Глава 1

О том, что пора сбить хазарский замок с волжских ворот торговли с Востоком, говорили уже давно. И не только в свободе торговли было дело.

Великое движение киевских князей на дальние окраины славянских земель замедлилось, споткнувшись на вятичском пороге. Вятичи, населявшие лесистое междуречье Оки и Волги, продолжали платить дань хазарам, и, чтобы поставить их под власть стольного Киева, необходимо было скинуть с них хазарское ярмо. Дорога в вятичскую землю пролегала через хазарскую столицу Итиль…

Для людей, населявших соседние с Хазарией земли, Итиль был жестоким городом.

Сюда их приводили в оковах и на невольничьих рынках продавали, как скот, иудейским и мусульманским купцам.

Сюда на скрипучих двухколесных телегах и в перегруженных, осевших в воду до края бортов, вместительных судах привозили дани, собранные с подвластных хазарам народов безжалостными тадунами.

Отсюда приходили хищные ватаги хазарских всадников и, прокравшись по оврагам и долинам степных речек, обрушивались огнем и мечом на беззащитные земледельческие поселения.

Опасность, угрожавшая со стороны Итиля, казалась соседям вечной и неизбывной, и только немногие, самые мудрые, догадывались, что сама Хазария больна, тяжело больна, а награбленное чужое богатство придавало ей лишь внешний блеск, но не исцеляло внутренние недуги.

Потом, после гибели Хазарии, люди станут гадать, когда она покатилась к упадку, будут искать причины внутри и вне ее.

Может, упадок Хазарии начался в восьмом столетии, когда на нее обрушилось арабское нашествие? Каган, правитель Хазарии, склонился перед грозной чужеземной силой, принял из рук халифа урезанную власть, отдал себя под защиту наемной гвардии мусульман-арсиев…

Может быть, ослабляющий удар Хазария получила не извне, а изнутри, в девятом столетии, когда против кагана-мусульманина подняли мятеж хазарские беки? Могучий и честолюбивый бек Обадий тогда объявил себя царем, а каган превратился в почитаемого чернью, но безвластного затворника кирпичного дворца в городе Итиле. Царь Обадий насаждал в Хазарии иудейскую веру, которая еще больше разъединяла людей и привела к кровопролитной междоусобной войне.

Может, именно новая вера сыграла роковую роль в судьбе Хазарии?

Иудаизм — религия работорговцев, ростовщиков и сектантов-фанатиков — подорвал военную мощь державы, основанную на родовом единстве кочевых орд, разрушил связи Хазарии с великими христианскими и мусульманскими странами.

Религиозная нетерпимость иудеев, вылившаяся в бессмысленные и жестокие преследования христиан, оттолкнула от Хазарии даже ее старого и заинтересованного союзника — Византийскую империю. Восхищенные послания единоверцев — "иерусалимских изгнанников", рассеявшихся по всей Европе, тешили самолюбие хазарских царей, но не заменяли дружбы и доверия соседей.

Эгоистичным и опасным для самой Хазарии было внимание далеких единоверцев.

Не в силах оказать даже малейшую реальную помощь Хазарии, заморские иудеи использовали сам факт существования этого "остатка Израилева" для самоутверждения, для опровержения неопровергаемого упрека: "У каждого народа есть царства, а у вас нет на земле и следа!" Эти "иерусалимские изгнанники" писали в Хазарию: "Когда мы услышали про хазарского царя, о силе его государства и множестве войска, мы внезапно обрадовались и подняли голову. А если вести о нем усилятся, этим увеличится и наша слава". Ответные послания хазарского царя, в которых он, не задумываясь над последствиями, объявлял своими владениями давно не принадлежавшие хазарам соседние земли "на четыре месяца пути вокруг", порождали еще большее недоверие к хазарам. Опасная игра, в которую корыстно вовлекали Хазарию зарубежные единоверцы…

А может, конец могущества Хазарии наступил позднее, в десятом столетии, когда начали таять, как весенний снег, огромные хазарские владения? Сколь многим владели правители Хазарии, и сколь мало осталось у них к середине столетия. Крымские готы перешли под власть Византии, и в приморских городах полуострова стояли византийские гарнизоны. Степи между Волгой и Доном заняли печенеги, и кочевать там для хазар стало опасно, как в чужой стране. С востока наступали кочевники-гузы, и раскосые всадники на лохматых лошадках показывались возле самой Волги, в низовьях которой располагались коренные хазарские области. Глухо волновались булгары, давнишние данники хазар, и втайне готовились к мятежам. Одно за другим отказывались от уплаты дани славянские племена, и только вятичи с неохотой посылали еще свою нещедрую дань мехами и медом. Надолго ли?

Владения Хазарии сжимались, как сохнувшая кожа, и в конце концов под номинальной властью кагана остался небольшой треугольник степей между низовьями Волги и Дона да немногие города в предгорьях Северного Кавказа.

Жалкие остатки прежнего могущества…

А может, все перечисленное не причина, а лишь следствие упадка Хазарии? Может, настоящая причина в другом — в самой сущности этого государства-грабителя, государства-паразита?

Хазария не создавала богатство, а лишь присваивала чужое, не ею созданное. Хазары кормились и одевались за счет других народов, изнуряя их данями и разбойничьими набегами. В городе Итиле пересекались торговые пути, но самим хазарам нечего было предложить иноземным купцам, кроме рабов да белужьего клея. На рынках Итиля продавались булгарские соболя, русские бобры и лисицы, мордовский мед, хорезмские ткани, персидская посуда и оружие. Из рук в руки переходили серебряные монеты с непонятными хазарам надписями.

Чужое, все чужое…

Поток иноземных товаров, проходивший через Хазарию, не приносил благосостояния ее народу, оставлял по себе единственный след — торговую десятину в казне царя. Хазария походила на огромную таможенную заставу, перегородившую торговые пути с Запада на Восток, на преступное сообщество сборщиков пошлин и алчных грабителей.

В городе Итиле жили мусульмане, иудеи, христиане, язычники, неизвестно какой веры и какого племени пришельцы из дальних стран, привлеченные обманчивым блеском богатства, которое текло мимо, не задерживаясь в Хазарии. Люди жили рядом, но не вместе — каждый по своей вере и по своим обычаям. Мусульманские мечети соседствовали с христианскими храмами и синагогами, а на окраинах города язычники приносили жертвы своим деревянным и каменным идолам. Даже судьи были разные: отдельно для мусульман, отдельно для иудеев, отдельно для язычников. Отдельными были базары, бани, кладбища. Как будто стены Итиля замкнули в свое кольцо несколько разных городов, и жители их понимали друг друга не лучше, чем пришельцев из дальних стран. А для коренных хазар, кочевников и скотоводов, город Итиль был только местом временного обитания. С наступлением весны они уходили со своими юртами и стадами в степи, на знаменитые Черные земли в долине реки Маныча, а когда там выгорала под летним солнцем трава, кочевали дальше по кругу: на Дон, с Дона на Волгу, сначала вверх, потом вниз, и так до осени. Странный, непонятный, пропитанный взаимной ненавистью город…

Жителей Итиля и прилегающих степей объединяла вера во всемогущество кагана, ему поклонялись как живому богу и называли просто Каган, не прибавляя имени. Каган жил в большом кирпичном дворце. Только управитель дворца — кендер-каган — и привратник-чаушиар удостаивались чести лицезреть Кагана. Даже хазарский царь, предводитель войска и полновластный правитель страны, допускался во дворец лишь изредка. Остальным людям запрещалось даже приближаться к дворцовым стенам. Только трижды в год Каган нарушал свое загадочное уединение. На белом коне он проезжал по улицам и площадям столицы, а позади ровными рядами следовали гвардейцы-арсии в кольчугах и чеканных нагрудниках, в железных шлемах, с копьями и кривыми мечами — все десять тысяч арсиев, составлявших наемное войско Хазарии. Встречные падали ниц в дорожную пыль, закрывали глаза, будто ослепленные солнцем, и не поднимали головы раньше, чем Каган проедет мимо. Ужасной была участь тех, кто осмеливался нарушить обычай. Арсии пронзали дерзких копьями и оставляли лежать у дороги, и никто не осмеливался унести и похоронить их.

