В этом томе нас ожидает встреча с множеством событий, людей, судеб. Перед нами распахнется историческое пространство, вобравшее в себя более пятидесяти лет. Здесь повести, рассказы, сказка, в которых всюду сквозь бег событий, сквозь судьбы героев просвечивает яркое, своеобразное писательское лицо.

Как непохожи они друг на друга — Мустай Карим, Анатолий Рыбаков, Юрий Сотник, Гавриил Троепольский, Николай Сладков, Эдуард Успенский. Но их произведения, собранные вместе, складываются в образ классической детской книги.

Совершенствуя его, каждый из писателей остается верен основам, заложенным создателями советской детской литературы. Потому высокие гражданские и нравственные идеалы выражаются ими в четком разделении добра и зла, в определенности смысла и завершенности выводов. Потому с такой сердечной открытостью передают они читателю свой опыт, учат, горячо убеждают его.

В том, как преподносятся эти уроки, всегда присутствует игра, в которой дети познают жизнь, но и та литературная игра, которую ведет писатель, вовлекая читателя в приключения, сказочность, смех. Уча его и забавляя, веселя и заставляя задуматься.

В картинах радостей и горестей пишется летопись Детства, а значит, и Времени. Ведь именно дети — самое правдивое и чистое его отражение.

Характер многообразного творчества Мустая Карима — поэта, прозаика, публициста, драматурга — неотделим от детства.

Оно осталось с ним и в нем, откликнулось искренностью, доверчивостью, добротой его книг.

Детство всегда вспоминается как большой отрезок жизни, в которой время, до краев наполненное открытиями, кажется долгим. «Долгое-долгое детство» — так и назвал Мустай Карим автобиографическую повесть о первоначальных годах жизни в башкирском ауле Кляш, где он родился в 1919 году, когда была создана Башкирская Автономная Советская Социалистическая Республика. Родился, подрос и стал в роде Каримовых вторым грамотным человеком. «Раньше, — рассказывает он, — вместо подписи ставили тамгу (метку), похожую не то на вилы, не то на куриную лапу. Эта тамга была вроде родового герба. Ее можно было видеть везде: и на меже земельных наделов, и на сбруе, и на крупе коня, даже на топорище».

Благодаря тому, что ранние годы помнились свежо и подробно, появились две повести для детей — «Радость нашего дома» и «Таганок». Помещенная в этом томе «Радость нашего дома» вышла вскоре после войны, в 1952 году. И это не случайно.

Карим воевал от первого до последнего дня. На фронте его возмужавший поэтический голос влился в поэзию фронтового поколения, в общую судьбу, где встали рядом «война, беда, мечта и юность». Отстаивая в боях Родину, он сильнее, чем когда-нибудь, почувствовал цену человеческой доброты и великую мощь дружбы народов. Наверное, тогда и начал вызревать замысел книги «Радость нашего дома».

О чем она? О первых шагах познания ребенком жизни, совпавших с войной, чьи отголоски долетают в башкирский аул суровостью военного быта, треугольниками солдатских писем, горем похоронок. Об украинской девочке Оксане, осиротевшей и нашедшей приют в башкирской семье. О счастье детства, отнятом войной и возвращенном людской добротой.

Можно было бы подобрать обширную библиотеку только из книг, рассказывающих о жизни детей во время войны. У Мустая Карима рассказ этот обогатился новыми оттенками. Приметы национального уклада, романтические предания, народная мудрость и юмор, портреты героев и зарисовки уральской природы составляют многоцветный узор. А линии узора ложатся так, что происходящее в небольшой башкирской деревне выводит к судьбе всей страны. Недаром в одном из стихотворений Карим уподобляет Башкирию зеленому листку на березе, имя которой Россия.

Сохраняя привязанность к национальным обычаям, манере думать и говорить, он выводит малую родину к большой и дальше — к гуманизму и интернациональной солидарности всех передовых людей Земли.

Вера в могущество человеческого единения вошла в его плоть и кровь с колыбельной песней матери:

Понятие и слово «вместе» стали у него сквозными. Они в воспоминаниях о детстве, когда так много знали и видели, так мечтали «все вместе». И в напутствии, которое дает мать ребятам из «Радости нашего дома», — «идите все вместе, взявшись за руки», и даже в том, как входят в дом старики, дедушка Мансур с бабушкой Фархунисой, — тоже взявшись за руки. В этом глубокий смысл, объединяющий поэзию, прозу, драматургию, публицистику Мустая Карима в законченный художественный мир.

Доброта скрепляет его героев, разливается по повести ласковыми голосами матери и бабушки, братской нежностью Ямиля к Оксане и традиционным приветствием: «Добрая встреча, брат».

Маленькие герои получают от старших народную мудрость, хорошо понятную ребенку, бесспорную, неопровержимую. И никто в повести не входит в длинные рассуждения о том, что в тяжелые времена необходимо быть крепче железа, что человек не должен жить только ради себя и что «людей роднят не язык и не богатство, а сердце».

Дедушка Мансур, старый рыбак, бабушка из Темиртау — старики связывают прошлое с настоящим, сохраняют древние традиции, сокровища народного творчества. И сказка о волшебной сабле батыра Тимербека, услышанная Ямилем от бабушки, введена в повесть не ради красочности орнамента. С ее помощью передается патриотический огонь: Ямиль уверен, что та сабля в руках его отца — солдата.

