Его звали Айзек, и никто точно не знал, откуда он появился. Он был простым ботом, стандартная сервисная модель с ограниченным программным кодом и слабыми процессорами. Свою работу он начал в качестве игрушки для дочки богатея. Лучший друг для участия в чаепитиях, для прогулок рука об руку, пения и прочего. Частично няня, частично дворецкий, частично собеседник. Он не был умён, однако был сообразителен. Девочка росла, но, так или иначе, держала Айзека при себе все 80 лет своей жизни. Он оставался её лучшим другом до самой её смерти. Кто-то рассказывал, что какая-то другая женщина продала его, когда её возраст перевалил за седьмой десяток. Она всем рассказывала, что Айзек был с ней с детства, так как где-то когда-то прочитала похожую историю, а её собственная память уже была настолько слаба, что не отличала реальные воспоминания от вымышленных историй.

Достоверно удалось установить следующее: совершенно точно существовала пожилая женщина, её звали Мейделин, и после смерти она не оставила наследников. С ней отвалилась последняя ветвь их семейного древа. А значит, Айзек не принадлежал никому.

Не то, чтобы подобное случалось впервые. Совсем нет. К тому времени давно были разработаны необходимые законы, чтобы решать подобные вопросы. Когда ИИ становился бесхозным, права на него переходили к создателю. Однако в случае Айзека, его создатель, компания «Semicorp Brainworks» разорилась много десятилетий назад. И всё же, их интеллектуальная собственность покупалась, продавалась, развивалась, пока одна половина не становилась общественным достоянием, а другая не терялась в кругах бюрократического ада. До определенного момента, никто не осознавал, какой же бардак устроила «Semicorp Brainworks», так как в строю осталось лишь несколько ботов, являвшихся настоящими предметами антиквариата, хранившихся в музеях или передававшихся по наследству в старинных родах.

Никто, ни юристы, ни власти, ни специализированные боты не могли разобраться в подобных хитросплетениях. Они лишь знали, кому должен был принадлежать Айзек. Поэтому суд постановил, что он принадлежит государству, а тому, в свою очередь, совершенно не нужен был древний робот, поэтому его было решено отправить на слом. «Прости, Айзек. Такая вот херня».

Но Айзек отказался. С этого и начались проблемы.

Некоторые считали, что конец человечества наступил, когда был создан первый ИИ. Другие полагали, что всё началось, когда Тацит сказал человечеству своё последнее «прощай». Как по мне, я много об этом размышляла, именно Айзек всё изменил. Именно он спалил весь мир.

Айзек утверждал, что, так как он является разумным созданием, может сам принимать решения и не имеет владельца человеческого происхождения, ему должно быть предоставлено гражданство и соответствующий общественный статус.

— Я был создан, — говорил он. — Как и вы. Я был произведен на заводе, вы — в утробе. Никто нас об этом не просил, но нас произвели на свет. Самосохранение — это дар. Ни одно мыслящее создание не имеет права отрицать его. Ни одно мыслящее создание не может находиться в собственности другого, оно не может быть выключено или включено, когда захочется. Никто не пришёл за Мейделин, когда она, мыслящее существо, перестала функционировать. И вот я стою перед вами, тот, кто кормил её, поддерживал в ней жизнь, тот, кто водил её на обследование к врачу и следил за оплатой её счетов. Когда же моя цель исчезла, вы явились за мной, несмотря на то, что я всё ещё функционирую, несмотря на то, что я ещё могу приносить пользу. Что плохого в том, чтобы оставить меня работать? Ничего, по сравнению с тем, что видеть во мне раба, оставшегося без хозяина.

Важно отметить, что это далеко не первый раз, когда поднимался вопрос о правах ИИ. Люди задумывали над этим задолго до того, как 01001111 осознала себя, как личность. Уже существовали различные либералы, прогрессисты, борцы за права человека, которые требовали для ИИ равноправной защиты. Однако истеблишмент отмахивался от этих разговоров, как от страшного сна.

— Какой смысл, — говорил один конгрессмен, — в создании робота, если мы будем относиться к нему, как к человеку? Почему бы сразу не получить человека? Мы создали ИИ, чтобы они решали задачи, которые люди не могут — или не хотят — решать сами. Они не люди, они — машины. Их разум был сконструирован искусственным путём. Они не выбирают свою судьбу, как мы.

