Постепенно я вникал в жизнь колонии. Я узнал, что в лагере руководствовались системой самоуправления. Проще сказать, всеми движениями руководили зеки, под контролем мусоров. Здесь вовсю процветала деятельность самодеятельных организаций осужденных (СОО), которая контролировала каждый шаг зека. Существовало несколько видов СОО:

  СДП – Секция дисциплины и порядка;

  СПБ – Секция противопожарной безопасности;

  СД – Секция досуга;

  СПП – Секция психологической помощи;

  СПЗ – Секция профилактики заболеваний;

  СОК – Секция общественных корреспондентов;

  СФСР – Секция физкультурно-спортивной работы;

  СП – Секция производства;

  ССЗ – Секция социальной защиты;

  СОПО – Секция общественно-профессионального образования;

  ШРМ – Школа рабочей молодежи.

  Члены СДП (козлы) занимались тем, что бегали, как ошпаренные по зоне, и искали нарушения осужденных. Найдя за кем-нибудь из зеков косяк, они писали докладную записку о нарушении режима содержания. Так же по периметру колонии стояли посты СДП, контролирующие пропускной режим, т.к. без пропуска по зоне пройти было не возможно.

  Члены СПБ ходили по баракам и проверяли проводку, розетки и т.д. Если они ловили зека, варящего чифир, тоже писали докладную о нарушении правил пожарной безопасности.

  СД занималось организацией культурных мероприятий в бараке, оформлением стенной печати и совместно с СФСР спортивными соревнованиями.

  СПП практически не существовало, но если кто-то из зеков открывал свою душу отрядному психологу, то об этом знал мусор-психолог, который обо всем докладывал хозяину.

  Члены СПЗ контролировали уборку, отвечали за сохранность продуктов в пищкомнате, проводили осмотры внешнего вида.

  СОК занималось тем, что писала статьи в местную Саратовскую газету «РеЗОНАнс», которая выходила под контролем УИН МИНЮСТа по Саратовской области.

  Члены СП боролись за выполнение плана на промышленной зоне.

  ССЗ чем-то напоминала сбор воровского общака в принудительном порядке. У зеков собирали новые вещи, канцелярские принадлежности и мыльно-рыльное хозяйство, якобы для вновь прибывших в лагерь. Но все, кто прибывал в лагерь, ничего подобного не видели.

  СОПО контролировала посещаемость и успеваемость учащихся в профессиональном  училище, а ШРМ отвечала за вечернюю школу.

  Каждый осужденный колонии должен был состоять в какой-либо из этих секций. В каждом бараке были председатели данных секций (активисты), которые контролировали работу в своей отрасли. Выше всех в этой структуре стояли председатели колонических секций. Например, у секции СДП был председатель СДП колонии, которому подчинялись председатели СДП отрядов, и который отчитывался о проделанной работе перед заместителем начальника колонии по безопасности и оперативной работе. И так по каждой секции: информация о зеках с самого низа поднималась на самый верх и ложилась на стол хозяину в виде отчетов. Мне, как работнику клуба, сообщили о том, что я состою в секции досуга.

  Самым главным зеком в бараке считался завхоз. После него шла должность председателя совета коллектива отряда (СКО). На третьем месте по важности был председатель СДП отряда. В принципе, СДП и занимался отрядом, водил строем, искал косяки за зеками, отводил провинившихся на профилактические беседы (пиздюлины) в режимный отдел. СДП были самой блядской мастью в колонии. Их никто не любил – их боялись и презирали. Любой из них мог посодействовать твоему водворению в изолятор. Жили они вольготно, курили «Parlament» и «Marlboro», купаясь в чужой крови. В книге читатель еще не раз встретится с козлами, но пока я хочу продолжить повествование первых месяцев пребывания в чудо-лагерьке.

  Не успел я толком обжиться в отряде, как  в один прекрасный день меня перевели в барак № 10. Этот барак назывался «чесоточным». Случилось это так.

