переводят в отряд номер шесть (большой карантин). Оказывается, испытания на прочность еще не закончились. После обеда нас построили и с вещами повели через всю зону в другой барак. Когда мы зашли в локалку, там никого не было, и бригадир, приведший нас, приказал нам ждать, а сам ретировался. Мы зашли в курилку и позволили себе выкурить по сигарете. Не успели докурить, как на крыльцо вышел бригадир:

  - Вы че, суки,  курите? Кто разрешил? Вы охуели? А ну давай сюда бегом!

  Забежав в барак, мы были препровождены в комнату НЭВ. Перед нами нарисовался другой зек, который стал рассказывать о правилах существования в шестом отряде:

  - Итак, подонки. С этого дня вы никто! Вы не можете ничего! Вам нельзя делать что-либо без спроса. Все передвижение по бараку и за его пределами строго бегом, ходить вы больше не умеете. Ссать, срать, пить и жить вам можно только с разрешения бригадира. Я вам скажу так: количество проведенного вами времени в нашем отряде целиком и полностью зависит только от вас. Все вы грешны, иначе не попали бы сюда, а значит, за вами есть и другие дела. Поэтому, каждый из вас должен будет написать пять явок с повинной, где расскажет про другие преступления, которые совершил на воле. Пока явок не будет, вы будете гнить здесь, а уж мы постараемся, чтобы вы тут подыхали, поверьте мне. А теперь, по одному ко мне на шмон.

И опять мой сидор подвергся очередному досмотру. Благо брать там было уже нечего. Но вот пару пачек сигарет этот бугор все-таки у меня выпросил. После шмона нам выдали нагрудные бирки и сказали пришить на фуфайку и лепень.

  - Все сидора хранятся в каптерке, - продолжал бригадир, - каптерка работает только в вечернее время, поэтому, если надо будет что-то взять, вы должны будете спросить об этом бригадира, и только с его разрешения зайти в каптерку. Далее. Ваш внешний вид должен быть на высоте. Бритвенные станки у вас будут изъяты и храниться у дежурного на тумбочке. По команде: «приступить к умыванию» вы будете в порядке очереди подходить к дежурному, который будет выписывать вам станки или иголки с нитками. После вы должны будете все сдать на тумбочку под роспись. Запомните: личного времени у вас нет. И все, что вы делаете, вы делаете только с распоряжения бригадира. Тот, кто попробует воспротивиться, будет отпизжен и посажен в изолятор для получения ежедневных пиздюлин от сотрудников администрации.

  Распорядок дня в карантине был следующий. В 5.45 – подъем, зарядка (умываться никого не пускали, только поссать). Затем следовало построение в локалке. Мы выстраивались в колонну по пять, выходил человек с мешком, в котором лежали кружки, и проходил рядом. Ты должен был запустить в мешок руку и успеть зацепить какую-нибудь кружку. В противном случае – останешься на завтрак без чая.

  После следовала команда «бег на месте». Затем бригадиры открывали калитку локалки, и мы колонной по одному выбегали на плац, строились на завтрак. Все старались выбежать как можно быстрей, так как возле калитки стояли бугры и пинали нерасторопных. Построившись, мы направлялись в столовую. Туда тоже надо было забежать и сесть за стол. За каждым столом, расчитаным на десять человек, сидело по два бригадира. Сначала они накладывали себе пожрать, после этого бачок с кашей отдавали нам. Мы должны были успеть пожрать, пока едят бугры. Затем следовала команда «собрать посуду», и мы сваливали со столовой.

  Нас опять приводили в локалку и распределяли на уборку. Кто убирал в бараке, кто в локалке, а партию людей выводили наводить порядок на плацу. Уличная уборка заключалась в сборе воды из луж с помощью тряпки. Те, кто остался после распределения без дела, вытирали пыль на решетках, ограждаюих локальный участок. На дворе стоял конец октября, рукавицы нам не давали.

  После уборки начиналась конрольная проверка. Мы строились в локалке и по команде «смирно» стояли на протяжении 50 минут. Приходили мусора и проверяли количество зеков. После мусоров проверку продолжали бугры. Проверяли внешний вид и содержимое карманов. После этой процедуры большая половина карантина выходила работать на промзону. Нас же, вновь прибывших, пока оставляли в бараке и дрессировали.

