– Деревеньшена я – вот и весь сказ. Инда людям в глаза совестно посмотреть, – сетовал Никита дружку своему, односельчанину Серёге.

Они стоят у входа в автовокзал, один с сумкой, другой с мешком в руках, ожидая, когда диспетчер объявит посадку на рейс до их Ивановки.

– Да что ж нам поделать-то? Судьба так распорядилась, – отвечает Серега, не вникая в причину уныния дружка.

А Никита продолжает:

– Да и бес попутал. На кой хрен поддался на тот зловредный Васькин плант. Он-то, Васька, побери его лихо, от того в горожане подался, что хитрющ. Знал ведь, не сварганю я пользы с той тувалетной бумаги. Ан привез. Полный мяшок.

– Ажник мешок! – уже заинтересовался завязывающимся сюжетом Серёга. – Да на кой же тебе столько?

– Вот в том и заноза – на кой, – ткнув указательным пальцем перед собой, стал объяснять Никита. – Ему-то на заводе, как это, не картер...

Он поскрёб затылок.

– Головка цилиндра? – подсказал собеседник.

– Не-ет. Не картер... Да как же? Бартер, бартер. Тувалетной бумаги вместо зарплаты дали. Так он, стервец, привёз, на мясо у меня обменял её. Целый мяшок оставил. Куды мне? Я ж отродясь этой хреновиной не пользовался. Мне лопухом куда выгодней использоваться-то. Ить придумали, как денюжку выколачивать с честного народа. Перестройка у них.

– Э-эх, – хотел было придосадовать дружку Серега, но тот прервал:

– Ты дослухай. Я моток-то один распустил – нарезал. Стопку цельную. Мекаю, Ванька мой писать на их аль малевать, могит, станет. Тетрадей-то не на что купить. А он, Ванька-то, мне: "Батянь, на ей перо задирает." Вот тудыттвою. Я тогдыть к Анютке, жане-то своей, со стопкой: "Вот тебе тампаксы, как в  телевизере. Езлик хошь, и крылушков нарежу".

– Ты зря, – вступил-таки со своим словом Серёга. – Доведёшь дело до беды. Лопух, ты правильно сказал, – это наш, природный материал. Он и дезинфицирует. А бумагой... Я ведь стал однажды к культуре приучащаться, вот так тоже, бумагой решил – газетой. Так ведь, не поверишь, через неделю промежная серёдка болеть стала. Ну, думаю, не иначе какая-нибудь радиация с газетой попала, чума её побери. Поехал в лечебницу. В окошечке-то баба меня спрашивает: "Вас к кому записать?" Я ей: "Должно быть, к дерьматологу". И объяснил намеками про свою неудачу. А она: "Нет, вам к проктологу". А этот, в очках такой, чуть ли не носом ко мне туды, да и говорит, распрямившись: " У вас шуршащий геморрой случился. Бумага прилипла вот и болит. Теплой водой подмываться надо".

