Во всем сценарии новогодней программы было две песни, которые надо было играть мне. Одна композиция была из репертуара «Дискотеки Аварии», а вторая - песня группы «Чингисхан», с тупо переделанным текстом про новый год. Мне было очень интересно наблюдать, как преступники прыгали по сцене, словно дети, и пели песни про снежинки, мишуру и прочие новогодние прелести. Все это напоминало новогодний утренник в детском саду, с той лишь разницей, что исполнителей данных сказочных композиций жестоко били, если они забывали слова или инструментальные партии.
Как и во всей системе исполнения наказаний, в колонии тоже довольно часто проводились обыски. Назывались они режимным сектором. Это означало, что на какой-либо из секторов колонии приходили сотрудники режимного отдела и проводили полный шмон. Как раз за неделю до нового года сектор нагрянул в клуб. Всех зеков загнали в зрительный зал и стали шмонать подсобные помещения. После этого нас тали выводить по одному и обыскивать на выходе. Режимников было человек шесть. После обыска нас опять загнали в зал, и мусора полезли наверх в каморку, где репетировал духовой оркестр. Ковырялись они там довольно-таки долго. Когда обыск был окончен, всему коллективу духовиков было приказано построиться на улице. Пацанов увели в режимный отдел. Вернулись они к вечеру, но не все. Из разговоров между зеками я узнал, что у них в каморке нашли заваренный чай. По режиму чай можно было пить только в предназначенное для этого время. Пацаны запалились. Их привели в отдел и каждому по очереди надевали противогаз, перекрывая воздух. После нескольких таких процедур их валили на пол и пинали ногами по почкам. Руководителя духового оркестра били дольше остальных и, переборщив, разбили ему лицо. Чтобы скрыть данный факт от окружающих, его закрыли изолятор на 15 суток, чтобы прошли синяки. И никому из мусоров не было дела до того, что парень проведет новый год в ШИЗО.
Перед новым годом в клуб завезли коробки с чаем, конфетами, тортами и прочими сладостями. Все только и говорили о том, что на концертную программу приедет уполномоченный по правам человека Ландо.
«Ну хоть что-то в этой колонии делается для зеков», - думал я, - «хоть праздник дают нормально встретить». Оказалось, я ошибался.
31 декабря около четырех часов всю зону согнали в клуб. На трибуне появился огромный дядька, которого представили как зам. начальника колонии по кадровой и воспитательной работе майора Сергея Викторовича Бугаенко. Он обратился к зекам с речью о том, что год закончился, план на промзоне выполнен, но в следующем году его надо перевыполнить. Назвал фамилии передовиков и отстающих, долго говорил о подъеме культурной жизни в колонии и пожелал всем удачи в новом году. После этого мы сыграли пару песен, и все разошлись по баракам. Никаких конфет, никакого печенья…
Когда зеки покинули помещение клуба, были расставлены столы, на которые выложили все сладости.
- Андрюха, че за хуйня, - недоумевая обратился я к гитаристу, - кому это все накрывают?
- Так к нам Ландо сейчас приедет, телевидение.
- А зачем зеков отпустили?
- Потому что он не для зеков приедет, а для телевизора. И вообще, не задавай глупых вопросов, а то мы с тобой в изолятор уедем за такие разговоры.
Далее все происходило по следующему сценарию. К заднему входу клуба подъехало несколько автобусов, из которых выгрузились вольные артисты, телевидение и Ландо, который нарядился в Деда Мороза. За столы, которые ломились от угощений, посадили весь «цвет» колонии: козлов и председателей, завхозов и бугров. Нас всех собрала какая-то тетя, представилась организатором концертных программ при Министерстве культуры по Саратовской области и объяснила, что концерт отыграют вольные, а наш коллектив исполнит всего два номера.
- Как два номера? – попытался возразить наш худрук Виктор. – Ведь мы готовили полную программу.
- Ребята, то, что вы готовили, покажете в другой раз, здесь телевидение, а поэтому концерт должен быть профессиональным, а не какой-то там самодеятельностью. Лучше приведите себя в порядок и спрячьтесь за кулисы. Когда объявят ваш номер, выйдете и сыграете. Все.
За кулисами с одной стороны располагались приезжие актеры, а с другой мы под охраной мусоров. В зале за столами сидели активисты. Свет погас, и на сцену вышла ведущая.
