Это была самая короткая и самая очаровательная ночь. Прохлада уже затопила город, а от накалившихся за день камней мостовой еще пыхало жаром. Пахло йодом, как в море, и теплой пылью, как в степи после слепого дождя. Белесый туман растекался голубоватой рекой по улицам и площадям, с листьев акаций и платанов гулко скапывала роса — Фимке казалось, что сочные июньские звезды тоже сейчас сорвутся с небосвода и тяжело забарабанят по сонным крышам.

Когда в темноте начали спускаться по круче к таинственно вздыхающему морю, когда с глухим шорохом вывалились из-под ног комья сухой глины, а мимо ушей просвистел спугнутый кожан, Фимка даже струхнул малость. Только вчера он впервые в жизни увидел море: тихое, зеленоватое у берега и бледно-голубое вдали, сливающееся с таким же бледно-голубым небом, — прямо с неба спускалась шаланда под белым парусом. И еще порт: дымы, пароходы, мачты, огромные трубы, горластые гудки, звон цепей и грохот кранов… Вовку Федоровича и Мишу Куртича он узнал тоже только вчера. Вовка — дальний мамин родственник — обещал познакомить Фимку со своими дружками из морской школы. Он и уговорил Фимку идти ночью на причал. Заикнись, что боязно, он тебя возьмет в море! Как же!

Теперь Фимка стоял под огромной черной скалой, поднимающейся из воды. Вовка и Мишка возились у лодки — отмыкали цепь, тащили из темного куреня парус, весла и еще какие-то вещи, которые назывались непонятно и загадочно: рангоут, румпель, шполик…

— Баян взял? — спросил Вовка, замыкая курень.

— Вот он, — ответил Миша, швыряя что-то темное в лодку на свернутый парус.

Сдурел что ли этот Мишка, так небрежно бросил музыкальный инструмент! И Вовка ведет себя необычно — вчера дрожал: «Ой, гляди не сломай патефон! Ах, смотри не урони пластинку!», а теперь и слова не сказал Мишке.

Все сегодня необычно для Фимки, даже рассвет. У себя в Москве он его вообще никогда не наблюдал. В деревне, где бывал прошлым летом, рассвет всегда начинался на горизонте: вздрогнет темь, поплывут светлые полосы по небу, и потом уже будто кто-то медленно потянет вверх синюю занавесь ночи. Здесь по-иному: волна словно прикрыта туманной пеленой, а в зените бледнеют и тают звезды. Темно-синее небо посветлело, поднялось еще выше, и начала сперва медленно, а потом все быстрее стекать оттуда прозрачная светлость к горизонту. Спросить бы у Вовки, почему так, — он же моряк, все знает, — но опять же боязно: черный, как жук, Миша Куртич только усмехнется да выгнет подковами сросшиеся над переносицей широкие брови, а Вовка обязательно начнет подначивать — любит посмеяться над другими.

— Ша! Капитан идет, — приложил ладонь к уху Мишка.

Все трое прислушались. Сперва затрещал кустарник, потом зашуршала галька, из-за обрыва вышли на высветленный рассветом песок два невысоких парня в полосатых тельняшках.

— Салют, камарадос! — поднял руку, как для пионерского приветствия, тот, кто шел впереди, и, не дожидаясь ответа, спросил баском: — Фрегат готов?

— Так точно, Капитан! — поднял руку Вовка.

Капитан подошел ближе и остановился.

— Кто с тобой третий?

— Это… Это — Фимка. Он приехал из Москвы. Мировой хлопец. Хочет в нашу школу поступать.

— Ну и что? — строго спросил Капитан.

— Да ты не думай… — голос у Вовки дрогнул виновато. — Ты не думай, Капитан, он — комсомолец…

— Ну и что? — снова спросил Капитан, резко, коротко, будто в грудь толкнул.

— Попросился хлопец в море…

— А для чего идем в море, знаешь?

— Знаю… — упавшим голосом ответил Вовка.

Никогда бы Фимка не подумал, что озорной и задиристый Вовка Федорович может так спасовать перед этим крепышом. В конце концов, «Диана» — Вовкина лодка. Кого захочет, того и возьмет в море.

— Так… — Капитан ловко циркнул слюной в сторону моря. — А я Нинку не взял, чтобы посторонних не было.