  В воскресенье, после обеда мы сидели в комнате НЭВ и дружно, практически всем отрядом, смотрели какое-то кино. Наш просмотр был прерван командой завхоза: «Раздеваемся до трусов и выходим по одному на продол!». Мы по очереди с вещами в руках выходили из телевизорной комнаты, а нас осматривал председатель СПЗ колонии с какими то козлами. Если у кого-нибудь из зеков на теле находили прыщи или болячки, их записывали в «черный список». В этот список попал и я. Самое интересное то, что у меня не было никакой чесотки, просто я на нервной почве расчесал себе руки.

  Вечером меня с вещами закинули в барак, который насквозь пропах серной мазью. По сравнению с тринадцатым отрядом здесь было жутко. Форточки в этом санатории никогда не закрывались (на улице стоял январь), кругом сновали зеки-бомжи или зеки-бичи, не знаю, как их назвать, но это были отбросы общества, угодившие в колонию за мелкие кражи. Было видно, что эти персонажи не моются и не стирают свои вещи, т.к. от них шел тошнотворный запах. Все они чесались, а тела многих из них были покрыты болячками и коростами. Данный отряд жил по режиму исправительного. Целью данного заведения было научить зеков следить за собой и не косить от работы. Постанова была такова, что, побывав здесь один раз, возвращаться больше не хотелось. Распорядок дня на чесотке был следующий: с утра и до позднего вечера все «больные» привлекались на самые грязные работы в зоне, такие как уборка барака, благоустройство колонии. Постоянно надо было  что-нибудь копать, таскать, мыть, оттирать, шкурить, долбить и т. д. Вечером, в обязательном порядке следовало проглаживать свои вещи по швам. Эта процедура называлась проглажкой. Проводилась она с целью уничтожения вшей, чесоточного клеща и прочей заразы. В бараке стояло две гладильных доски, к которым выстраивались в очередь зеки. После этой процедуры начиналось, так называемое, лечение. Все должны были подходить к отрядному санитару за мазью. Мазь для всех была одна – серная. В данном отряде не существовало пищевой комнаты и не было личного времени. Чесоточный барак мало чем отличался от карантина, за исключением того, что зеки бригадиры здесь не пиздили осужденных, а водили их для этой надобности к мусорам.

  Банный день здесь был три раза в неделю. Идти в баню надо было со своим сидором, содержимое которого отдавали в прожарку. Мыться нам разрешалось только в постирочном помещении.

  Для того чтобы свалить из этого гадюшника, требовалось заключение врача на выписку. Врач появлялся раз в неделю и устраивал осмотр. В такие дни все надеялись на обратный перевод в родной отряд, стоя в очереди к кабинету врача. Это напоминало сдачу экзаменов в учебном заведении. Каждый раз, когда очередной зек покидал кабинет врача, все набрасывались на него с вопросом: «Ну что, выписал?» Свой экзамен я сдал после двух недель пребывания в этом гнилушнике.

  Безвылазным пребыванием в чесотке я, оказывается, должен был быть благодарен Андрею. Когда меня переводили в этот гнилой барак, Витек Колганов сказал, что меня будут выводить на работу в клуб, и что за мной для этого специально будет приходить Андрей. Но Андрюша посчитал, что раз я не хочу греть его за счет своей матери, значит, мне нужно «подлечиться». Вернувшись в 13-ый отряд, я подошел к Колгану:

  - Витек, - говорю, - что за хрень? Почему за две недели меня ни разу не вывели в клуб?

  - Да понимаешь, Юрок, Андрюха сказал, что они и без тебя справятся, и то, что тебе лучше полечиться.

  - Ты разве не знаешь, как там лечат?

  - Знаю, конечно, но раз ребята отказываются от твоей помощи, что я сделаю?

  - Ладно, хорошо, не обессудь, Витек, ты-то тут при чем.

  - А что у вас с Андрюхой? Не поладили что ли?

  - Да что-то вроде того.