Героические, нравственные народные традиции входят в сознание детей, претворяясь в поступки. В готовность спасать, защищать, отдавать, а не брать — хотя Ямиль и защищает Оксану всего лишь от гусака и спасает всего лишь ее башмак. Ребята из повести Карима еще так малы, что не достают до задвижки на калитке, а носовые платки им прикалывают булавкой к курточке.

От имени Ямиля, одного из таких малышей, и ведется рассказ.

Философия любви, доброты, счастья притягивает к себе мысль Карима и находит опору в детской радости бытия. Слово «радость» вынесено в название повести. Радость звенит, переливается весенними ручьями, врывается в озорные игры детей, в неуклюжие прыжки ягнят и телят, слышится в восторженных восклицаниях Ямиля: «Как весело, когда на земле весна!»

Наивная непосредственность ребенка увидена взглядом взрослого, освещена оптимизмом писателя, его мировоззрением. Поэтому радость просто жить слита с радостью страны, с предчувствием и наступлением Победы, обещающей труд на мирных пашнях, по которым истосковались солдатские руки.

В детских повестях Карима нет плохих людей. Не потому, что, по его мнению, их нет вообще. «Может, и есть, — говорит он, — но я их не вижу. Если глаз и приметит — душа не приветит».

Его душа привечает лишь доброе, счастливое, «Радость нашего дома» напоминает о долге людей беречь доброту, счастье, мир. Это напоминание звучит и в поэзии Карима как постоянная тема его творчества, как дело его жизни:

При въезде на главную улицу аула Кляш над общественным колодцем молодые жители аула прибили металлический флажок с надписью: «Здесь источник поэзии Мустая Карима, не испив его, не проходите мимо!» Такие надписи — лучшее подтверждение всенародного признания писателя.

А теперь от сороковых годов, от времени действия повести Карима, перенесемся на двадцать с лишним лет назад, на утреннюю улицу провинциального городка Ревска.

Перекликаются ранние петухи, доносится из дома кашель, сонное бормотание. Что невероятного может стрястись в этом дремотном покое? Но вдруг… и понеслось, полетело приключение.

Случайно найденный героем Анатолия Рыбакова старинный кортик. Его блеснувшая на солнце красота — три острые грани, побуревшая от времени рукоятка, которую обвивает змейка с загнутым вверх язычком. Описанный со вкусом, любовно, он как будто лежит на ладони и от него исходит волнующее предвкушение тайны…

Как полагается в современной приключенческой литературе, за тайной героям повести «Кортик» не надо отправляться далеко — она ближе, чем заброшенный дом на горе, где искали сокровища Том Сойер с Гекльберри Финном, или пещера, где они его нашли. Тайна внутри обычной жизни; ни бредущее стадо, ни оборванный пастушонок, громко хлопающий бичом, не разрушают и не снижают ее. В «таинственный остров» превращается пыльная улица заштатного городка, хорошо знакомый подвал восьмиэтажного дома на Арбате и клуб в подвале, где репетируют самодеятельный спектакль, а под декорациями обнаруживается железная дверь. Куда она ведет?

Одна тайна, как волна, накатывается на другую. Все туже наматывается клубок загадок. Драматические обстоятельства, убийство, клад — все стягивается к кортику.

В повести Рыбакова налицо обязательные элементы приключенческого. сюжета: тайна, скрывающаяся в привычном, знакомом, но и трудная задача, которую непременно надо решить; случайности и совпадения; выслеживание преступников, врага, выдающего себя не за того, кто он есть. И когда разгадка уже почти дается в руки — дополнительные осложнения, задерживающие розыск, притормаживающие действие и до крайней точки накаляющие читательское нетерпение.

Да, юному читателю по душе приключение. Его ритм не ослабевает в «Кортике» ни на минуту. Непрерывно что-то происходит, меняется: то приближаются, то отдаляются гудки паровоза, цокот конских копыт, суля нежданные встречи и разлуки.

Двенадцатилетние герои втянуты в этот вихрь и напряженностью происходящего, и своим возрастом, когда хочется мчаться, врываться в события, чтоб не остаться в стороне.

Но еще и потому ребята любят приключенческую литературу, что в ней находит удовлетворение их настоятельная потребность в победе справедливости; их надежда, что борьба разрешится тут же, в пределах одной книги, торжеством добра и неотвратимым возмездием злу.

В довольно жестких рамках приключенческого сюжета писатель расположился свободно и смело. Он заметил однажды, что «так часто бывает с первой книгой… в ней есть подкупающая наивность и смелость решений».

И вот сразу заметный знак этой смелости: обычно пространство и время приключенческой литературы имеет мало общего с реальностью, но в «Кортике» — иначе…

Рассказывая о себе, Анатолий Рыбаков вспоминает, как с 1946 года началась его писательская жизнь (он родился в 1911 году, и тогда ему было 36 лет).

Пройдя фронт, он вернулся после войны в Москву, в тот же большой дом на Арбате, где прошло детство и куда не вернулись многие погибшие сверстники. Одни воспоминания повлекли за собой другие, нашлись прежние наброски, сделанные им в тридцатые годы, и родилась повесть о детстве его поколения.