  В первое утро меня поставили мыть полы в коридоре. Коридор был метров 25 в длину. Командовали уборкой два бригадира. Сначала мы вылили на продол пять ведер воды. Потом втроем встали с тряпками в начале коридора (раком, прижимая тряпку к полу) и по команде «вперед» бежали, гоня воду в конец. Добежав туда, надо было выжать тряпку в ведро и бегом вернуться на старт. Тот, кто прибегал последним, получал пизды. Вымыв таким образом коридор, мы, мокрые и отпизженные, должны были вытирать пыль со шконок, тумбочек и табуреток. Руками. Эта процедура длилась до самого вечера. Вечером приходили зеки с промки, и мы шли на ужин.

  После ужина были строевые занятия, после которых в барак мы возвращались за полчаса до отбоя. А нам еще надо было успеть побриться и помыться, что мы и делали в скоростном режиме, разрезая и царапая кожу тупыми бритвенными станками. Команда «отбой» была чем-то сладким, казалось, что ты попал в Рай. Ночью тебя никто не трогал, и можно было хоть немного отдохнуть. С утра все начиналось заново.

  В один из таких дней я тер пыль на шконках. Ко мне подошел бригадир и сказал, что я плохо тру.

  - Короче, щенок, хуево работаешь. Даю тебе полчаса, чтобы вытер пыль со всех шконок. Приду, проверю, - сказала эта сволочь и удалилась.

Все шконки протереть было невозможно, так как их было больше ста. Через полчаса эта гнида нашла пыль.

  - Пизда тебе, пацан. Пойдем, - и повел меня в какое-то здание. Мы зашли с ним в кабинет, где сидело трое мусоров. – Вот, Алексей Александрович, - отрапортовал бугор, - не хочет работать парень.

  - Что?! Ты че, пидор, еще не понял, куда попал? – обратился мусор ко мне.

  - Я не пидор.

  - Ты еще огрызаешься, падла! – удар с ноги в голову повалил меня на пол.

Сразу подскочили еще два мусора и стали пинать меня, лежащего на полу. После меня подняли и сказали, что я должен слушаться бригадира, а если я опять буду плохо себя вести, то меня закроют в изолятор и будут пиздить, пока я не стану срать в штаны.

  Мы вернулись в барак.

  - Вот видишь, - продолжил бугор с ехидной улыбкой, - не надо уклоняться от работы.

  - Да ты че, сука! – не выдержал я. – Ты ведь такой же зек. Как ты можешь сливаться мусорам. Это же беспредел! Где твои человеческие понятия?

  - Ни хуя тебя понесло! Пойдем! – меня завели в каптерку, где сидели бугры. – Вот, бля, - стал жаловаться этот мудак, - авторитета нашел. Беспредел, говорит, у вас происходит, меня сукой назвал.

  -Ты откуда такой приехал? С Москвы? – спросил меня другой зек, который, как я понял, был тут за старшего.

  -Да, с Москвы.

  - Так вот, тварь, мы вас москвичей ломали и будем ломать. Не таких в пидорасы загоняли. Че, блатная романтика ебет? Так я тебе щас ее вышибу!

  Меня сбили с ног и стали опять пинать. Били долго, стараясь отбить почки. Голову не трогали, боясь, наверное, что будут синяки. На какое-то мгновение я потерял сознание, очнувшись только тогда, когда на меня вылили ведро воды.

  -Иди три пыль дальше, - сказал главный, - и больше не выебывайся, а то вообще убьем.

  Все тело болело, я еле доперся до спальной секции. Сильно кружилась голова и болела левая нога. Вечером при построении на ужин я не смог выполнить команду «бег на месте», так как не мог наступить на ногу, которую мне отбили.

  - Ты че стоишь, придурок? Команда была для всех, - подошел ко мне бригадир.

  - У меня нога болит. Не могу бежать.

  - Ты че, косить вздумал? Ну пойдем, щас тебя вылечат.

  Меня опять отвели в уже знакомый мне кабинет, где сидели те же мусора:

  - Ну ты что, не успокоишься никак?

  - Понимаете, у меня сильно болит нога.

  - Лечить тебя надо значит? Ну давай знакомиться, я доктор Трипольский. Так… Где же лекарство? – Трипольский достал из-за шкафа деревянный молоток на длинной ручке, больше похожий на кувалду. - Ну давай, становись, сейчас я тебе укол сделаю.

  - Я серьезно говорю, у меня нога.

  - А я серьезно тебя лечить буду. Помогите ему, парни.

  Двое мусоров заломали мне руки, поставили лицом к стене и стали держать. Удары этим молотком-киянкой прошлись по моей спине, заднице и больной ноге. Когда попали по ноге, я отрубился от боли…

  Очнулся я от того, что меня лупили по щекам:

  - В санчасть его надо вести. Слышь, Тишин, давай звони в отряд, пусть пару человек придут и отволокут его туда.

