В НЕКОТОРОМ ЦАРСТВЕ,

В НЕКОТОРОМ ГОСУДАРСТВЕ,

НА МОРЕ-ОКИЯНЕ,

НА ОСТРОВЕ БУЯНЕ

РАСТЁТ ДУБ ЗЕЛЁНЫЙ,

ПОД ДУБОМ БЫК ПЕЧЁНЫЙ,

У НЕГО В БОКУ

НОЖ ТОЧЁНЫЙ;

СЕЙЧАС НОЖИК

ВЫНИМАЕТСЯ —

СКАЗКА НАЧИНАЕТСЯ…

 

Бой на Калиновом мосту

В некотором царстве, в некотором государстве жили-были царь с царицей. Была у царицы любимая подружка – попова дочь. Была у царицы любимая служанка – Чернавушка.

Вот скоро ли, долго ли – родилось у каждой по сыну-молодцу. У царицы – Иван-царевич, у поповны – Иван-попович, у Чернавки – Ванюшка – крестьянский сын. Стали ребятки расти не по дням, а по часам. Выросли богатырями могучими.

Вот раз возвращались они с охоты – выбежала царица из горенки, слезами заливается:

– Сыны мои милые, напали на нашу страну страшные враги, змеи лютые, идут на нас через речку Смородиную, через чистый Калинов мост. Всех людей кругом в плен взяли, землю разорили, огнём пожгли.

– Не плачь, матушка, не пустим мы змея через Калинов мост.

Словом-делом собрались – поехали. Приезжают к реке Смородиной, видят: всё кругом огнём сожжено, вся земля Русская кровью полита. У Калинова моста стоит избушка на курьих ножках.

– Ну, братцы, – говорит Иван-царевич, – тут нам жить и сторожить, не пускать врагов через Калинов мост, в черёд караул держать.

В первую ночь стал сторожить Иван-царевич. Надел он золотые доспехи, взял меч, в дозор отправился.

Ждёт-пождёт – тихо на речке Смородиной. Лёг Иван-царевич под ракитовый куст да и заснул богатырским сном. А Ванюшке в избушке не спится, не лежится. Встал Ванюшка, взял дубинку железную, вышел к речке Смородиной и видит: под кустом Иван-царевич спит-храпит.

Вдруг в реке во́ды взволновались, на дубах орлы раскричались – выезжает чудо-юдо шестиглавый змей. Как подул на все стороны – на три версты всё огнём пожёг. Ступил его конь ногой на Калинов мост.

Выскочил тут Ванюшка, размахнулся дубинкой железной – три головы снёс; размахнулся ещё разок – ещё три сшиб. Головы и туловище в реку столкнул. Пошёл в избушку да и спать лёг.

Утром-светом вернулся Иван-царевич.

– А что, братец, как у тебя ночь прошла? – спрашивает Иван-попович.

– Тихо, братцы, мимо меня и муха не пролетела.

Сидит Ванюшка, помалкивает.

На другую ночь пошёл караулить Иван-попович. Ждёт-пождёт – тихо на речке Смородиной. Лёг Иван-попович под куст и заснул богатырским сном. Среди ночи взял Ванюшка железную па́лицу, пошёл на речку Смородиную. А у Калинова моста под кустом Иван-попович спит-храпит…

Вдруг в реке во́ды взволновались, на дубах орлы раскричались – выезжает чудо-юдо девятиглавый змей. Вскочил Ванюшка, сошлись они, ударились – только земля кругом застонала. Чудо-юдо девятиглавый змей Ванюшку по щиколотку в землю вбил. Разгорячился Ванюшка, разошёлся, размахнулся дубинкою – три головы снёс.

– Стой, Иван – крестьянский сын, дай мне, чуду-юду, роздыху.

– Какой тебе роздых, вражья сила! У тебя девять голов, у меня одна.

Размахнулся Ванюшка – ещё три головы снёс, а чудо-юдо ударил – по колено Ванюшку в землю вогнал. Тут Ванюшка изловчился, захватил горсть земли и бросил змею в глаза.

Пока змей глаза протирал, брови прочищал, Ванюшка – крестьянский сын сшиб ему три последние головы. Головы и туловище в воду бросил. А Иван-попович всё проспал, ничего не слыхал.

На третью ночь собирается караулить Ванюшка. Обувает сапоги яловые, надевает рукавицы пеньковые, старшим братьям наказывает:

– Братцы милые, я на страшный бой иду, лежите – не спите, моего крика слушайте.

Вот стоит Ванюшка у Калинова моста, за ним земля Русская. Пошло время за́ полночь, на реке воды взволновались, на дубах орлы раскричались. Выезжает Змей Горыныч, чудо-юдо двенадцатиглавое. Каждая голова своим напевом поёт, из ноздрей пламя пышет, изо рта дым валит.

Ступил змей на Калинов мост. Тут Ванюшка выскочил, размахнулся, сбил змею три головы, а змей его по щиколотку в землю вогнал, подхватил свои три головы, чиркнул по ним огненным пальцем – все головы приросли, будто век не падали. Дыхнул на Русь огнём – на три версты всё пожёг кругом.

Видит Ванюшка – плохо дело, схватил камешек, бросил в избушку – братьям знак подать. Все окошечки вылетели, ставеньки в щепы разнеслись – спят братья, не слышат.

Собрал силы Ванюшка, размахнулся дубинкой – сбил змею шесть голов. А змей огненным пальцем чиркнул – приросли головы, будто век не падали, а сам Ванюшку по колена в землю вбил. Дыхнул огнём – на шесть вёрст Русскую землю сжёг.

Снял Ванюшка пояс кованый, бросил в избушку – братьям знак подать. Разошлась крыша тесовая, покатились ступеньки дубовые, спят братья, спят-храпят, беды не ведают.

Собрал Ванюшка последние силы, размахнулся дубинкой, сшиб змею девять голов. Вся сыра земля дрогнула, вода всколебалася, орлы с дубов попа́дали. Змей Горыныч подхватил свои головы, чиркнул огненным пальцем – приросли головы, будто век не падали, а Ванюшку по пояс в землю вогнал. Дыхнул огнём – на двенадцать вёрст Русскую землю сжёг.

Снял Ванюшка рукавицу пеньковую, бросил в избушку – братьям знак подать. Раскатилась избушка по брёвнышку. Проснулись братья, вскочили. Видят: вздыбилась речка Смородиная, с Калинова моста кровь бежит, на Русской земле стон стоит. Бросились братья на помощь Ванюшке. Пошёл тут богатырский бой. Чудо-юдо огнём палит, дымом душит. Иван-царевич мечом сечёт. Иван-попович копьём колет. Ванюшка дубинкой бьёт.