— Все подготовили, — с досадой сказал тот, что пришел с Капитаном, — а ты, Вовка, все испортил.

Теперь Фимка понял: ребята собрались в море не на рыбалку, а с какой-то другой, неизвестной ему целью. Сговорились идти вчетвером — он, Фимка, лишний. А как же теперь быть? Наверное, прогонят его. Уйдут сами в море, а ему одному придется возвращаться пустынным берегом по кручам и зарослям в незнакомый город.

Рассвет наступал быстро. Фимка уже хорошо мог разглядеть Капитана: крепыш стоял, широко расставив ноги, засунув руки в карманы черных матросских, с клапаном, брюк. За форменным ремнем с бляхой торчала книжка. Полосатый тельник плотно облегал мускулистую грудь, крутые бицепсы, открывал крепкую, словно отлитую из бронзы шею. Капитан смотрел себе под ноги, раздумывал, как быть. «Прогонит, — подумал Фимка. — Этот такой, что скажет: «Уходи!» — и ни слова ему не возразишь».

Капитан поднял голову и неторопливо поправил упавшую па лоб тяжелую прядь рыжих прямых волос.

— Что умеет делать твой Фимка?

— Он все умеет, — засуетился Вовка. — Решительно все! Правда, Фимка?

— Узлы вязать?.. Шкотовые? — наступал Капитан.

Вовка осекся и вопросительно посмотрел на Фимку. А Фимка удивленно смотрел на Капитана: он не только не умел вязать шкотовые узлы, но и понятия не имел, что это такое. На тонких губах Капитана скользнула улыбка, а пришедший с ним парень улыбнулся во все лицо.

— Рубить рангоут? — продолжал Капитан.

Фимка только догадывался, что это какая-то работа, связанная с морем, но что такое рангоут и зачем надо тот рангоут рубить?.. Нет, определенно, Капитан сейчас пошлет его вон… Ну и что? Уж больно задается этот рыжий! Живя у моря, морскому делу научиться не хитро. А вот умеет ли Капитан делать то, что умеет Фимка? Вовка, например, не умеет. Фимка осмелел и шагнул навстречу Капитану:

— Электромонтером могу. Печатать на машинке умею… И еще: рубанком снять стружку толщиной с бумажный лист.

— О-о! — повел разлетистыми и ровными, как стрелки, бровями Капитан. — Насчет рубанка, я и сам умею. А что ты умеешь такое, чтобы не сходя с места… мы проверили твои слова?

— Умею… — Длинный и худой Фимка набрался духу и подошел вплотную к Капитану. — Умею стихи читать. Вот! Наизусть.

— Начинай! — спокойно сказал Капитан.

— Что же, тебе всего «Онегина» или «Во весь голос» Маяковского?

Капитан засмеялся, протянул Фимке руку:

— Нет, ты — настоящий штормовой парень. Только читать всего «Онегина» не стоит. Видишь, скоро взойдет солнце, всю скумбрию упустим. Знаешь?.. Прочитай четыре строчки. Самые-самые.

— Из «Онегина»?

— Не обязательно. Но те, которые для тебя… дороже всех других, что ли.

— Заветные?

— Во-вот! Только имей в виду — без дураков.

Фимка постоял, пошевелил губами, оглянулся на притихших Вовку и Мишку, набрал полную грудь воздуха:

Эти строчки часто читал Фимкин отец, политрук Бомм. Он написал их даже в том последнем письме, которое пришло Фимкинои матери с Халхин-Гола на другой день после похоронной. Фимка и прочитать их хотел, как когда-то отец, нараспев. А не получилось: просто сказал и все.

Сказал и умолк. И ребята молчали. Вот и не знали они ничего ни о погибшем политруке Бомме, ни о его последнем письме, ни об оставшейся в Москве Фимкинои матери, а молчали, словно вместе с Фимкой все это вспомнили.

— С душой читаешь, — вздохнул Капитан. — В Одессу насовсем приехал?

Фимка молча кивнул головой.

— У него отец погиб, — подал голос Володя. — А мать тяжело заболела, в больницу положили. А его с Ленкой в Одессу к бабке прислали.

— Ленка — сестренка, что ли? — снова спросил Капитан.

Фимка опять кивнул головой.

— Ничего. Бывает, — успокоил его Капитан и резко повернулся к товарищам: — Ну, чего застыли? Рангоут ставить! Фрегат — на воду!