  Через некоторое время меня потащили в санчасть. Был уже вечер и там, кроме врача-мусора никого не было.

  - Ну рассказывай, что с тобой приключилось?

  - Я не знаю, что конкретно, но нога болит сильно в области паха, когда наступаю, боль адская.

  - Снимай штаны.

  Я снял брюки и трусы, доктор долго рассматривал мою задницу и сделал заключение:

  - Ничего страшного нет, наверное, ты просто ударился. Сейчас тебе сделают укол и пойдешь в отряд. И запомни: никаких освобождений от работы у тебя нет, а если боль повторится, то Трипольский тебя вылечит. Здесь работать надо, а не болеть. Или ты собрался за чужой счет в столовую ходить? Пошел вон!

  После укола меня отвели в отряд и в этот вечер больше не трогали.

  Проснувшись утром, я узнал, что иду трудиться на промзону. Нога болела ужасно, но приходилось терпеть, припрыгивая на одной ноге.

  Чтобы попасть из жилой зоны в промышленную, предстояло строем пройти всю жилку, пройти досмотр, перейти по длинному тоннелю и опять прошмонаться.

  Цех, в который нас привели, назывался распоркой. Там нас построили и стали распределять рабочие места. Мне, так как болела нога, дали место щипача ваты. В обязанности входило распушение ваты, которую извлекали из старых фуфаек и ссаных матрацев. Мы щипали эту вату, а между рядами ходил бригадир и надрывал глотку:

  - Быстрее, быстрее, от вашей работы зависит насколько тепло будет вам этой зимой.Если мало сделаете, то кто-то останется без новой фуфайки, а вас отведут в режимный отдел и будут убивать.

  В цеху были установлены свои правила. Во время работы запрещалось разговаривать между собой. Курить было нельзя в течении всего рабочего дня. Тут существовало несколько видов трудовой деятельности: протирание пыли, без остановки по всей территории цеха; щипание ваты; отшкуривание деревянных поддонов для хлеба; «полы» - это был самый страшный вид работы.

  Данное мероприятие выглядело следующим образом: Зек должен был взять сухую тряпку, встать раком, прижав тряпку к полу и по команде бугра двигаться через весь цех. Дойдя до конца надо было не разворачиваясь двигаться назад, то есть задницей вперед. Разгибать спину было запрещено. От этой процедуры, а длилась она весь день, люди падали на пол, не в состоянии двигаться, на них выливали ведро воды и уводили в режимный отдел. После профилактической пиздюлины их возвращали назад на полы. В данном учреждении название этому беспределу было «исправление трудом».

  Существовал еще один цех, в который отправляли самых непослушных. Там стояли чугунные балки и рамы от вышедших из строя станков. Тебе давали кувалду, которая весила 70 кг, с металлической трубой внутри залитой свинцом, вместо ручки. И вот этой самой кувалдой ты должен был стучать по чугуну, якобы для того, чтобы его разбить. Отдыхать было нельзя. А за то, что эти рамы в конце рабочего дня оставались невредимы, тебя били за невыполнение нормы.

  По периметру цеха были расположены кабинеты, в которых заседали бригадиры. Было этих бугров человек семь. Занимались они тем, что вызывали к себе людей, работающих в цеху, и разводили на написание явок с повинной. На третий день работы эта процедура коснулась и меня. В кабинете, в который я был вызван, восседал зек, закинув ноги на стол:

  - Ну что, Юрий, ты будешь со мной дружить?

  - В каком смысле?

  - Ну, я думаю, что ты не хочешь гнить в этом цеху бесконечно. В зоне-то намного лучше, чем в карантине, но вот попасть туда нелегко. Поэтому я и предлагаю тебе дружбу: ты пишешь пять явок с повинной, а я ходатайствую о твоем переводе в другой отряд, - в кабинете царила атмосфера мусорского кабинета для допросов. Если бы не зековская роба, то я подумал бы, что передо мной сидит опер.

  - Я не могу писать явки с повинной, так как по воле был далек от преступного мира, да и делюга, за которую сижу, тоже не моя.

  - Старая сказка, Юра, ты что, меня за лоха держишь? Не совершал, говоришь, ничего? Не поверю. А даже если и не совершал, то придумай! И еще слушай, о чем зеки в отряде говорят, может, кому не нравится, как их здесь дрочат, может, кто в побег собрался, и так далее, а потом будешь мне говорить.

  - Я не стукач, и ничего слушать не собираюсь.

  - Хорошо… Посмотрим, как ты через неделю заговоришь. Пошел вон на полы!