Выбеленные солнцем кости так и оставались на обочине, и люди осторожно обходили их, ужасаясь дерзновенности проступка. Как можно осмелиться взглянуть в лицо божественного Кагана?!

Даже после смерти Каган оставался загадочным и неприступным. Никто не знал, где именно он похоронен. Для мертвого Кагана строили большой дворец за городом. В каждой из двадцати комнат дворца, одинаково украшенных шелковой парчой, рыли могилы. Самые близкие слуги Кагана вносили тело во дворец и плотно закрывали за собой двери. Спустя некоторое время следом за ними входили молчаливые арсии с широкими секирами в руках и выкидывали за порог, к ногам потрясенной толпы, отрубленные головы слуг Кагана. Потом люди проходили чередой по комнатам дворца, но могилы были уже зарыты, и никто не мог узнать, где именно погребен Каган. И сколько бы ни прошло лет, каждый путник склонялся в поклоне перед погребальным дворцом Кагана, а всадники спешивались и шли, ведя в поводу коня, пока дворец не скрывался из глаз.

Вера в Кагана была требовательной и беспощадной.

Если дела шли хорошо, люди прославляли своего Кагана. Но если случалась засуха или поражение на войне, то знатные вельможи и чернь собирались толпами к дворцу царя и кричали: "Мы приписываем несчастье Кагану! Божественная сила Кагана ослабла, и он бесполезен для нас! Убейте Кагана или отдайте нам, мы сами его убьем!" И Кагана убивали, если царь по какой-нибудь причине не брал его под защиту.

Нового Кагана всегда выбирали из одной и той же знатной, но не очень богатой семьи. Хазары считали, что Каган, не привыкший с детства добывать средства к жизни, не будет как следует заботиться о благосостоянии народа.

Рассказывали, что на одном из рынков Итиля можно было увидеть молодого человека, продававшего хлеб, о котором знали, что это будущий Каган.

Вновь избранный Каган уединялся с царем и четырьмя самыми знатными хазарскими беками в круглой комнате без окон, с единственной узкой дверью, которую сторожили арсии с обнаженными мечами. Царь накидывал на шею Кагана шелковую петлю и сдавливал до тех пор, пока тот не начинал задыхаться, теряя сознание. Тогда Кагана спрашивали: "Сколько лет ты желаешь царствовать?" Полузадушенный Каган называл то или иное число лет, и только после этого его усаживали на золотой трон с балдахином, воздавая высочайшие почести. Если Каган не умирал к назначенному им самим сроку, его убивали, ссылаясь на его же божественную волю. Если же Каган называл непомерно большое число лет, его все равно убивали по достижении сорокалетнего возраста. Хазары считали, что с годами ум ослабевает, рассудок мутнеет, божественная сила становится меньше и Каган не может больше приносить пользу.

Да, Итиль был жестоким городом…

 

Глава 2

Хазарский поход князя Святослава ничем не напоминал прежние дерзкие рейды руссов за добычей и пленниками. Святослав подбирался к границам Хазарии исподволь, закрепляя каждый пройденный шаг, собирая союзников. Не удалым предводителем конной дружины, но мудрым и дальновидным полководцем предстает он перед потомками.

Летом 964 года он прошел с миром земли вятичей, и старейшины вятичей обещали принять его волю, признать повелителем, если князь защитит их от хазар.

…Как-то неожиданно подкралась и вошла в силу осень. Рассветы стали прозрачными и холодными, как родниковая вода. Кое-где в низинах уже ложились на траву первые заморозки.

Осенью к князю Святославу приехали послы из Волжской Булгарии. Их ждали давно. Еще летом Святослав отправил с попутным купеческим караваном подарки булгарскому царю и намекнул, что желает быть с ним в мире и дружбе.

В свою очередь, булгарский царь искал союзников, которые помогли бы освободить страну от хазарской дани. Когда совсем рядом, в земле вятичей, вдруг появилось могучее войско, которое можно было повернуть против Хазарии, царь обрадовался. Разве можно упускать такой случай? Но своим послам он велел быть осторожными, страх перед хазарами по-прежнему тяготел над ним. Поэтому булгарские послы приехали тайком, в одежде простых купцов, с немногими слугами, много славословили, но связывать себя определенными обязательствами не желали. Однако пропустить беспрепятственно судовую рать Святослава через свою страну послы все-таки обещали. И еще обещали дать суда для перевозки воинов и припасов, если у князя Святослава окажется мало своих ладей. Но только пусть князь возьмет суда, оставленные в условленном месте, как бы насильно, без ведома булгарского царя. И пусть князь идет через Булгарию как бы войной, а булгары запрутся в крепостях и ничем мешать ему не будут…

Князь Святослав посмеивался, слушая рассказы Свенельда, который вел переговоры, — наивная хитрость булгарских послов вряд ли могла ввести кого-нибудь в заблуждение.

— Пусть тешатся надеждой, что обманули хазар. Для нас главное — пройти через Булгарию без войны.

Договоренное скрепили взаимными клятвами, и булгарские послы отбыли так же тихо, как приехали. Водный путь к столице Хазарии — городу Итилю — был открыт для князя Святослава.

Но со стороны степей загораживали путь к Итилю печенежские владения.

Неразумно было посылать через степи конное войско, не сговорившись предварительно с печенежскими вождями. А еще лучше было склонить их к военному союзу. Князь Святослав был уверен в своей силе. Хазарам не выдержать прямого удара русской окольчуженной рати. Но в войске по-прежнему мало конницы. Если хазарские всадники разлетятся по степи, как догнать их? Печенежская легкая конница могла бы завершить разгром. Ради этого не жалко ни серебра, ни части добычи. Надобно нанять печенегов, как нанимал их отец Святослава, киевский князь Игорь Старый, для царьградского похода…

Печенежские кочевые орды прорвались в степи между Волгой и Днепром почти сто лет назад, но соседям об этом народе было известно немного.

Печенеги не допускали в свои кочевья чужих людей, подозревая в недобрых намерениях, а тех, что осмеливались на свой страх и риск углубляться в степи, безжалостно убивали. Поэтому известия о печенегах доходили до Руси стороной, через другие степные народы.

Рассказывали, что печенеги — большой и богатый народ, владевший множеством коней и баранов, драгоценными сосудами, серебряными поясами и хорошим оружием. Они имеют также большие трубы в виде бычьих голов, в которые трубят во время боя, и рев этих труб поистине ужасен. Вся Печенегия делится на восемь округов с великими князьями во главе, а округа, в свою очередь, делятся на племена, в которых тоже есть князья, и таких князей насчитывают сорок. Так что у печенегов много князей, все они воинственны и алчны и думают только о добыче.

Князь Святослав знал о воинственности печенегов, но он знал и другое.

Опустошая набегами соседние земли, печенеги сами много страдают от хазар, которые нападают на их кочевья. Не обернется ли давняя вражда печенегов к хазарам дружбой к нему, Святославу? Враги общего врага могут сговориться…

Зимой печенеги кочевали далеко от славянских земель, у берега теплого моря, откуда с наступлением весны начинали двигаться со своими табунами и стадами на север, и так все лето, по мере того как солнце выжигало пастбища. Осенью они оказывались совсем близко от вятичских земель, и поэтому посольству было легче найти их кочевья.

После долгих раздумий Святослав назвал имя посла — Лют Свенельдович.

С ним отправились в Печенегию толмач-переводчик и крепкая охрана из отборных конных дружинников.

