы его и не встретили. И что примечательно, никто из них не проснулся под резвый стук полотков и мерный визг пил.
Гремлины утром произвели инспекцию и остались довольны починкой. Щелкая пальцами и сращивая старое и новое мореное дерево, для дополнительной крепости, Ялвик с Ниялвиком наводили порядок уже на внешней, металлической части повозки, где деревянники особо помочь не могли. Последним, что они вправили, был тот самый болтавшийся полу-выдранный лист брони.
Быстро позавтракав принесенной едой, проспавшие, но такие счастливые Лисы запрягли землецких коней и, ни с кем не прощаясь, покинули странное место. Где в яме пузырящейся земли было сидеть приятнее, чем за богато накрытым обеденным столом.
Собаки сопровождали мерно подрагивающий броневагон, весело лаяли и махали хвостами. Жители Землеца отворачивались и прятали взгляды. Впрочем, к подобному результату знакомств с жителями самых разных мэннивейских поселений, ханте было уже не привыкать.
Золтыс ждал их на выезде, совсем один. Плюгавенький, как и раньше, весь несоразмерный, держал обеими руками маленькую сумку из видавшей виды лини.
— Чего еще? — осведомился Дик, раз уж у них со старостой сложились воистину трепетные отношения.
— Благодарствую, Лисы, — сказал золтыс с поклоном. — Примите, за неравнодушие ваше. За детей.
Винсент откинул перехлест, и отвернул внутренний холщовый карман, затем второй, потом третий. Лисы с любопытством смотрели на едва заметно мерцающие самоцветы: синие, как глубокая вода; коричневые, как темная земля; зеленые, как молодая листва.
— Руки же отрежет, сиятельный Гвент, — усмехнулся Ричард.
— Отрезать велено за продажу камней на сторону, — развел руками золотыс. — Про дарение ничего не сказано.
— Что, серьезно? Об этом он не подумал, не предусмотрел?!
— Кто в здравом уме будет дарить камни, — улыбнулся холмич морщинистым ртом, — каждый из которых стоит как здоровая молодая свинья?..
— Удивил, плюгавый, — покачал головой рэйнджер. — Ну, бывай.
— Прощай, золтыс, — улыбнулся Кел. — Тебя как хозяина над золой так называют, но бывает, и золотом блеснешь.
— Прощевайте. А мож до свидания, кто знает, как дорога повернется? Все тропы в земле протоптаны, а все земли в Землеце скомканы!
— Нет уж! Прощай! — наперебой засмеялись Лисы.
Два часа спустя броневагон выкатился за пределы влажной, дышащей зоны искажений, оставляя позади километры пузырящейся земли, и столетние сны замшелых живых камней.
Анна посмотрела назад, на отодвигающийся с каждым шагом клок лесов, который вместил столь многое, а был при этом так незначительно-мал. Пять минут, и даже с неторопливым ходом броневагона, Землец скрылся с глаз, только вершины высоких сосен, да пара самых старых камней еще виднелась позади.
Но вскоре и они пропали. Лисы ехали вперед, и на них надвигалась только совсем недавно оставленная, мрачная, взбугренная Древняя земля Холмов.