Мы двигаемся по направлению к улице Слоттсбакен, Левин кажется высоким в мрачном сером пиджаке и черных джинсах, его круглая лысина поблескивает. Откуда ни возьмись налетает ветер, и на углу улицы, наполовину скрытый контейнерами, сидит, возможно, бомж (но, может, и нет) – и одной рукой гремит банкой с монетами, держа мобильный телефон в другой.

– Сеньор, пожалуйста…

Левин отрицательно мотает головой, и я тоже отмахиваюсь, не останавливаясь.

– Долбаный город, – бормочет Левин.

– Такое происходит и в менее крупных городах.

– Не так, как здесь.

Такси ждет нас, работая на холостом ходу. За машиной высится королевский дворец. Мальчик-турист стоит рядом со своими родителями и безучастно разглядывает его. Дворец так же безразлично смотрит на него в ответ. На мгновение мы замолкаем, и взгляд Левина становится тяжелым.

– Когда-то я подрабатывал, – говорит он, пока такси медленно спускается по Мюнтгатан, по направлению к мосту Васабрун.

На отдалении высятся здание риксдага и городская ратуша, на которой отсвечивают три бледно-желтые короны.

– Они хотели, чтобы я работал в отделе набора кадров. Разъезжать по школам и знакомить всех желающих с функциями полиции, рассказывать о выдвигаемых требованиях и так далее. Довольно приятное занятие, смена обстановки… Я согласился – и занимался этим, когда график позволял. Потом меня попросили посещать детей и подростков в центрах для трудной молодежи, но не для того, чтобы агитировать их, а просто информировать и показывать другую сторону жизни властей, а не ту, с которой они обычно сталкиваются. Работа, конечно, была крайне неблагодарной, но пацанов нельзя упрекать в негативном отношении к полиции. Большинство полицейских тоже имеют зуб на подростков, на них охотятся как на ведьм из-за мелких краж и всего такого. Почему бы и пацанам не ответить полиции тем же?

– Я родом из Салема, – сообщаю я. – Я знаю эту кухню.

– Конечно, – говорит Левин. – Разумеется. Как бы то ни было, однажды осенью лет одиннадцать или двенадцать назад, я посетил центр «Юмкиль». Место знаменито, например тем, что один парень там пытался убить другого сушильным шкафом. Наученный опытом персонал хорошенько закрепил шкаф на стене во избежание попытки его повалить. Но это не возымело действия. Случай повторился в еще более вызывающей форме всего за неделю до того, как я должен был туда поехать, и, поэтому, сам понимаешь, даже я чувствовал себя не в своей тарелке. Я не боялся, но подозревал, что они могут расценить мое появление как своего рода угрозу. На их месте я бы так и рассуждал. Я постарался перенести дату на более позднее время, но Бенни, ты знаешь этого старого начальника Скаке, отказал. Он сказал, что именно сейчас полиции следует присутствовать там. Возможно, он был прав, я не знаю. Особого выбора у меня не было. И я поехал.

Такси сворачивает на мост Васабрун, где трафик плотнее, чем до этого. Еще так рано, что можно наблюдать дымку вокруг тяжелого белого здания Центрального вокзала. Тепло от волшебного напитка до сих пор распространяется по моему телу, и я чувствую себя бодрым и энергичным. Я думаю о том временном промежутке, о котором рассказывал Левин. Гриму тогда должно быть было около двадцати.

– Я начал с приветственного слова и презентации и после этого провел пару часов среди них. Эта часть не была запланирована, и я не думаю, что Скаке одобрил бы подобное, но директор «Юмкиля» пригласил меня, и я чувствовал, что это самое меньшее, что я мог сделать для сокращения дистанции между мной и подростками «Юмкиля». Я предложил всем желающим задавать вопросы. Враждебность, конечно, присутствовала, но не в той степени, которой я боялся. Некоторые даже заинтересовались профессией полицейского. Один из них, молчавший как до презентации, так и после нее, был Йон Гримберг. Во время моего выступления он сидел далеко и днем тоже держался особняком. Я обратил на него внимание, но сильно не размышлял о нем. Перед обедом у меня состоялась короткая встреча с руководителем центра, Пэром Вестином, в его офисе в главном здании. Мы должны были провести ее еще утром, но не хватило времени. Руководители продолжали анализировать причины бунта. Мы сидели и разговаривали какое-то время, и Вестин рассказывал о проблемах «Юмкиля», о клиентах – так он их называл – и преступлениях, которые они совершали в центре. Естественно, его беспокоило насилие и кражи. Никто точно не знал масштабов этого бедствия, но то, что доходило до персонала, было совершенно точно лишь верхушкой айсберга.

