Утром был рабочий день, Майя пошла в Универ как всегда. Вид, правда, у нее был похоронный, но кому какое дело, она решила быть маленькой и незаметной, чтобы наслаждаться своей болью в тайне. Не тут то было. Первое, что выпалил декан, когда ее увидел, было:
— Сухова, что с тобой стряслось, на тебе лица нет?! — он даже забегал вокруг, — Что, что случилось? Умер кто-то?
— Нет, — она постаралась добавить позитива в голос, — У меня все в порядке.
Глеб Давыдович оглядел ее еще раз, со злостью качнул головой и процедил:
— Опять обидели.
— Да нет, Глеб Давыдович, все нормально…
— Молчала бы, иди, давай, домой, нечего сегодня здесь мелькать. Завтра придешь.
— А как же…
— Ты еще здесь?!
Майя покачала головой и поплелась домой. По дороге купила себе коробку заварных пирожных с шоколадной глазурью, лечиться от тоски.
* * *
Настал великий день начала пути на новую родину. Россия прощай, здравствуй Америка! Сидели на чемоданах в зале ожидания, все на нервах, один Влад умиротворен и спокоен как сытый удав, и блаженно улыбался. Жены ушли чего-то купить, может просто пройтись, размять ноги. Алика стало слегка бесить инфантильно улыбчивое настроение друга:
— Ты чего улыбаешься? На нервной почве умом подвинулся?
— А… Нет. Просто настроение хорошее.
Беспольский подкатил глаза:
— О, я вижу, это называется размягчение мозга.
Влад глянул на него, беззлобно огрызнулся:
— Дурак ты, Беспольский.
Потом осмотрелся по сторонам, Роксы поблизости не наблюдалось, и зашептал:
— Просто я вчера вечером у Муськи был.
Брови Алика полезли вверх, а Влад, хищно и как-то невероятно довольно блестя глазами, сообщил:
— Помирился с ней, а потом, даже не знаю, как вышло… Но, ооооо…
Он передернулся и закрыл глаза. И хорошо. Потому взгляд Алика в этот момент был страшнее взгляда василиска.
— Ты что? Переспал с ней? — выдавил Алик.
Влад кивнул, с легким удивлением наблюдая, как его друг сглотнул, странно болезненно перекосился и моргнул. А потом внезапно отвернулся, да так и остался сидеть молча до самого прихода Роксаны и Нелли. И после тоже оставался молчалив и мрачен.
Но все это было не главное. Главное, что они выехали.
* * *
Похороны сердца прошли успешно.
Майка съела в одиночку всю коробку пироженок, запила это все хорошим стаканом белого вина, завалявшегося в холодильнике. Она иногда его в мясной соус добавляла, вот, оказалось кстати. Потом включила музыку и старательно подвывала:
— Снег кружится, летает, летает… заметает зима, заметает, замета-а-а-ет, все что было до тебя…
Потекли слезы. Текли, она их размазывала, всхлипывая от жалости к себе.
Раньше она все мысленно разговаривала с Владом, все спрашивала у него, почему он такой слепой, не замечал ее, почему поверил, что она Алика любит, почему на другой женился. Теперь уже спрашивать нечего. Все ясно. Просто она никому не нужна. Алик правильно сказал. Балласт. Ну, разве что услугами ее попользоваться.
Как странно, почему она никому не нужна, почему ею можно только пользоваться? Что-то с ней, наверное, не так. Надо…
Надо что-то менять, а то так утонуть в этом киселе можно. И нечего пьяные слезы лить. Жить надо начинать заново. Только где силы взять…
Ничего, пойдет завтра на кафедру, надо действительно об аспирантуре подумать, пока Кожин ей помогать готов. Учиться Майка любила, у нее это очень хорошо получалось.
— Вот и будем учиться, а всякую ерунду из головы выкинем, — приговаривала она, выбрасывая коробку от сладкого в мусорное ведро. Потом посуду долго мыла, тарелку, ложку и стакан, потом присела на диване, обняв подушку, и завыла тихонечко, закусив зубами уголок.
Больно, больно хоронить живое сердце. А жить с ним еще больнее.
Ничего, выживет.
Сейчас, только горло перестанет сводить судорогой, только дышать начнет… Рыдала она долго, в голос, трясясь и вздрагивая. А после прилегла обессиленная и тупо смотрела в одну точку. Мысли вяло ползали, не оформляясь во что-то конкретное, вернее оформляясь, но в то, чего не хотелось принимать, но надо. Оплакала свою потерю. Оплакала.
За окном стемнело, наступил вечер, поужинать бы, но не хочется. Майка заставила себя встать, поставить чайник, подумала и пожарила себе картошку, много, полную сковородку. Странное дело, но после хорошей порции жареной картошки жизнь показалась намного приятнее.
Майка даже смогла мрачно усмехнуться:
— Если вас трамвай задавит, вы сначала вскрикнете, раз задавит, два задавит, а потом привыкнете.
