Фрукты были сладкие, сочные, а хлеб на удивление вкусный, свежий и ароматный. Матильда даже подивилась, откуда это ему удалось достать свежий хлеб, ведь Петрелион все время ошивался там, в Игровом городке. Потом Железная леди решила не заморачиваться на эту тему, а просто получать от еды удовольствие. Мммм… А вино какое! Она еще никогда не пробовала такого, хотя уж за свою-то жизнь пришлось перепробовать много разных напитков.
Королева медленно смаковала бесценную рубиновую влагу в высоком бокале, который, кстати, тоже непонятно как тут оказался, но это сейчас не важно, подумалось ей. И только решила предаться размышлениям на тему своего загадочного похищения, как вдруг…
Честно? Она была удивлена.
Он читал стихи, и читал их прекрасно. И стихи были прекрасны.
Завороженная, Матильда затихла. Сколько это продолжалось? Время словно остановилось, они остались одни во всем мире. И облаченные в рифмы чувства, льющиеся через край.
Он замолчал на минуту, устраиваясь поудобнее, тут дверь открылась, на пороге стояла Матильда. Мужчина резко встал и отошел, он не был готов сейчас ее видеть, слишком обнажена была душа, слишком беззащитна. Сейчас его легче всего было ранить, может быть даже смертельно.
Раздался тихий голос королевы:
— Господи, как прекрасно…
Что всколыхнулось в его душе от ее слов, он бы и не смог сказать, но вздохнул с облегчением, словно до этого слишком долго был под водой и задыхался.
— Господи, как это было прекрасно, Петрелион… Неужели так еще признаются в любви женщине… Чьи это стихи?
Мужчина решился взглянуть на нее. Железная леди выглядела растроганной, глаза полны противоречивых чувств, светлой зависти и невыплаканных слез о той любви, которой в ее жизни никогда не было.
Есть только немного времени, побыть рядом с ней…
Внезапно он решился.
— Мои, — голос был тих, едва слышен, он отошел в дальний угол и отвернулся к стене, — Стихи мои.
Его стихи? Он… Он пишет такие стихи…
— А кто она? — Матильда не могла скрыть от себя самой, что смертельно завидует той, неизвестной, для которой были написаны эти строки.
Петрелион боролся с собой. Мысли метались.
— Признаться? Нет… Но ты же уже признался в половине, признайся во всем, — требовала его душа.
Признаться… Что ж, двум смертям не бывать…
— Это ты, Матильда.
— Что? — если бы он не был так взволнован, рассмеялся бы тому, как королева от удивления открыла рот.
— Стихи о тебе.
Она повертела головой, пытаясь осмыслить.
— Подожди…
— Чего ждать, Матильда. Я писал стихи тебе, — он снова отвернулся.
С полминуты королева молчала, осмысливая, потом произнесла:
— Но почему?
— Почему? — Петрелион горько рассмеялся, — Ты же умная, догадайся.
— Но…
— Да. Я любил тебя. Все эти годы, — теперь он уже не мог остановиться, — Любил. С того самого дня, как увидел.
Теперь она была взволнована не меньше, все-таки не каждый день вам на голову обрушиваются такие откровения!
— Но почему ты молчал столько лет?
Господи милосердный… Почему молчал…
— Ответь мне! — она подошла и попыталась повернуть его лицом к себе.
Мужчина вырвался, сдавленно вскрикнув, словно обжегся.
— Ответь, — прошептала Матильда, слезы у нее все-таки потекли.
— Хорошо, я отвечу, — он заметался на месте, сжимая кулаки, — И пусть уже закончатся эти мучения. Хорошо. Ты хочешь знать, ты узнаешь. Но ты отвернешься от меня!
— Нет.
— Нет? Тогда смотри, смотри, Матильда на мой позор…
С этими словами он прижал ее к себе и начал жадно целовать. А потом, предчувствуя предстоящее обращение, обреченно отстранился со словами:
— Смотри. И презирай меня.
Превращение произошло на глазах у любимой женщины, и он готовился услышать издевательский смех, свой смертельный приговор. Но вместо этого слышал тишину и свое прерывистое дыхание. Потом раздался ее негромкий голос:
— Скажи, Петрелион, ты видел себя такого?