Рангоут оказался обыкновенной жердью, к которой цепляли самодельный парус, румпель — куском доски с дыркой, его насаживали на руль, чтобы удобнее было править, шполик — деревянным черпаком, баян — самодельной корзиной для рыбы, а Капитан — комсоргом класса военно-морской спецшколы Яшей Гордиенко, симпатичным, хотя немножко и задиристым парнем.

Яша Гордиенко, Володя Федорович, Миша Куртич и Абраша Уманов дружили с детства, учились в одной школе, вместе их принимали в пионеры и в комсомол, вместе они решили и в спецшколу поступить, чтобы всю жизнь борт о борт по морским дорогам пройти. Троих приняли, а Мишу Куртича врачебная комиссия забраковала — подвело зрение. Теперь Миша уезжал с родителями в другой город, и дружки решили дать клятву верности друг другу, чтобы, значит, где бы кто ни был, что бы ни делал, всегда о друзьях помнил, чувствовал плечо товарища.

Все пираты, рыцари и подвижники, о которых приходилось ребятам читать, писали клятвы своей кровью, принимали их торжественно. Миша Куртич предлагал это сделать в катакомбах, при свечах. Но Абраша Уманов и Яша Гордиенко сказали, что так клялись только жадные флибустьеры и жестокие конквистадоры, а они — комсомольцы, будущие мореходы и открыватели новых земель, поэтому клятву следует давать на борту «Дианы», в открытом море, во время восхода солнца.

Когда далекий краешек моря накалился добела, «Диана» была уже далеко от берега. Капитан приказал сушить весла, снять тельняшки и повязать их на головы тюрбанами.

Море еще не проснулось. Оно дышало медленно и глубоко, то приподнимая, то опуская «Диану» на своей широченной груди.

— А как быть с ним? — спросил Абраша, показывая черными глазами на Фимку.

— Спустить за борт, пусть это время поплавает, — деловито объявил Капитан.

Фимка глянул в темную воду, и ему показалось, что глубина уже обожгла его нестерпимым холодом. Он по-настоящему испугался:

— Что, за борт? Что, за борт? — пропищал он, хватаясь за банку. — Я же не умею плавать! Я же…

— Он вправду не умеет плавать, — заступился Володя. — Еще пузыри пустит, тогда что?

— Тогда пусть замрет и не дышит, — смилостивился Капитан.

Смуглый и юркий, как бычок-подкаменщик, Абраша вынул из кармана жестяную школьную ручку-вставку, маленький граненый стаканчик и лезвие безопасной бритвы. Надрезав лезвием кончик среднего пальца на левой руке, Капитан выжал несколько похожих на ягодки красной смородины капель в стопку и передал лезвие Володе. Тот заметно побледнел, прежде чем взять лезвие зачем-то погладил себя ладонями по щекам, вздохнул и тоже, надрезав палец, накапал крови в стопку. Затем Куртич и Уманов.

Капитан расправил сложенный вчетверо листок плотной бумаги и, подняв правую руку, начал читать громко, четко выговаривая каждое слово, будто на школьном сборе перед сотнями слушателей:

— Мы, комсомольцы Яков Гордиенко, Михаил Куртич, Абрам Уманов и Владимир Федорович, связанные узами дружбы и товарищества с первой школьной скамьи, сегодня, двадцать второго июня тысяча девятьсот сорок первого года, в день расставания, обещаем друг другу и клянемся…

Капитан поправил полосатый тюрбан и обвел глазами стоявших перед ним:

— Где бы ни были, не забывать друг друга… Клянемся!

— Клянемся! — дружно ответили трое, поднимая над головой кулак правой руки.

— Помогать друг другу в беде… Клянемся!

— Клянемся!

— Клянемся!

Капитан взял у Абраши ручку, макнул перо в кровь на дне стопки и начал подписывать клятву. Перо плохо слушалось. Яша несколько раз макал его в стопку. Наконец подписал и передал ручку Куртичу.

Когда все подписались, Капитан взял листок, свернул его трубочкой, вложил в черный футляр от бритвы, спрятал в карман и дал знак Володе Федоровичу. Володя вскочил на банку, сорвал с головы тельняшку, взмахнул ею, как флагом, и запел. Первый луч солнца вызолотил растрепавшуюся Володину шевелюру, залил киноварью взметнувшуюся тельняшку, и старенькая еловая шаланда показалась Фимке могучим быстрокрылым фрегатом. Он смотрел в тающую над морем утреннюю дымку и видел сияющие жемчуга в прозрачной воде, острые базальтовые скалы и сказочные, заросшие красными розами и узорчатыми пальмами берега, о которых пел Володя.

