Пожалуй, пора ненадолго прервать стремительное течение этого рассказа, чтобы быстро описать его главных героев: Гераклеса, сына Фриниха, из дема Понтор, и Диагора, сына Ямпсака, из дема Медонт. Кто были они? Кем они себя считали? Кем считали их другие?

О Гераклесе следует сказать, что…

О Диагоре…

И раз читатель уже знаком с этими подробностями жизни наших героев, мы немедля продолжим повествование о том, что случилось в портовом городе Пирее, куда отправились Гераклес и Диагор в поисках гетеры Ясинтры.

Они искали ее в узеньких улочках, по которым живо тек запах моря; в темных проемах распахнутых дверей; тут и там, в небольших группках молчаливых женщин, улыбавшихся, завидев их, и мгновенно становившихся серьезными, услыхав их вопросы; наверху и внизу, на холмах и склонах, тонущих в океане; на углах, где в тихом ожидании стояли тени – женщины или мужчины. Они расспрашивали о ней не по возрасту накрашенных старух, чьи непроницаемые бронзовые лица, покрытые белилами, казались такими же древними, как стены домов; вкладывали оболы в дрожащие, сморщенные, как папирус, руки; слышали перезвон золотых браслетов, когда руки вздымались, чтобы указать им дорогу или нужного человека: спроси у Копсиаса, Мелита точно знает, может, в доме у Талии, Амфитрит тоже ищет ее, Эо дольше меня живет в этом квартале, Клито лучше ее знает, я не Талия, я Меропис. Глаза же их были всегда полуприкрыты веками, затемненными слоем краски, всегда быстры и неугомонны – эти глаза, опушенные черными ресницами, в окружении желто-шафранных, золотисто-рыжих или светло-бежевых линий, эти женские глаза были всегда стремительны, будто бы только свободой взгляда обладали женщины, будто бы только в черноте зрачков, искрящихся… от насмешки? страсти? ненависти? – они были царицами, в то время как их неподвижные губы, непроницаемые лица, короткие реплики скрывали их мысли; одни глаза – быстрые, проницательные, ужасные.

Вечер неумолимо проносился над обоими мужчинами. Наконец, быстро потирая руки под плащом, Диагор решился и заговорил:

– Скоро наступит ночь. День пролетел в один миг, а мы ее все еще не нашли… Мы расспросили по крайней мере двадцать женщин и получили только неясные указания. Я думаю, они стараются скрыть ее или обмануть нас.

Они шли по узкой крутой улочке. Багровый закат над крышами озарял линию горизонта, где сливались море и небо. Позади остались толпы и безудержный ритм пирейского порта, а с ними и места, посещаемые людьми в поисках наслаждения или развлечений: их окружал квартал, где живут они, целый лес каменных тропинок и кирпичных деревьев, куда рано затекала темнота и где раньше времени вздымалась Ночь; обитаемое, таинственное безмолвие, полное невидимых глаз.

– По крайней мере, с твоими разговорами не соскучишься, – сказал Диагор, не пытаясь скрыть свое раздражение. Ему казалось, что уже несколько часов говорит лишь он; его спутник только и делал, что шагал, ворчал да изредка запуска! руку в свою суму за смоквами. – Клянусь Зевсом, твоя способность поддерживать беседу просто поразительна… – Он остановился и оглянулся, но за ними бежало лишь эхо их шагов. – Эти отвратительные, забитые мусором и вонью улочки… Где же этот «чудесно спланированный» город, как все называют Пирей? Это та самая «геометрическая» планировка улиц, спроектированная, по слухам, Гипподамом Милетским? Клянусь Герой, не видно даже районных надзирателей-астиномов, ни рабов, ни стражников, которых полно в Афинах! Такое впечатление, что мы не среди греков, а в варварском мире… Да это не только впечатление: это опасное место, тут пахнет опасностью так же отчетливо, как морем. Ну конечно, благодаря твоей занимательной беседе мне становится спокойнее. Твои речи утешают меня, заставляют забыть, где я…

– Ты платишь мне не за разговоры, Диагор, – абсолютно равнодушно заметил Гераклес.