Толчком к замыслу послужила память, и память же подсказала воображению цепкую зоркость к деталям, за которыми вырастает время, быт и политическая обстановка конца гражданской войны и начала нэпа.

Те годы приходят к читателям «Кортика» в звуке, в цвете, в зримых и вещных подробностях. Слыша захлебывающееся тарахтение пулемета, гик и нагаечный свист, видя мелькание барашковых шапок с красным верхом, сразу представишь себе, как врывались белые в маленькие городки России.

В одном из таких городков под названием Ревск изображен Сновск Черниговской области, где жил в детстве писатель, прежде чем переехать в Москву.

Есть исконно московские улицы и переулки, которые для многих стали их «малой родиной», и если спросить этих людей, с чего началась их любовь к Отечеству, они ответят: с Замоскворечья, с Чистых прудов и, конечно, с Арбата.

Анатолию Рыбакову дорога каждая минута жизни его любимой улицы. Она для него как живое существо, просыпающееся с ликующими звуками и засыпающее, постепенно затихая.

Двадцатые годы в их пестроте и разноголосице шумят на московских улицах, поблескивают золотом тисненых переплетов с ларьков букинистов на Моховой, выбегают из университетских ворот толпой студентов и рабфаковцев.

Приключение выводит героев на эти улицы, как солнце в капле воды, отражающие то, чем живет страна. Ее насущными заботами проникнуты речи комиссара Полевого, мечтания главного героя повести Миши Полякова, все происшествия, в которых действуют он и его друзья; заботы эти взывают с плакатов: «Смерть наемникам Антанты!», «Все на борьбу с беспризорностью!», «Помоги голодающим Поволжья!».

Сама книга Рыбакова — как бы плакат того времени, написанный густой краской, крупно и наглядно.

И время тех дней сцеплено с прошлым; звено же цепи — кортик, выкованный оружейником XVIII века и скрывающий тайну линкора «Императрица Мария», потопленного в первую мировую войну.

Связь прошлого с настоящим в «Кортике» активная, и разгадка тайны, кроме радости долгожданного открытия, приносит и реальную пользу молодому государству.

Так окончательно смыкаются две линии: реалистическая — о жизни Миши и его товарищей, приключенческая — тайна кортика.

Реалистическое руководит приключенческим, а приключенческое прорастает в реалистическое, диктуя соблюдение правил, в которые обязательно входит четкое разделение героев: враги мрачны, замкнуты, зловещи, друзья веселы и добры. Только темной краской нарисован белогвардеец Никитский, его немигающий, колючий взгляд из-под черного чуба, и только белой — комиссар Полевой, его добродушие и лукавая бесшабашность бывалого солдата.

В критике уже было проведено интересное наблюдение над тем, как счастливо совпали в повести Рыбакова условия приключенческого сюжета и идеалы времени, воплощенные в наивном детском восприятии.

В «Кортике» время проступило сквозь общие свойства детского возраста и заискрилось в живом детском характере честного, великодушного, деятельного Миши Полякова. Такие ребята защищают обиженную гардеробщицу тетю Брошу («Сейчас не царский режим»), враждуют со скаутами («Они за буржуев, а пионеры — за наших»), с Борькой-Жилой («Его отец враг, значит, и он — враг»).

С находчивостью и настоящей отвагой соседствуют мальчишеские мечты, сдобренные легким тщеславием, притворство и хитрость — настолько простодушные, что лишний раз подтверждают непобедимую правдивость детства.

Писатель, чуть отстранившись, с легкой улыбкой глядит на Мишу, на Генку, на других ребят. Высвечивает их характеры в достоверных диалогах, в смешных и серьезных ситуациях, куда они кидаются с головой.

Мы не расстаемся с ними, дочитав «Кортик». Еще будет «Бронзовая птица», «Выстрел», трехсерийный телевизионный фильм. «Выстрелом» (фильм называется «Последнее лето детства») писатель теперь уже надолго прощается с героями «Кортика», со своим детством. На смену им придут иные времена и другие герои. Однако душевная энергия, неравнодушие, тяга к неизведанному, что были в Мише Полякове, останутся с ними, как черты детства и героя современной детской книги.

«Если бы не было этой страсти, — рассуждает учитель из рассказа Юрия Сотника, — Америка не была бы открыта».

С жаждой немедленных открытий пришли в литературу и герои Юрия Сотника — «первопроходцы», проникшие через трубу котельной в вентиляционную систему и заразившие своей здоровой любознательностью старого учителя («Исследователи»); Вовка Грушин, сооружающий подводную лодку и отдавшийся этому занятию со всей страстностью и отвагой, а также с отсутствием каких бы то ни было сомнений относительно своих возможностей («„Архимед“ Вовки Грушина»). Его переживания драматичны и вдохновенны; в сбивчивой, торопливой речи — волнение одержимого идеей человека.

Он вызывает уважение, этот маленький востроносый энтузиаст, похожий на воробья. Уважение и в то же время смех, потому что из-за плеча рассказчика, уверенного, что поведал человечеству о великом изобретении своего друга, лукаво выглядывает писатель, вскрывающий беспочвенность Вовкиных научных занятий, его невежество.