Такси переезжает мост Васабрун, и я рассматриваю квартал Русенбад и улицу Фредсгатан, которая убегает направо, подсвеченные окна немых зданий. Помню, как однажды преследовал там мужчину, который подозревался в ограблении валютного обменника. Но он был невиновен. Грабителем оказался его пятнадцатилетний сын. Мужчина, которого я преследовал, только снабдил своего сына оружием.

– На письменном столе Вестина стоял ящичек, – продолжал Левин. – Я заглянул внутрь и обнаружил, что там какие-то бумаги, карточки… «Что это?» – спросил я. «То, что мы конфисковали». «Ага, – сказал я, – а у кого?» Я взял ящик и просмотрел содержимое. «У Йона Гримберга», – ответил Вестин. По его словам, Гримберг утверждал, что он не собирался ничего с ними делать, что он их сделал от скуки и для тренировки. Они были… – Левин замолкает. – Они были уникальными. Действительно выдающимися. Там были не просто идентификационные карты, но и счета, справки и заявки о социальной поддержке в Страховую кассу, эскизы документов из налоговой службы по получению и потере гражданства, списки регистров, куда автоматически заносятся все данные при рождении, другие базы данных и условия занесения личных данных туда. У него даже имелись копии оригиналов из отдела предварительных расследований, и он делал неразборчивые пометки на полях, пытаясь определить, какие данные входные, а какие – внутреннего характера. Большая часть пометок касалась Интернета, который тогда был в новинку, не забывай. В глобальной сети он видел угрозу, это было очевидно. Он пытался определить тип данных, выложенных в свободный доступ, а также количество подобных сайтов. И я клянусь тебе, Лео, судя по тому, что я видел, у него было достаточно знаний, чтобы получить место в отделе по борьбе с мошенничеством. Я спросил Вестина, в чем еще обвинялся Грим за время своего пребывания в лагере. Но он ответил, что это был его единственный проступок. Я не смог сдержать улыбки, о чем впоследствии несколько пожалел. Я лишь сказал, что ему надо беспокоиться не о тех идиотах, которые избивают друг друга и крадут плееры. Подавляющее большинство из них найдут себе честную работу и даже возможно станут родителями к тридцати годам. А с такими персонами, как Йон Гримберг, следует держать ухо востро. Всем своим видом Вестин показывал крайнее удивление и явно не понимал, о чем я толкую. Что, в принципе, можно понять, хотя именно такое отношение к вещам и порождает раз за разом происшествия, которые можно было бы предотвратить.

Такси заворачивает на Хантверкаргатан, проезжает мимо улиц, где я всего час назад спасался бегством от журналистов, ждущих меня под дверью. Глазами я продолжаю искать их, ожидая, что они до сих пор на углу, но вижу лишь сонных стокгольмцев, стоящих у пешеходных переходов. Они лениво рассматривают красные огни светофоров, землю, смотрят куда-то невидящими глазами. Открываются первые кафе. Город медленно оживает.

– Я спросил, можно ли встретиться с Йоном с глазу на глаз. Вестин пришел в некоторое замешательство, но кивнул и попросил меня проследовать в его комнату. Длинный коридор с закрытыми дверьми подозрительно напоминал тюремное учреждение, и когда Вестин отпер дверь, Йона там не было. Он попросил меня войти и подождать, и я спросил, насколько приемлемо было заходить в комнату клиента – я использовал это слово – без его ведома. Вестин ответил, что это в порядке вещей. – Левин покачал головой. – В этом учреждении не существовало никакого уважения к частной жизни. Думаю, сейчас там еще хуже; слышал, там даже есть камеры наблюдения в некоторых комнатах. Как бы то ни было, я зашел внутрь и сел на стул спиной к письменному столу, а Вестин пошел за Йоном.

– Как выглядела его комната? – спросил я.