Никак змея не одолеть.

Изловчился Ванюшка и отбил змею огненный палец. Тут уж братья отсекли змею все двенадцать голов, туловище разрубили, в воду бросили.

Отстояли Калинов мост.

Утром рано-ранёшенько вышел Ваня – крестьянский сын в чисто поле, о землю грянулся, обернулся мушкой и полетел в змеиное царство. Долетел Ванюшка до змеиного дворца, сел на окошечко. Сидят в белокаменной палате три змеиных жены, слёзы льют:

– Убил Ваня наших любимых мужей. Как мы ему с его братьями мстить будем?

Старшая жена золотые волосы чешет, громким голосом говорит:

– Напущу я на них голод, сама выйду на дорогу, сделаюсь яблоней. Кто моё яблоко сорвёт, сразу умрёт.

Средняя жена серебряные волосы чешет, громким голосом говорит:

– А я напущу на них жажду великую, сама сделаюсь колодцем с ключевой водой. Кто моей воды попьёт, сразу умрёт.

Третья жена медные волосы чешет, громким голосом говорит:

– А я на них сон да дрёму напущу, обернусь сама тесовой кроватью с пуховой периной. Кто на кровать ляжет – огнём сгорит.

Всё Иванушка выслушал, всё на сердце сложил. Полетел в чисто поле, о землю грянулся, добрым молодцем стал. Пошёл в избу, разбудил братьев и говорит:

– Братья мои милые, убили мы змеев, остались змеёныши: надо самоё гнездо разорить, пепел развеять, а то не будет на Калиновом мосту покоя.

Вот собрались, мост переехали, по змеиному царству поехали. Едут, едут, кругом ни кола, ни двора, ни сада, ни поля – всё огнём сожжено. Стали братья на голод жаловаться. А Ванюшка помалкивает. Вдруг видят: стоит яблоня, а на яблоне золотые яблочки. Обрадовались братья, коней подгоняют, к яблоне поспешают, а Ванюшка поскакал вперёд и давай рубить яблоню, топтать, давить яблоки – только треск пошёл. Братья сердятся, а Ванюшка помалкивает.

Едут дальше. Долго ли, коротко – стала жара страшная, а кругом ни речки, ни ключа. Вдруг видят: на жёлтом песке, на крутом бугорке стоит колодец золотой с ключевой водой; на воде чарочка золотая плавает.

Бросились братья к колодцу, а Ванюшка впереди. Стал рубить колодец, воду мутить, чарочку топтать, только стон по степи пошёл. Братья злобятся, а Ванюшка помалкивает.

Ну, поехали дальше. Долго ли, коротко – напал на братьев сон, накатила дрёма. Глаза сами закрываются, богатыри в сёдлах качаются, на гривы коням падают. Вдруг видят: стоит кровать тесовая, перина пуховая. Братья к кровати поспешают, а Ванюшка впереди всех, им лечь не даёт.

Рассердились братья, за мечи схватились, на Иванушку бросились, а Иванушка им говорит:

– Эх, братцы любимые, я вас от смерти спас, а вы на меня злобитесь! Ну-ка гляньте сюда, богатыри русские.

Схватил Ванюшка сокола с правого плеча, на кровать бросил – сокол огнём сгорел. Братья так и ахнули. Вот они ту кровать в мелкие щепочки изрубили, золотым песком засыпали.

Доехали богатыри русские до змеиного дворца, убили змеёнышей, дворец сожгли, пепел по ветру развеяли да со славой домой воротилися.

Задал царь пир на весь мир. Я на том пиру была, мёд и пиво пила, по подбородку текло, а в рот не попало.

 

Никита Кожемяка

Жили-поживали в Киеве-городе люди русские. Дома строили, огороды городили, землю пахали, песни пели.

Вдруг из неведомых краёв налетел на Киев Змей Горыныч. Сам зелёный, глаза красные, крылья железные, когти медные, на змеиных шеях – десять голов, десять хоботов.

Засвистел Змей Горыныч, зашипел Змей Горыныч – с деревьев лист посыпался.

– Я ваш город Киев огнём спалю, всех людей погублю, всю землю изрою. А хотите живыми быть, давайте мне каждый месяц по красной девице, мне на съеденье, вам на спасенье!

Ну что тут сделаешь? Как с ним справишься? Как с таким чудищем совладаешь? Горько плакали, горевали, да пришлось каждый месяц Змею Горынычу девушку отдавать.

Выведут красную девицу на высокую гору, к дубу цепями прикуют. Налетит Змей Горыныч, вырвет столетний дуб с корнем, утащит к себе в берлогу, цепи разорвёт, девушку сожрёт.

Вот уж он всех девушек в городе съел. Осталась одна царская дочь. Пришло время и ей идти к Змею Горынычу на съедение.

Царь плачет, царица рыдает, в городе чёрные флаги повесили, по всей стране стон стоит.

Привели царевну на высокую гору, золотыми цепями к дубу приковали. Стоит царевна ни жива ни мертва, распустилась русая коса, до колен вьётся. Налетел тут Змей Горыныч. Увидел такую красавицу неописанную и не стал её есть. Оборвал с неё цепи, посадил себе на железное крыло, уволок в свою берлогу.

– Будешь у меня в дому, – говорит он ей, – хозяйкой жить.

Ну, а ей это тошнее смерти.

Вот день проходит, другой настаёт.

Собрался Змей на свои промыслы, а царевну в пещере завалил дубами столетними и, чтобы уйти не могла, ветви с ветвями сплёл, стволы со стволами свил – ни человеку не пройти, ни зверю не проползти.

А у царевны в тереме был сизокрылый голубой голубок. Вот он по полям, по лесам летал, тосковал – всё царевну искал. Пролетал он мимо пещеры, а царевна в ту пору грустную песню пела. Услыхал её голос голубок, подлетел к пещере, малую щёлку среди зелёных ветвей нашёл, в берлогу протиснулся. Хоть и крылышки помял, а к царевне попал. Уж как она ему обрадовалась! Никак досыта наговориться не могла.

Всё расспрашивала, как отец с матерью живут, а что в Киеве-городе делается, да цветут ли на лугах цветы, да растут ли на полях хлеба, да поют ли в небе жаворонки. Ей ведь в тёмной пещере ничего не видно, ничего не слышно – вольным ветерком не повеет, красным солнышком не обогреет. Всё ей голубок рассказал, а к вечеру прочь улетел.

Стал он каждый день прилетать, весточки от царя с царицей приносить, про весь белый свет рассказывать.

Вот раз голубок и говорит:

– Царь-батюшка велел тебе, царевна, у Змея выпытать, нет ли кого на свете сильнее его.