Смех и рождается на этом скрещении посягательств и возможностей, действий и результатов. Смех пробивается из уже понятого нами несоответствия, которое невдомек Вовке Грушину.

Он еще не подозревает, какого огромного труда, таланта, образованности требует наука, как не догадывается об этом и Вася, «для науки» охотящийся на невиданную птицу («Невиданная птица»).

Но и он готов превозмочь страх перед опасностью, перед пугающей таинственностью наступающей ночи, глухим шелестом колосьев и пролетающей над ними большой птицей с распластанными в воздухе черными крыльями.

Не раз еще встретятся в творчестве Сотника поэтично нарисованные пейзажи, в которых и настроение героев и художническая тонкость автора…

Так что же лучше, гоняться за несуществующей птицей или, как товарищ Васи Дима, трезво понимать, что кондоры в Советском Союзе не водятся и что эхо — всего лишь отражение звука?

Наверняка в жизни рассудительного мальчика-старичка будет мало ошибок и ни одного отчаянного поступка. И все же Сотник с теми, кто поступает вразрез с житейской логикой и совершает ошибки, идущие от недостатка жизненного опыта, то есть от природы детства. Им отдает писатель правоту ищущего ума, душевного полета, самоотверженности, целеустремленности. Их ошибки — те самые, на которых учатся.

Юрий Сотник родился в 1914 году. Писать начал, еще учась в школе, а первое опубликованное произведение было написано вскоре после школы. Но в рассказах конца тридцатых — начала сороковых годов явственно просматривается тот Сотник, каким мы его знаем сегодня. В «„Архимеде“ Вовки Грушина», «Белой крысе», в «Исследователях» и «Невиданной птице» он сразу очертил образ детства, чтобы потом расширять и усложнять его; сразу наметил конфликт — противостояние романтического мироощущения и обывательского здравого смысла, естественности чувств, мышления и их догматической скованности. И все, о чем повествует, погрузил в стихию смеха.

Сверкающий, переливающийся, грубовато-веселый, грустновато-лирический, перетекающий в иронию, а то и в сатиру — юмор Сотника служит серьезным задачам.

Все из того же несоответствия средств и целей встает проблема выбора, совести, смелости не только физической, но и нравственной.

Перед нелегкими этими вопросами и оказались незадачливые дрессировщики, когда в результате их уроков пес покусал милиционера, сбежал и, может быть, сбесился. Предупредить милиционера — значит выдать себя, скрыть — значит подвергнуть опасности его («Дрессировщики»).

А что, например, таится в глубине очень смешной сцены, изображающей поход ребят на пастеровскую станцию? Что за этим торжественным, почти театральным шествием, с толпой провожающих, с командами: «Первоукушенные, построиться!.. Бешеные, шагом марш!»? Гибкость детской натуры, вбирающей в себя любую ситуацию, чтобы извлечь из нее веселье, дать выход артистизму. А блистающее остроумие, жизнерадостный писательский юмор зачеркивают в этом рассказе скучную канцелярскую мысль и фразеологию так же безоговорочно, как в других — сухую книжность или догматичный подход к жизни.

Жизнь проще и теплее отвлеченных рассуждений о ней — словно бы хочет сказать нам писатель, рисуя заседание учкома: пострадавшую Нюсю и Димку, обвиненного в феодальном отношении к женщине как к рабыне («Феодал Димка»). Но в стремительной, искусной игре реплик почерпнутые из учебника точки зрения без остатка разбиваются о живое чувство.

«Феодал Димка» — рассказ о первой любви. Не сентиментально-умиленный, а мягко-насмешливый, подлинно лирический. И фиолетовая шишка на лбу Нюси — свидетельство смятенности влюбленного перед тем непонятным, что он почувствовал впервые.

Уму писателя всегда присуще начало игры. Теоретики юмора называют остроумие играющим суждением. Сотник «играет» находчиво и изобретательно. Скажем, рассказ «Человек без нервов» он построил на сравнении двух характеров: хвастун Лодя, который кичится храбростью, а по правде трус, и Маша, которая действительно храбрая, но, не отдавая себе в этом отчета, простодушно восхищается Лодей. Затеянная таким сопоставлением литературная игра заканчивается нешуточным итогом. Наивная, вроде бы необоснованная вера девочки обязывает героя почувствовать ответственность, превозмочь страх и одиночество ночных блужданий по лесу в поисках колхозного быка, пропавшего по его вине.

Уже не смеясь следит писатель, как назревает в Лоде перелом и он делает смелый шаг — к радости не стыдиться себя, иметь мужество говорить о себе правду, быть самостоятельным. И снова, призвав смех, Сотник показывает, как незаметно можно раствориться в чужой воле («Как я был самостоятельным»).

Источник этой властной воли, девочка Аглая — один из самых обаятельных образов, созданных Юрием Сотником.

Вся порыв, горение, она безошибочно знает, на каких струнах играть, чтобы добиться своего.

Точным острым штрихом нарисовано наступление без сопротивления: сраженный ее напором, герой обезличивается, сдается, и лавина несчастий обрушивается на него.

Образ Аглаи проходит через несколько рассказов, и мысли безостановочно кипят в ее бедовой голове. В «Маске» она придумывает снять слепок с лица маленького композитора Гоги Люкина, чтобы, увековечив будущую знаменитость, осчастливить музей.