– По-спартански. Конечно, в подобных заведениях комната любого молодого человека выглядит по-спартански, но даже в сравнении с другими комната Йона была необыкновенно простой. У него было мало одежды. Кровать не застелена, что противоречит правилам. Мое внимание привлек письменный стол, но изучать его в отсутствие Йона казалось нарушением личного пространства. Краем глаза я заметил, что на нем лежат какие-то вещи, но догадывался, что они не представляли никакой ценности ни для Йона, ни для кого-то вроде меня. Он был слишком умен. Если б он продолжал заниматься тем, чем раньше, то наверняка спрятал бы улики. Ящик с документами, который мне показывал Вестин, они нашли в выемке за шкафом, как он утверждал, по чистой случайности. И я верил, что так и было. Официально Йон отбывал срок в «Юмкиле» за причинение тяжких телесных повреждений. Но дополнительно, по тому же судебному разбирательству, он также осуждался за угрозы, нарушение закона о ношении холодного оружия, подделку документов и попытку крупного мошенничества. Насколько я понял, парень пытался продать кому-то документы, удостоверяющие личность. Произошла драка, и Йон стал угрожать покупателю ножом. Судебное разбирательство вышло простым: в наличии было много вещественных доказательств и несколько свидетелей. Как я понял, в Салеме он больше не жил. Его сестра Юлия, которую ты упоминал, умерла несколькими годами ранее, и ее гибель расколола их и так некрепкую семью полностью. По прописке он значился проживающим у кого-то в Хагсетре. Само происшествие там и произошло, на улице возле дома.

Левин ненадолго замолкает, пока такси стоит на перекрестке улиц Бергсгатан и Пульхемгатан. Большой парк Крунубергспаркен утопает в зелени, но я подозреваю, что напиток, которым меня накачал Левин, придает всем цветам особую яркость. Мир вокруг сверкает и вселяет надежду на светлое будущее.

– Йон зашел в комнату, сопровождаемый одним из работников лагеря. Было заметно, что он сильно удивился, увидев меня, но быстро спрятал эмоции и еле заметно кивнул мне. «Мне можно здесь посидеть?» – спросил я. «Да, конечно», – ответил он и присел на край кровати, готовый в любом момент снова вскочить. Парень был напряжен и встревожен. «Сколько ты здесь уже находишься?» – задал я вопрос, но Йон ответил, что не знает. «Время здесь течет незаметно», – лишь сказал он. Однако высказал предположение, что около полутора лет. На самом деле, он и правда пребывал там ровно полтора года, и дата как раз выпала на мое посещение. Способность все просчитывать он хорошо скрывал. Одно это уже заслуживало внимания, ведь в его возрасте большинство подростков, замешанных в криминальных делах, вели себя с точностью до наоборот – они пытались показаться умнее и осведомленнее, чем были на самом деле. Я спросил его, за что он здесь сидит, но Йон ответил вопросом на вопрос: «А вы разве еще не знаете?» Я извинился за такой дурацкий вопрос, достал полицейское удостоверение и показал ему. «Ты когда-нибудь видел его вблизи?» – спросил я. «Только помощника полицейского, – ответил он. – Но не комиссара полиции». Затем взял его из моих рук и стал внимательно рассматривать обратную сторону, края, рисунок на пластмассе, маленький чип. Поднял к свету. Казалось, он точно знал, как исследовать каждую деталь. «Ты сможешь изготовить такое же?» – спросил я. «Полицейские удостоверения сложно подделать, – ответил он. – На них сложный узор, и чип в данном случае – лишь бесполезный кусочек металла. На нем невозможно хранить информацию». «Как ты научился этому?» «Я тренировался», – просто ответил он. «И что ты намерен делать с этими знаниями?» «Кто знает», – сказал он.

Такси останавливается у входа в здание на улице Кунгсхольмсгатан.

– Простите, – говорит водитель, ища взглядом Левина в зеркале заднего вида. – Приехали.

– Хмм, – протягивает Чарльз и поднимает глаза.

– Мы приехали, – говорю я.

– Ага.

Левин открывает дверь и выходит, а таксист отдает мне чек, который, в свою очередь, я передаю Чарльзу, а тот лишь рассеянно глядит на меня.