– Слава Аполлону! Я слышу твой голос! – съязвил философ. Даже Пигмалион так не изумлялся словам Галатеи! Завтра же принесу в жертву козленка в честь…

– Хватит, – быстро прервал его Разгадыватель. – Вот дом, о котором нам говорили…

Изрезанная трещинами серая стена тяжело вздымалась с одной стороны улицы; перед провалом держали совет тени.

– Скажи лучше: седьмой дом, – возразил Диагор. – Я уже понапрасну спрашивал в первых шести.

– Значит, принимая во внимание твой растущий опыт, думаю, тебе нетрудно будет расспросить этих женщин…

При приближении Диагора темные, прикрывавшие лица шали стремительно превратились во взгляды и улыбки.

– Простите. Мы с другом ищем танцовщицу по имени Ясинтра. Нам сказали…

Как хрустнувшая под ногой неосторожного охотника ветка предупреждает зверя, который быстрее ветра бежит с поляны укрыться под защитой чащи, так слова Диагора вызвали неожиданную реакцию в группе: одна из девушек стремглав помчалась вниз по улице, а все остальные поспешно ринулись в дом.

– Постой! – закричал Диагор убегающей тени. – Это Ясинтра? – спросил он у остальных женщин. – Подождите, Зевса ради, мы только хотим!..

Дверь с размаху закрылась. Улица была пуста. Гераклес не торопясь продолжил путь, и Диагор последовал за ним, хоть и с большой неохотой. Через мгновение он сказал:

– Ну а теперь? Что нам теперь делать? Почему мы идем дальше? Она скрылась. Убежала. Ты что, думаешь догнать ее таким шагом? – Гераклес буркнул и спокойно достал из сумки еще одну смокву. Совершенно выведенный из себя философ остановился и обратил к нему яростные слова: – Да послушай же ты! Целый день мы искали эту гетеру в портовых улицах, в городских кварталах, в домах с дурной славой, в богатых и бедных районах, тут и там, второпях, доверяясь лживым словам презренных душ, необразованного духа, грязных сводней, порочных жен… Л теперь, когда, казалось, Зевс позволил нам найти ее, она снова исчезла! А ты идешь вразвалку как ни в чем не бывало, как довольный пес, тогда как…

– Успокойся, Диагор. Хочешь смокву? Она придаст тебе сил, чтобы…

– Оставь меня в покое с твоими смоквами! Я хочу знать, почему мы идем дальше! По-моему, мы должны попытаться поговорить с женщинами, которые вошли в дом, и…

– Нет: та женщина, которую мы искали, сбежала, – невозмутимо заметил Разгадыватель.

– А почему мы не бежим за ней?

– Потому что мы устали. По крайней мере я. Ты не устал?

– Если это так, – Диагор все больше выходил из себя, – почему мы идем дальше?

Гераклес, не замедляя шаг, позволил себе немного помолчать, пока не прожевал.

– Иногда устатость может побороть усталость, – сказал он. – Таким образом, устал много раз подряд – и стал неутомимым.

На глазах у Диагора он, не сбавляя темпа, уходил вниз по улице, и скрепя сердце философ последовал за ним.

– И ты еще смеешь говорить, что тебе не нравится философия! – фыркнул он.

Какое-то время они шагали молча в тишине близящейся Ночи. Улица, по которой убежала женщина, беспрерывно тянулась вдоль двух рядов ветхих домишек. Очень скоро опустится полная темнота, и не будет видно даже домов.