Настоящая степь начиналась сразу за рекой Проней. Шуршала под копытами коней жесткая степная трава. Всадники сбились плотной кучкой, готовые отразить внезапное нападение. Лют Свенельдович был серьезен и озабочен, безлюдная степь настораживала. Печенеги умели подбираться незаметно, как волки. Правда, обычай защищал послов, но откуда было знать диким степнякам, что чужие всадники идут с посольством? Все решала первая встреча… И вот из низины высыпали всадники в длинных черных одеяниях, в остроконечных колпаках, обтянутых черной тканью; не понять было, шлемы под ней скрывались или просто шапки из плотного войлока. Печенеги на скаку натягивали луки, размахивали копьями и трехгранными кривыми мечами.

Дружинники плотным кольцом сомкнули Люта, ощетинились копьями.

Печенеги закружились вокруг посольства диким хороводом, почти касаясь наконечников копий своими развевающимися черными одеждами, устрашающе визжали.

Лют Свенельдович поднял над головой зеленую ветку.

Хоровод печенежских всадников замедлил свое бешеное вращение, умолкли крики и визг. Наконец печенеги остановились, опустили копья.

— Мы идем посольством от князя Святослава к вашим старейшинам! — прокричал толмач.

Подъехал печенег с длинной черной бородой, в которую были вплетены красные ленточки. Под его одеждой угадывались складки кольчуги, на запястьях покачивались массивные серебряные браслеты. Серебро и нарядный пояс свидетельствовали о знатности рода, и Лют понял, что именно от этого человека зависит их жизнь. Бородатый печенег что-то прокричал резким, срывающимся на визг голосом.

— Он требует, чтобы мы бросили копья, — перевел толмач. — Тогда он выслушает нас.

Лют Свенельдович кивнул дружинникам. Копья полетели на землю. Печенег снова заговорил, но уже спокойнее, дружелюбнее:

— Если вы действительно послы, то жизнь ваша в безопасности. Завтра вы предстанете перед старейшинами.

Лют Свенельдович облегченно вздохнул, обтер рукавом испарину на лбу…

Печенежский стан находился в большой низине и открылся взглядам путников неожиданно, когда они поднялись на гряду холмов. В кольце повозок теснилось множество юрт из бурого войлока, а посередине стана высился большой белый шатер вождя. Едкий кизячный дым струился над юртами.

Развевались на ветру лошадиные хвосты, привязанные к длинным жердям, — бунчуки. Из-за телег высыпала огромная толпа, печенеги с пронзительными криками, размахивая топорами и обнаженными мечами, побежали навстречу посольству, грозя растерзать его, изрубить на куски, затоптать в пыльную землю. Лют и его спутники остановились, захлестнутые беснующейся толпой, и уже прощались с жизнью, столь страшной была ярость обступивших их печенегов. Воины, которые перехватили посольство в степи, отталкивали своих сородичей древками копий, что-то кричали, но толпа продолжала напирать.

Но вот показались всадники в блестевших на солнце доспехах, в круглых железных шлемах, над которыми колыхались разноцветные перья, и толпа вдруг отхлынула. Это явились наконец печенежские старейшины. Мимо расступившихся печенегов посольство проследовало к белому шатру вождя; старейшины называли его великим князем. Им оказался тучный белолицый муж со светлыми волосами, необычными для степняков; жирные плечи туго обтягивал полосатый шелковый халат. Если бы не железный шлем с перьями и не кривой меч, заткнутый за серебряный пояс, печенежского вождя можно было бы принять за персидского купца. Князь возлежал на горе подушек. Вокруг него сидели на корточках старейшины, а позади застыли свирепого вида телохранители с обнаженными мечами.

Дружинники внесли подносы с дарами князя Святослава и, поставив их к ногам вождя, тихо отошли за спину Люта Свенельдовича. Вождь печенегов скользнул равнодушным взглядом по связкам дорогих мехов, по серебряным слиткам-гривнам, по золотым чашам. Его внимание привлекло лишь оружие: островерхий русский шлем, кольчуга с железными панцирными пластинками на груди, обоюдоострый прямой меч. Вождь шевельнул короткими толстыми пальцами. Подскочившие рабы уволокли оружие в глубину шатра. Остальные дары расхватали старейшины.

Вождь молча выслушал посольскую речь, потом перевод этой речи на печенежский язык и что-то шепнул невзрачному старичку в длинной черной одежде, сидевшему рядом с ложем. Старичок проворно вскочил, шагнул к послам и заговорил на языке славян:

— Великий князь из рода Ватана приветствует посла князя Святослава.

Хазары такие же враги печенегам, как и руссам. Но поход может разрешить только совет великих князей, чьи люди и стада кочуют в долинах Днепра.

Ждите их слова.

…Три недели Лют и его спутники видели только бурый войлок юрты, тусклое пламя очага да хищные наконечники копий печенежской стражи, которые покачивались у входа. Часы сливались в непрерывную сонную череду, и лишь нити солнечных лучей, пробивавшиеся через щели, возвещали о наступлении нового дня. Вечером молчаливые печенежские воины вносили в юрту большой медный котел с бараниной, бурдюки с водой и кобыльим молоком — еду и питье на следующий день. И только ночью, в полной темноте, послов выводили на прогулку в дальний угол печенежского стана. За три недели сидения послы узнали о жизни печенегов не больше того, что увидели в первый день. Наконец Люта Свенельдовича снова позвали в белый шатер. Тот же старичок произнес слова, оправдавшие все труды посольства:

— Великие князья из родов Ватана, Куэля, Маину и Ипая пришли к согласному решению воевать с хазарами. Пусть князь Святослав начнет, и мы поспешим к хазарским границам из тех мест, где нас застанет известие о начале похода. Да погибнут наши общие враги — хазары!

 

Глава 3

Князь Святослав ждал возвращения посольства из Печенегии с нетерпением и тревогой, часто уезжал из стана, с немногими людьми уединялся в березовых рощах или на берегах лесных озер, подолгу беседовал с ними. Гридни-телохранители затаив дыхание слушали князя, и перед ними разворачивались немыслимые дали.

Однажды, остановившись на берегу коричневого от торфа лесного озерка, князь Святослав сказал:

— Больше всего воду люблю. Чтобы много было воды, без конца и без края. В Днепре воды много. В Оке, реке вятичей, тоже. Но та вода бегучая, неласковая. Здесь вода стоячая, спокойная, но темная как ночь. До теплого моря хочу дойти, до синей воды, где плавали ладьи Олега Вещего и отца моего Игоря Старого. Но не гостем мимоезжим хочу побывать на море, а стать на берегу его крепко…

Слова князя быстро разошлись по дружине, и воины заговорили о походе к теплому морю. Возвратившееся от печенегов посольство напомнило о таком же посольстве князя Игоря, которое положило начало совместному походу на Царьград. Волхвы искали и без конца находили добрые предзнаменования.

Нетерпение охватывало воинов…

Весна 965 года выдалась ранней и дружной. Быстрее обычного очистились от льда реки. По большой воде в землю вятичей приплывали ладьи с воями, оружием, припасами. Войско множилось на глазах, и уже не хватало княжих мужей, чтобы ставить старшими над сотнями. Печенеги, раньше обычного покинувшие приморские пастбища, пригнали тысячные табуны коней. В конные дружины князь Святослав звал всех, кто умел держаться в седле. До позднего вечера на приокских лугах и на лесных полянах слышались конский топот, лязг оружия, повелительные выкрики десятников: новые дружинники приучались к ратному строю.

Крепкие заставы перегородили дороги и тропы, чтобы на Волгу, к хазарам, не проскользнул ни конный, ни пеший, чтобы в Итиле не узнали о готовности русского войска. Когда наступит время, князь Святослав сам объявит о походе. А пока пусть нежатся в покое неведенья хазарские правители, пусть пересчитывают жирную десятину с торговых караванов!