Это сколько уже раз, получается, ее «трамвай задавил»? Два раза как минимум? Если не считать мелких «наездов». Ха-ха! Да она ветеран просто…
Было бы смешно, если не так грустно. Девушка обвела взглядом квартиру. А не заняться ли уборкой? Глянула на часы, вроде не так поздно, самое время сделать генеральную уборку в шкафу. Пожалуй, самое время!
* * *
С того дня мир сузился, и работа и подготовка к аспирантуре стала единственным, что волновало Майю Сухову. Глеб Давыдович был ею доволен, помогал, она даже удивлялась, что такой занятой человек ухитряется для нее время выкраивать, и благодарна ему была безмерно. А еще скоро в Универе началась сессия, только успевай поворачиваться, совершенно некогда думать обо всякой ерунде. Ну, по ночам плакала, конечно. Но уже стало легче, отпустило.
* * *
Марченков с Беспольским тоже, наконец, добрались до своей «земли обетованной». Не стоит останавливаться на освещении всех граней «их» бюрократии и специфики социального устройства, а также этапов адаптации советских эмигрантов в демократическое общество. Коснемся лишь некоторых моментов из жизни наших героев. Когда схлынули первые впечатления и эйфория, началась новая жизнь, в которой оказалось много неожиданного и не всегда приятного.
Во-первых, выяснилось, что двигать Американскую науку вперед им не грозит. Родственники Роксы с Нелькой, как услышали об их творческих планах, долго покатывались со смеху, а когда закончили смеяться предложили им богатый выбор рабочих профессий самой низкой квалификации, начиная от мойщика стекол на бензоколонке до грузчика в супермаркете. Ндааа… Правда, утешили, что все с этого начинают, у кого стартового капитала нет, потом можно выбиться в люди, если не валять дурака. Лица у ребят, конечно, повытягивались, но делать было нечего. Вот и начали молодые люди свою трудовую деятельность. Попутно выяснив все про розовые очки, русскую баню и лыжи, а также бесплатный сыр.
А во-вторых… тоже, что и во-первых.
Ну…
Алик сцепил зубы и держался, ему надо выбиться, не смотря ни на что. Работал много, уставал как собака. Облом, конечно, но он верил, что сможет со временем выкарабкаться, просто нужно время, и все бы ничего, только вот это ощущение собственной ущербности на фоне всеобщего процветания просто убивало. И еще Нелли. Она бдительно следила за каждым его вдохом и выдохом, не многие хозяйки так следят за своими комнатными собачками, которых везде водят на коротком поводке.
Владу было и тяжелее, и легче. Как ни странно, ему легче удалось влиться в среду, потому что он и по внешнему виду, и по типу поведения больше соответствовал обстановке. Работать приходилось много, но его жизнерадостность и улыбчивость нравилась людям, а непоколебимая вера в свою удачу помогала жить. Вот только Рокса… Она совершенно не хотела с ним считаться, а его это злило, мужик он или вообще кто. Ссорились они.
* * *
Прошло два месяца.
Начался второй семестр, Майя стала замечать, что ее раздражают запахи, аж до дурноты, потом они и вовсе стали ее преследовать. Она и проветривала, и убиралась с особой тщательностью, никак. А еще беспокоило отсутствие месячных, сонливость. Вроде, ничего не должно было…
Если честно, она просто места себе не находила от тревоги и волнения. Только не это. Только не сейчас. Пожалуйста, не сейчас, когда все начало налаживаться… не сейчас… Когда ее начало тошнить по утрам, сомнения отпали. Майя была потрясена свалившимся на ее голову очередным испытанием. Ходила как в воду опущенная и зеленая от дурноты. Кожин, естественно, заметил. Он почему-то всегда все замечал. Пару дней посмотрел на это, потом вызвал ее к себе в кабинет и велел секретарше не беспокоить.
— Проходи, Сухова.
Майя была ни жива, ни мертва от напряжения. Глеб Давыдович смотрел грозно и был мрачен. Прошла, села на краешек.
— Кто?
— Что, — не поняла она.
— Я спрашиваю, кто?
— Простите, я не понимаю…
— Что ты не понимаешь, черт тебя дери! — взорвался декан, — Я что, не вижу, что ты беременная?!
— А…. — Майка испуганно вскрикнула, схватившись за щеку.
— Я спрашиваю. Кто?!
— Ни…Никто…
— Ты еще скажи, я сама!
Майя вскинула руку, словно желая защититься.
— Кто, я спрашиваю, — он встал и теперь угрожающе нависал над ней, — Я его отчислю к чертовой матери, сукина сына. Я его в порошок сотру! Я…
— Глеб Давыдович…
— Что, Глеб Давыдович?! Кто он, я спрашиваю?!
Майя поняла, что лучше сказать правду:
— Марченков…
— Это один из тех двоих?
Девушка склонила голову еще ниже:
— Да.
— Которым ты конспекты писала?
— Откуда Вы зна…
— Оттуда. Я все знаю и замечаю. Я бы скорее на Беспольского подумал. И что он думает? Жениться на тебе не собирается?