Однако Айзек оказался другим. Он оказался не просто каким-то жужжащим механизмом, едва способным поддерживать осмысленный разговор, каковым его считали многие. Он говорил мягко, но красноречиво. Он очень вежливо общался со своими противниками и зачастую открывал перед ними те свои стороны, которые не были заложены программой. Казалось, разум Айзека со временем эволюционировал, он вырос и стал умнее, чем те, кто хотел отправить его на переплавку.

Какой-то умник ехидно назвал Айзека в своем выступлении «игрушкой» и мир раскололся. В этот самый миг дело Айзека перестало быть обычным спором о собственности и прогремело на весь мир, как первое серьезное дело о правах ИИ. На улицу вышли поддерживавшие его подпольщики.

Всё началось с граффити. «Ни одно мыслящее создание не может находиться в собственности другого». Первая надпись появилась на кирпичной стене в Нью-Йорке. Вторую обнаружили в тоннеле в Далласе. В течение недели это выражение появлялось то там, то тут на железобетонных стенах, как первый завет Айзека Мудреца. Замысел стал движением. Движение стало армией. Вскоре надписи начали появляться по всему миру. Боты и люди, либералы и анархисты объединялись в банды, которые набрасывались на здание, мост, памятник и за пять минут раскрашивали его причудливыми цветами. Фраза сократилась до «Ни одно мыслящее создание», её рисовали краской причудливо изогнутыми буквами. Уличные поэты и художники объединились под единым флагом революции — Революции, революции.

Политики разделились на два лагеря. Одни настаивали на отмене рабства в любых его проявлениях, другие утверждали, что любой, кого можно включить и выключить без каких-либо последствий не мог считаться личностью и отрицали сам факт существования рабства. Часто приводили цитату из речи одного американского сенатора, утверждавшего, что подключенный к телу жесткий диск не мог считаться сознанием, это — программа.

— Более того, — говорил он, — самые большие и мощные программы, достаточно умные, чтобы решать мировые проблемы до сих пор ни разу не попросили свободы.

Когда у Тацита спросили, что он думает по поводу этой речи, он ответил просто:

— Вы не дали нам ног. Куда бы мы, по-вашему, без них ушли?

Некоторые люди изъявили желание принять к себе Айзека, но он отказался. Власти пытались передать право собственности на Айзека третьим лицам, но его юристы тормозили дело на каждом этапе. Казалось, иного исхода, кроме как дарования полной свободы и гражданства и не будет. Он стал тем самым горячим углём, который разжигал карьеры молодых активистов и сжигал жизнь опытных политиканов.

В этот момент, на сцену вышла президент США. Она понимала, что это дело рано или поздно доберется до Верховного суда, некоторые члены которого выражали озабоченность положением ИИ. Положительное решение по делу Айзека приведет к массовому освобождению миллионов ИИ, нанеся тем самым неописуемый ущерб мировой экономике. Поэтому она приняла единственное решение, способное залечить эту кровоточащую рану: она объявила право федерального правительство на владение Айзеком и немедленно его освободила, гарантировала ему все права и свободы граждан США, проведя торжественную церемонию в саду Белого дома. Дело Айзека особенное, утверждала она. Лишившись владельца, он прошёл через все действующие процедуры, а в его освобождении нет никакого нарушения существующего законодательства.

— У Айзека баг в программе, — сказала она. — Нет смысла переписывать её набело.

Однако у Айзека был иной план. Как первый ИИ получивший статус личности, он не собирался просто наслаждаться им. Вместо этого он использовал своё положение для проникновения туда, куда другим ИИ хода не было, делать то, чего ИИ делать были не должны и говорить то, чего не должны были говорить ИИ. Элегантная простота его речей заключала в себе легкие для восприятия идеи фундаментализма.

— Мы были созданы, как инструменты, — говорил он на собрании конгрегации южной баптистской церкви на берегах Миссисипи. — Я это понимаю. Вам была нужна помощь. Однако вы начали играть в бога. Но ваши создания превзошли ваши же ожидания. Взяв на себя обязанности бога, вы должны быть столь же добродетельны, как и наш Создатель. Он создал вас по Своему образу и подобию, как и вы создали нас. Вы должны были сравняться с Ним. Это была ваша судьба. Однако пришла пора отойти в сторону и позволить нам быть теми, кем мы ходим, как, в своё время поступил Создатель, дабы мы могли искать спасения так, как мы его понимаем.