Вот к вечеру прилетел Змей и стал дубы столетние у пещеры раскидывать. Толстые ветки, как нитки, рвёт, стволы, как соломинки, гнёт.

А царевна ему и говорит:

– Ох, и силён же ты, Змей Горыныч! Нету, верно, на свете никого сильнее тебя!

А Змей Горыныч ей в ответ:

– Есть в Киеве человек сильнее меня – Никита Кожемяка, что в Кожевенной слободе живёт. Станет Никита печь топить – дым под тучами стелется, выйдет Никита на Днепр бычьи кожи мочить – не одну несёт, а двенадцать разом. Как набрякнут кожи водой, я возьму да уцеплюсь за них. Ну, думаю, теперь он кожи из воды не вытянет – больно тяжелы стали. А ему и всё нипочём. Рукава засучит, ноги расставит – только-только меня на берег не вытянет. Вот Никиту Кожемяку мне во всём свете одного и страшно.

Ничего царевна Змею не сказала, будто и не слушала его.

А на другой день, как прилетел голубок, она ему и говорит:

– Сизокрылый мой голубой голубок, скажи царю-батюшке, что живёт в Киеве, в Кожевенной слободе, Никита Кожемяка, он сильнее Змея Горыныча.

Как услышал царь про Никиту Кожемяку, сам пошёл в Кожевенную слободу.

В то время Никита бычьи кожи мял. Увидел Никита царя, испугался, от страху задрожал. Руки у него затряслись, и разорвал он двенадцать бычьих кож на мелкие куски, на тонкие полоски.

Увидел это царь, удивился: не слыхал он никогда о такой силище.

– Ну, Никита Кожемяка, – говорит ему царь, – и силён же ты! Только ты один можешь со Змеем справиться. Освободи ты землю от Змея Горыныча, спаси ты дочь мою, царевну Марьюшку.

А Никита Кожемяка стоит-дрожит, колени у него от страха подгибаются.

– Я, – говорит, – царь-батюшка, человек пугливый, где мне Змея одолеть…

Царь его и так и сяк уговаривал, никак Никита не соглашается, ни за серебро, ни за золото, ни за скатный жемчуг.

Собрал тогда царь пять тысяч малолетних детей.

Стали детки перед Никитой на коленки, плачут, рыдают, слёзы льют:

– Пожалей нас, Никитушка: год пройдёт, другой пролетит, ведь и нас всех прижрёт проклятущий Змей. Пожалей, освободи нас, Никитушка.

Пожалел их Никита и согласье дал.

Стал он к бою готовиться.

Взял Никита триста пудов пеньки, насмолил смолой, с ног до головы обмотался, бычьими кожами покрылся и пошёл ко Змею Горынычу.

Услыхал Змей, что Никита идёт, и в берлоге заперся, стал зубы точить, стал когти вострить.

Закричал Никита громким голосом:

– Выходи в чистое поле, гадина, на честный бой, а не то я твою берлогу размечу и тебя в дому убью!

И стал Никита Кожемяка дубы столетние в щепочки размётывать.

Тут Змей Горыныч как выскочит! И стали они биться – только земля гудит, лес на корню качается.

Разбежится Змей, хватит зубами Никиту, кусок кожи бычьей вырвет, в смоляной пеньке зубы завязит– а Никита цел.

Бьёт Никита Змея па́лицей в десять пудов. Как ударит – на ладонь в землю вгонит. Бил-бил, повалил на землю, ногой на спину наступил…

Тут стал Змей Никиту молить, плакаться:

– Не бей меня до смерти, Никита Кожемяка! Сильнее нас с тобой в свете нет. Разделим всю землю, весь свет поровну – ты в одной половине царствуй, я в другой жить-поживать стану.

– Хорошо, – говорит Кожемяка, – только надо между нами межу проложить.

Сковал Никита соху в триста пудов, запряг в неё Змея да и стал от Киева межу пропахивать. Волочит Змей соху, покряхтывает, а Никита на соху налегает, хворостиной Змея подгоняет:

– Но, но, Змей, ровней борозду веди!

Провёл Никита Кожемяка межу от Киева до моря Каспийского.

– Ну, – говорит Змей, – теперь мы с тобой всю землю разделили.

– Землю-то разделили, – Никита говорит, – давай теперь море делить. А то ты скажешь, что я твою воду беру, в твоей воде кожи мочу.

Погнал Никита Змея на середину моря Каспийского.

Соха в триста пудов Змея на дно тянет, а Никита Кожемяка ещё железной па́лицей бьёт, приговаривает:

– Веди, Змей, борозду прямей, паши воду глубже.

Бился-бился Змей Горыныч да и утонул среди моря Каспийского.

Ну, Никита Кожемяка его на берег выволок, чтобы гадина моря не позорила.

Сжёг Никита Змея огнём, пепел по ветру развеял. А надо бы Никите пепел в землю зарыть. Только пепел по ветру от земли поднялся, развелись из него мухи, комары, мошки, змеёныши… Разжужжались, распищались, по всему свету разлетелись, до сих пор людей летом мучают.

А зарыл бы Никита пепел в землю, не было бы того гнуса на свете белом.

Так и освободил Никита Кожемяка Русскую землю от Змея. Развалил он берлогу змеиную, выпустил царевну Марьюшку, отвёл её к отцу с матерью. Царь и царица от радости плачут, в городе Киеве люди песни поют, радуются, Никиту славят. Принесли Никите серебра, золота, скатного жемчуга, драгоценной одежды, вкусной еды.

От всего Никита отказывается, взял себе только хлеба краюху да луковку и пошёл в Кожевенную слободу бычьи кожи мять.

 

Марья-краса – долгая коса и Ванюшка

В некотором царстве, в некотором государстве жили-были царь с царицей. И была у них единственная дочь, Марья-краса – долгая коса. Жили они хорошо, счастливо.

Вдруг пришла на них страшная беда. Налетел на царство-государство страшный Змей о девяти головах, о девяти хоботах, о девяти хвостах. С ним два сына-змеёныша. Старший – о шести головах, младший – о трёх. Закричал Змей такие слова:

– Слушайте, царь с царицей и весь народ! Всё я царство огнём сожгу, пеплом развею. Все леса повыдеру, все реки-озёра повыплесну, все поля, луга притопчу, всех людей погублю! А хотите живыми быть, кормите меня с сыновьями по самую смерть. Чтобы каждый день к вечерней заре оставляли на Буян-горе девушку шестнадцати лет. Нам на съеденье, вам на спасенье.

Что тут делать?

Заплакал весь народ горько, да делать нечего.