– Ага, точно. Спасибо, – он на пару ступенек поднимается по лестнице и садится на нее, почесывает лысую голову и поправляет очки, которые слегка сползли. – Йон отлично знал, что будет делать со своими знаниями. Это было видно. Я спросил, откуда у него документы из отдела предварительных расследований. Могла произойти утечка информации, подумал я, и, черт побери, так оно и было. Но я так и не узнал, кто был осведомителем. Йон, разумеется, хранил молчание. «Тебе интересна работа в полиции?» – спросил я тогда. «Да», – ответил он. «Ты когда-нибудь думал сам стать полицейским?» И тогда он в первый раз показал хоть какие-то чувства. Мой вопрос просто рассмешил его. Я проигнорировал это и сказал, что с его прошлым, прежде всего криминальным, обязательно потребуется сдавать тесты и экзамены, но я мог бы потянуть за нужные ниточки в Сульне, и нет ничего невозможного. «И вы готовы сделать это ради меня?» Я сказал, что содержимое коробки, которую я нашел в кабинете Вестина, указывало на явную ловкость. И намекнул на место в отделе по борьбе с мошенничеством. К сожалению, ему пришлось бы продвигаться по службе медленно, как и всем остальным, но у него были большие перспективы. В течение шести-семи лет он смог бы совершенствоваться в своем направлении и работать с тем, чем он сейчас и занимается. Я даже предложил ему параллельно с обучением продолжать заниматься базами данных. С наступлением нового тысячелетия в Швеции изменились многие базы по учету персональных данных, и его работа имела большую важность.

Один из служащих группы NOVA, секции Городской полиции, которая работала с организованной преступностью, выходит из черной машины с тонированными стеклами и поднимается мимо нас по ступенькам. Он кивает Левину и вопросительно смотрит на меня, но ничего не говорит.

– Думаешь, у меня был шанс?.. Я думаю, был. Это было видно по Йону. Он все взвешивал. Он должен был выйти как раз ко времени подачи заявления, и смог бы хорошо подготовиться, и отправить заявление. «Но, – добавил я, – проследи за тем, чтобы все данные в заявлении были верными». Он снова засмеялся. Таких как Йон Гримберг… нет, я встречал несколько подобных личностей прежде. Пять-шесть человек за сорок лет работы в полиции. И причина моего предложения была на самом деле двояка. Прежде всего жалко видеть, как талант используется во зло. В криминальном мире он, скорее всего, долго не протянет. Я хотел дать ему еще один шанс. Это всегда было моей слабостью, но, думаю, и сильной стороной как полицейского. С другой стороны, сколько преступлений могло быть предотвращено… Такой человек, как Йон Гримберг, мог причинить большой вред.

– Ты ему про это рассказал?

– Назвал только первую причину. Не вторую.

– И как он отреагировал?

– Никак. Он ничего не сказал. Мне было пора идти, и я протянул ему свою визитку и попросил позвонить, когда он определится. Но он так и не позвонил.

Пожилая пара прогуливается по другой стороне улицы, и Левин следит за ними взглядом. Они выглядят уставшими, но преданными друг другу и счастливыми.

– Годом позже, – продолжил он, – его имя мелькнуло в расследовании. Неудачная попытка ограбления. Преступники были в масках, и мы не могли установить их личности. Но, конечно, у нас были подозреваемые, и мы установили за ними слежку. Один из парней как-то раз оказался в компании с неизвестным нам человеком. По фотографии я понял, что он очень похож на Йона Гримберга. Но подозрение растаяло в воздухе, как сигаретный дым. Мы допросили Йона, но это не дало никаких результатов. Его отпустили, и после этого случая я не слышал о нем ничего до того момента, пока Алиса не упомянула, что ты его ищешь.

– Он сменил имя и фамилию, – говорю я. – Он уже десять лет как в базе неустановленных личностей.

– Хмм, – бормочет Левин.

– Я гляжу, ты не особо удивлен.

– Нет, – отвечает он. – Такое случается с некоторыми людьми, как будто они начинают исчезать прямо на глазах. Как будто они вечно играют какую-то роль, носят маску – не только перед другими, но и для самих себя. С человеком без определенной личности что-то происходит. Без сомнения, это опасно, но тот, кто кардинально меняет себя, часто поступает так с целью обезопасить себя от чего-то еще более опасного. Что конкретно случилось с Йоном Гримбергом, мне трудно сказать, об этом ты наверняка знаешь больше. В лицедействе нет ничего особенного – это просто вопрос тренировок и умений, и большинство людей в состоянии этому научиться. Для нас с тобой это даже является частью работы. Но в отличие от нас, от полиции, которая иногда выдает себя за других, или от случайного мошенника, который предъявляет липовую идентификационную карту и может вернуться к своему обычному «я» позже, у Йона Гримберга нет такой возможности, – да он ее и не хочет. Меня раздражает эта пустота, в которой можно раствориться. Оглядываясь назад, хочется сказать, что я был прав тогда, но я этого не знаю. Это была не более чем догадка, попытка предсказать его дальнейший жизненный путь. И в то самое мгновение, когда мы с ним вели разговор, он как будто начал таять в воздухе. Его лицо и взгляд ничего не выражали, это были просто чужое лицо и чужой взгляд, не более фальшивые или настоящие, чем другие. – Левин затихает и на секунду присаживается на ступеньку, потом трясет головой, встает и чистит свои брюки ладонью. – Извини за этот вздор, Лео, – говорит он, донельзя смущенный. – Я старею.