Внезапным весенним громом будет для них поход князя Святослава!

На исходе мая, в канун змеиных свадеб, наступил долгожданный день.

Святослав напутствовал гонца, который отправлялся к хазарскому царю:

— Лишних слов перед царем не рассыпай. За многими словами малая сила, за немногими — великая. Сильный шепотом скажет, а все слышат. Крика же слабого разве что заяц испугается, да и то потому, что отроду пуганный.

Всего три слова передашь: "Иду на вы!" Сказав, замолчи. Смертью грозить будут, все равно молчи. Помни: в твоем молчании — сила!

Бояре и дружинники смотрели на гонца с почтительным уважением. На верную смерть отправляется гонец, рубаху перепоясал черным похоронным поясом, а лицом светел, безмятежен. Меча у гонца не было, только короткий нож за черный пояс заткнут — самого себя до сердца достать, коли станет невмоготу терпеть муки. Немыслимого мужества и жертвенности человек. По нему хазары о всем русском войске судить будут. Не на посольский разговор поехал гонец — на смертный поединок. Доблесть показать хазарам, чтобы уязвить дух хазарского царя задолго до битвы…

Гонец двинулся к выходу, тяжело ступая сапогами по еловым плахам пола. За ним потянулись из избы бояре и воеводы. Только гридни-телохранители остались возле княжеского кресла. Гридни всегда при князе, не оставляют ни на минуту. Князь Игорь Старый этот обычай завел.

Понадобятся зачем-нибудь гридни — вот они, рядом, а если ненадобны, то будто и нет их, столь они молчаливы. Как копья, поставленные до поры к стене.

Проводив гонца, Святослав подумал, что надо бы объяснить дружине, почему он сам предупреждает хазарского царя о походе. Сказать гридням, чтобы разнесли эти слова по дружине.

— Эй, отрок! — обратился князь к высокому светловолосому дружиннику родом из вятичей. — Замечал я, что ты смышленый, угадливый. Смекни, зачем я царя о походе упреждаю?

— Не ведаю, княже.

— То-то, что не ведаешь! — улыбнулся Святослав. — Вижу, и другие в недоумении. А ведь просто догадаться. Подумай сам: намного ли опередит гонец войско? Самое большее — на неделю-полторы, если мы пойдем быстро.

Сумеет царь за это время новых воинов набрать и обучить? Думаю, не сумеет.

Что есть под рукой, то на битву и выведет, не больше того. А трепет у него в душе от нашей дерзости будет великий. Подумает царь, что безмерно сильны мы, если сами о походе предупреждаем. Того мне и нужно…

Гридни с восхищением слушали своего князя, а Святослав, расхаживая по избе, продолжал рассуждать:

— И о том я подумал, чтобы воинов хазарского царя одним разом сразить. А что получится, если царь не успеет их вместе собрать?

Разбредутся припоздавшие воины по степям, разыскивай их потом! Так-то вот, отрок…

С ликованьем отплывала судовая рать. Путь предстоял неблизкий, но привольный: вниз по Волге до низовьев, где на островах, образованных волжскими притоками, притаилась за глиняными стенами хазарская столица Итиль.

Конные дружины пошли к Итилю прямым путем, через печенежские степи.

По дороге к ним присоединялись печенежские князья, заранее оповещенные гонцами о начале похода.

Грозным и неудержимым было движение войска князя Святослава. Его тяжелая поступь спугнула сонный покой хазарской столицы.

 

Глава 4

Прозрачным майским утром, которое отличалось от других разве что тем, что накануне был большой торг и усталые горожане крепче обычного спали в своих жилищах, к воротам Итиля подъехали всадники, забарабанили древками копий. Сонный стражник выглянул в бойницу воротной башни и кубарем скатился вниз: приехал сам Иосиф, царь Хазарии и многих соседних земель.

Медленно, со скрипом распахнулись тяжелые ворота. Стражники склонили копья, приветствуя царя. Улицы Итиля были пустынны. Только благочестивые старцы, для которых прожитые десятилетия сократили время сна до короткого забытья, брели к храмам на утреннюю молитву, да ночные сторожа дремали на перекрестках, опершись на древки копий.

Царь Иосиф равнодушно скользил взглядом по жилищам ремесленников, по купеческим приземистым доминам, прятавшимся за глинобитными заборами, по глухим, без окон, стенам караван-сараев. Постройки были присыпаны желтоватой пылью, казались унылыми и безликими. Улица вела к протоке Волги, которая делила город на две части — Итиль и Хазар. На песчаном острове высился кирпичный дворец Кагана, окруженный малыми дворцами, садами и виноградниками. Это был город в городе, недоступный для простых людей. На остров можно было попасть только по наплавному мосту, возле которого всегда стояли вооруженные арсии.

Иосиф спешился, бросил поводья арсию, пошел по скрипучим, зыбко вздрагивавшим доскам моста к площади, выложенной известковыми плитами. На площади стоял дворец Кагана, поражавший своей громадностью. Выше дворца были только минареты некоторых мечетей, но они торчали, как древки копий, а дворец загораживал полнеба. Все, что окружало дворец, казалось ничтожно малым. Жилище, достойное равного богам…

Царь Иосиф медленно пересекал площадь, испытывая непонятную робость.

Для него не было тайн во дворце, да и Каган был избран им самим из числа безликих и безвольных родичей прошлого владельца дворца, но сейчас Иосиф чувствовал себя ничтожным и униженным, ступал по белым плитам осторожно, будто опасаясь нарушить звуком шагов величавый покой дворцовой площади.

У высоких дверей, украшенных золотыми и серебряными бляхами, Иосиф положил на ступени меч, железный шлем, стянул сапоги из мягкой зеленой кожи и выпрямился, босой и смиренный. Приоткрылось оконце, прорезанное в дверях:

— Кто нарушил покой равного богам?

— Иосиф, слуга богов.

— Что ищет слуга богов у равного богам?

— Совета и благословения.

— Пусть ищущий войдет…

Двери бесшумно отворились, и царь Иосиф шагнул в полумрак дворцового коридора. Молчаливые арсии в золоченых кольчугах, с маленькими топориками в руках сопровождали его. Влажные плиты пола неприятно холодили босые подошвы. Струи дыма от пылающих факелов ползли, как змеи, к сводчатому потолку.

У порога тронного зала Иосифа остановил привратник-чаушиар. Он коротко поклонился царю, поднес к стоявшей рядом жаровне палочку пропитанного благовониями пальмового дерева, и дерево загорелось ровным, почти бездымным пламенем. Царь благоговейно взял горящую палочку, подержал в руках и вернул чаушиару. Таков был обычай: хазары верили, что огонь очищает и освобождает от недобрых мыслей.

— Войди и припади к источнику мудрости! — сказал наконец чаушиар.

Золотой трон Кагана стоял посередине большого круглого зала. Над троном висел балдахин из алого индийского шелка с золотыми тяжелыми кистями. Лучи солнца, пробиваясь сквозь узкие длинные окна, яркими пятнами расцветили ковер на полу. Торжественная тишина царила в зале.

Царь Иосиф трижды поклонился пустому трону, упал ниц на ковер и не поднимал головы, пока не услышал негромкий певучий звон: управитель дворца кендер-каган ударил молоточком по серебряному диску.

— Жаждущий совета может приблизиться!

Иосиф на коленях пополз к трону.

Когда до него оставалось несколько шагов, снова раздался серебряный звон, и царь поднял голову. Он увидел Кагана.

Каган сидел на троне неподвижно, как каменное изваяние. Высокая шапка Кагана, сплошь вышитая золотом, поблескивала множеством драгоценных камней. Рукава белого одеяния спускались почти до пола. У Кагана было безбородое, бледное от постоянного затворничества лицо, глаза прикрыты набрякшими веками.