…Возвращались под парусом. Разморенные зноем, ребята сладко спали на банках, подложив кулаки под головы. Капитан молча перебирал пальцами шкоты, направляя послушную «Диану» по золотой дорожке, простеленной в море солнцем.

— Хочешь подержать? — улыбнулся он Фимке, показывая зажатые в пальцах бечевки-шкаторины.

— Не, — покачал головой Фимка. — Не умею.

— Ничего. Научишься. Будешь теперь с нами ходить вместо Миши Куртича. Будешь?

Фимка обрадовался и осмелел:

— А правда, что ты с парашютом с Больших камней прыгал?

— Кто тебе сказал? Вовка?

Фимка кивнул, головой.

— Вот звонарь! — улыбнулся Капитан. — Это он выдумал. Что я — чокнутый, со скалы прыгать. Низко, парашют не успеет раскрыться. Под воду в скафандре спускался, это — да. У нас во Дворце пионеров — водолазный кружок. Приходи. И ты научишься.

Фимка отрицательно покачал головой и отвел в сторону погрустневшие, как показалось Капитану, глаза.

— Приходи. Это же интересно, — настаивал Капитан. — Царство бога морей Посейдона…

— Нет, — вздохнул Фимка. — Меня не примут.

— Ну, что ты! Я с тобой пойду к руководителю, скажу…

— Не примут, — перебил Фимка. — У меня… легкие болят. Меня и послали сюда, к бабке, легкие морем лечить.

— Фью-ю! — присвистнул Капитан. — Тогда, верно, не примут… Только ты не переживай, друг. Будем на «Диане» по утрам ходить. По утрам, говорят, морские брызги хорошо действуют на эти самые легкие…

Капитану явно хотелось успокоить товарища, и он спросил, чтобы уйти от неприятного Фимке разговора:

— Ты сколько классов окончил?

— Десять.

— Ого! Ты что же, старше нас?

Фимка согласно кивнул головой. Теперь Капитан уже с завистью глянул на Фимку и тут же решил показать свое превосходство:

— Это что? А вот у нас в школе… А вот через две недели «Товарищ»… Знаешь, такое учебное судно есть? «Товарищ» уйдет в плавание с нами, будущими штурманами, на борту. Уйдем в дальние края. Во!..

Вдруг Капитан, не окончив фразу, умолк, подался телом вперед, напряженно всматриваясь в приближающийся берег.

— Эй, пираты, тревога! Свистать всех наверх! — крикнул Капитан.

Ребята вскочили, протерли глаза.

— Абраша, ты у нас самый востроглазый, ну-ка, посмотри на скалу у причала: не наша ли Нинка там что-то сигналит?

Абраша, приставив ладони козырьком к глазам, долго всматривался в синеющий берег.

— Нинка-то, Нинка, — наконец сказал он озадаченно. — Но что она семафорит, не разберу. Вначале будто: «Спешите к берегу», а дальше какое-то слово непонятное.

— Быстро на весла! — забеспокоился Капитан. — Может, с батей что случилось.

…На берегу, нервно теребя подол пестрого платьица, стояла светловолосая, такая же круглолицая и крепкая, как Яша, девчонка. Не успела «Диана» ткнуться носом в песок, как она подбежала:

— Хлопцы, скорее! Война!..

— Ты что, Нинка, сдурела?! Соображаешь, что говоришь? — осердился Капитан.

— Честное пионерское! Уже в третий раз по радио передают — война!

Ребята выскочили на песок, забыв подтянуть на берег лодку. С высокой кручи, оттуда, где начинался город, доносился тревожный голос диктора:

— Сегодня, в четыре часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города — Житомир, Киев, Севастополь, Каунас…

Репродуктор гремел и гремел, а ребята стояли оглушенные, растерянные: война?! А что такое — война?..

Они наспех вытащили лодку, кое-как забросали в курень весла и рангоут.

— Ну, пошли, — сказал Капитан, надевая тельняшку.

— Куда, Яшко?

— Как куда? В военкомат.