В рассказе же «Как я был самостоятельным» ею выдвинуты все планы: репетировать спектакль драмкружка в доме у Леши, сделать козла из игрушечного коня и, наконец, привести живого козла.

Шумное водворение в новенькую квартиру блеющего козла с безумным взглядом, нелепость и комизм вытекающих отсюда последствий — этот столь печальный для героя эпизод под пером писателя разыгрывается в настоящее празднество смеха, напоминающего грубоватое, жизнелюбивое веселье народных площадных представлений.

Благополучное завершение случившегося — лишь недолгая передышка. Над героем опять нависают тучи по милости той же Аглаи. Но корень бед — в его безволии, отсутствии характера, и злоключения не отступят от него, пока он не станет самостоятельным.

Достиг он самостоятельности в другом рассказе, где взбунтовался против жесткой воспитательной схемы, в которую его пытались втиснуть («На тебя вся надежда»). Вот тут уж, выведя на сцену «воспитательницу» тетю Соню, Сотник отбрасывает юмор, располагающий к снисходительности, и начинает говорить языком сатиры — не об ошибках, а о пороках, какие видит в неспособности понять детей, в фальшивом тоне панибратства, в душевной слепоте, бескультурии. И человеческая неполноценность тети Сони, безвкусица ее внешности, одежды, поведения разоблачаются преувеличением, гротеском, который смешит и отталкивает. Конечный вывод прозрачен: счастье быть самим собой завоевывается терпением, мужеством, путь к нему не бывает коротким и гладким.

Вообще, мораль вычленяется из рассказов Сотника без усилия, но не выглядит назиданием, намертво прикрепленным к одному факту. Она взлетает выше и применима к жизни в целом. Она не лоскут, налепленный на ткань рассказа, а его неотъемлемая часть и содержится в мгновенной завязке, в упругом ритме, в ровном, без сбоев, художественном дыхании и, конечно, в смехе.

Широко известны слова Карла Маркса о том, что «человечество смеясь расставалось со своим прошлым»; смеясь прощается с заблуждениями и отдельный человек. Смехом помогает Сотник своим героям и читателям осознать ошибки, освободиться от них. И в этом смехе писателя — его нравственная требовательность, его гражданские представления о юной личности, ее настоящем и будущем.

На отношении к беззащитному, зависимому от людей живому существу всегда проверялась человечность. И если оглянуться на отечественную классику, то как не вспомнить толстовского «Холстомера», некрасовского «Дедушку Мазая и зайцев», «Зимовье на Студеной» Мамина-Сибиряка, чеховских «Каштанку», «Белолобого», «Тоску», купринских «Белого пуделя» и «Изумруда»…

К этой книге совести прибавил свои страницы и Гавриил Троепольский, рассказав нам о жизни и смерти черноухого сеттера Бима.

Троепольский родился в 1905 году, писать начал с конца тридцатых годов. Повести «Белый Бим Черное ухо» предшествовали очерки, рассказы, повести, роман, киносценарий, посвященные колхозной деревне.

Вероятно, первое, что испытываешь, взяв в руки книги Гавриила Троепольского, — безоговорочное доверие. И начинается оно от конкретного, честного знания, которое лежит в основе всего рассказанного.

В прошлом агроном, человек, умеющий заботиться о земле, Троепольский видит то, что произрастает и живет на ней, зрением ученого-практика и художника одновременно.

Не только агроном, но и бывший педагог — он привык воспитывать, поэтому «учительный» пафос русской литературы оказался ему вдвойне близок.

В воспитании доброты, доверия, дружбы, преданности, верности долгу, умении чувствовать природу, понять другого и сопереживать другому находит он цель своего творчества. Ясную и вместе с тем сложную задачу: уча добру, писать и о зле, чтобы добро не было слепым и беззащитным; счастью всегда напоминать о несчастье, чтобы оно не было бездушным; воспевая возвышенно-красивое, смеяться над безобразным. Не просто любить правду, но жить ею, «как растение живет солнцем».

Как раз в «Биме» для защиты этой правды и справедливости сошлись силы, накопленные за многие годы жизни и писательства.

Пока разворачиваются приключения Бима, нам дается возможность понять его восприятие и посмотреть на происходящее глазами хозяина Ивана Ивановича. Его голос сменяется голосом самого автора, обращенным к читателю. И таким образом, люди, события, чувства видятся то с одной, то с другой стороны. А те двери, что отворялись или захлопывались перед одиноким псом, становятся для нас распахнутыми дверьми к узнаванию разных людей, которых испытывает писатель судьбой Бима.

Пусть в жизни не всегда легко отличить добро от зла, но в повести о Биме они не перемешиваются и распознаются с первого взгляда. На одном полюсе — доброта, доверие, на другом — бесчеловечность, жестокость, зло рядом с ложью.

С какой гневной непримиримостью набрасывает Троепольский портреты недоброжелателей Бима — людей, настолько потерявших человечность, что им в повести даже имени не дается.

Тетка, Серый… Они похожи друг на друга приземленностью, душевной тупостью, лживостью.