Стали с той поры каждый день к вечеру брать по девушке шестнадцати лет, вели её на Буян-гору, к столетнему дубу приковывали.

Налетали тут змеи, девушку пожирали, косточки в озеро бросали.

В ту пору, в то время был у бедной бабушки-задворенки на краю города любимый внук Ванюшка.

Увидал раз Ванюшка, как у синя моря на золотом песке Марья-краса – долгая коса хороводы водила, и полюбил её без памяти.

Вдруг весть пришла, что завтра царевне на съеденье к Змею идти.

Встал поутру Ванюшка, говорит бабушке:

– Готовь мне, бабушка, льняную рубашку чистую, пойду я биться со Змеем лютым – или живым не буду, или Марью-царевну освобожу.

Заплакала тут бабушка, приготовила ему льняную рубаху, побежала в огород, принесла жгучей крапивы, стала из жгучей крапивы вторую рубаху плесть.

Плетёт рубаху, сама от боли плачет.

– Вот, – говорит, – Ванюшка, надень ты эту рубаху. Будет Змей тебя кусать – языки обожжёт.

– Хорошо, – говорит Ванюшка.

Вот на вечерней заре обрядился Ванюшка. Взял острую косу, железную па́лицу, надел льняную рубаху, сверху крапивную, попрощался с бабушкой и пошёл на гору Буян.

Стоит на горе Буян столетний дуб. У дуба Марья-краса – долгая коса золотой цепью прикована. Увидела она Ванюшку – заплакала:

– Ты зачем пришёл, добрый молодец? Мой черёд смерть принимать, горячую кровь проливать, а тебе за что пропадать? Прилетит сейчас Змей и тебя сожрёт.

– Не бойся, красная девица! Авось не сожрёт – подавится.

Подошёл Ванюшка к царевне, ухватил золотую цепь богатырской рукой, разорвал, как гнилую верёвочку. Потом лёг на песок, положил голову Марье-красе на колени и говорит:

– Я посплю, царевна, недолгим сном, а ты на море смотри. Только туча взойдёт, ветер зашумит, море всколыхнётся, тотчас разбуди меня!

Заснул Ванюшка богатырским сном. А Марья-краса на море смотрит. Вдруг туча надвинулась, ветер зашумел, море всколыхнулось, из синей волны трёхголовый Змей идёт.

Разбудила Марья-царевна Ванюшку. Только Ванюшка на ноги вскочил, а Змей уже тут как тут:

– Ты, Иван, зачем пожаловал? Богу молись, с белым светом простись да полезай скорей сам в мою глотку, тебе же легче будет.

– Врёшь, проклятый Змей! Не проглотишь! Подавишься.

Схватил Ванюшка острую косу, размахнулся во всё плечо и скосил у Змея все три головы. Поднял серый камень, собрал три головы. Языки вырезал, в сумку спрятал, головы под камень положил, туловище в море столкнул, сам на песок упал, заснул богатырским сном.

Стоит Марья-краса – долгая коса ни жива ни мертва. Не знает – плакать или радоваться. Села на песок, подняла его голову, на колени себе положила, шёлковым платком пот вытерла. Вдруг видит: туча надвинулась, ветер зашумел, море всколыхнулось. Лезет из синего моря Змей, на Буян-гору поднимается. Стала царевна Иванушку будить. А Иванушка спит богатырским сном. Ухватила его царевна за волосы:

– Проснись! Проснись, Иванушка! Наша смерть идёт!

Тут вскочил Иванушка на ноги. Увидал его шестиглавый Змей, заворчал, зафыркал:

– Жалко мне тебя, добрый молодец! Тебя есть – вкусу в тебе нет. Проглочу тебя разве не разжёвывая.

– Ничего, – говорит Иванушка, – авось подавишься!

Схватил Иванушка свою острую косу, размахнул широко рукой, отрубил Змею три головы. А три головы огнём палят, дымом дышат, глаза выжигают. Ухватила Марья-краса свою долгую косу, стала золотой косой Змея по глазам хлестать. Обернулся Змей в её сторону. Подскочил тут Иванушка, отрубил Змею три головы. Языки вырезал, головы под камень спрятал, туловище в море столкнул. Сам упал на крутой берег, лицом в золотой песок, заснул богатырским сном.

Подняла Марья-краса его голову, себе на колени положила, шёлковым платочком пот вытерла.

Вдруг туча надвинулась, ветер зашумел, море всколыхнулось.

Выходит из моря старший Змей, о девяти головах, о девяти хоботах, о девяти хвостах. Каждый хвост в свою сторону бьёт, каждый хобот своим напевом поёт, каждая голова зубами щёлкает.

Испугалась Марья-краса пуще прежнего, стала Иванушку будить:

– Вставай, вставай, Иванушка! Старший Змей идёт, нас с тобой сожрёт!

Спит Иванушка непробудным сном. Плачет над ним царевна, слезами обливается:

– Проснись, проснись, Иванушка! Русский человек смерть лёжа не встречает, перед нею на ногах стоит!

Тут проснулся Иван, встрепенулся Иван, схватился за косу острую.

Налетел тут на него девятиголовый Змей, закричал, зафыркал:

– И хорош ты, и пригож ты, добрый молодец! Да не быть тебе живому. Съем я тебя, да и с косточками.

– Врёшь, проклятая гадина! Подавишься.

Начали они тут биться смертным боем. Лес кругом на корню шатается, песок столбом подымается, по синему морю волны идут. Змей огнём пышет, дымом душит. Иванушка косой косит. Коса у него в руках докрасна раскалилась. Семь голов Иванушка срубил – две одолеть не может. Ухватил его было Змей поперёк, да выплюнул. Крапивная рубашка язык обожгла.

Подбежала тут Марья-царевна, стала Змея по глазам косой хлестать.

Обернулся Змей в её сторону, а тут Ванюшка подскочил, две последние головы Змею ссек. Языки вырезал, головы под камень спрятал, туловище в море столкнул.

Пала Марья-царевна Ванюшке в ноги:

– Спасибо тебе, Иванушка! Меня освободил, всю землю Русскую избавил. Будешь ты моим суженым, батюшке помощником, моей матушке – любимым сынком.

Сняла она с руки золотой перстенёк, Иванушке на мизинный палец надела.

А Иванушка на ногах шатается, кровавый пот по лицу бежит. Упал Иванушка на сырой песок, заснул богатырским сном, – видно, смертно намаялся. Села Марья-царевна около него, сон оберегает, комаров-мух отгоняет.