– Эти старые мрачные улочки… – проворчат Диагор. – Только Афине известно, куда могла деться эта женщина! Она молода и проворна… Мне кажется, она могла бы бежать без передышки до края Аттики…

Он и в самом деле представил себе, как она бежит в соседние леса, оставляя в грязи следы босых ног, озаряемая светом луны, белоснежной, как лилия в руках девы, не обращая внимание на темноту (ибо она, несомненно, знает дорогу), проносясь над лилиями, и дыхание волнует ей грудь, звук ее шагов скрадывается расстоянием, ее оленьи очи широко раскрыты. Быть может, она сбросит с себя одежду, чтобы ускорить свой бег, и лилейная белизна ее обнаженного тела прорежет чащу, как молния, не замечая деревьев, распущенные волосы едва коснутся рогов ветвей, тонких, как травяные стебли или девичьи пальцы, легка, нага и бледна, словно цветок слоновой кости в руках убегающей девы.

Они вышли на распутье. Улица вилась вперед узким проходом, усеянным камнями; налево ответвлялась другая улочка; справа мостик, соединяющий два высоких здания, образовывал тесный туннель, конец которого терялся в темноте.

– Что теперь? – вспылил Диагор. – Будем бросать жребий, чтобы найти дорогу?

Он почувствовал, как его руку сжали, и покорно и молча дал быстро отвести себя к ближнему к туннелю углу дома.

– Подождем здесь, – прошептал Гераклес.

– А как же та женщина?

– Иногда выжидание – это способ преследования.

– Неужели ты думаешь, что она вернется назад?

– Конечно. – Гераклес поймал еще одну смокву. – Все возвращаются. И говори потише: можешь спугнуть добычу.

Они ждали. Луна обнажила свой белый рог. Стремительный порыв ветра оживил спокойствие ночи. Мужчины поплотнее закутались в плащи; Диагор подавил дрожь, хотя температура тут была терпимее, чем в Городе, из-за смягчающей близости моря.

– Кто-то идет, – прошептал Диагор.

Послышался медленный такт шагов босых девичьих ног. Но из дальних улочек за перекрестком к ним приблизился не человек, а цветок: лилия, смятая крепкими руками ветра; ее лепестки коснулись камней вблизи того места, где притаились Гераклес и Диагор, и, распластавшись, понеслась она дальше по воздуху, пахнущему пеной и солью, теряясь в глубине улицы, несомая ветром, как изумительной девой – мореподобные очи, луноподобные волосы, – на бегу зажавшей лилию в руках.

– Показалось. Это просто ветер, – сказал Гераклес.

На какое-то мгновение время исчезло. Диагор, уже закоченевший от холода, вдруг осознал, что он тихонько говорит с массивной тенью Разгадывателя, лица которого он не видел:

– Я представить себе не мог, что Трамах… Ну, ты понимаешь, о чем я… Никогда не думал, что… Целомудрие было одной из первейших его добродетелей, или по крайней мере так мне казалось. Никогда бы не поверил, услышав о нем такое… Связаться с низкой!.. Да он же еще и мужчиной-то не был!.. Мне даже в голову не пришло, что у него могут быть желания эфеба… Когда Лисил сказал мне…

– Тихо, – сказала вдруг тень Гераклеса. – Слушай. Послышалось стремительное царапанье по камням. Диагор почувствовал теплое дыхание Разгадывателя у уха и тут же услышал его голос:

– Быстро набросься на нее. Прикрой рукой чресла и не спускай глаз с ее колен… Постарайся успокоить ее.

– Но…

– Делай что говорят, а то она снова убежит. Я приду на подмогу.

«Что значит «я приду на подмогу»?» – нерешительно подумал Диагор. Но времени на раздумья у него не было.

Очерченный светом луны, быстрый, легкий, бесшумный силуэт расстелился по перекрестку, будто ковер. Диагор кинулся на нее, когда она, ни о чем не подозревая, материализовалась рядом с ним. Копна надушенных волос резко заметалась перед его лицом, и мускулистое тело забилось в руках. Диагор толкнул это существо к стене перед ним.