— О равный богам! — начал царь Иосиф. — Пусть не покажется дерзким известие, нарушившее твой покой! От северного правителя князя руссов Святослава приехал гонец с объявлением войны. Призови свою божественную силу, защити Хазарию. Вели рабам твоим взяться за оружие и благослови их на подвиги!

Каган медленно склонил голову.

— Слово твое услышано и одобрено! — возгласил кендер-каган. — Божественная сила Кагана с тобой, царь Иосиф! Да постигнет врагов злая смерть и забвение потомков! Да обратятся они в пепел, сдуваемый ветром твоей славы!

Царь Иосиф снова опустился на колени и пополз к выходу. Обычай был соблюден. Каган устами своего первого слуги произнес благословляющие слова. Теперь судьба страны вручена царю, а Кагану остается лишь молить богов о победе и ждать исхода войны. И придет к Кагану восхищение народа, если враги будут повержены. Или позорная смерть, если Хазарии не поможет его божественная сила.

Над крышей дворца арсии подняли большой золотой круг. Блеск его можно было увидеть со всех концов города. Заревели большие медные трубы. Великий Каган сзывал в войско подданных своих, невзирая на племя их, достаток и вероисповедание. Забурлил, заволновался Итиль. Толпы народа заполнили улицы и площади. Муллы с высоких минаретов звали к священной войне с неверными руссами, осмелившимися обнажить меч против благословенного аллахом города. Христиане собирались к папертям церквей, где бородатые попы призывно поднимали к небу кресты. Иудеи почтительно внимали своим сладкоречивым раввинам, которые убеждали умереть с именем истинного бога на устах, ибо Каган суть иудей, и царь Иосиф тоже иудей, и великий визирь тоже исповедует иудейскую веру, а потому защита их от врагов — богоугодное дело.

Лишь хазары-язычники не говорили о богах и, собираясь у своих войлочных юрт на окраине города, ждали слова родовых вождей. Но вождей не было в городе, да и вообще кочевников в Итиле осталось мало, совсем мало.

Они уже откочевали на весенние пастбища. Царские гонцы, безжалостно нахлестывая коней, искали их в бескрайних степях. Но быстро ли они найдут вождей? И захотят ли беки, известные своим вероломством, поспешить на помощь царю?

Тревожно, ох как тревожно было Иосифу!

Наступал час расплаты и за чрезмерное властолюбие, оскорблявшее беков, и за невыносимую тягость налогов, на которую роптали горожане, и за грабительские набеги на подвластные племена.

Но только ли его, царя Иосифа, во всем этом вина? Так поступали и прежние цари, а Хазария гордо стояла на рубеже Европы и Азии, внушая страх врагам, и подданные хазарских царей, казалось бы разъединенные расами и верами, тем не менее покорно собирались в минуту опасности под золотое солнце Кагана!

Почему же так тревожно ему теперь? Что изменилось в Хазарии?

Царь Иосиф искал ответа и не находил его. А ответ был прост, как сама правда. Зло не может продолжаться бесконечно. Держава, несущая зло большинству своих подданных и соседям, сама рано или поздно обрушивается в бездну зла. Не была ли порождена тревога царя Иосифа предчувствием гибели?

Но в этом предчувствии он боялся признаться даже самому себе…

Только через неделю, когда на равнине перед городскими стенами собралось для царского смотра войско, Иосиф немного приободрился. Нет, Хазария еще достаточно сильна!

Десять тысяч отборных всадников-арсиев, закованных в блестящую броню, были готовы ринуться по первому знаку. Многочисленные горожане тоже оделись в железные доспехи. Итиль — богатый город, в купеческих амбарах нашлось достаточно оружия, чтобы вооружить всех способных носить его.

Прибывали кочевые беки со своими ордами. Множилось хазарское войско, и царь Иосиф уже без прежнего трепета выслушивал донесения гонцов о движении по Волге судов князя Святослава, а по степям — его конницы. На совете высших военачальников было решено не утомлять хазарское войско длинными переходами и сражаться с руссами здесь, под стенами Итиля.

 

Глава 5

Царь Иосиф был иудеем, но, как и многие другие люди в Хазарии, считал самыми искусными воителями не своих единоверцев, а мусульман-арабов. Перед сражением с руссами он выстроил войско по арабскому образцу.

Четыре линии насчитывал обычно арабский боевой строй.

Первая линия — "утро псового лая". Она называлась так потому, что начинала битву, осыпая врага стрелами конных лучников, словно дразнила его, чтобы заставить расстроить ряды. В эту линию царь Иосиф поставил кара-хазар (черных хазар) — быстрых наездников, пастухов и табунщиков, жилистых, злых, со смуглой кожей и множеством туго заплетенных косичек, которые свешивались из-под войлочных колпаков. Кара-хазары не носили доспехов, чтобы не стеснять движений, и были вооружены луками и дротиками.

Вторая линия — "день помощи". Она как бы подпирала конных лучников и составлялась из тяжеловооруженных всадников, одетых в кольчуги, железные нагрудники, нарядные шлемы. Длинные копья, мечи и сабли, палицы и боевые топоры составляли ее вооружение. Тяжелая конница обрушивалась на врага, когда его ряды смешивались под ливнем стрел. Здесь у царя Иосифа стояли белые хазары — рослые, плечистые, гордые прошлыми боевыми заслугами и почетным правом служить Кагану в отборной панцирной коннице.

Но если и "день помощи" не сокрушал врага, то вся конница расходилась в стороны и пропускала вперед третью линию — "вечер потрясения". Пешие ратники третьей линии, бесчисленные, как камыши в дельте Волги, стояли стеной, опустившись на одно колено и прикрываясь щитами. Древки своих копий они упирали в землю, а острия наклоняли в сторону противника.

Преодолеть эту колючую изгородь было нелегко, нападавшие истекали кровью, и тогда на них, ослабевших и упавших духом, снова обрушивалась с флангов панцирная конница, чтобы завершить разгром.

И наконец, позади всех ждала своего часа последняя боевая линия, которую арабы называли "знамя пророка", а хазары — "солнце кагана". Здесь возле большого золотого круга, изображавшего солнце, собиралась наемная гвардия мусульман-арсиев. Арсиев берегли. Они вступали в бой только при крайней необходимости. Зато им доставалась львиная доля добычи. Арсии безжалостно вырубали дамасскими мечами и бегущих врагов, и своих же воинов, если те, дрогнув, начинали отступать. Среди арсиев был царь Иосиф.

Он стоял на высоком помосте и смотрел, как далеко впереди, на зеленой равнине, разворачивается для боя войско князя Святослава.

Руссы приближались медленно, и царю Иосифу показалось, что они намеренно оттягивают начало битвы. Не устрашился ли князь Святослав, узрев столь многочисленное и грозное войско? Может быть, он не захочет испытывать судьбу в сражении и начнет переговоры? Ведь дружины руссов в прошлом неоднократно проходили через хазарские владения. Воины в кольчугах светлого железа вырубали своими прямыми мечами сторожевые заставы, пытавшиеся преградить им путь, и уходили дальше, на Каспий или за Кавказские горы, чтобы спустя много месяцев возвратиться обремененными добычей. Не желая рисковать всем богатством, они отдавали часть его хазарам за безопасный проход через их владения. Может, и князь Святослав минует Хазарию, удовлетворившись богатым выкупом? Кажущаяся медлительность руссов как будто подтверждала мысли Иосифа, и он уже прикидывал, сколько можно пообещать руссам серебра и товаров, чтобы они не причинили вреда Итилю…

Пешие руссы приближались, вытягиваясь клином. На острие клина шли богатырского роста воины в железных панцирях и шлемах, глубоко надвинутых на брови. Живот, бедра и даже голени воинов были обтянуты мелкой кольчужной сеткой, непроницаемой для стрел. Руки в железных рукавицах сжимали устрашающе большие секиры. А вправо и влево от дружины богатырей-секироносцев — сплошные линии длинных красных щитов, которые прикрывали пеших руссов почти целиком. Над щитами поблескивали копья.

