Дни летели на удивление быстро. Ночью я морочился на дороге, а в свободное время писал письма друзьям и подругам, матери. Благо, переписку мне никто не запретил. Во всех письмах, которые я получал, были слова недоумения, никто не мог поверить, что меня посадили. Все писали, чтобы я держался, что меня отпустят, потому что я хороший. Эх, наивные вы мои! Кто ж меня отпустит, если я на крючке плотно повис, как карась. Радовало то, что меня не забывают, заботятся, переживают, жалеют. Порой так обида загложет, что хоть плачь. Тяжело.

  Чтобы хоть как-то разнообразить свое существование я стал рисовать. Сначала просто ручкой на бумаге, потом стал подписывать открытки. Пацанам понравилось, и все просили подписать поздравления их родным и близким. Мне было приятно делать добро людям. С каждой подписанной открыткой я радовался, представляя, как она дойдет до адресата, как ему будет приятно получить весточку из тюрьмы от сына, брата, мужа.

  Потом я научился рисовать марочки. Марочкой называют носовой платок. Если на нем нарисовать, например, цветы, получается неплохая салфеточка-весточка. Такие марочки передавались на волю в подарок, например, жене на день рождения жене или матери. Чаще всего меня просили разрисовать платочек для сына или дочурки. Ведь у многих дома остались жены, дети, братья и сестры. И почти у всех мамы. Каждому, находящемуся здесь, хотелось сделать хоть что-то приятное своим родным, ведь они страдали намного больше в отличие от нас. Помимо разлуки им приходилось постоянно собирать посылки и передачи, везти огромные сумки с продуктами на тюрьму. Ни одна мать не оставит сына в беде, каким бы он плохим не был. Для матери он всегда хороший, всегда родной, всегда ее сын.

  Вскоре марочки, нарисованные моей рукой, украшали стены хаты, уезжали с ребятами, получившими срок, на зоны. Это были марочки-календари, иконы, мультяшки, карикатуры.

Как-то ко мне подошел Слава – парень, попавший сюда за разбой:

  - Ты, Юрок, я смотрю, рисовать неплохо стал. Может, научить тебя портаки бить? Рука у тебя набита, срок тебе светит немаленький, а наколки – они всегда спросом пользуются. Попадешь на зону – цены тебе не будет.

  - Я уже пробовал колоть, правда, на воле, - я рассказал Славке, как я, будучи музыкантом, интересовался всякими молодежными течениями, как сам соорудил дома машинку и учился накалывать на себе. Потом делал наколки своим корешам-музыкантам. Правда, не ахти как колол, но тогда нам это очень нравилось.

  - То-то я и смотрю – каракулями всякими себя изрисовал. Ну да ладно, поучимся, попробуем сделать из тебя настоящего кольщика. Для начала соберем машинку, и будешь делать мне портак.

  - Слав, я не уверен, что у меня получится, - я пытался отмазаться, так как по сравнению с тем, что я умел на воле, и картинками, украшающими Славкино тело, была огромная разница.

  - Не ссы, получится. А нет, так спрос с тебя будет за косяк.

  - Не буду я, Славок, на это подписываться.

  - Что, сдрейфил? Зря. Ты не боись, все получится. Я ж подсказывать тебе буду. А по-другому научиться невозможно.

  - Ну ладно, - согласился я, - давай попробуем.

  - Тогда нам надо найти с тобой блок фильтровых сигарет, - подытожил Славок.

  - Зачем это?

  - А машинку ты из чего делать будешь? Не подумал?

  - Ну хорошо. У меня есть пачек пять «Союза», пойдет?

  - Вот и славненько, завтра потрещу с баландером, попробуем у него движок от мафона купить. Сигарет я добавлю.

  На том и порешили. С утра, когда принесли завтрак, Славка высунул свою башку в кормушку, и о чем-то долго втирал баландеру. В обед он подтянул меня:

  - Сигареты давай.

  Я достал сигареты и отдал ему. Славка, когда кормушка открылась, передал их баландеру. Сделка состоялась.

  Целый день я с нетерпением ждал вечера, когда нам принесут движок. Мне хотелось побыстрей начать работу по сооружению тату-машины. Но ужин нам принес другой баландер. И на следующий день кормешку таскал какой-то новичок.

  - Кинул, сука! Пидор! – ругался Славок. – Я ж его, один хер, достану! Ну, ублюдок! За наш счет пожить захотел?! Хуй тебе, гнида! Урою, блядь!

  Мы уже стали забывать о случившемся кидалове, как в один прекрасный день в кормушку залетело что-то металлическое и покатилось по полу.  Я присмотрелся:

  - Ха, гляди, движок!

  - Да ну, нахер!

  - Серьезно!

  - В натуре. Сдрейфил, петушок, принес все-таки. Ну, все, Юрок, будем мастерить, значит.