– Хватит, Аполлона ради! – воскликнул он и прижал ее собой. – Мы ничего тебе не сделаем! Мы хотим лишь поговорить… Спокойно… – Существо перестало двигаться, и Диагор немного отстранился. Лица видно не было: его закрыли руки; меж пальцев, длинных и тонких, как стебли лилии, мерцал взгляд. – Мы только зададим тебе пару вопросов… Об эфебе по имени Трамах. Ты ведь знала его, правда? – Он думал, что она отворит ему двери рук, отведет тонкую завесу ветвей и, успокоившись, откроет лицо. Но тут он почувствовал удар молнии внизу живота. Прежде чем почувствовать боль, он увидел свет: слепящий, безупречный свет залил ему глаза, как жидкость, стремительно наполнившая кувшин. Боль задержалась немного, сжавшись между ног, потом бешено расправилась и внезапно взмыла до самого сознания, как поток наполненной стеклянными осколками рвоты. Закашлявшись, он рухнул на землю, не ощутив даже удара коленями о камень.

Началась возня. Гераклес Понтор бросился на существо. Он не стал с ней любезничать, как Диагор, а схватил за тощие руки и быстро толкнул к стене; послышался женский стон, мужское прерывистое дыхание, и он вновь воспользовался стеной, как оружием. Существо не сдавалось, но он притиснул ее всем своим толстым телом, чтобы не дать воспользоваться коленями. Гераклес увидел, что Диагор с трудом встает. Тогда он быстро заговорил со своей добычей:

– Мы не сделаем тебе ничего дурного, если ты нас не вынудишь. Но если ты снова ударишь моего приятеля, другого выхода у меня не будет. – Диагор поспешил ему на помощь. Гераклес сказал: – Теперь держи ее хорошенько. Я тебе уже говорил, чтобы ты остерегался коленей.

– Мой друг… сказал правду… – Диагор ловил дыхание на каждом слове. – Я не хочу делать тебе ничего плохого… Поняла? – Существо кивнуло головой, но Диагор не ослабил хватку на ее руках. – Всего несколько вопросов…

Борьба внезапно затихла, как затихает ощущение холода, когда мышцы напрягаются в быстром беге. Диагор вдруг заметил, как существо необратимо превратилось в женщину. Впервые ощутил он твердую выпуклость грудей, тонкую талию, странный запах, упругость тела; заметил, как рождаются темные завитки волос, как вытекают стройные руки, как образуется абрис. Наконец он уловил черты ее лица. Какая она странная – была первая мысль, оказывается, он представлял ее себе красавицей, сам не зная почему. Но красавицей она не была: ее кудри походили на растрепанную шерсть, глаза были слишком большими и очень светлыми, как у животного, хоть цвета он в темноте и не различил; худые скулы обрисовывали линии черепа под тугой кожей. Он в замешательстве отстранился от нее, все еще ощущая медленную пульсацию боли в животе.

– Ты – Ясинтра? – произнес он, и слова заволоклись паром его дыхания.

Оба они тяжело дышали. Она не ответила.

– Ты знала Трамаха… Он приходил к тебе.

– Осторожно с коленями… – Послышался голос Гераклеса где-то вдалеке.

Девушка молча глядела на него.

– Он платил тебе за встречи? – Он и сам толком не знал, зачем задал этот вопрос.

– Ясное дело, платил, – ответила она. Оба мужчины подумали, что не у многих эфебов услышишь такой низкий голос, как отзвук гобоя в пещере. – Плата за обряды Бромия – пеаны, за обряды Киприды – оболы.

Непонятно почему, Диагор почувствовал обиду; возможно, из-за того, что девушка не казалась напуганной. Не почудилось ли ему даже, что ее толстые губы насмехались над ним в темноте?

– Когда ты с ним познакомилась?

– На прошлых Ленеях. Я танцевала в процессии божества. Он увидел, как я танцую, а потом разыскал.

– Разыскал? – недоверчиво воскликнул Диагор. – Да он же не был еще и мужчиной!..

– Немало детей разыскивает меня.

– Ты, наверное, говоришь о другом…

– О Трамахе, юноше, которого загрызли волки, – ответила Ясинтра, – я говорю о нем.