На крыльях русского войска двигалась неторопливо конница: справа — светлая, переливающаяся железом дружинных доспехов, слева — черная, зловещая. Царь Иосиф догадался, что это печенеги, и подумал, что там самое слабое место рати князя Святослава — печенежские всадники быстры, но нестойки в рукопашном бою. Но пока рано думать о печенегах, рано. Главное — пешая рать руссов. Если сокрушить пешую рать, печенеги сами разлетятся в стороны, как брызги от брошенного в лужу камня…

Иосиф поднял вверх обе руки.

Арсии вскинули копья и разом испустили грозный боевой клич, от которого качнулся золотой круг над головой царя. Заревели хазарские трубы.

Завизжали, завыли кара-хазары, подобно гончим псам рванулись на руссов.

Непрерывным весенним ливнем полились оперенные железом стрелы.

Руссы продолжали идти вперед медленно, но неудержимо, в их строю не было заметно павших, только щиты обрастали щетиной вонзившихся стрел.

Снова затрубили хазарские трубы. Мимо расступившихся конных лучников промчались белые хазары, всесокрушающий "день помощи". Звеня доспехами, тяжелая конница хазар докатилась до линии красных русских щитов и остановилась, будто натолкнувшись на крепостную стену. Задние всадники напирали на передних, а те пятились от колючей изгороди копий. Все смешалось. Белые хазары кружились на месте, не в силах прорвать строй руссов и уже не в состоянии вырваться из схватки. От огромных секир русских богатырей не было спасенья. "День помощи" рассыпался на глазах.

Кучки обезумевших всадников вырывались из сечи, скакали, нахлестывая коней, подальше от страшного русского клина. Царь Иосиф с ужасом понял, что первых двух линий войска у него уже нет, что рассеянную конницу больше не собрать. Для хазарского войска наступал вечер, и Иосиф думал теперь только о том, чтобы продержаться до темноты и укрыться за городскими стенами. Пешая рать "вечера потрясения" должна остановить руссов, остановить во что бы то ни стало!

Но клин русского войска разрезал секироносцами фронт хазарских пешцев неожиданно легко. Началась сеча грудь о грудь, в которой побеждает тот, кто сильнее духом. В тесноте воины отбрасывали бесполезные копья и сражались мечами, топорами, кинжалами. Перешагивая через чужих и своих павших, подскальзываясь на мокрой от крови траве, выкрикивая хриплыми голосами боевые призывы, руссы шли вперед, и царь Иосиф чувствовал, что "вечер потрясения" долго не выстоит. Тогда он решился на последнее, отчаянное средство — послал гонца за Каганом, чтобы равный богам лично воодушевил воинов и устрашил врагов…

Каган выехал из ворот Итиля на белом коне. Чаушиар и кендер-каган несли над ним большой шелковый зонт, чтобы ни один луч солнца не упал на божественное лицо. Многокрасочная, как весенний луг, следовала свита Кагана. Шествие замыкали двадцать пять жен Кагана, каждая на отдельном, богато украшенном верблюде. В свите Кагана было так много нарядных всадников, драгоценности вельмож и оружие телохранителей так ослепительно блестели на солнце, что князю Святославу показалось: на помощь хазарам спешит из города новая отборная рать…

Святослав послал гонца к печенегам, оставленным в засаде у реки, чтобы они задержали эту рать. Печенеги высыпали из зарослей и с воинственными криками устремились наперерез Кагану. Тот остановился.

Позади, равнодушно поглядывая на приближавшихся печенегов, застыла свита, как будто Каган был щитом, способным прикрыть от любых опасностей.

— Каган! Это Каган! — вдруг раздались испуганные вопли. Печенежские всадники, мгновение назад свирепые и неудержимые, бросали в траву оружие и поворачивали коней. Слепая вера во всемогущество Кагана, о котором они столько наслышались от хазар, лишила их воли. Так вот на что надеялся царь Иосиф, призывая Кагана!

А Каган продолжал свое неторопливое шествие, и хазары, увидев его, закричали торжествующе и радостно: "Каган! Каган! Божественный Каган!"

Сразу что-то изменилось на поле битвы. Пешие хазары яростней взмахивали саблями и секирами, теснее смыкали ряды. Конница белых хазар собиралась вместе и выравнивалась, готовясь к атаке. И неизвестно, как бы повернулось дело, если бы отчаянный русский конный лучник, подскакав поближе, не сразил Кагана стрелой.

Взмахнув длинными рукавами, Каган вывалился из седла.

Горестно завыли хазарские воины.

Чаушиар и кендер-каган склонились над своим поверженным повелителем.

Каган лежал на спине, черная стрела с непонятными знаками на древке вонзилась между бровей. Божественный Каган был мертв.

Отчаянные крики разносились над полем. "Горе! Горе! Каган ушел от нас! Закатилось солнце Хазарии!" Рассыпались и обратились в бегство телохранители и слуги Кагана. Высоко вскидывая голенастые ноги, затрусили к городским воротам верблюды гарема. Воины хазарской пешей рати начали поспешно отступать. Их окружала русская и печенежская конница. Поражение хазарского войска было полным. Царь Иосиф с конными арсиями бросился на прорыв и, потеряв в сече большинство своих всадников, с немногими телохранителями ускакал в степь. Ночь, покровительница беглецов, спасла его от погони. Иосиф спешил в Саркел, хазарскую крепость на Дону, чтобы пересидеть беду за ее кирпичными стенами. Спустя несколько недель он погибнет вместе с крепостью…

А русское войско, завершив свой ратный труд, осталось ночевать на поле брани. Запылали огромные костры, в которые ратники Святослава швыряли не дрова, а древки копий — так много их побросали бежавшие хазары.

Звенели, расплескивая рубиновое аланское вино, заздравные чаши. Гремели победные песни. Великой была победа, и велика была радость войска.

Жители Итиля в ужасе смотрели с городской стены на пирующих руссов.

Многие думали, что следующего дня им не пережить, и с молитвами готовились к смерти. Горожане, имевшие свои суда или деньги, чтобы заплатить чужим кормчим, покидали Итиль. Как стало известно впоследствии, они искали спасения на пустынных берегах Хвалынского моря. Они готовы были отдать дань, которую потребует князь Святослав, и признать его правителем. Чем язычник Святослав хуже иудея Иосифа? Для купцов родина там, где можно нажить богатство, а лучший правитель тот, кто не мешает этого делать.

Переход Хазарии под власть князя Святослава даже сулил торговым людям немалые выгоды. Открывались пути на необъятную Русь и в приморские города Византии. Нужно только пересидеть в безопасном месте войну, а потом все образуется. Так думали купцы, и в чем-то они были правы…

Утром молчаливые дружины руссов вошли в Итиль. Они миновали глинобитные жилища западной части города, где зимой жили кочевые беки со своими родичами, а летом по пустынным улицам, заросшим скудной пыльной травой, бродили верблюды и овцы. Не здесь было главное богатство Итиля, а на острове, где высился дворец Кагана, и на другом берегу — в Хазаре, который еще называли Сарашек, то есть Желтый город, месте обитания купцов и ремесленников, рынков и складов с товарами.

Возле наплавного моста через протоку уже не было сторожевых арсиев.

Небольшой отряд наемников преградил дорогу руссам только на площади перед дворцом. Не рассудок, но отчаяние вывело их под мечи руссов. Короткая схватка, и последние защитники Итиля полегли на каменные плиты. Руссы изрубили секирами двери дворца и ворвались внутрь.