Ехал мимо царский воевода на белом коне. Сам страшный, голова стручком, руки-ноги граблями. Видит: Марья-царевна сидит, крепким сном Иванушка спит, под камнем головы валяются. Ухватил Марью-царевну за косу, посадил её на коня с собой рядом, завёз в густой дремучий лес и давай нож точить.

Спрашивает его Марья-царевна:

– Что ты, добрый человек, делать собираешься?

– Я нож точу, тебя убить хочу!

Заплакала царевна:

– Не режь меня, добрый человек! Я тебе ничего худого не сделала.

– Скажи отцу, что я тебя от смерти избавил, Русскую землю от гадов освободил, посулись, что будешь ты мне верной женой, – тогда помилую.

Ничего не поделаешь! Пришлось Марье-царевне согласие дать.

Повёз её воевода во дворец.

Привёз к царю, змеиные головы показал.

– Вот, – говорит, – кто тебя от беды избавил!

Обрадовался царь, обнял воеводу.

– Через три дня, – говорит, – честным пирком да за свадебку!

Марья-царевна плачет, а слово сказать боится. Только через три дня к вечеру проснулся Иванушка, видит: один он на Буян-горе, нет рядом Марьи-царевны, нет под серым камнем змеиных голов.

Пошёл Иванушка в город, пришёл к бабушке.

Обрадовалась бабушка. Пироги на стол тащит, жаркую баньку топит.

А Иванушка говорит:

– Пойди-ка, бабушка, в город, послушай, что люди говорят.

Сбегала бабушка в город, послушала, что люди говорят, воротилась назад, рассказывает:

– Идёт у народа молва, что будет сегодня у царя великий пир – честная свадьба. Выдаёт царь Марью-царевну за воеводу. А ты думал, Ванюшка, она за бедняка пойдёт!

Иванушка в бане вымылся, чистую рубаху надел, стал молодец: хорош-пригож – лучше не надо!

Вечером пошёл прямо во дворец. Там пир идёт. Гости пьют и едят, всякими играми забавляются.

Ходит воевода по горницам, хорохорится:

– Кто вас, холопы, от смерти спас? Вы у меня теперь не пикнете!

Марья-царевна сидит бела как мел, глаза наплаканы.

Взял Иванушка золотой кубок, налил в него мёду сладкого, опустил в него золотое кольцо, позвал девушку Чернавушку и говорит:

– Поклонись Марье-царевне, пускай выпьет до самого дна за того, кто её от смерти спас.

Поднесла Чернавка кубок Марье-царевне. Выпила Марья-царевна до самого дна. Подкатился к её губам золотой перстень. Вынула его Марья-царевна, обрадовалась.

– Батюшка, – говорит, – не тот меня от смерти избавил, кто рядом со мной сидит, хорохорится, а тот меня от смерти избавил, кто меж гостями стоит, кому я этот перстень дала, кого суженым звала. Выйди сюда, Иванушка!

Вышел Иванушка на середину горницы. Марья-царевна к нему подошла. Гости разахались, переглядываются.

Вскочил воевода, ругается:

– Ах ты этакой! Людей русских обманывать! Кто Змея убил, тот и головы срубил, тот их и во дворец приволок.

А Иванушка ему в ответ:

– Если ты Змея убил, ему головы срубил – скажи, какой в головах изъян?

– Никакого изъяну в головах нет – они целёхоньки. Я его не ранил, не колол, с одного разу головы ссек.

Поднял головы змеиные Иванушка, пасти раскрыл.

– Вот, – говорит, – какой в головах изъян! В головах языков-то нет! Языки у меня в сумочке.

Тут Марья-царевна подошла и говорит:

– А вот мой платочек шёлковый. На нём кровь и пот Иванушки.

Тут царь разгневался, приказал воеводу плетьми прогнать, а Иванушку обвенчал с Марьей-красой – долгой косой тем же вечером.

Тут и сказке конец, а мне мёду корец.

 

Медведко, Усыня, Горыня и Дубыня

В некотором царстве, в некотором государстве жили-были старик со старухой. Всего у них было вдоволь, а детей не было.

Вот раз старуха принесла с огорода репку и положила её в печь, чтоб распарилась. Старик из дому ушёл, старуха одна дома была, пряжу пряла.

Вдруг слышит старуха тоненький голосок:

– Открой, бабушка, тут жарко.

Испугалась старуха, поглядела в сени – никого нет; вернулась в избу и опять слышит:

– Да открой же, бабушка, жарко мне!

И голос будто из печки несётся. Открыла бабка заслонку и видит: лежит в печке девочка, да такая хорошенькая, словно репка кругленькая.

Обрадовалась старуха, позвала старика; вытащили они девочку, вымыли её, высушили и назвали Репкой.

Растёт Репка не по дням, а по часам. Дед да баба на неё не нарадуются.

Вот выросла Репка в девушку, пошла в лес по ягоды и заблудилась.

Идёт, идёт, глядь – стоит в лесу избушка. Зашла Репка в избушку, а там на столбе Медведь сидит, граблями спину чешет.

Испугалась Репка, а Медведь ей говорит:

– Не пугайся, девушка, я тебя давно жду. Мне хозяйка нужна, будешь у меня в тепле, в сытости жить, за мной, Мишенькой, ходить.

Как Репка ни плакала, как ни молила, Медведь её не отпустил.

Притащил Медведь сани, прицепил к потолку, лёг в сани, одеяльцем накрылся.

– Качай меня, Репка, прибаюкивай!

Репка его качает, слёзы льёт, прибаюкивает:

– Баю-бай, старое чудище!

– Не так, – говорит Медведь, – сказывай: «Баю-бай, милый друг».

Нечего делать, стала качать да приговаривать:

– Баю-бай, милый друг.

Так и прожила Репка у Медведя два года.

Раз Медведь ушёл далеко на охоту, а Репка замок сломала, из избушки убежала. Пришла к деду с бабкой, стала у них жить.

Долго ли, коротко ли, родила Репка сына – Ивана-Медведко.

Начал Медведко расти не по дням, а по часам; что ни час, то выше подаётся, словно кто его вверх тащит.

Стукнуло ему пятнадцать лет, стал он с ребятами играть и шутки шутить нехорошие: кого за руку хватит – рука прочь; кого за голову – голова прочь.

Пришли мужики к старику жаловаться:

– Как хочешь, земляк, а чтобы внука твоего здесь не было: он нам всех детей переведёт.

Запечалился старик, закручинился.

– Что ты, дедушка, так невесел? – спрашивает Медведко. – Али кто тебя изобидел?

Вздохнул старик:

– Ах, внучек, один ты у меня, и то велят тебя из села прогнать.

– Ну что же, дедушка, это ещё не беда; пойди-ка сделай мне железную дубинку в двадцать пять пудов.