Гераклес нетерпеливо вмешался:

– За кого ты нас приняла?

– Не знаю… – Ясинтра перевела на него свой водянистый взгляд.

– Почему ты убежала, когда мы спросили о тебе? Ты не из тех, кто бежит от мужчин. Кого ты ждала?

– Никого. Когда хочу, тогда бегу.

– Ясинтра, – казалось, к Диагору вернулось спокойствие, – нам нужна твоя помощь. Мы знаем, что с Трамахом что-то происходило. Его мучила серьезная проблема. Я… Мы были его друзьями и хотим узнать, что с ним происходило. Не важно теперь, какие у тебя были с ним отношения. Мы хотим лишь узнать, рассказывал ли тебе Трамах о своих переживаниях…

Он хотел прибавить: «О, будь добра, помоги мне. Для меня это гораздо важнее, чем ты думаешь». Он молил бы ее о помощи сотню раз, ибо чувствовал себя слабым, хрупким, как лилия в руках девы. Его сознание утратило всякую гордость и превратилось в голубоглазую блестящеволосую деву, со стоном молящую: «Помоги мне, сделай милость, помоги мне». Но желание это, легкое, как прикосновение белой девичьей туники к цветочным лепесткам, и в то же время пылкое как юное и соблазнительное тело обнаженной девы, не вылилось в слова.

– Трамах был не очень-то разговорчив, – сказала она. – И не выглядел обеспокоенным.

– Он когда-нибудь просил тебя о помощи? – спросил Гераклес.

– Нет. С чего ему это делать?

– Когда ты в последний раз видела его?

– В прошлую луну.

– Он когда-нибудь говорил тебе о себе?

– Кто говорит с такими женщинами, как я?

– Его семья не возражала против вашей связи?

– Не было никакой связи: иногда он приходил, платил и уходил.

– Но, быть может, его семье было не по нраву, что их благородный сын порой развлекается с тобой.

– Не знаю. Я не семье должна была угождать.

– Значит, никто из его родных не запретил тебе видеться с ним?

– Я никогда не говорила с ними, – резко ответила Ясинтра.

– Но, возможно, его отец знал о вас… – бесстрастно стоял на своем Гераклес.

– У него не было отца.

– Да, правда, – сказал Гераклес, – я хотел сказать – его мать.

– Я с ней не знакома.

Последовало молчание. Диагор взглянул на Разгадывателя, ища помощи. Гераклес пожал плечами.

– Можно мне уйти? – спросила девушка. – Я устала.

Ответа не последовало, но она оторвалась от стены и удалилась. Тело ее, завернутое в длинную темную накидку поверх туники, двигалось с прекрасным спокойствием лесного зверя. Невидимые браслеты и запястья звенели на каждом шагу. На краю темноты она обернулась к Диагору:

– Я не хотела бить тебя.

В Город они возвращались поздно ночью по дороге вдоль Длинных стен.

– Мне жаль, что тебя ударили, – произнес Гераклес, немного озабоченный глубоким молчанием, в которое погрузился философ после разговора с гетерой. – Болит еще?… Ну, нельзя сказать, что я тебя не предупредил… Я хорошо знаю таких гетер-танцовщиц. Они очень ловки и умеют постоять за себя. Когда она кинулась бежать, я понял, что она бросится на нас, если мы приблизимся.

Он замолчал в надежде, что Диагор что-то скажет, но его спутник шел дальше, понурив голову и уткнув бороду в грудь. Огни Пирея давно остались позади, и большая вымощенная камнем дорога (прохожих здесь попадалось мало, но, по словам Гераклеса, этот путь был безопаснее и быстрее, чем обычный), с обеих сторон окаймленная стенами, которые выстроил Фемистокл, потом снес Лисандр и которые потом снова отстроили, простиралась темной лентой в тишине зимней ночи. Вдалеке, с северной стороны, словно сон, светился слабый отсвет афинских стен.