– Ну как же, водой ему, – перебил Никита. – Езлик водой – уж прошше лопухом. Ну да прах с им, с твоим, как его дерьматологом. Так Анютка-то моя – не согласная, значится: могит, продать, мол, аль поменять бумагу в городе. "Таперя не до тампаксов", – говорит. Вот и подался я. А на рынке бабочка одна заинтересовалась моей личностью: "Вы, случаем, на бартер не хотите?" У ей безгалтеры на обмен. Мужу на работе дали. Но не при себе. Увлекла она меня домой. Поташшился я со своим богатством через весь город. Фатера у ей на четвертом елтаже. Рассыпала она передо мной свои безгалтеры. "Вам, – говорит, – какой номер требуется?» Отколь же мне знать? "Ну, могит, – говорит, – по моей конфигурации определите? У меня пятый номер". "Да я ж, милая, – отвечаю ей, – при нонешней жизне на жану уж реденько гляжу. На ошшупь-то, могит, вспомнил бы. А так, в приглядку – нет". Слово-то не воробей: она уж и согласная на ошшупь. Лишь бы сбыть безгалтеры. Стал я её прошшупывать. Номер пятый-то, сразу вижу, не Анюткин. А эта, замечаю, забыла уже про бартер. Глаза в истоме стала закрывать. Да и самому мне уже как-то не до мотков моих. Пятый номер-то на дороге не валяется. Моя ладонь в её пятом номере, как в квашне увязла. Только вдруг ошшутил, навродь глядит мне кто-то в спину. Обернулся – окажись, ейный муж пришёл с работы и наблюдат за нами. Вижу – осерчал, а сам в плечах чуток ширше дверного проёма. Ну, вопросов он задавать не стал. Так я еле ноги унёс, – потрогал опухшую мочку уха Никита. – Аж не заметил, когда бабочка-то его, промеж рукоприкладства, тех безгалтеров накидала мне в мяшок. Один – впору мои сосцы прикрыть, есть для средней сиськастости, а иной – хоть верблюдице на горбы. Но эти-то Анютка сестре своей, у ей двойня родилась, на чепчики подарит.

– Правильно, поддержал приятеля Серега. – Оно полезней, чем бумага-то. От припека сбережёт детей.

В автобусе Никита спохватился.

– У меня на билет денег нету! Вся бумага в бартер ушла, ни гроша не выручил.

– Э-э, и у меня-то всего на один билет, – озадачился Серега, но, повертев головой, остановил взгляд на кондукторше, изучающе посмотрел на неё, подошёл, склонился над ушком. В следующую минуту они вместе стояли возле Никиты.

– Показывай, – шепнул Серега. – Только не тот, что верблюдице впору. Испугаешь.

Но кондукторша сама стала шарить рукой в мешке.

А скоро уже друзья, покачиваясь на ухабах, катили в Ивановку. Солнце весело светило им в лица. Ветерок, ворвавшись в окошко, ласкал волосы.

Одной штуки из бартера Никиты хватило им для езды до деревни, да ещё со сдачей. Так что герой дня, получив деньги, приготовленные дружком на билет, ободрился, предвкушая удовлетворение своей Анюты. Приёмник водителя на весь салон рассказывал о любовных похождениях  американской девушки Моники, а покончив с ней, начал про другую – какую-то Евру, которую приласкали, видишь ли, в развитых странах. "Нам бы ваши заботы, кровопивцы", – думал про себя Никита, но настроением не увял.

– Знаешь, Никит, – предложил вдруг Серёга. – А дай-ка ты мне один твой безгалтер. На бартер. Хочешь мясом, хочешь – керосином возьмёшь.

– Жане что ль?

–  Да нет. Жена пусть походит. Мне ж в город, край необходимо, надо опять съездить.

Но не успели друзья прийти к согласию, как кондукторша подошла к ним снова.

– Не хотели бы вы вступить в бартер? – обратилась она к Никите.

А он смерил её строго, остановив взгляд на той самой части, в нумерации которой уже смыслил, и важно, с расстановкой спросил:

– И чаво, значится, вы предлагаете.

– У меня лопаты, ломы, туалетная бумага, – с готовностью перечисляла кондукторша. – Очень качественная, мягкая, прямо как...

– А нельзя ли в форме предоплаты?– вступил в торг Серёга.

– Как это? – не поняла кондукторша.

– Да вот так: сегодня бумага – завтра безгалтеры; послезавтра ломы – днем позже наш товар.

Тут он достал откуда-то блокнотик и строго посмотрел на женщину.

– Ещё что-то можете предложить?

Никита обескураженно смотрел на конкурента. Рыночные отношения набирали обороты. В ранней исторический своей форме. Как говорится, дашь на дашь. Натуральный обмен: шило на мыло, часы – на трусы. На торгах в Ивановке укреплялся биржевой курс туалетной бумаги. Девальвация ей пока не угрожала.