  Что такое «полы» я уже упоминал выше. Я, с моей дико ноющей ногой, попер тереть пол, но, не пройдя и до конца цеха, не выдержав боли, упал не в силах встать.

  - Кто это там разлегся? – в дверях операторской стоял завхоз карантина по кличке «Ермак». - Помогите ему подняться и ко мне тащите.

  С помощью двоих узников карантина я кое-как уселся на стул в операторской. Боль стала потихоньку утихать.

  - Ну ты че на полу то валяешься? – с улыбкой начал беседу Ермак.

  - Нога болит, не могу раком ползать.

  - Я видел у тебя какие-то наколки на руках, откуда, с тюрьмы?

  - Да нет, с воли. Я по воле музыкой занимался, сам играл, вот и набил себе несколько заморочек.

  - А на чем играл?

  - Я пел в основном, а так могу и за барабанами посидеть.

  - А знаешь, есть такой барабанщик Дэйв Ломбардо?

  - Конечно, слышал, это ведь драммер Слэйера, а их творчество мне по душе.

  -Ну вот бля, хоть кто-то в этом гадюшнике нормальную музыку слушает, а то заезжают одни пидоры, да попсеры, даже поговорить не с кем. У меня здесь в лагере знаешь, какие диски есть? Тебе и не снилось, потом покажу. Значит, на барабанах играешь? Ну что ж, позже проверим, если пиздишь, не вылезешь отсюда до конца срока, понял?

  - Зачем мне обманывать?

  - Ну ладно, иди вату щипай. На полы тебя ставить не будут. Свободен пока.

  Любовь Ермака к музыке спасла меня от злой участи подохнуть под ногами бригадиров и мусоров.

  В бараке было не легче. Каждый день, возратившись с промзоны, мы занимались тем, что заправляли на время свои шконки. Тех, кто не успевал – били. Процедура умывания была тоже слишком напряжной. Надо было выстраиваться в очередь и стоять, смотря друг другу в затылок, пока не дойдешь до дежурного, который выписывал тебе бритвенный станок. На сухую побрившись и наскоряк постирав носки, выбегали на улицу для построения. Следующие пару часов уходили на строевую подготовку. Мне с моей ногой, приходилось туго. Вечером, еле доползая до шконки, я сразу проваливался в кромешную тьму. Сны мне не снились, и ночь пролетала в одно мгновение. Казалось, что от команды «отбой» до команды «подъем» проходило всего пять-десять минут.

  Я уже начал было забывать разговор с завхозом, как вдруг в воскресный день меня вызвали в кабинет начальника отряда. В кабинете сидел Ермак.

  - Ну что, барабанщик, пойдем в клуб.

  Зал клуба выглядел стандартно-совково, как залы домов культуры. На сцене в углу стояла старенькая ударная установка.

  - Ну иди, покажи класс.

  Я сел за установку и стал играть различные ритм партии. Было видно, что Ермаку моя игра понравилась, так как он просил играть еще. Чуть позже в зале появился еще один зек.

  - Смотри, Петруха, - обратился к нему завхоз, - смотри, какого барабанщика притащил!

  - А что, неплохо играет, ты сможешь его завтра привести, когда ребята здесь будут?

  - Приведем, Петь, не переживай, с промки его снимают, будет у вас испытание проходить.

  - А кто такой этот Петя? - спросил я завхоза, когда мы покинули клуб.

  - Да он председатель секции досуга по колонии. Отвечает за все культмассовые мероприятия в зоне. Парень отличный, советую подружиться. Завтра пойдешь в клуб, там тебя ребята музыканты еще посмотрят. Если подойдешь им, то будешь работать в самодеятельности. Единственное, что тебе надо сделать, так это отписаться побыстрее.

  - Как понять отписаться, - не понял я.

  - Ну явочки, явочки, дружок, без этого никак.

  - Блин, я ведь уже говорил, что мне не о чем писать и не в чем признаваться.

  - Ну тогда стучи на соотрядников, или сиди в карантине до конца срока.

  - А что другого выхода нет? – ни как не мог успокоиться я.

  - Другого выхода нет, пацан. Думай, или в клубе, в тепле сидеть, или с промки не вылезать и полы пидорить с утра до вечера.

  «Как же быть, - думал я, - может, и правда делюгу какую-нибудь придумать? А вдруг раскрутят ещё? Ведь посадили уже ни за что, значит и раскрутить тоже запросто могут».

  В карантине ни с кем общаться не хотелось, так как было понятно, что все здесь стучат друг на друга. Ведь не одному же мне предлагали это занятие. А сорваться отсюда побыстрее мечтал каждый. Поэтому, молоть языком в карантине было равносильно рытью могилы.