Сделал старик ему в двадцать пять пудов дубинку, и пошёл Медведко куда глаза глядят.

Идёт путём-дорогой, пришёл к реке шириной в три версты; на берегу стоит человек, запер реку ртом, рыбу ловит усом, на языке варит да кушает.

– Здравствуй, Усыня-богатырь!

– Здравствуй, Медведко. Куда идёшь?

– Сам не ведаю, иду куда глаза глядят.

– Возьми меня с собой.

– Пойдём, брат! Я товарищу рад.

Пошли вдвоём и увидали богатыря. Захватил тот целую гору и несёт в овраг.

Удивился Медведко:

– Вот чудо так чудо! Уж больно силён ты, Горынюшка.

– Ох, братцы, какая во мне сила? Вот есть на белом свете Ивашка-Медведко, так у него и впрямь сила великая.

– Да ведь это я!

– Куда же ты, Медведко, идёшь?

– А куда глаза глядят.

– Возьми и меня с собой!

– Ну пойдём, я товарищам рад.

Пошли дальше втроём и увидели: чудо-богатырь в лесу работает: который дуб высок – тот в землю толкает, а который низок – из земли тянет.

Удивился Ивашка:

– Что за сила у тебя, Дубынюшка!

– Разве это сила? Вот Ивашка-Медведко – тот и впрямь силён.

– А это я и есть.

– Куда же ты путь держишь?

– Сам не знаю, Дубынюшка!

– Ну, возьми меня с собой!

– Идём! Я товарищам рад.

Стало друзей четверо.

Шли они путём-дорогой; долго ли, коротко ли – зашли в тёмный, дремучий лес. В том лесу стоит малая избушка на курьих ножках и всё повёртывается.

Говорит ей Ивашка:

– Избушка, избушка, стань к лесу задом, к нам передом!

Избушка поворотилась к ним передом, двери сами растворились, окна раскрылись.

Вошли богатыри в избушку – нет никого, а возле избушки хлевец, полный овец.

– Ну, братцы, останемся здесь на время, отдохнём с дороги.

Ну, ночь ночевали ничего: всё тихо было.

Утром-светом говорит Ивашка-Медведко:

– Ну, братцы, всем нам сидеть дома не годится, давайте кинем жребий – кому дома оставаться, кому на охоту идти.

Кинули жребий – пал он на Усыню-богатыря.

Названые братья его на охоту ушли, а Усыня зарезал барана, настряпал, наварил, чего душа захотела, вымыл голову, сел под окошечко и начал гребешком кудри расчёсывать.

Вдруг закрутилось-замутилось, застучало-загремело, и вошёл старичок – сам с перст, усы на десять вёрст.

Глянул сердито и закричал на Усыню:

– Как смел в моём доме хозяйничать? Кто смел моего барана зарезать?

Отвечает Усыня:

– Не кричи! Прежде вырасти, а то тебя от земли не видать! Вот возьму щей ложку да хлеба крошку, всего тебя заплесну.

Старичок с ноготок ещё пуще озлобился:

– Я мал, да удал!

Схватил горбушку хлеба и давай Усыню по голове бить. До полусмерти прибил, чуть живого оставил и бросил под лавку, потом съел зажаренного барана и ушёл в лес.

Усыня обвязал голову тряпицей, лежит да охает.

Воротились братья и спрашивают:

– Что с тобой, братец, сделалось?

– Эх, милые, затопил я печку, да от великого жара разболелась у меня головушка – весь день пролежал, не мог ни варить, ни жарить.

На другой день остался дома Горыня-богатырь, наварил, настряпал, сел под окошечко, подрёмывает. Вдруг застучало, загремело, отворилась дверь, вошёл старичок – сам с ноготок, борода с локоток.

– Тут мне попить-погулять у Горынюшки.

А Горыня ему в ответ:

– Ишь ты! Незваный просишься! Не для тебя жарил, парил, целый день трудился.

– Так-то ты меня потчуешь!

Схватил старичок железный толкач, бил Горыню, бил, под лавку забил, съел всё до крошки и прочь пошёл.

Воротился Ивашка-Медведко с братьями:

– Ну-ка, Горынюшка, что ты нам на обед сготовил?

– Ах, братцы милые, ничего не варил: печь угарная, дрова сырые, так угорел, что и силы нет.

Снова легли спать не ужинавши.

На третий день братья на охоту пошли, а Медведко дома остался. Выбрал он лучшего барана, зарезал его и зажарил. Избу прибрал и лёг на лавочку. Вдруг застучало-загремело, идёт во двор старичок – сам с перст, усы в десять вёрст; на голове целый стог сена тащит, а в руках большой чан воды несёт; поставил чан с водой, раскидал сено по двору и принялся овец считать. Видит: не хватает одного барана, рассердился, разгневался, вбежал в избушку – и ну Медведку тузить.

Ивашка вскочил, ухватил старичка за длинные усы и ну таскать по всей избе. Таскает да приговаривает:

– Не узнал броду – не суйся в воду.

Взмолился старичок – сам с перст, усы в десять вёрст:

– Смилуйся, сильномогучий богатырь, отпусти меня на все четыре стороны.

А Мед вед ко его не слушает: вытащил старика на двор, подвёл к дубовому столбу и в тот столб забил ему усы, железным клином заклинил, потом воротился в избу, сидит да братьев дожидается. Пришли братья с охоты и дивуются, что он цел-невредим, да изба прибрана, да обед на столе.

Ивашка-Медведко усмехается:

– Пойдём-ка, братцы, ведь я ваш угар поймал, к столбу привязал.

Выходят на двор, смотрят – старичок давно убежал, только усы на столбе мотаются. А у столба глубокая дыра.

Пошёл Ивашка в лес, надрал лык, свил верёвку и велел братьям спустить себя под землю. Опускался, опускался и очутился в подземном царстве.

Увидал Ивашка дорожку торную и пошёл по ней. Шёл-шёл – стоит дворец; во дворце сидят три девицы, три красавицы, и говорят ему:

– Ах, добрый молодец, ты зачем сюда зашёл? Держит нас в плену старый старичок – сам с перст, усы в десять вёрст; у него сила в усах непомерная, он тебя убьёт, твои косточки сжуёт.

– Ничего, – говорит Ивашка, – его усы на столбе мотаются.

Зашёл он к старичку в горницу, ухватил его за правую ногу, ударил о железный пол, тут тому и смерть пришла.

Воротился Ивашка к девицам, забрал их с собой и повёл к норе да как крикнет:

– Тащи, Усыня, вот тебе жена!