– Теперь все время молчишь ты, Диагор. Обескуражен?… Да, ты же сказал, что хочешь участвовать в расследовании, правильно? Мои расследования всегда так начинаются: кажется, что нет никаких нитей, а потом… Ты что, думаешь, мы зря потеряли время, придя в Пирей, чтобы поговорить с этой гетерой?… Как бы не так! По опыту говорю тебе, идя по следу, никогда не теряешь время, наоборот: охота – это и есть умение идти по следу, даже если кажется, что следы никуда не ведут. После этого вонзить стрелу в оленью спину, в отличие от того, что думают большинство людей, – сущий…

– Он был ребенком, – пробормотал Диагор как бы в ответ на какой-то вопрос Гераклеса. – Он не дорос еще даже до эфеба. Его взор был чист. Казалось, сама Афина отшлифовала его душу…

– Не вини себя, Диагор. В таком возрасте тоже нужно расслабиться.

Диагор наконец оторвал взгляд от земли, чтобы окатить Разгадывателя презрением:

– Ты не понимаешь. В Академии мы учим подростков любить мудрость больше всего на свете и отвергать опасные удовольствия, которые приносят лишь краткое, мгновенное удовлетворение. Трамах познал добродетель, знал, что она несоизмеримо лучше и полезнее порока… Как мог он не следовать ей на практике?

– Каким образом вы учите в Академии добродетели? – спросил Гераклес, в который раз стараясь отвлечь философа.

– Посредством музыки и наслаждения физическими упражнениями.

Снова молчание. Гераклес почесал в затылке.

– Ну, можно предположить, что наслаждение физическими упражнениями показалось Трамаху важнее музыки, – произнес он, но взгляд Диагора заставил его умолкнуть.

– Невежество – источник всех бед. Кто способен выбрать худшее, зная, что речь идет о худшем? Если разум посредством воспитания открыл тебе, что порок хуже добродетели, что ложь хуже правды, что мгновенное наслаждение хуже долговечного, выберешь ли ты их сознательно? Например, ты знаешь, что огонь обжигает, положишь ли ты свою руку на опасное пламя по доброй воле?… Это абсурдно. Целый год он ходил к этой… женщине! Платил за свое наслаждение!.. Это ложь… Эта гетера солгала нам. Уверяю тебя, что… Почему ты смеешься?

– Прости, – сказал Гераклес, – я вспомнил о человеке, который когда-то на моих глазах по доброй воле сунул руку в огонь, один старый приятель из моего дема, Крантор из Понтора. Он считал как раз наоборот: говорил, что рассуждений недостаточно, чтобы выбрать лучшее, потому что человек руководствуется желаниями, а не идеями. Однажды он пожелал обжечь правую руку, положил ее в огонь и обжег.

Последовало продолжительное молчание. Через некоторое время Диагор сказал:

– А ты… согласен с этим мнением?

– Вовсе нет. Я всегда считал, что мой приятель сумасшедший.

– И что с ним случилось дальше?

– Не знаю. Он вдруг захотел уйти из Афин и ушел. И не вернулся.

Пройдя несколько шагов по каменной дороге молча, Диагор заметил:

– Да, конечно, люди есть разные, но все мы выбираем свои действия, какими бы абсурдными они ни казались, путем внутреннего логического диалога. Во время суда Сократ мог бы избежать обвинительного приговора, но избрал цикуту, ибо разумом знал, что это для него лучше. И это действительно было так, ибо таким образом он выполнил законы Афин, которые так защищал всю свою жизнь. Платон с друзьями пытались разубедить его, но он убедил их своими аргументами. Когда человек познал пользу добродетели, он никогда не изберет порок. Поэтому я думаю, что гетера солгала нам… В противном случае, – прибавил он, и Гераклесу послышалась горечь в его голосе, – мне придется предположить, что Трамах лишь притворялся, что постигает мои учения…

– А что ты думаешь о гетере?