- Дорогие ребята! Всем известно, как нелегко вам здесь приходится вдали от родных и близких, вдали от родного дома. Поэтому для того, чтобы вы тоже почувствовали праздник, мы сегодня приехали к вам. А Дед Мороз сегодня необычный. Встречайте – Уполномоченный по правам человека в Саратовской области Господин Ландо!
На сцене появился маленький мужичок, одетый в костюм Деда Мороза, он поздравил все присутствующих в зале с Новым Годом и подарил каждому активисту бумажку с разрешением на дополнительное длительное свидание. После церемонии награждения начался концерт, во время которого по залу прохаживались мусора и шепотом предупреждали зеков, сидящих за столами, о том, чтобы они поменьше жрали. Вокруг всей этой показухи суетились операторы, которые снимали мероприятие на большие профессиональные видеокамеры.
После того, как программа закончилась, артисты и телевизионщики собрались и сели в свои автобусы, а зеков заставили собирать все продукты со столов обратно в коробки и уносить в кабинет зам. начальника по воспитательной работе. Когда в клубе навели порядок, мы пошли в барак. Тут была своя суета: зеки сновали туда-сюда, готовясь к празднованию. Практически все старались попасть в пищкомнату, которая в тот момент напоминала фабрику по изготовлению тортов. Торты здесь делались по особому рецепту: печенье перемалывалось в крошку и перемешивалось со сгущенным молоком, потом получившейся массе придавали форму торта, посыпали орехами, тертым шоколадом и ставили в холодильник. Если в холодильнике места не хватало, выносили в локалку и закапывали в сугроб.
На столе возле поста дежурного по отряду висел график перекуров на новогоднюю ночь. Перекуры полагались по минут 10-15 каждый час. В три часа – отбой.
Когда пробило двенадцать, мы все дружно чокнулись бокалами с чифиром и стали поедать торты. Места в пищкомнате было мало, поэтому приходилось есть в спешке, чтобы освободить место другим. Обиженным и чертям стол поставили в умывальнике, и они сидели радостные, никуда не торопясь. Попив чифиру и выкурив сигарету, я пошел смотреть телевизор. По ящику показывали выступление группы Виа Гра. Посмотрев на этих полуголых теток, я вспомнил о воле и той несправедливости по отношению ко мне. Почему я нахожусь здесь, в то время как мои друзья и знакомые спокойно встречают этот праздник дома? Загнавшись своими мыслями, я плюнул на праздник и пошел спать.
Утром команды «подъем» не было, но от шконки к шконке ходил бугор, всех будил и спрашивал, кто хочет идти на завтрак. Перед обедом нас разбудили и построили на проверку. На улице было холодно, но приходилось стоять и ждать, когда же полупьяные мусора нас посчитают. У них все время не совпадало количество заключенных, и поэтому стоять нам пришлось часа два.
После обеда нас загнали в комнату НЭВ, где зеки нашего барака показывали глупое новогоднее представление. Хочу заметить, что данные мероприятия здесь были обязательными, и никто не мог покинуть комнату. Я не уверен, что эта затея нравилась местным клоунам, но они пытались шутить, потому что это было положено по режиму. Одним словом, чудо-лагерек.
Новый год встретили, и жизнь опять покатилась своим чередом. Не обошлось на новом месте и без заморочек. Как-то вечером, придя с клуба в барак, я обнаружил, что все мои вещи, которые лежали в тумбочке, валяются на моей шконке. Я, конечно, удивился, но не стал поднимать кипиш и сложил все обратно. Ближе к отбою картина повторилась. В проходняке сидел парень по кличке Корнил и мазал кремом ноги:
- Слышь, Соломин, ты не клади больше в тумбочку свою хуйню, а то в следующий раз вообще не найдешь ничего.
- Это почему же? – удивился я.
- Потому что на полке лежат мои вещи, а в верхнем ящике у пацанов.
- И куда же мне девать все это? С собой что ли носить?
- А девай куда хочешь, хочешь - с собой носи, хочешь - под подушку прячь, а можешь еще одну полку себе в тумбочку поставить.
- А пока я не сделал полку, куда мне это барахло девать?
- Положи в верхний ящик, только с ребятами сам разбираться будешь.