Целый караван верблюдов, тяжело нагруженных золотом, серебром, драгоценными тканями, дорогим оружием и амфорами с редкостными винами, привел в стан князя Святослава воевода Свенельд, которому было доверено собрать лучшую добычу. Дружинники вывозили товары из купеческих амбаров и караван-сараев, из домов богатых горожан.

А когда руссы покинули город, в Итиль ворвались буйные орды печенегов. Они грабили всех подряд. Всадники в черных шапках рассыпались по улицам, вламывались в жилища, убивали жителей трехгранными кривыми мечами, тащили на волосяных арканах пленников. Город окутался дымом пожаров. Князь Святослав расплатился со своими союзниками хазарским добром.

Потом впереди русского войска полетит добрая молва о том, что князь Святослав беспощаден только к врагам, не убивает мирных жителей и не берет последнее, и другие хазарские города предпочтут сдаваться русским без боя, чтобы их не отдали на растерзание свирепым печенегам…

 

Глава 6

А поход продолжался. От разоренного печенегами Итиля руссы пошли на юг, к древней столице Хазарии — Семендеру. Здесь, в предгорьях Северного Кавказа, жили оседлые люди, разводили сады и виноградники, сеяли хлеб. В Семендере был свой царь из арабского рода Кахвана, по имени Салифан, исповедовавший мусульманскую веру. Царь подчинялся хазарам, но у него были свои вельможи, свое войско и свои крепости, и хазары не входили в его владения, довольствуясь данью и покорностью.

Царь Салифан дерзнул встретить руссов с оружием в руках и потерпел сокрушительное поражение. Остатки его войска рассеялись по укрепленным поселкам; таких поселков, окруженных каменными стенами, здесь было много, потому что завоеватели множество раз приходили в эту страну. Беззащитный Семендер сдался на милость победителей.

Святославу этот город не понравился. Жалкие постройки в виде шатров из жердей, переплетенных камышом и обмазанных глиной… Хищные минареты мечетей… Бурые караван-сараи… Пыльные вихри на торговых площадях…

Душный зной и зловонье из переполненных нечистотами рвов… Бедно одетые, униженные люди…

Царь Салифан, вельможи и богатые горожане бежали в горы, увозя во вьюках и на двухколесных повозках, запряженных волами, все ценности.

Раздосадованный Святослав отдал Семендер печенегам.

Стремительно пролетали летние дни, но еще стремительнее было движение войска князя Святослава через земли аланов и косогов, жителей предгорий.

Взята копьем сильная крепость Семикара, построенная хазарами для защиты сухопутной дороги к устью реки Дона.

Вперед! Только вперед!

Остатки разгромленных аланских и косожских ратей добивали печенеги, которые шли за русским войском, как стая шакалов за львом.

Нечастые дневки на берегах речек и у степных колодцев почти не задерживали войско. Пока одни дружины отдыхали, другие продолжали двигаться вперед, расчищая путь мечами и захватывая свежих коней для обоза. Потом они останавливались на короткую дневку, а их сменяли отдохнувшие. Близился край коренных хазарских владений. Ночные ветры с закатной стороны уже приносили соленый запах моря.

Когда от жителей прибрежных городов Тмутаракани и Корчева приехали тайные послы, князь Святослав объявил своим воеводам:

— Война окончилась. Впереди земли, жители которых не хотят быть нашими врагами. Пора вложить мечи в ножны и проявить к людям милость…

И это была правда. Разноязыкое и разноплеменное население прибрежных городов лишь вынужденно терпело власть хазарского царя. Хазарские гарнизоны сидели за стенами цитаделей, окруженные морем ненависти. В князе Святославе горожане видели избавителя от хазарского ярма и были готовы подняться с оружием в руках на своих угнетателей. Печенеги, следовавшие за русским войском, превратились в опасную обузу. Пора было избавляться от временных союзников. Однако печенеги рвались к богатым приморским городам, которые, как казалось их вождям, были их законной добычей.

— Осталось всего два дня пути до моря, — настаивали вожди, явившись без зова в шатер Святослава. — Зачем прогоняешь нас? Мы пойдем за тобой, как раньше шли!

…Застыли в боевом строю русские дружины, повернувшись спиной к морю, а лицом к печенежским станам, которые черными островами стояли среди бурой степи и угрожающе гудели, готовые силой поддержать требования своих вождей…

Князь Святослав убеждал вождей повернуть коней на север, где в степях остались стада и табуны разбитых хазарских беков, где уже не нужно будет сражаться, но только брать добычу.

— Вы степные люди, и ваше место в степях, — говорил князь. — Оставайтесь мне друзьями и союзниками. Только в степях не пересекутся наши дороги, и будет между нами мир, как сейчас. По нраву ли степным наездникам штурмовать каменные крепости? Если хотите попробовать — берите Саркел, там хранятся богатства хазарского царя!

А русские дружины продолжали стоять под палящим солнцем, и воеводы только ждали знака, чтобы силой оружия разметать печенегов и вынудить их к отступлению. Грозная картина готового к битве войска убеждала печенежских вождей лучше, чем самые изощренные речи. В шатер вползали на коленях слуги вождей, что-то шептали, опасливо поглядывая на предводителей русского войска. И вожди смиряли свой задор, начинали говорить просительно, уже не настаивая на совместном походе к морю. Пусть только князь руссов справедливо разделит прежнюю добычу. Такой исход устраивал князя Святослава, и он согласился отдать печенегам треть коней и пленников.

Вожди посчитали это за удачу и разъехались по своим станам удовлетворенные.

Ночь после переговоров была тревожной. Дружинники не расседлывали коней и не снимали доспехов, готовые отразить нападение: от печенегов можно было ждать любого вероломства. Но когда над степью поднялось багровое солнце, на месте печенежских станов остались лишь черные пятна остывших кострищ да вытоптанная копытами трава. Печенеги ушли. Конные разъезды, поехавшие следом за ними, сообщали князю, что уже на два дня пути нет ни одного печенежского всадника.

А в городе Тмутаракани уже разгоралось пламя мятежа. По темным улицам, прячась от стражи, перебегали закутанные в плащи люди. Из-за саманных заборов слышался скрежет стали о точильные камни. В храм Иоанна Предтечи собрались городские старейшины — не только христиане, но и мусульмане, иудеи и люди совсем непонятных религий, которые они привезли из дальних стран вместе с товарами, краснолицыми рабами и диковинными животными. Ненависть к хазарам объединила всех. Приукрашенные щедрой людской молвой рассказы о непобедимости русского войска вселяли уверенность, а обнадеживающие слова тайных послов, возвратившихся от князя Святослава, порождали надежды на выгоды свободной торговли. Алчным огнем загорались глаза купцов, когда они узнали о намерении Святослава продать в Тмутаракани и Корчеве несметную добычу хазарского похода: степных скакунов, пленников, драгоценности Кагана и царя, меха и шелк из караван-сараев Итиля, аланское кованое серебро…

Тмутараканский тадун, извещенный соглядатаями о недовольстве горожан и напуганный приближением русского войска, решил покинуть город. Из цитадели выехали всадники с факелами в руках. Хазары швыряли факелы на крыши домов, убивали жителей, пытавшихся тушить пожары. Сплошное зарево поднялось над городом.

Навстречу русскому войску поскакали, загоняя насмерть коней, гонцы от старейшин гибнувшего города: "Спаси, князь! Поспеши к Тмутаракань!"

Но русское войско опоздало. Хазарский гарнизон успел погрузиться на суда и переправиться на другую сторону пролива, в город Корчев, где тоже была цитадель и тоже сидел хазарский тадун. Князя Святослава встретили толпы рыдающих тмутараканцев в прожженных одеждах, с набухшими от крови повязками на свежих ранах. Воздевая руки к небу, они проклинали хазар.