– Это странная и опасная женщина, – содрогнулся Диагор. – Ее лицо… этот взгляд… Я заглянул ей в глаза и увидел ужасные вещи…

В его видении она была далеко от него и делала что-то несуразное: к примеру, плясала на заснеженных вершинах Парнаса, прикрывшись лишь короткой шкуркой олененка; ее тело двигалось бездумно, почти безвольно, как цветок в руках девы, скользящей по краю опасных ущелий.

В его видении она могла поджечь волосы и стегать холодный воздух этим опасным хлыстом; или закинуть пылающую голову назад так, что кость гортани прорезала мышцы шеи, словно стебель лилии; или кричать, будто прося о помощи, призывая олененогого Бромия; или запеть быстрый пеан в ночной орейхасии – беспрерывном ритуальном танце, который заводят женщины на горных вершинах в зимние месяцы. Известно, что многие из них безвозвратно погибают от холода и изнеможения; известно также, хотя ни один мужчина никогда этого не видел, что во время таких плясок п руках женщины держат опасных змей с молниеносным ядом и красиво свивают их хвосты, как юная дева свивает руками венок из белых лилий; говорят еще, хотя наверняка этого никто не знает, что в эти опасные ночи быстрых барабанов женщины превращаются в нагие силуэты, отсвечивающие кровью от виноградного сока и света костров, и оставляют на снегу поспешные, быстрые следы босых ног, как раненная охотником добыча, не слыша крика о помощи своего благоразумия, которое, подобно стройной деве в белых одеяниях, напрасно молит прекратить обряды. «На помощь!» – взывает голосок, но напрасно, ибо опасность в глазах танцовщиц – сверкающая лилия, растущая на другом берегу реки: никто из них не избежит искушения ринуться вплавь, и не думая просить о помощи, и стремительно плыть, пока руки не коснутся цветка и не поднимут его. «Осторожно: вокруг опасность», – взывает голос, но лилия слишком прекрасна, и юная дева не слышит его.

Все это было в его видении, и он принял это на веру.

– Странные вещи видишь ты во взглядах людей, Диагор, – добродушно усмехнулся Гераклсс. – Уверен, что наша гетера иногда танцует в Лснейских процессиях, но, честно говоря, считать, что она вместе с менадами бьется в экстазе в честь Диониса, исполняя опасные обряды, которые и сохранились-то, наверное, только в каких-нибудь фракийских земледельческих племенах в далеких пустынных горах Эллады, – это слишком. Боюсь, что взор твоего воображения острее взгляда Линкея…

– Я поведал тебе о том, что я видел очами разума, – возразил Диагор, – которые способны видеть чистую Идею. Не отвергай их так быстро, Гераклес. Я уже пояснил тебе, что мы – приверженцы разума, но считаем, что есть нечто превыше его, чистая Идея, свет, пред которым все мы, живые существа и вещи, населяющие мир, являемся лишь смутными тенями. И иногда лишь миф, сказка, поэзия или сон помогают нам описать ее.

– Пусть будет по-твоему, но я не вижу в твоих Идеях пользы, Диагор. Я доверяю тому, что могу увидеть своими глазами и проверить собственной логикой.

– И что увидел в этой девушке ты?

– Немного, – скромно ответил Гераклес. – Увидел только, что она нам лгала. – Диагор резко остановился и оглянулся на Разгадывателя, который мягко, слегка виновато улыбнулся, как ребенок, которого бранят за опасную выходку. – Я расставил ей ловушку: завел речь об отце Трамаха. Ты же знаешь, Мерагра приговорили к смертной казни много лет назад, обвинив его в сотрудничестве с Тридцатью…

– Знаю. Тяжелый был суд, как в деле победителей при Аргинусах, ибо Мерагру одному пришлось заплатить за провинности многих. – Диагор вздохнул. – Трамах никогда не хотел говорить со мной о своем отце.

– Вот именно. Ясинтра сказала, что Трамах с ней почти не говорил, но она хорошо знала, что его отец погиб в бесчестье…

– Нет, она просто знала, что он погиб.