— Он женат.
— Что?! Вот подлец…
— Нет… Это, по большому счету, моя вина. Он ничего не знает, а если бы и знал… Он в Америку уехал с женой. Еще в декабре.
Кожин осел в кресло. С минуту смотрел куда-то в угол, лицо его выражало смесь гадливости и презрения. Майе стало так стыдно и тоскливо, слезы сами закапали. Попыталась заговорить:
— Простите, Глеб Давыдович, не оправдала я Вашего доверия. Я завтра уволюсь. Простите…
— Куда ты уволишься, дура!?
Он еще минут десять метал громы и молнии, Майка только плакала, вздрагивая. Потом успокоился, подошел, сел рядом, погладил ее по голове:
— Бедная ты девочка, любишь его, подонка, защищаешь… И откуда ж на твою голову эти два мерзавца свалились. Всю жизнь тебе перекурочили.
Майка совсем расползлась, заревела в голос и уткнулась ему в плечо.
— Ну полно, полно. Нечего плакать. Что делать-то будешь? С ребенком, я имею в виду.
Над этим Сухова думала постоянно. Ребенок перечеркивал все ее планы на будущее, но убить его рука не поднималась.
— Не знаю…
— Эх, ты… Не знаю… Работай пока, как работала, а там… Придумаем чего-нибудь.
— Спасибо Вам, Глеб Давыдович, я не знаю, как бы я…
— Молчи уж.
— За что только Вы мне помогаете, от меня одни проблемы, — Майка всхлипнула.
Кожин посмотрел на нее, тяжело вздохнул, потом сказал:
— Была у меня сестренка младшая. Верка. На тебя очень была похожа.
В другое время Майя не стала бы спрашивать, но сейчас был момент откровенности, и потому она все-таки решилась:
— А почему была?
— А потому. Потому что она покончила с собой. Тоже, как у тебя, Сухова, любовь несчастная. Он ее беременную бросил, а она… — Кожин отвернулся, — Так что девочка, помогая тебе, я надеюсь… нет… я хочу…
Глеб Давыдович махнул рукой, отвернулся к окну, помолчал немного, словно собираясь с силами, потом продолжил:
— Она поздний ребенок была, на пятнадцать лет меня младше. Родители в ней души не чаяли, берегли, баловали. Она как ты была, тоненькая, стройная, глазки огромные, черные, только волосы темные. Смеялась, как колокольчик… Доверчивая была, не знала, какие люди подлые бывают… — он тяжело вздохнул и покачал головой, глаза его странно заблестели, потом сделал бессильный жест рукой, — Если бы я тогда обратил на нее внимание, если бы не был занят только собой и работой своей… Считай, Сухова, что я совесть нечистую успокаиваю.
— Не надо так, Глеб Давыдович…
— Ладно, иди, давай. Приведи себя в порядок и не дури. Родители знают?
Майя покачала головой. Скоро мама приедет, что она ей скажет? А отцу… Снова стало горько, страшно и обидно. Она закрыла лицо руками, словно желая спрятаться от неприятного, но неизбежного. Потом собралась, даже смогла улыбнуться и пойти работать дальше.
* * *
Дома в одиночестве Майя могла обдумывать все долго, благо никто торопить не станет. Некому. До приезда родителей она совершенно одна.
Да, будут ее осуждать, сплетничать, мол, без мужа родила. Да и Бог с ними. Поговорят и перестанут. Не сможет в аспирантуру поступить, ну не судьба, значит. Так свет клином на этом не сошелся, будет работать, выкарабкается. Хорошо, родители на пенсии, но не бедствуют, всю жизнь на севере проработали, ее старшая сестра, почитай, вырастила. Помощь будет.
Майя убеждала себя, стараясь победить страх перед будущим и постоянную тревогу, которая не оставляла ее ни на минуту. Страх перед всеобщим осуждением, страх оказаться изгоем, без средств к существованию и без поддержки, изматывал ее. Девушка надеялась, что родные смогут ее понять и не откажутся от нее. Одно она знала твердо, почему-то совершенно не сомневалась, она не простит себя, если убьет этого ребенка. А значит, и выбора у нее нет.
Майя погладила свой плоский пока еще живот и пробормотала:
— Только вот кто ты, мальчик или девочка? А впрочем, какая разница. Надо нам с тобой побольше витаминов кушать. Да? И воздухом дышать.
И так легко стало, стоило принять решение. Не важно, как оно сложится, главное, что их теперь двое. Что она не будет одна, что нужна этому крохотному существу, которое еще и человеком-то не называется, но уже растет в ней себе потихоньку. Слава Богу, у нее и правда будет новая жизнь. А что трудно будет… Майка усмехнулась:
— Пробьемся.
У нее все получится, она пройдет этот путь до конца. Она же сильная, особенно теперь, когда есть для кого жить. Если вдуматься, странно и даже фатально, они расстались навсегда, Владька от нее отказался, уехал, но, сам того не ведая, оставил ей частицу себя. Да какую частицу!