Богатыри девицу вытащили и опустили верёвку снова вниз. Привязал Ивашка другую сестру:

– Тащи, Горыня, вот тебе жена!

И ту вытащили.

Привязал Медведко меньшую сестру и крикнул:

– А это моя жена!

Тут Дубыня рассердился, обиделся и, как стали Медведку тащить, взял Дубыня топор и разрубил верёвку надвое.

Упал Ивашка в подземное царство, больно зашибся и заплакал:

– Братья, вы, братья, неверные друзья. Я к вам с добром, а вы ко мне со злом.

Ну что поделаешь?

Побрёл Медведко по нехоженым тропам, устал, да и есть хочется; вдруг видит: в гнезде пять птенцов сидят. Каждый птенец – что добрый баран.

Хотел Медведко одного птенца убить, а птенцы криком кричат:

– Не тронь нас, Ивашка, будет матушка наша, птица Могол, горькие слёзы лить.

Пожалел Ивашка птицу, не тронул птенцов.

Вдруг шум-гром – налетела птица Могол, закричала страшным голосом:

– Фу-фу-фу! У моего гнезда русским духом пахнет! Я тебя, молодец, одним глотком проглочу.

А птенцы ей кричат:

– Не тронь его, матушка! Он голоден был, а нас не обидел.

– Ну, раз так, проси у меня, молодец, чего хочешь.

– Вынеси меня, птица Могол, на белый свет, на Русскую землю.

– Хорошо, – говорит птица Могол, – пойди в кладовую Бабы Яги, приготовь сто бочек еды, сто бочек воды – тогда в путь отправимся.

Пошёл Мед вед ко во дворец, нашёл кладовую Бабы Яги, а там еды – видимо-невидимо.

Поел Ивашка, попил, заготовил сто бочек еды, сто бочек воды, сел сам, и в путь отправились.

Летит птица Могол, словно ветер, беспрестанно поворачивается.

Как повернётся птица Могол, Медведко ей в горло бочку еды кидает, бочку воды льёт.

Вот уж близко белый свет – Русская земля, а у Медведко ни куска мяса нет.

Обернулась птица Могол:

– Дай мне, Ивашка, кусок еды, а то долететь мне силы нет.

Что тут делать? Взял Медведко острый нож, отрезал икры с обеих ног, бросил птице Могол в красную пасть.

Тут птица Могол его на белый свет вынесла.

Попрощался с ней Ивашка и в путь пошёл, еле идёт, прихрамывает.

– Эй, Ивашка, чего захромал?

– Я тебе, птица Могол, свои икры скормил.

– Что раньше не сказал?

Выплюнула птица Могол Ивашкины икры, приложила к его ногам. Приросли икры – стал Ивашка цел-здоров.

Ну, идёт он чистым полем, видит: красная девица скотину пасёт. Подошёл к ней поближе и узнал свою невесту.

– Что, умница, делаешь?

– Скотину пасу. Сёстры мои за богатырей замуж идут, а я не хочу идти за Дубыню, так он прогнал меня за коровами ходить.

– Ну, не плачь, красавица, долго не находишься.

Вечером красная девица погнала скотину домой, а Ивашка-Медведко за ней вслед пошёл.

Пришёл в избу. Усыня, Горыня и Дубыня сидят за столом да вино пьют.

Говорит им Ивашка:

– Добрые люди! Поднесите мне хоть одну рюмочку!

Поднесли ему рюмку, он другую запросил.

Дали ему другую – он третью сам взял.

Распалилось в нём богатырское сердце, выхватил он боевую па́лицу и прогнал Усыню, Горыню и Дубыню из царства прочь.

Потом взял свою любимую невесту, воротился к старику и старухе и сыграл весёлую свадьбу.

И я на свадьбе был, мёд, вино пил, по усам текло, а в рот не попало. Дали мне пива корец – тут моей сказке конец.

 

Ненаглядная Красота

В некотором царстве, в некотором государстве жили-были царь да царица; родился у них сын Иван-царевич.

Няньки его качают, никак укачать не могут. Зовут они мать:

– Царица-государыня, иди качай своего сына.

Мать его качала, укачать не может. Побежала она к царю:

– Царь, великий государь! Пойди сам, качай своего сына.

Царь начал качать, приговаривать:

– Спи, сынок, спи, любимый! Вырастешь большой, сосватаешь за себя Ненаглядную Красоту – трёх маток дочку, трёх бабок внучку, девяти братьев сестру.

Заснул Иван-царевич крепким сном. Через девять суток пробудился и говорит:

– Прощай, батюшка, поеду я Ненаглядную Красоту искать, себе в жёны её сватать.

– Что ты, дитятко, куда поедешь? Ты всего девятисуточный.

– Отпустишь – поеду и не отпустишь – поеду.

– Ну поезжай! Что с тобой сделаешь?!

Иван-царевич снарядился и пошёл коня доставать. Отошёл немало от дому и встретил старого человека.

– Куда, молодец, пошёл? Волею или неволею?

– Иду я, дедушка, и волею и неволею. Был я в малых летах, качал меня батюшка в зыбке, сулил за меня высватать Ненаглядную Красоту – трёх маток дочку, трёх бабок внучку, девяти братьев сестру.

– Хорошо, молодец. Только пешему тебе не дойти: Ненаглядная Красота далеко живёт.

– А как далеко?

– В золотом царстве, по конец света белого, где солнышко всходит.

– Как же быть-то мне? Нет мне, молодцу, по плечу коня неезжалого, нет плёточки шёлковой недержаной.

– Как нет! У твоего батюшки есть тридцать лошадей – все как одна. Прикажи конюхам напоить их у синя моря. Одна забредёт в воду по самую шею, и, как станет пить, начнут в синем море волны подыматься, в крутые берега ударяться. Эту лошадь себе бери.

– Спасибо на добром слове, дедушка.

Как старик научил, так царевич и сделал: выбрал себе богатырского коня, ночь переночевал, поутру рано встал, собрался ехать. Вдруг проговорил ему конь человеческим языком:

– Иван-царевич, припади к земле: я тебя трижды ногой толкну.

Раз толкнул и другой толкнул, в третий не стал:

– Ежели в третий раз толкну, нас с тобой земля не снесёт.

Иван-царевич вскочил на коня – только его и видели.

Едет далёким-далеко; день коротается, к ночи подвигается; стоит двор, что город, изба что терем.

Подъехал царевич к крыльцу, привязал коня к золотому кольцу, сам – в сени да в избу. А лежит на печи, на девятом кирпиче Баба Яга – костяная нога.

Закричала Баба Яга громким голосом:

– Ах ты такой-сякой! Железного кольца не достоин, к золотому привязал.