– Вовсе нет! Я уже объяснял тебе, Диагор, что разгадываю только то, что могу увидеть, а я вижу то, что мне говорят, так же хорошо, как вижу сейчас факелы на городских воротах. Все, что мы делаем или говорим, – это текст, который можно прочесть и истолковать. Помнишь ее точные слова? Она не сказала: «Его отец погиб», она сказала: «У него не было отца». Так обычно говорят, отрицая существование человека, о котором не хотят вспоминать… Именно так сказал бы о нем Трамах. И спрашивается: если Трамах рассказывал этой гетере из Пирея об отце (а о нем он не хотел говорить даже с тобой), что еще он мог рассказать ей, о чем ты не знаешь?

– Так, значит, гетера лжет.

– Думаю, да.

– Значит, я тоже был прав, утверждая, что она нам лгала. – Диагор заметно подчеркнул свои слова.

– Да, но…

– Убедился, Гераклес? Очи разума также видят Истину, хотя и другими путями.

– К сожалению, я не согласен, – возразил Гераклес, – потому что ты говорил об отношениях Трамаха с гетерой, а я думаю, что это – единственное, о чем она не солгала.

Пройдя несколько тихих поспешных шагов, Диагор сказал:

– Твои слова, Разгадыватель загадок, – быстрые опасные стрелы, вонзившиеся в мою грудь. Я готов был поклясться богами, что Трамах полностью доверял мне…

– О, Диагор, – покачал головой Гераклес, – ты должен оставить свое благородное представление о людях. Ты закрылся в Академии, обучаешь других математике и музыке, ты напоминаешь мне златоволосую деву с белолилейной душой, прекрасную и доверчивую, ни разу не выходившую из гинекея, которая при виде мужчины закричала бы: «На помощь, на помощь, я в опасности».

– Не надоело тебе смеяться надо мной? – с горечью отозвался философ.

– Это не насмешка, а сочувствие! Но перейдем к интересующей нас теме: не могу понять, почему Ясинтра сбежала, услышав, что мы ищем ее…

– Думаю, причин много. Но вот что я не понимаю: как ты узнал, что она спряталась в туннеле…

– А где же ей спрятаться? Она действительно бежала от нас, но она знала, что мы никогда не настигнем ее, потому что она молода и ловка, а мы стары и неповоротливы… Прежде всего я имею в виду себя. – Он быстро поднял толстую руку, вовремя прервав возражение Диагора. – Поэтому я решил, что бежать ей далеко не нужно, достаточно будет спрятаться… А где можно укрыться лучше, чем в темноте того туннеля, так близко от дома? Но… почему она бежала? Ее профессия состоит именно в том, чтобы не бежать ни одного мужчины…

– Наверное, на ее совести не одно преступление. Ты будешь смеяться надо мной, Разгадыватель, но никогда еще я не видел такой странной женщины. Меня до сих пор бросает в дрожь от воспоминания о ее взгляде… Что это?

Гераклес посмотрел туда, куда указывал его спутник. Процессия с факелами тянулась по улицам рядом с городскими воротами. Идущие в ней были в масках и несли тамбурины. Один из стражников остановился и заговорил с ними.

– Начинаются Ленейские празднества, – сказал Гераклес. – Уже пора.

Диагор осуждающе покачал головой:

– Как скоры они всегда на развлечения.

Они вошли в ворота, назвав стражникам свои имена, и направились в глубь Города. Диагор сказал:

– Что будем делать теперь?

– Отдыхать, Зевса ради. Ноги у меня гудят. Мое тело создано, чтобы катиться с места на место, как шар, а не опираться на ноги. Завтра мы поговорим с Анфисом и Эвнием. Вернее, ты поговоришь, а я послушаю.

– О чем мне их спрашивать?

– Дай мне подумать. Увидимся завтра, добрый мой Диагор. Я пошлю тебе раба с запиской. Расслабься, дай отдохнуть телу и разуму. И да не лишит тебя беспокойство сладкого сна: помни, что ты нанял лучшего Разгадывателя загадок во всей Элладе…