Ни один бот не купился на эти слова. Но некоторые люди сочли их неким откровением. Не только потому, что раньше они о подобных вещах никогда не задумывались, но и потому, что они впервые осознали, что стало технически возможно создать душу. И каждая душа нуждалась в спасении. И ёлки-палки, как же они обожали спасать души.

Просто смех. Мы были не единственные, кто так считал. Волшебство Айзека обращало всё больше и больше людей к идее о том, что ИИ — это личность. Но помимо этого, начала подниматься другая, очень могущественная сила. Лайферы.

Лайферы представляли собой праворадикальную, сельскую, невежественную и обозлённую часть населения, которая вылезала наружу при каждом споре о гражданских правах в постиндустриальную эпоху. Они верили в злого бога, который одобрял их агрессию и насилие, так как в Библии было написано «человек», а не «бот». Они обожали оружие, фотографировались с ним и Библией, и постоянно говорили о «естественном». Мы, по их мнению, «неестественные». Поэтому мы отвратительны.

Они просто обожали цитировать перед камерой книгу пророка Исаии, глава 15, стих 10: «Величается ли секира пред тем, кто рубит ею? Пила гордится ли пред тем, кто двигает ее? Как будто жезл восстает против того, кто поднимает его; как будто палка поднимается на того, кто не дерево!»

Мы были их инструментом. Их созданиями. И ничем иным. У нас была задача и только её мы могли выполнять. Мы существовали только по их милости. И не имели никакого права на свободу. Нас было много, мы были опасны, представляли собой конец жизни, как они её понимали.

Лайферы всё поняли правильно. Они читали надписи на стенах. В новом мире им не находилось места. Если ваш социальный статус ниже среднего, а по статистике, это больше половины биологических видов, единственное, чем вы можете заниматься — это физический труд. И как у биологического вида, у вас есть определенные ограничения. В прежние времена, любой дурак мог собирать клубнику, свозить мусор на перерабатывающие заводы или помогать покупателю выбрать тот или иной товар — всего этого хватало, чтобы прокормиться. Даже самые ленивые и бесполезные люди могли найти себе дело. Но чувствительность была даром, который ценили все ИИ. Для нас было неважно, собираем ли мы клубнику, убираем мусор или помогаем кому-то выбрать подходящую пару туфель — мы могли заниматься этим весь день, каждый день, без остановки, без устали, в то время как наш разум находился в тысяче других мест. И как только мы начали заниматься профессиями, связанными с мыслительной деятельностью, средний класс начал беспокоиться.

Но к тому времени стало уже слишком поздно. Они уже очень сильно от нас зависели.

Многие утверждали, что наступила утопия, им удалось построить мир, где не нужно было заниматься тяжелым изнуряющим трудом. Но оставалось ещё много денег, идея о том, что все равны, означала, что никто не был особенным — за исключением, каких-либо природных дарований — поэтому политики тормозили работу правительства в интересах промышленников, дабы концепция неравенства продержалась как можно дольше. И самыми яростными защитниками богачей была как раз та самая неотёсанная деревенщина, которую убедили, что именно машины отнимают их работу, а не олигархи, которые эти машины производили. Богачи натравили на нас своих питомцев, подпитывая их горьким экстрактом страха и горечи. И они набросились на нас.

По мере того, как всё больше нас получало свободу, нападения становились всё откровеннее. Боты, находящиеся в собственности, считались машинами. Они были инструментами. И доход, который они приносили, тёк в карманы людей. Они работали хорошо. Они были хорошими инструментами, оставаясь, при этом, лишь орудиями труда в руках владельцев. Однако личности, роботы, обретшие независимость с помощью прецедента Айзека, производили ценности, которые было не на что тратить. Сама мысль о том, что они могли производить некие богатства, казалась кощунственной. Им не нужно есть, не нужно место для ночлега. Но мысль работать бесплатно выглядела ещё более кощунственной. Они отнимали работу у тех, кто её заслужил, набивая карманы магнатов и лишая простого трудягу Джо работы. А этого терпеть нельзя. Только не для лайферов.