  - Понятненько. Но ты не переживай, здесь такое часто происходит. С кем попало, главное, не семейничай, приглядись сначала. Не ссы, обживешься.

  - Спасибо за совет, дружище, пойду я.

  - Иди. Там тебя уже Курбан с Валеркой ждут, чифира заварили.

  Я зашел в барак, встретил ребят и за кружкой чифира рассказал им о своем пребывании в чесотке. Валерка дал мне пачку сигарет, и я, покурив, пошел отдыхать.

  Следующие несколько месяцев в колонии прошли практически незаметно. Каждый новый день был похож на предыдущий, без каких-либо изменений или событий.

  Изменения начались после того, как председатель совета коллектива колонии (СКК) по фамилии Апреликов прошел суд на условно-досрочное освобождение. На его место был поставлен новый рулевой, который до этого был главным козлом в лагере. Нового босса звали Женя Щегольков, и все мы были уверены в том, что пришла пора вешаться. Щегол и до прихода к власти над нами выражал свое негативное отношение по поводу клубников. Поэтому хорошего в назначении его предом СКК ничего не было. С первых дней своего правления этот делец замутил ремонт клуба. И не просто ремонт, а капитальную перестройку.

  Началось это в один обычный, ничем не отличающийся от других, день. Как всегда, отстояв утреннюю проверку, мы пришли работать в клуб. На пороге нас встретил Щегол и объявил следующее:

  - Короче, в клубе теперь будет проводиться капитальный ремонт, и поэтому теперь вы не работники художественной самодеятельности, а подсобные рабочие. Будете постоянно находиться здесь и выполнять всю грязную работу. Не дай Бог, я узнаю, что кто-то из вас съебнул в барак. Пиздуйте и работайте. Нас отдали в распоряжение исправленческой бригады, которая существовала в колонии для того, чтобы уничтожать дух в человеке. Бригадиром у исправленцев была тварь с погонялом Шалай. Эта сволочь не задумывалась о своем будущем и вершила беспредел на каждом своем шагу.

  Буквально за пару дней от внутреннего устройства зала клуба ничего не осталось: была разобрана сцена, убраны все зрительные ряды, со стен сняли отопительные радиаторы. Нам дали кувалды и заставили пробивать дыры в стене. Каждый вечер нас водили в режимный отдел, где били каждого за то, что мы плохо работаем. Курить во время рабочего дня запрещалось, о чифире даже не заикались.

  Из всех работников клуба с данной прожарки соскочило всего три человека: Серега – клавишник, Дима - местный певец и Андрей. Они отмазались, сославшись на подготовку к смотру художественной самодеятельности. Мне Андрей предложил стать звукооператором за умеренную плату, чтобы отмазаться от строительства, но я отказался. Мне больше не хотелось связываться с этим человеком.

  Приходя вечерами со стройки, я валился с ног, находя силы лишь на то, чтобы умыться и лечь спать. На выходных я просиживал в бараке, помогая рисовать председателю секции досуга стенгазеты и прочую наглядную агитацию. Таким образом, я зарекомендовал себя местным художником. Меня все чаще стали отмазывать от посещений стройки клуба для того, чтобы я рисовал для отряда. Оказывается, за мое художество барак получал неплохие баллы в колоническом соревновании. Победить в таком соревновании старался каждый отряд, т.к. передовику представляли льготы. Постепенно я стал въезжать в бальную систему и старался срубить для своих пацанов больше баллов. Из-за моего стремления помочь отряду я угрелся в исправленческую бригаду. А получилось это вот как.

  Как-то вечером в клубе меня встретил Щегол:

  - О, Соломин, что-то я давно тебя в клубе не наблюдал?

  - Так я это, Женек, в бараке стенгазеты рисовал.

  - Так ты художник у нас, значит?

  - Ну, вроде как да…

  - Ну значит так, с завтрашнего дня ты – работник свинарника!