О ничтожестве спекулянтки Тетки, ее непробудно спящей совести буквально вопят ее жирная фигура, визгливый голос, два шифоньера в ее квартире, три зеркала и неизбежная принадлежность мещанского уюта — картина «Девушка и лебедь».

Пародия и сатирический гротеск — вот оружие, которым воюет здесь писатель.

Троепольский выводит на чистую воду не только примитивное невежество председателя домкома, бессмысленную обывательскую озлобленность Толстого или откровенное, наглое хамство Тетки. Он вскрывает и более хитрое зло — лицемерие коллекционера собачьих знаков Серого, бесстыдно спекулирующего словами о честности, совести. Писатель заставляет нас задуматься и о том, можно ли лгать своему сыну из тактических соображений, как это делает отец Толика. И было ли у учительницы Толика внутреннее право использовать чувство ребенка в деловых целях: оставить подходящую методическую разработку, задать сочинение с «планчиком-вопросником», даже не узнав, как зовут собаку, чья судьба потрясла детские души?

На протяжении всей повести бежит и бежит Бим к родной двери — сначала ухоженный, с блестящей шерстью, а потом тощий, хромой, но все равно преданный и верный. Время от времени писатель словно бы замедляет его движение, и тогда мы замечаем происходящие в Биме перемены, опечаливаемся ими и все же продолжаем надеяться.

Рассказывая о преданности и верности животного, Троепольский обнажает сердцевину людей. Поднимает на поверхность то, что необходимо им преодолеть, выявляет лучшее, что уже есть в них.

Но и на страницах, полных гнева, постоянно ощущаются высокие писательские представления, на которые должны опираться отношения между людьми.

Повесть начинается с взаимного доверия маленького щенка и пожилого одинокого человека и завершается сценой доверия любимых героев писателя друг к другу.

И если те, кого он не приемлет, нарисованы им жестко, то там, где его друзья, — мягкость писательского чувства, изящный пластичный рисунок, светлые тона.

Все эти Серые, Толстые разобщены, а Иван Иванович и доброжелатели Бима объединены. Они идут навстречу, чтобы сойтись в конце повести, — седой, как снег, человек и два мальчика, которых, сам того не ведая, привел к нему Бим.

Они обязательно должны были встретиться, охваченные одной любовью к Биму, пробудившей в них дух товарищества.

Вот и обретения от потери: дружба и память навсегда. Осознание жизни и понимание того, как она трудна и как прекрасна.

В произведении Троепольского много героев и среди них — автор, все окрашивающий благородной цельностью своих взглядов. Они улавливаются не только в расстановке сил, в течении сюжета, в интонации повести.

Рассуждения, нескрываемые чувства откровенно выносятся на страницы. Писатель негодует, скорбит, восхищается, подсмеивается и на волне этих чувств выходит к читателю-другу. Призывая не обижать заблудшую собаку, поразиться ее долготерпению и мужеству, постепенно приобщает нас к своим размышлениям о совершенствовании человека, о том, как добиться, чтобы не было людей, заключающих сделку с собственной совестью, а благородство души и верность долгу стали само собой разумеющимся состоянием. Чтобы дружба строилась на понимании каждым каждого, ценилась бы скромность, скрывающая в себе героизм, и храбрость совмещалась с достоинством, которое всегда предпочитает сытой несвободе беспокойную свободу. Перед нами вырисовывается идеал, каким он видится художнику, давшему своей повестью еще один ответ на вопрос, во все времена стоящий перед человеком, — каким ему быть и как ему жить.

Николай Сладков, как и Троепольский, ставит человека лицом к лицу с природой. Он призывает не любоваться бездумно красотой лесов, гор, зверей, но принять на себя ответственность за их будущее. Узнать, понять, уберечь.

Сам Сладков до дна узнал их и понял — когда военным топографом исходил нашу страну и когда продолжал путешествовать по ней уже писателем.

Он родился в 1920 году. Уже с детства ощутил особую любовь к природе. Над кружком юннатов, где он занимался, шефствовал Виталий Бианки, который стал его учителем в творчестве.

Твердо усвоив науку своего учителя — «петь, а не подпевать», Сладков выбрал собственный путь.

На этом пути он открывает нашим глазам потаенное в природе, то, что не всякому посчастливится увидеть. Причем открывает так увлеченно, так заразительно, что из спокойного читателя-наблюдателя быстро превращаешься в участника удивительных встреч.

Густые сумерки. Вкрадчивые, осторожные шаги. Рысь. Появилась, исчезла, как будто вылепилась из теней и бликов, и снова на них распалась. Удивление, тайна природы, ее загадка… Горный лес Закавказья, Апшеронский полуостров и пустыня, куда ведет нас в путешествие сладковская книга, даже если там никогда не бывать, начинают казаться близкими, потому что Сладков совмещает строгую научность натуралиста с взволнованностью лирического чувства.

Он поэтически обживает природу. Восхищенным взглядом поэта схватывает праздничную зелень горной лощины, голубизну воды и неба, синие горы, фиолетовое ущелье. И близость его с природой, со всем живым в ней — это целая история отношений, в которой есть знакомство, возникающий интерес друг к другу, радость взаимопонимания и грусть расставания.

Писатель говорит от имени природы, глазами птиц и зверей старается посмотреть на нашу землю, на человека.

