Государыня Онхельма собиралась отойти ко сну. Ей приготовили ароматную ванну, принесли немного вина со специями и засахаренных фруктов. Привычка великая сила, хотя в Версантиуме свежие фрукты были круглый год, царица-то была северянкой, она предпочитала цукаты. Камеристка Мила расчесывала ее чудесные золотые волосы и укладывала их на ночь. Онхельма молча смотрела в зеркало невидящим взглядом, когда услышала:

- Государыня, Ваше Величество... Вы такая красивая, такая красивая...

- Ах, - устало махнула рукой царица, она и так знала, что красива, - Скажи что-нибудь новое.

- Государыня, простите мне мою дерзость, но так жаль, что...

- Что?

- Ну... что такая красавица теперь вынуждена будет спать одна... - Мила потупилась и покраснела от смущения, краснеть по заказу она научилась еще в детстве.

- Да... - отрешенно отвечала царица, потом вдруг опомнилась - Что?! Что за глупости ты болтаешь?

- Государыня, не гневайтесь... Но это не справедливо, чтобы такая красивая молодая женщина осталась без мужской ласки.

Онхельма повернулась к ней лицом и расхохоталась.

- Однако какие мысли у тебя в голове? Разве положено девушке знать что-то о мужских ласках?

Камеристка поняла, что немного переборщила, но царица не сердится, и присела в реверансе.

- Не положено, Ваше Величество. Простите.

- Ладно. В принципе... ты говоришь правду, Мила, но мне негоже тебя слушать.

Она подмигнула и рассмеялась пуще прежнего, а служанка осмелилась хихикнуть в ответ. Тут Онхельма перестала смеяться и сказала серьезно:

- Достань мне что-нибудь из вещей той слепой девчонки, Евтихии.

- За... Зачем?

Царица подкатила глаза. Бестолочь. И вот с такими помощниками ей делать дела?

- Затем, Мила, что слепая пропала больше недели назад. А имея ее вещь, я могу попытаться найти девочку. Все-таки будет утешение для ее несчастной матери, - лицемерно добавила она.

- Ах, государыня... вы точно святая...

- Прибереги лесть для более удобного случая. Достанешь?

- Разумеется, госпожа, - Мила смотрела серьезно и даже жестко.

Из чего Онхельма сделала вывод, что этой девице все прекрасно понятно. Что ж, значит, не такая уж и дура. Тем лучше, будет полезна - получит преференции. Царица отвернулась к зеркалу и проговорила:

- А после мы подумаем о том, что ты говорила в самом начале.

- О чем, государыня? - не поняла Мила.

Все-таки бестолочь.

- О моем одиночестве в постели, - Онхельма в зеркале смотрела ей прямо в глаза.

Камеристка ничего не ответила, только взгляд ее показывал, что тут-то она может оказать просто неоценимые услуги. А главное, будет нема как могила.

***

Теперь утро государыни Онхельмы начиналось с посещения больного мужа. Несколько минут наедине, немного силы, чтобы продлить ему жизнь, немного общения. В смысле, царица рассказывала безмолвному и неподвижному супругу о своих планах. Разумеется, не обо всех, ибо и стены имеют уши. Она никого не боялась, но зачем давать кому-то в руки подобное оружие? Государыня собиралась править хорошо и мирно, чтобы народ любил ее. Ей очень нравилось, как жители Версантиума приветствовали ее на улицах, может быть, это и немного по-детски, но царице хотелось популярности.

- Итак, мой дорогой муж, сегодня у твоей жены будет первый рабочий день. Пожелай мне удачи. Можешь даже поцеловать. Не можешь? Ах, как жаль...

Ей вдруг стало стыдно своего цинизма, все-таки издеваться над тем, кто не может тебе ответить, это как-то... В общем, она была сильным противником, во всяком случае, таковой себя считала, и победа над бессловесным больным не показалась ей достойной победой. Как бы даже наоборот, захотелось загладить свою вину и сделать что-нибудь благородное, или хотя бы просто доброе.

- Вильмор... Я постараюсь позаботиться о семьях... Ты понимаешь, о чем я.

Но Вильмор молчал в ответ на ее желание как-то загладить свою вину, и царице не получившей желаемого одобрения, стало немного досадно. Она посидела рядом с мужем еще пару минут молча, потом встала и вышла, а в комнату вернулись сиделки.

Царь, недвижимый, скованный оцепенением, бессловесный, тем не менее, оставался царем. И пока он жив, так и будет. Государь Вильмор был не из тех, кто отказывается от ответственности, даже на смертном одре. А потому он озаботился словами своей жены. Ибо знал кое-что, с чем ей придется столкнуться на пути к своему желанию властвовать над страной. Возможно, не все пройдет так гладко, как новая царица планирует. А это может спровоцировать очередную волну жестокостей. На что способна его юная и прекрасная как весна женушка, он уже имел возможность убедиться.

Просто все не так просто.

Когда умерла его первая жена, властительница Мелисандра, остались символы власти царского рода. Великого рода колдунов, история которых уходила корнями вглубь веков, и, поскольку там как-то отметились еще и морские драконы, история была запутанной и изобиловала тайнами.

Так вот, одной из тайн были те самые символы власти. Часть из них была утеряна, ибо предки Мелисандры вели довольно бурный образ жизни. И сейчас старый Хранитель печати, оберегал как зеницу оставшиеся два. Печать и царское кольцо. Оба эти предмета хранились в специальной раке из черного дерева, выложенной чистейшим белым серебром. И печать, и кольцо представляли собой округлые, диаметром чуть больше фаланги большого пальца то ли инкрустированные пластинки, то ли камеи, в очень простых оправах из белого металла. Нечто, вроде металлической чешуи или фрагмента черепашьего панциря. С внутренней стороны видно было, что пластинки переливаются как перламутр, а с внешней - на темно голубом фоне выпуклая белая звезда. Восемь лучей. Герб царского рода, герб Страны морского берега.

Все дело в том, что далеко не каждый мог одеть на руку царское кольцо, а только тот, кого это кольцо примет. Сам Вильмор носить кольцо царского рода не мог, никогда и не пытался, зная, что не обладает необходимыми для этого качествами. И царю оставалось только молиться, чтобы его опасная и непредсказуемая как акула жена не овладела символами власти и не сотворила со страной чего-нибудь ужасного. Что он и делал, когда услышал откуда-то изнутри голос, ответивший ему:

- Не бойся, человек.

И вот как после этого не бояться? Когда начинаешь голоса слышать. Но Вильмору наоборот стало тепло на душе, оттого что в том пустом одиночестве, куда он был погружен, обозначилось чье-то присутствие. Он успокоился и действительно заснул по настоящему, впервые с тех пор, как отказало его сердце. Во сне ему увиделось детство, кормилица, мама... По щеке Государя скользнула слеза, но сиделки даже не заметили, они были заняты разговором.

Темный дух Сафор, который часто приходил проведать царя, с неудовольствием покачал головой. Эти не заметят, даже если больного вынести из комнаты на их глазах.

Сегодня он в первый раз говорил с Вильмором. И тот не испугался.