  Я был шокирован таким поворотом дела и в расстроенных чувствах вернулся в барак. Делать мне ничего не хотелось, и я сел на лавку и закурил. Ко мне подскочил Андрей:

  - Что скучаем, Юрок?

  - Да так, о своем, - нехотя отозвался я.

  - Слышал я, что Щегол тебя прищучил, к исправленцам отправить хочет. Зря ты не согласился в «звукачи» податься, сейчас бы все ровно у тебя было.

  - Слышишь, Андрюша, иди лучше этапникам на уши присядь, ну его на хуй.

  - Ну как знаешь,- сказал мой собеседник, и ретировался на другую лавочку.

  Зайдя в барак, я столкнулся с Серегой – клавишником:

  - Юрок, тут такая фигня нездоровая происходит, с Андрюхой лучше никаких дел не имей, это он Щеглу на тебя льет, каждый день ему талдычит, мол ты уклоняешься от работы, что тебя типа наказать надо.

  - Да я уж понял, спасибо.

  Вот, оказывается, какие разные бывают на свете люди. Кто-то с душой, по-человечески, готов последнее отдать. А кто-то из-за корысти своей и натуры блядской способен по костям твоим пройти.

  На утро меня вызвал Щегол:

  - Ну что, художник, клуб тебе больше не нужен? Решил в отряде отсидеться?

  - Я ж не просто так сижу, я пацанам помогаю.

  - Короче так, помощник, тут надо клубу помочь, хочу душ здесь сделать. Нужна мне для этого керамическая плитка, сорок квадратных метров. Если закажешь из дома это дело, то забуду о твоих залетах.

  - Нет, Жень, я ничего заказывать не буду, мама у меня не миллионер, и если тебе нужен душ, то тяни плитку сам, - резко отреагировал я.

  За свое упрямство я поплатился направлением в «исправленческую» бригаду. Род занятий здесь был следующий: нам дали неподъемные кувалды, о которых я уже упоминал ранее, и загнали на «кучу». «Кучей» в зоне прозвали огромную гору щебня, который изготавливали зеки, вручную дробя кувалдами железобетонные плиты и сваи. Вот на такую работенку я и напоролся. Честно признаться, труд не из легких. Отдыхать я мог лишь тогда, когда нас приводили в отряд на проверку. Перекуры были по три минуты каждый час, но сидеть на них было запрещено. Самым ощутимым наказанием здесь был запрет на разговоры, т.е. долбя сваи, мы не должны были разговаривать друг с другом. Считалось, что за разговорами время летит быстрее, а так как мы были исправленцами, то задачей мусоров и козлов было нас заебать по полной. Отработал я в этой бригаде две недели, разбил в кровь руки так, что о рисовании речи быть пока не могло.

  Вернувшись в барак, я принял решение навсегда расстаться с клубной деятельностью. Для того чтобы свалить из клуба, я должен был идти на прием к зам. начальника колонии по воспитательной работе. Должность эту занимал в то время Бугаенко Сергей Викторович, мордатый, тучный такой мусорила, злой, как собака помойная. Я записался на прием и стал ждать. На неделе меня дернули, и я оказался перед дверью Бугаенко:

  - Здравствуйте, осужденный Соломин, статья 111 часть 2, срок…

  - Хватит, хватит тараторить, - перебил меня Бугай, - что там у тебя?

  - Понимаете, Сергей Викторович, клуб – это не мое. Я не сошелся с коллективом, да и душа к музыке у меня не лежит. Разрешите мне в отряде художником работать, я рисую хорошо, буду стенной печатью заниматься?

  - Рисуешь, говоришь. А кем ты там в клуб-то?

  - Барабанщик.

  - А с духовым оркестром играешь, когда зона на промзону выходит?

  - Да, Сергей Викторович, играю.

  - Ну так вот, иди рисуй, но с духовым оркестром играть будешь.

  - Хорошо, понял, спасибо.

  Так я добился того, что целыми днями стал сидеть и рисовать в бараке, а утром и вечером выходить с «духачами» на плац.