– Ты видел что-то такое в ящике в кабинете Вестина, что могло бы нам подсказать, за кого он себя сейчас выдает?

Чарльз качает головой.

– Не уверен, память может меня подвести, Лео. Сомневаюсь.

– Никаких имен или инициалов, совсем ничего?

– Ничего. Насколько я помню. – Он откашливается. – Я помню его манеру говорить.

– Манеру говорить?

– Помню, что он формулировал мысли очень четко. Необычно для подростков из пригорода. – Левин сверкает глазами. – Да, точно. Еще одна вещь, но, возможно, она не имеет отношения к Йону Гримбергу. Я упоминал неудачное ограбление банка, благодаря которому всплыло его имя…

– Да?

– Следователи подозревали, что оно было связано с наркотиками, широко распространенными в этом городе. Предполагалось, что причиной ограбления стала пропажа пары килограммов героина у людей, которые должны были заплатить долги своим поставщикам. Они были в отчаянии, что, в принципе, не так уж и странно. А когда отчаявшиеся люди остро нуждаются в деньгах, то часто все заканчивается преступлением. Героин позже нашли в доме у женщины, которую, как я помню, звали Аня. Она не блистала красотой, но у нее была должная хватка, а также она имела контакт с одним из тех, кто был осужден за ограбление. Через их связь мы и вышли на нее. Каким-то образом ей удалось сохранить часть партии для себя, а остальное – продать, и тем самым продвинуться по криминальной карьерной лестнице. Ее схватили по обвинению в торговле наркотиками и приговорили к – не помню точно – двум или трем годам в тюрьме «Хинсан».

– Когда это случилось? Ты упоминал – годом позже…

– О, – говорит Левин, – должно быть, в две тысячи втором или две тысячи третьем, точно не помню. Как бы то ни было, следователи строили догадки, что был кто-то еще, возможно, еще один соучастник в этом деле, который поддерживал ее и был выходцем из того же подпольного мира. У Ани никого больше не было, родители умерли, а своей семьи она не создала. И когда они проверили ее телефон, то нашли номер, который не смогли отследить.

– Думаешь, это был он?

– Точно. В телефонном списке контактов Ани значились инициалы ЙГ. Это мог быть кто угодно, и мужчина и женщина. Йохан Гранберг, Йуно Гомез, Йаннике Гретчен. Но у меня было ощущение, что это Гримберг.

– Что заставило тебя так думать?

– Мне сложно ответить. Может, интуиция.

– И где Аня сейчас?

– На кладбище Скугсчюркогорден. – Чарльз опускает глаза. – Она повесилась в своей камере в тюрьме «Хинсан». В газетах писали об этом.

– Я не читал газет до своего тридцатилетия.

В ответ на такое заявление Левин смеется. Смотрит на меня.

– Тебе надо все рассказать Габриэлю.

– Бирку?

– Да.

– Возможно.

– Лео. – Левин принимает серьезный вид. – Тебе угрожает опасность. И даже с нескольких сторон.

– Возможно.

Чарльз поднимает глаза и изучает рекламную афишу на стене дома «БЕСПОКОИШЬСЯ, ЧЕМ ЗАНЯТА ТВОЯ СОБАКА СЕЙЧАС? ПРОСЛЕДИ ЗА НЕЮ С ПОМОЩЬЮ МОБИЛЬНОГО!»

– Проследи, – задумчиво протягивает Левин. – Ничего удивительного, что люди хотят исчезнуть. Ничего удивительного, что люди в нашем обществе ненавидят и не доверяют полиции. Десять или двадцать тысяч полицейских – не важно. Эта работа – неправильная, и время – неправильное. В неправильной системе, в неправильном месте. – Тяжело дыша, он тихо говорит: – Итак, его сестра умерла совсем молодой… Вы ведь с нею общались?

– Да. Она умерла из-за меня.

– Действительно? – спрашивает Левин, не слишком сильно тронутый этими словами. Его интересует лишь профессиональная сторона дела.