  Стали мы мастерить машинку.

  - Теперь осталось только жженку сделать, - сказал Слава, когда конструкция была готова. Вся, перемотанная лейкопластырем, она выглядела на удивление бойко. – Станки придется жечь бритвенные, когда на прогулку пойдем.

  Спрятали мы нашу машинку подальше и завалились спать, так как просидели до самого утра.

Проснулся я от криков и шума падающих на пол предметов – шмон, подумал я.

  - А ты что спишь? Быстро встал и на продол вылетел! – передо мной стоял омоновец, норовивший дать мне зуботычину.

  По всей хате ему подобные переворачивали все вверх дном и что-то искали. Я повиновался его команде и выбежал на продол, где уже стояла все наши пацаны.

  - Руки на стену! Ладони наружу! Два шага назад от стены! Ноги расставить! Шире! Еще шире! Еще, блядь, шире! Непонятно, что ли??? – омоновец обходил каждого из нас и по очереди обыскивал. – Что, падлы, расслабились? Жить хорошо стали?

  Рядом с ним прохаживался кум:

  - За то, что вы изготавливаете в камере запрещенные предметы, вы лишаетесь ежедневных прогулок на неделю. Плюс ко всему, я буду устраивать у вас шмоны по три раза на день. Не понравилось вам, как жили? Хорошо, будете жить по-другому. Может, вам прочитать, что вам можно, а что – нельзя? – нам были зачитаны правила поведения обвиняемых и подследственных в следственном изоляторе.

  Досмотрев, нас завели в камеру.  О Боже! Внутри все было перевернуто как будто по хате нашей Мамай прошел. От прошлого уюта не осталось ничего. Все ширмы со шконок сорвали, и теперь они красовались голыми ржавыми каркасами. Сорвали даже занавеску с дальняка, так что очко теперь можно было обозревать с любого угла хаты. Все баулы были вытряхнуты на пол, пацаны суетились, пытаясь найти каждый свои вещи.

  «Хорошо, что я дорогу заныкал», - радостная мысль пронеслась в голове.

  - Сдал, тварь! – это Славок сделал заключение. - Вот пидор! Движок принес и мусорам слился. Ну что за мрази? Как они дальше-то жить собираются?

  Я понял, что за все это представление мы должны быть благодарны тому баландеру. Шмон устроили из-за машинки. Ее мы, конечно же, не нашли.

  То, что нам пообещал кум, к нашему удивлению оказалось порожняком. Никаких шмонов больше не было. Правда, пару раз не вывели на прогулку. Хату мы обустроили заново, даже еще лучше, чем было. Достали новые простыни, сделали ширмы, повесили занавеску на дальняке, замутили генеральную уборку, и наш временный дом снова стал уютным.

***

  Однажды на утренней проверке какой-то офицер сказал нам:

  - В изолятор приехал прокурор города Подольска. Желающие встретиться с ним могут записаться на прием.

  - Иди, потрещи с ним, - наставлял меня Федор, - посмотри, что скажет, а потом, если что, можешь на него жалобу херакнуть.

  - Да че я пойду? Все равно беспонтово это.

  - Иди-иди. Что, прокурора испугался? Не убудет.

  Я послушался совета и записался на прием. Где-то после обеда меня выдернули из хаты и проводили в кабинет, где восседал прокурор с выражением лица всемогущего.

  - Ну, что скажешь? Никак сознаться решил, Соломин?

  Я удивился осведомленности прокурора по отношению к моему делу. Неужто у него так мало забот, чтобы помнить меня в лицо, хотя встречался я с ним всего-то один раз.

  - Я хочу попросить вас разобраться в отношении вменяемого мне преступления. Понимаете, это чистая подстава, нет никаких улик. Против меня фальсифицируют доказательства, и следствие ведется далеко не объективно.

  - Вот ты как заговорил. Уголовники отмазываться научили? Не выйдет. Ты убил человека, и за это понесешь наказание. Пойми, мы приложим все усилия, будь то в рамках закона или нет, но ты все равно признаешься! А не признаешься – так посадим. Просто тебе дадут больше! Пошел вон! – я думал, что сейчас у него пойдет пена изо рта - до такой степени он был возбужден. Я невольно попятился назад.

  «Интересно, кто ему платит? Не из солидарности же с уголовным кодексом он так бесится. Что-то тут не то».

  - Ни хуя не получилось, - пожаловался я, вернувшись в хату, - я хотел ему про следака рассказать, что подставляют меня, а он, падла, сам с ними в одной каше варится. Бля, а я ведь на его имя столько жалоб отправил, дурак. Надеялся, что рассмотрит, ответит. Вот почему мне ни разу не пришло ответа.

  - Да, Юрок, попал ты лихо. Теперь тебя если и спасет кто, то только суд присяжных.