В этих раздумьях лирического героя, в их настойчивости и страстности угадывается личность самого автора.

Поэт Михаил Дудин вспоминает о ленинградском мальчике Коле Сладкове: «И ветер пространства стал щекотать его ноздри запахом бесконечности. И он стал искать загадок и удивления. Сама жизнь, чувствуя его желание, шла ему навстречу, помогала видеть необыкновенное в обыкновенном, помогала понимать каждую травинку».

И для этого понимания живут в его герое упорство, терпение, воля к достижению цели, во имя которой можно просидеть всю ночь на дереве, чтобы не пропустить черного аиста; превозмогая боль в сердце, взбираться на высокую гору, где обитают птицы улары; идти по раскаленным пескам пустыни…

Так что же такое счастье? Даже и в самом названии «За пером синей птицы» спрятан этот вопрос. Синяя птица действительно существует, писателю известно, сколько она весит и какой длины у нее хвост. И все-таки для нас синяя птица — образ счастья, путешествие за пером синей птицы — путешествие за счастьем.

А счастье — «видеть и понимать, — говорит Сладков. — Видеть и понимать». И бороться.

Писатель воюет против охоты ради забавы. И убежденность его так горяча потому, что он пришел к ней через личный опыт.

В «Лесах счастливой охоты», в «Десяти стреляных гильзах», в «Серебряном хвосте» и «Безымянной тропе» еще разносятся выстрелы. Но уже в книге «Под шапкой-невидимкой» побеждает бережность к природе.

Отныне его лирический герой отбросил охотничье ружье. Сладков отвергает жестокость, которую рисует, не щадя наших чувств. Ударяет по сердцу, высекая из него сочувствие, благодаря которому человек в любые моменты остается человеком, и, кроме добычи, взятой с помощью ружья, ему становится доступно иное — казалось бы, совершенно бесполезное, но совершенно необходимое.

Вглядитесь, вслушайтесь в мир, встающий из сладковской книги. Вберите в себя гул реки из глубины ущелья, запах трав и цветов — и вы найдете клад этих «бесценных бесполезностей». В них нельзя ткнуть пальцем, положить в корзину или рюкзак.

Герой Сладкова одержим другой жадностью — к познанию; желанием забрать и вставить в свою жизнь как можно больше из увиденного и подслушанного в природе. И пусть рюкзак окажется пуст — это и будет для него удачной охотой.

Но как унести с собой так много, даже огромные скалы, даже неуловимые клубы тумана? Для этого нужна Память. И все, о чем повествует Сладков, подчиняется ей. Он и подзаголовок дал книге «рассказ-воспоминание», и уверенность свою в необходимости бескорыстного отношения к природе проверяет воспоминаниями, приходящими к человеку в трудные часы, — тогда не в сиюминутной пользе, а в красоте родимой земли черпаются силы, на которые можно опереться.

Человек в природе и природа в человеке…

Вникая в повадки, в характеры животных, Сладков думает о человеке и зовет жить беспокойно, в желании разгадывать загадки. Он и в учебниках хотел бы давать не отгадки, а загадки, чтобы встревожить воображение, научить мыслить независимо. Наверное, поэтому в его книге много вопросов — и тех, на которые можно ответить сразу, и тех, на которые предстоит отвечать всю жизнь.

Есть у Сладкова что-то родственное с Троепольским и в теме, и в той требовательности, непримиримости, с которой утверждает он достоинство, говорит об унизительности рабской преданности. Смеется над оглядчивой обывательской «мудростью».

Его голос звучит как голос обличителя и проповедника, лирика и философа — гневно, воинственно, раздумчиво, мечтательно. Он обращается к жителям всей Земли, потому что в охране природы видит одно из тех общих дел, которые способны привести к взаимопониманию людей самых разных стран.

Одухотворяя природу и животных, Сладков уверен, что очеловечиванием вернее всего можно пробудить сочувствие к природе и вместе с тем, сблизив переживания животных с человеческими, раскрыть человека и помочь ему понять себя. На этом же из века в век стояла народная сказка и выросшие из нее литературные сказки. В их числе «Крокодил Гена и его друзья» Эдуарда Успенского.

Отдав народные сказки детям, литература поделила между детьми и взрослыми литературные сказки. Есть в ней предназначенные детству «Праздник непослушания» Сергея Михалкова, «В стране вечных каникул» Анатолия Алексина, «Далекие горнисты» Владислава Крапивина, но и целиком принадлежащие взрослым «До третьих петухов» Василия Шукшина, «Современный вариант сказки про Ерша Ершовича» Василия Белова.

Из всех этих литературных сказок на нас глядит автор с его творческим характером, с его пристрастиями, потому что он погружает народную сказку в свой мир и в свое время. Но блики ее ложатся на сюжет, на образы. Если же о народной сказке забыть, то и литературная сказка развалится.

В «Крокодиле Гене…» нет привычных сказочных персонажей и впрямую повторенных сюжетов. Но, наблюдая, как Гена, Чебурашка, жирафа, обезьянка и другие возводят Дом дружбы, вспомнишь «Теремок» с его всеобщим примирением и совместным житьем, казалось бы, несоединимых существ. А облик старухи Шапокляк вызовет в воображении старинного ее предка Бабу Ягу.