Ребят, которые спали в нашем проходняке, я еще толком не знал. Одного вроде звали Колян, он был главным в пищкомнате, а второй был Денис из цирковой студии клуба. После команды: «приготовиться к отбою» в проходняк зашел этот самый Денис.
- Денис, - обратился я, - тут хрень какая-то с тумбочкой происходит. Корнил вот говорит, чтобы я полку себе личную делал. А пока нет полки, можно к вам кое-что положу?
- Какую полку, брат?! Он что вообще сдурел? Ладно, не обращай внимания, у Корнила крыша едет, у него сроку 14 лет, вот и чудит постоянно. Никакую полку делать не надо, клади все к нам. Колек придет, я ему все объясню. А Корниловскую полку освободи, пусть подавится, да и не связывайся с ним вообще, он трудный человек. Так что располагайся у нас, если почитать что-нибудь захочешь, там пара книг лежит, бери не стесняйся.
- Спасибо.
- Да не за что, брат, сам с такими трудностями сталкивался.
После разговора с Денисом я понял, что в этом гнойном лагере все-таки есть люди. В эту ночь я даже умудрился сладко поспать.
Постепенно я начал обживаться в отряде, общаясь в основном с ребятами, играющими в ансамбле. Андрей не отходил от меня ни на шаг, постоянно чему-то учил, подсказывал да рассказывал. Сначала я, и правда, принял это за удачно сложившиеся отношения, но позже понял обратное. Оказалось, что я нужен был Андрею, чтобы тянуть из меня передачки. Сразу я как-то не придавал значения повышенному интересу Андрюхи к моей семье на воле. А где живет мать? А кем работает? А сколько получает? Но вот после того, как он проявил интерес к письму, которое я писал домой, я почуял неладное.
- Кому пишешь? – начал издалека Андрей.
- Да домой пишу, матери.
- Правильно, давно пора. А она знает, что тебе сюда посылки слать можно?
- Конечно, знает.
- Ну вот и хорошо. А то ведь без обуви зимней ходишь, да и шапку тебе надо. Так что пиши, братан, пусть шлет. А главное чаю побольше и конфет пускай присылает.
- Да я вообще-то знаю, что писать, не впервой вроде.
- Это ты знал, что в тюрьму тебе надо, а здесь ведь другие правила. Так что слушай лучше меня: чай, конфеты шоколадные…
- Подожди-ка, - прервал я Андрея, - я обычно карамель прошу, она дешевле и хватает надолго.
- Не, Юрок, проси шоколадные, я карамель не люблю, и еще, самое главное, пусть пришлет четыре фарфоровые кружки темного цвета.
- Это почему же четыре?
- Ну, чтобы у нас были одинаковые, двумя пользоваться, а две про запас.
- Блин, Андрюша, а ты у своих родных не можешь попросить кружку и шоколадные конфеты? - резко спросил я.
- Нет, Юрок. Понимаешь, я не хочу от них зависеть. Ведь, если я у них что-нибудь попрошу, значит, дам слабину, а я человек гордый и не нуждаюсь в подачках.
-Н у да, ты значит гордый, а я значит лох. Так понимать? – ошалел я от такого расклада. - Тебе стыдно, значит, просить, а мне нет. А ты знаешь, что моя мать стоит на рынке зимой и летом, работая на хозяина, который платит ей столько, что хватает только на пожрать после работы? И то, что я если о чем-то ее и прошу, то постоянно извиняюсь за каждое такое письмо? И ты, значит, такой ушлый и продуманный хуеплет решил прокатиться на шее у моей матери? Нет, так не пойдет, браток.
- Да ладно, Юрок, успокойся, я пошутил, - попытался угомонить меня Андрей.
- Пошел ты в жопу, шутник!
Так я в первый раз встретился в этой зоне с фальшивым семейством.