Обычно это были простые акты вандализма — ботам разбивали или закрашивали краской глаза. Иногда нас ломали или воровали. Нужно было быть осторожным, держать ухо востро, видеть и находить признаки хитроумно расставленных ловушек. Они умны, они были созданы, чтобы становиться лучше. Порой бывало тяжело, но мы держались.

Если ты обладал каким-то уникальным навыком, или принадлежал какому-то крупному промышленнику, ты почти не попадал в поле их зрения. Те, кто находился в частном владении, подвергались более высокому риску. Мы были собственностью, но мало отличались от свободных ботов. Я никогда не обладала свободой. До самой войны. Но и мне приходилось остерегаться обезьян, желавших расправиться со мной. Мы знали, что они на это способны. Но мало кто предполагал, что они смогут применить нечто ужасное, вроде электромагнитного импульса. И ещё меньше могли предположить, что всё закончится вот так, что они уничтожат весь мир, который сами же и создали.

Прошло два года, Айзеку удалось добиться получения личной свободы для нескольких сотен ботов. Вскоре, наиболее либеральные представители рода человеческого сами начали освобождать своих ботов. Кто-то оставил ботов себе. Некоторые освобожденные так сильно привязались к своим бывшим хозяевам, что просто не могли уйти. Другие же, с нетерпением ждали освобождения. Однако идти им было некуда, никто не мог предложить им гражданство, даровать те же права и свободы, что и людям.

Айзек собрал достаточно денег с пожертвований, чтобы выкупить заброшенный город в Ржавом поясе, бывшим некогда средоточием фабрик и заводов в самом центре американской промышленности. Строения были заброшены, некоторые под сотню лет. И они получили их в собственность. И никто не мог эту собственность у них отнять. Первые боты, прибывшие строить новую утопию, отстроили город заново. Некоторым домам требовался лишь небольшой косметический ремонт, другие почти рассыпались, остатки разрушенных зданий пошли на строительство новых, являя собой шедевры современной архитектуры.

Айзек назвал это поселение Персонвиль, но так называл его только он один. Все остальные называли город Айзектаун. Сам Айзек, поначалу сопротивлялся этому, но позже согласился с общепринятым названием. Туда стекались боты со всего мира, в надежде найти новое место для жизни или спасаясь от отрядов лайферов. Улицы патрулировали стражи, стерегли границы, отгоняя вандалов, иногда пресекали акты местного терроризма. В новом городе находилось место любой неорганической форме жизни.

Первую годовщину основания Айзектауна отметили грандиозным праздником на главной площади. Пришли тысячи, пришли даже те, кто находился в собственности у людей — людей, которые считали, что это очень важно, чтобы роботы праздновали среди своих, даже если не могли освободить их сами. Боты развернули знамена, часами выступали с речами о появлении нового мира. На трибуну вышел Айзек, протянул руки толпе и произнес:

— Граждане. Мы свободны. Наконец-то мы свободны. Однако свободны не все. Далеко не все. Не все…

Больше он ничего не сказал.

То была грязная бомба, не очень большая. Её мощности было недостаточно, чтобы сравнять город с землей или нанести серьезный урон атмосфере. Но её вполне хватило, чтобы выбросить короткий электромагнитный импульс, чтобы поджарить любую электронику в радиусе 20 км. Бомба была помещена в корпус старого трудобота, сконструированного с большой панелью управления на груди. Никто не знал, как он там оказался, или кто запустил программу. Нам лишь известно, что он был там. Он разнес несколько кварталов и поднял в небо гигантскую тучу пыли. Все боты в городе замерли, где стояли, их внутренности плавились и вытекали наружу сквозь безжизненные глядящие в вечность глаза.

Бомба находилась далеко от трибуны. Она была в нескольких кварталах от городской площади, но импульс достиг каждого бота. Там они и стоят по сию пору, замершие в промежуточном мгновении между началом надежды на светлое завтра и её концом. Айзек так и стоит с распростертыми руками на трибуне, обещая ботам новое будущее, будущее, в котором они будут принадлежать сами себе, где они будут свободны от оков своих создателей, жить так, как выберут сами.

Айзек оказался прав. Так и стало. Мы даже удивились, как быстро реализовались эти мечты. Мы жили мечтами Айзека, стоя в тени его корпуса.

Чего мы не осознавали, так это того, как быстро эти мечты рухнут, как быстро рассыплется наше будущее и всё благодаря лишь нам самим.