Многие изъявили желание тут же взяться за оружие и помочь руссам изгнать хазарского тадуна из Корчева.

Через пролив переправилась отборная дружина воеводы Свенельда, но и ей не пришлось участвовать в штурме. Вооруженные горожане со всех сторон окружили Корчев, привезли камнеметные машины и множество лестниц. С отчаянной храбростью горожане штурмовали цитадель и взяли ее. К вечеру ни одного живого хазарина не осталось в Корчеве. Не осталось и мертвых: тела хазар были сброшены в городской ров на съедение бродячим псам. Отрубленные головы двух хазарских тадунов — тмутараканского и корчевского — привезли князю Святославу…

Руссы, не приближаясь к огнедышащим стенам Тмутаракани, разбили свои станы в окрестных селеньях и в садах, которых много было возле города.

Омывали усталые, растертые кольчугами до кровавых ссадин тела в ласковых водах Сурожского моря. В огромных количествах поглощали вареную баранину и фрукты, принесенные благодарными тмутараканцами. Как будто не на чужбину, а в родную землю пришло войско. Наступило время отдохновения от ратных трудов, время пиров и мирной торговли. Тмутараканские и корчевские купцы, еще вчера с яростными воплями карабкавшиеся на стены цитадели, теперь звенели серебром в кожаных кошелях, раскидывали перед восхищенными дружинниками драгоценные греческие паволоки, щедро наливали в кубки темное вино из узкогорлых амфор.

 

Глава 7

Архонт руссов Святослав вышел к Босфору Киммерийскому, благоденствие херсонской фемы зависит лишь от его доброй воли!..

Железнобокая конница эмира северных народов Святослава в неделе пути от кавказских перевалов, и некому преградить ей дорогу в пределы халифата!..

Конунг Святослав собирает ладьи, и скоро все море станет опасным для варяжских торговых караванов!..

Святослав выбирает, на кого обрушить меч!..

Святослав, Святослав, Святослав…

Грозное имя русского князя звучало осенью 965 года на многих языках, его произносили то с тревогой и ненавистью, то с восхищением и надеждой, но никогда равнодушно. Князь Святослав казался живым воплощением могучей силы, которая разнесла вдребезги обветшавшее здание Хазарского каганата.

Вожди кочевых племен и наместники земледельческих областей, стратиги византийских фем и императорские сановники, мусульманские визири и прославленные полководцы арабского халифата ловили слухи о князе Святославе, подсылали соглядатаев, составляли про запас хитроумные посольские речи, готовили караваны с богатыми дарами на случай мира и войско на случай войны. Но больше всего их интересовал сам русский князь, неожиданно вознесшийся на вершину воинской славы. Они расспрашивали очевидцев хазарского похода о словах и делах Святослава, прикидывали, как использовать его возможные слабости, чтобы повернуть дело себе на пользу.

Даже за внешней простотой, которой, по слухам, отличался предводитель руссов, подозревали какой-то особый, пугающий своей непонятностью, скрытый смысл. Гадали, к какой религии склоняется князь, ибо не может правитель огромной страны довольствоваться никому не ведомыми языческими идолами.

Делали многозначительные выводы из милости князя к тмутараканским христианам, а потом недоумевали, почему купцы-мусульмане тоже хвалят Святослава. Казалось, все взяли на заметку и разложили в удобном для себя порядке многоопытные вершители государственных дел, даже то, что князь Святослав молод, очень молод — в лето хазарского похода ему исполнилось всего двадцать три года. А это возраст, когда чувства еще властвуют над разумом, когда не хочется терпеливо распутывать жизненные узлы и рука сама тянется к мечу, чтобы одним взмахом разрубить их, когда горячая голова подсказывает дерзкие и опрометчивые решения…

Представлялось вероятным, что юный предводитель руссов через Босфор Киммерийский войдет в сказочно богатую Таврику, где среди вечной зелени нежатся на берегу теплого моря белые города, где сады отяжелели от фруктов, а несчитанные отары овец сползают по горным склонам в долины.

Разве можно удержаться при виде такого незащищенного богатства? А то, что богатства Таврики сами упадут в руки князя Святослава, было ясно каждому.

Не херсонский же стратиг со своими обленившимися латниками может остановить неистовых руссов! Вот когда византийский император пришлет триеры с войском, тогда начнется настоящая война. Но произойдет это не скоро, вероятнее всего, после зимних штормов, и войско князя Святослава успеет насладиться благодатным покоем и щедрыми дарами Таврики. Способен ли юный правитель варварской страны заглянуть далеко вперед, чтобы уяснить грядущие опасности? Устоит ли перед опрометчивыми советами варягов, которых, по слухам, много в его войске и которые жаждут только добычи?

Таврический путь князя Святослава казался единственно возможным и даже неизбежным, как ливень, который следует за черной тучей…

Но они ошибались, эти многомудрые мужи, угадыватели чужих мыслей и похитители чужих тайн, и причина их ошибки коренилась в непонимании самой с у т и хазарского похода. К Босфору Киммерийскому пришел не лихой стяжатель военной добычи, но предводитель войска великой державы, и его стремительный бросок на Хазарию был лишь началом единого сабельного взмаха, который прочертит по карте Восточной Европы широкий полукруг от Каспия до Дуная. Князь Святослав мыслил иными масштабами, чем предводитель хвалынского похода Свенельд или его отец Игорь Старый, мечты которого не простирались дальше военной добычи, даров византийского императора и выгодного торгового договора. Не о сиюминутной выгоде думал Святослав, остановивший войско на пороге беззащитной Таврики, но о будущих великих походах.

Время воевать с византийским императором еще не пришло. Недавние завоевания требовали закрепления. Еще сидел за кирпичными стенами Саркела царь Иосиф, помышлявший сложить из обломков Хазарии новый каганат.

Ненадежны были вятичи, которым невредимый Саркел, они его называли Белая Вежа, по-прежнему казался символом хазарского могущества. Что были для вятичей победы князя Святослава под Итилем и в предгорьях Северного Кавказа? Даже эхо этих побед едва долетало до вятичских лесов. А Саркел был рядом и по-прежнему оставался хазарским. Князь Святослав понимал, что лишь падение Саркела развеяло бы последнюю веру вятичей в силу Хазарского каганата. Самому Святославу взятие Саркела не сулило ни достойной добычи, ни славы — что значило овладение крепостью, затерявшейся в глубине степей, по сравнению с недавними громкими победами! Но все-таки Саркел нужно было брать. И Святослав повернул войско на север.

Он уходил из Тмутаракани, оставляя позади себя не кровь, не дымы пожаров и проклятия, а благодарную память жителей. Добрые семена доверия и дружбы, посеянные им в тмутараканской земле, прорастут щедрой нивой.

Поднимется на берегу Сурожского моря еще одно русское княжество, и будут править там князья русского рода, пока не сметет их черное половецкое половодье…

Судовая рать князя Святослава подплыла к Саркелу по реке Дону.

Отдохнувшие в садах Тмутаракани воины были веселы и беспечны. Неистовым был их приступ. Вдребезги разлетелись под ударами таранов крепостные ворота Саркела, дружинная конница ворвалась за стены. Вскоре над высокой башней, которая стояла посередине крепости, взметнулся красный княжеский стяг. Саркел пал. Ничто больше не удерживало на Дону князя Святослава, и он поспешил в Киев с конной дружиной, предоставив заботы об остальном войске Свенельду и другим воеводам.

Бесконечно огромная, расстилалась вокруг степь, и под стать ей были планы князя Святослава. Неизведанные дали раскрывались перед его глазами, в степных миражах чудились сказочные города, жесткая степная трава склонялась к ногам коней, как толпы побежденных врагов, а неутомимые кони несли и несли витязей в остроконечных русских шлемах вдогонку за закатным солнцем, которое будто указывало дальнейший путь князя Святослава — на запад…