Какая же сказка без чудес? Правда, чудеса, которые происходят с Геной и его друзьями, — без колдунов и чародеев.

Волшебны их верность в дружбе, великодушие, сказочна непоколебимая вера в торжество добра.

Волшебство этой сказки в руках самой жизни, оно мерцает в повседневности: похожий на бракованную игрушку Чебурашка сидит в витрине магазина уцененных товаров, а крокодил Гена работает в зоопарке крокодилом в очередь со сменщиком Валерой.

Народная сказка всегда отдавала предпочтение тем, кто непохож на других, на вид смешон и нелеп. Иванушка-дурачок и Емеля оказывались умнее всех, и это было предостережением не «встречать по одежке», не судить по внешнему. В такую ошибку ни разу не впадают герои «Крокодила Гены…», и несуразная внешность Чебурашки не определяет отношение к нему. Главное, чтобы он оказался хорошим товарищем, и тогда все рады будут с ним подружиться.

Много комического и трогательного в Гене, Чебурашке и всех других. Забавно, когда крокодил Гена играет в спектакле Красную Шапочку, но эта роль предоставляется ему по праву его справедливой и честной детской души.

Вообще, все основные герои в «Крокодиле Гене…» — дети. И Чебурашка с его «ложью во спасение», убеждающий девочку Галю: «Ты совсем немножко похудела. Так немножко, так немножко, что даже поправилась», и молодой крокодил Гена пятидесяти лет, и обезьянка Мария Францевна, похожая на мальчишку, чьи карманы забиты всякими ненужными, с точки зрения взрослых, предметами.

А старуха Шапокляк, стреляющая из рогатки по голубям и нарочно переходящая дорогу в неположенном месте, не девчонка, а скорее хулиганистый тщеславный мальчишка, творящий «злы», чтобы прославиться.

В народной сказке злым персонажам нет прощения. Старухе Шапокляк оставлена возможность исправиться, так как Успенский ведет речь о детстве, о характерах, которым предстоит формироваться и меняться.

Не разрывая родства с народной сказкой, Э. Успенский творит свой мир, в котором видна его писательская личность, художественные приемы. Ну хотя бы такой, например, как возвращение образному выражению его первоначального смысла. «Крокодилова слеза», означающая лицемерие, выкатившись из глаз Гены, претерпела обратное превращение в искреннее сочувствие тем, кто еще не нашел себе друзей.

По существу сказка «Крокодил Гена и его друзья» о том, что чувства и поступки ее героев истинны и надежны: не на песке строят они свой дом — на прочном фундаменте настоящей дружбы. А образная эта мысль предстает в реальном строительстве дома, все стенки которого покрашены разным цветом, потому что каждому дана чудесная свобода быть самим собой и вносить свою краску в здание единства.

Надо сказать, что в сказке Успенского добро отнюдь не ограничивается слезами сопереживания. Сказано — сделано, и решительно, без промедления бесприютным находят приют, а одиноким — друзей. Вычитывается из сказки-повести и писательское мнение, что недостаточно иметь доброе сердце, надо уметь думать. Скажем, жирафа Анюта добрая, но глупая и болтливая, и от доброты ее — один вред. Подлинное же добро возможно лишь в сочетании чувства и ума. И добрый крокодил Гена побеждает бюрократа Ивана Ивановича умом.

Народный взгляд поверяет действительность многовековыми законами разумности, честности, совести, доброты.

С помощью представлений народной сказки, отраженных в зеркале детства, Успенский развенчивает бессердечие, лживость, то, что ненормально и глупо, как ненормален и глуп бюрократ Иван Иванович, отвечающий на любые просьбы: «Могу дать только половину», потому что за правило жизни взял осторожную половинчатость.

В обрисовке персонажей, враждебных писателю, — таких, как этот Иван Иванович, или бездушная хозяйка собачки Бобика, или подтасовщик фактов корреспондент, — добродушный комизм, юмор уступают сатирической пародии, предупреждению героям и читателю: «На десять пушечных выстрелов не подпускать к своему домику» подобных людей и подобные чувства.

Эдуард Успенский родился в 1937 году. Он выпускник Московского авиационного института. Но душевная и творческая потребность говорить с детьми и воспитывать их привела его в детскую литературу.

По его признанию, главной своей задачей он считает пробуждение и воспитание гражданина. И в это воспитание входит идея дружбы, призванной передружить всех, больших и маленьких.

С ней пришли Гена и его друзья на киноэкран и вместе с лучшими современными сказками — к зарубежным ребятам. А со словами «Я ищу друзей» к советским детям пришел «Маленький принц» Экзюпери и многие литературные сказки других стран.

Сказка — нить, связующая детей мира. Сказка — птица, несущая на своих крыльях мечту о тех временах, «когда народы, распри позабыв, в единую семью соединятся».

Так в чем же все-таки то главное и неизменное, что позволило объединить под одной обложкой художников, столь отличающихся и вместе с тем близких?

Обратимся еще раз к повести о Биме и там отыщем ответ: «…только правда, только честь, только чистая совесть, и обо всем этом слово. Слово к маленьким людям, которые будут потом взрослыми, слово к взрослым, которые не забыли, что были когда-то детьми…»

Н. Павлова