И в голосе не было насмешки или презрения. Он шумно сглотнул, вспоминая, себя таким, как он помнил, и кивнул. Она повела головой, отошла на шаг, сказала:
— Знаешь, что я вижу?
Что же она видит? Что? Что… Неужели ей не противно…
— Петрелион… нет… Лион. Я вижу крылатого льва цвета утренней зари. И ты прекрасен.
Тут она протянула руку, касаясь его головы, и мужчина, если бы мог, упал в обморок. Видя, что он «поплыл», Матильда воскликнула:
— Эй, эй, Лион, нет, нет! Сейчас же вернись ко мне!
Благословенна будь ее привычка всеми командовать, потому что тот мгновенно пришел в себя и перекинулся обратно человеком! Надо сказать, что мужчина был потрясен. Он знал, что со времени своего первого обращения его зверь подрос, потому что иногда все же оборачивался, когда был уверен в том, что его не увидят, но с тех пор ни разу не видел себя в зеркале! Так значит, он ей не отвратителен и не смешон?! Она приняла его таким?!
Как может чувствовать себя смертник, помилованный за мгновение перед казнью? Облегчение нахлынуло на счастливца, руша внутренние барьеры и сметая запреты. Все-таки любовь творит чудеса!
— Ты… Это все благодаря тебе! Тильда! Тильда… Любимая…
Сначала обновленный полуэльф-полу-неизвестно-кто радостно расхохотался, схватил ее в объятия и закружил по комнате, а после, опустившись на одно колено, он благоговейно коснулся губами кончиков ее пальцев, и с надеждой заглянул в глаза:
— Позволит ли Госпожа моя ухаживать за ней? — сердце его словно замерло в ожидании.
— Да… — в ответ.
Несмелое, робкое. И руки, протянутые ему навстречу. И жаркий шепот:
— Лион…
Кто бы мог подумать…
* * *
Потом уже они говорили и говорили, не могли остановиться. Обо всем, что случилось за их довольно долгую жизнь. Он был потрясен тем, что может сдерживать свое обращение рядом с ней, что близость с любимой женщиной ему дарована судьбой как… как… Не было слов у счастливца, одна только заливающая все его существо благодарность.
— Господи, — молился он, про себя, — Это стоило того, чтобы столько лет ждать.
Но у Матильды было множество вопросов.
— Слушай, Лион, а как ты умудрился скрывать это столько лет?
— Что? Что могу обращаться?
Она кивнула.
— Ну… Постоянная конспирация, никаких контактов с женщинами. Было трудновато, но я привык, — он сел на кровати, ероша волосы, — Ты знаешь, я ведь полуэльф-полудракон. Вернее, так всегда считалось. Видишь ли, моя королева… Я бастард. И никогда не знал своего отца. Моя мать очень короткое время имела с ним связь, а потом они расстались, и больше она ничего о нем не слышала. Никогда. Так вот, мама говорила, что он был дракон. Да и родня, эти проклятые сплетники, которые вечно перемывали наши косточки, тоже говорили, что мой отец дракон.
— А оказалось, что он крылатый лев. Нет, знаешь, мне кажется, что ты прекраснее дракона…
Женщина улыбнулась, а мужчина, совсем лишившись всякого рассудка и чувства самосохранения, выпалил на одном дыхании:
— Тильда, выходи за меня замуж!
— Замуж? — она сделал вид, что раздумывает, а сама лукаво прищурилась.
— А я тебя буду на спинке катать! Хочешь, покатаю? Садись!
Он уже выскочил из постели, обернулся и присел, приглашая ее полетать.
Ой, ну если он будет катать ее…
— Да! — вдовствующая королева Риверпонтоса запрыгала и захлопала в ладоши как девчонка.
— Да полетать, или да — выйдешь за меня замуж?
— И то и другое ДА!!! — она уже запрыгнула на спину своего крылатого льва цвета утренней зари и уцепилась за гриву, — Полетели!
Но вот незадача!
Лев с крыльями да еще с пассажиркой на спине в двери не проходил. Пришлось под смех Матильды снова оборачиваться человеком, одеваться и бежать на верхний уровень, туда, где была терраса. А с террасы уже взлетел в воздух розово-огненный крылатый лев, неся на спине свою возлюбленную.
И да, они смеялись. Взрослые, великовозрастные, почтенные. Смеялись как дети.