С Андрюхой пришлось расстаться, но я продолжал, что называется, семейничать с Валеркой и Курбаном. Валера Терских был тридцати с лишним лет, картавил, изо рта у него пахло помойкой, а на груди красовалась красная бирка, которая означала «склонен к побегу». Почему я стал с ним общаться? Да потому что в клубе приходилось вместе работать, плюс ко всему, он был одним из первых, кто помог мне устроиться в отряде. На воле Валера занимался тем, что учился на актера в каком то Саратовском университете. У него был поставлен голос, он очень хорошо пел. Читал много литературы, знал много анекдотов и умел их рассказывать так, что никто не оставался равнодушен. С ним было интересно общаться, и было чему у него поучиться. Была у Валерки и хреновая черта, он был слишком жаден до продуктов. Курил больше всех, постоянно скуривая наши запасы. За чай готов был горло перегрызть. Постоянно садясь вечером за стол в пищкомнате, он делил бутерброды с топленым жиром между нами троими, чтобы всем было поровну. Мне казалось, что если бы у него были аптекарские весы, он вешал бы бутерброды на них. Из-за такого подхода к желудку они постоянно ругались с Курбаном. Курбана на самом деле звали Бабамурат, он был родом из Туркмении, что мне не особо нравилось. В клубе этот туркменский юноша играл на домбре в ансамбле русских народных инструментов. Поговорить с ним было не о чем, но он считался другом Валеры. Такое семейство меня не особо прельщало, но больше в бараке я пока никого не знал.
Каждый новый день в колонии был похож на предыдущий, и казалось, что время просто остановилось. Единственной радостью в этом существовании было получать письма, которые, как назло, приходили крайне редко. Мать в основном писала мало, все письма были о том, что ей без меня тяжело и как она ждет моего возвращения. Друзья писали, что помнят и ждут. Девушки у меня не было, и я завидовал ребятам, которые получали весточки от любимых женщин. Хотя у меня не то чтобы не было девушки, она была вроде, но после приговора стала писать письма не от себя лично, а ото всех друзей сразу. Все ее послания заканчивались следующей фразой: «Мы все тебя любим и ждем!». А всех мне не надо было, мне хотелось одну единственную, и я очень сильно переживал по этому поводу, представляя, сколько мне еще придется быть одному. Я не знал, куда себя деть от этого одиночества, и незаметно для себя самого, создал себе образ любимой девушки и стал писать для нее стихи:
Сегодня получил твое письмо,
Оно, как вдох, той
Чистой жизни – Вольной!
Наполнено душевной теплотой,
Любовью, лаской и заботой!
Я взаперти – живу одной мечтой:
Пройдут года – ты снова будешь рядом
Ты пишешь, что все будет хорошо,
Что ждешь меня,
Что встрече будешь рада.
Все твои письма помню наизусть,
Храню их в сердце,
Как «зеницу ока».
А время пролетит, и я вернусь
И за спиной останутся ворота.
Сегодня получил твое письмо
Поверь для зека с праздником сравнимо,
Когда он в этом мире не один,
Когда приходят вести от любимой!
К моему удивлению, это средство мне очень помогло. Вроде никто не ждет меня на воле, и в то же время я пишу ей стихи, люблю ее, ту единственную, которую я не знаю, но которую встречу, когда освобожусь и буду ей читать все это.
Я все чаще просыпаюсь в холодном поту,
Ожидания счастья позабыть не могу,
Как встречались с тобой, и все было прекрасно,
Сколько было надежды в мечтах моих ясных!
Что такое Любовь? Объяснить невозможно
Захлестнет, как волна, захлебнуться в ней можно
На движенья вокруг не обращаешь внимания,
Особенно, когда это минуты расставания
Расставание, горечь,
Ожидание, надежда,
Печаль в глазах твоих,
Ты смотришь – взгляд твой милый и нежный.
Когда увидимся вновь?
Не знаю я.
Может даже
Не будет встречи совсем
Ведь Мир порочен и грязен.
Но я пройду этот путь,
Путь унижений, страданий.
Переступлю через грязь
За годы тяжких скитаний,
Вернусь и произнесу:
«А вот и я! Что не ждали?»
тебя к груди своей прижму,
Не допущу расставания,
Больше с тобой,
Моей любимой и нежной.
Тебя малышка Люблю!…
***
Здравствуй, я вернулся… что сказать?
Сам не знаю, пересохло в горле.
Слезы радости в твоих глазах,
Солнца луч и свежий запах воли!
Сколько ждал я этой встречи день,
Снился он мне зимними ночами.
В письмах перечитывал не раз:
«Любим, ждем, надеемся, скучаем!»
И еще множество рифмоплетства на эту тему.