– Ладно, бабушка, не бранись! Коня можно отвязать, за иное кольцо привязать.

– Что, добрый молодец, задала тебе страху? А ты не страшись да на лавочку садись, а я стану спрашивать: из каких ты родов, из каких городов?

– Эх, бабушка! Ты бы прежде накормила, напоила, а потом вести спрашивала; видишь, человек с дороги, весь день не ел.

Ну, Баба Яга тотчас скатерть-самобранку постелила, принялась угощать Ивана-царевича.

Он наелся, напился, на постель повалился. Баба Яга не спрашивает, он ей сам всё рассказывает:

– Был я в малых летах, качал меня батюшка в зыбке, сулил за меня Ненаглядную Красоту – трёх маток дочку, трёх бабок внучку, девяти братьев сестру. Сделай милость, бабушка, скажи, где живёт Ненаглядная Красота и как до неё дойти.

– Я и сама, царевич, не ведаю. Вот уже третью сотню лет доживаю, а про эту Красоту не слыхивала. Ну, да спи, усни; заутро соберу своих ответчиков, – может, из них кто знает.

На другой день встала старуха раненько, умылась беленько, вышла с Иваном-царевичем на крылечко, засвистала молодецким посвистом, крикнула богатырским голосом по морю:

– Рыбы и гад водяной, идите сюда!

Тотчас море всколыхнулось, собралась рыба большая и малая, собрался всякий гад, к берегу идёт – воду укрывает. Спрашивает старуха:

– Где живёт Ненаглядная Красота – трёх маток дочка, трёх бабок внучка, девяти братьев сестра?

Отвечают все рыбы и гады в один голос:

– Видом не видали, слыхом не слыхали.

Крикнула старуха по поднебесью:

– Собирайся, птица воздушная!

Птица летит, дневной свет укрывает, в один голос отвечает:

– Видом не видали, слыхом не слыхали.

Крикнула старуха по земле:

– Собирайся, зверь лесной!

Зверь бежит, землю укрывает, в один голос отвечает:

– Видом не видали, слыхом не слыхали.

– Ну, – говорит Баба Яга, – больше некого спрашивать. – Взяла царевича за руку, повела в избу.

Только в избу вошли – налетела Могол-птица, пала на землю – в окнах свету не стало.

– Ах ты, птица Могол, где была, где летала, отчего запоздала?

– Ненаглядную Красоту в гости снаряжала.

– Вот это мне и надобно! Сослужи мне службу верою-правдою: снеси туда Ивана-царевича!

– Хорошо, бабушка!

Сел Иван-царевич на Могол-птицу. Она поднялась, полетела. Три года летела, вылетела на луга зелёные, травы шелко́вые, цветы лазоревые и пала наземь.

– Вон, – говорит, – терема белокаменные, где Ненаглядная Красота живёт.

Пришёл царевич в город, пошёл по улицам гулять. Идёт и видит: на площади человека кнутом бьют.

– За что, – спрашивает, – вы его кнутом бьёте?

– А за то, – говорят, – что задолжал он нашему царю десять тысяч, да в срок не выплатил. А кто его выкупит, у того Кощей Бессмертный жену унесёт.

Вот царевич подумал-подумал и прочь пошёл. Погулял по городу, вышел опять на площадь, а того человека всё бьют. Жалко стало Ивану-царевичу, и решил он его выкупить. «У меня, – думает, – жены нету, отнять у меня некого».

Заплатил выкуп и пошёл прочь. Вдруг бежит за ним тот самый человек и кричит ему:

– Спасибо, Иван-царевич, буду тебе я верным слугой.

– А как тебя зовут-величают?

– Зовут-величают – Булат-молодец.

– Ну, пойдём Ненаглядную Красоту добывать.

В ту пору вышла Ненаглядная Красота на крыльцо. Увидел её Иван-царевич, поклонился низко, стал присватываться. Вдруг по синему морю плывут корабли: наехало тридцать богатырей Ненаглядную Красоту сватать и ну над Иваном-царевичем насмехаться:

– Ах ты деревенский лапотник! По тебе ли такая красавица! Ты не стоишь её мизинного пальчика.

Стали к нему со всех сторон подступать да невесту отбивать.

Иван-царевич не стерпел: махнул рукой – стала улица, махнул другой – переулочек. Тут Булат-молодец схватил красавицу за правую руку, посадил на коня, ухватил Ивана-царевича за левое плечо, посадил позади девицы, ухватился сам за стремечко, и поскакали они из города во всю конскую прыть.

Много ли, мало ли они ехали – Булат-молодец снял со своей руки перстень, спрятал его и говорит:

– Поезжай дальше, Иван-царевич, а я назад ворочусь, перстень поищу.

Стала его Ненаглядная Красота упрашивать:

– Не оставляй нас, Булат-молодец, я тебе свой перстень подарю.

А он в ответ:

– Никак нельзя, Ненаглядная Красота! Моему перстню цены нет: мне дала его родная матушка. Как давала, приговаривала: «Носи, не теряй, мать не забывай!»

Поскакал Булат-молодец назад, повстречал великую погоню. Он их всех перебил, конём потоптал, сам нагнал Ивана-царевича.

– Нашёл ли перстень, Булат-молодец?

– Нашёл, Ненаглядная Красота.

Вот ехали-ехали – настигла их тёмная ночь. Раскинули они белый шатёр. Ненаглядная Красота в шатре легла. Булат-молодец у порога спит, Иван-царевич на карауле стоит.

Стоял-стоял Иван-царевич, утомился, начал клонить его сон; он присел у шатра и заснул богатырским сном.

Откуда ни возьмись, налетел Кощей Бессмертный, унёс Ненаглядную Красоту, только ленточку из косы на земле оставил.

На заре очнулся Иван-царевич, видит: нет Ненаглядной Красоты, только ленточка на земле лежит. Стал Иван-царевич горько плакать, громко рыдать.

Проснулся Булат-молодец и спрашивает:

– О чём ты, Иван-царевич, плачешь, слёзы льёшь?

– Как мне не плакать? Кто-то унёс Ненаглядную Красоту.

– Как же ты на карауле стоял?

– Да я стоял, а меня сон сморил.

– Ну, после драки кулаками не машут. Знаю я, кто это сделал, – Кощей Бессмертный. Нам его смерть три года искать. Смерть его в яйце, то яйцо в утке, та утка в колоде, а колода по синему морю плавает.

Ну что поделаешь? Пошли названые братья к синему морю. Они день идут и месяц бредут. Они год шагают и другой провожают. Истомились, устали, изголодались.

Вдруг летит ястреб. Иван-царевич схватил тугой лук:

– Эх, ястреб, я тебя застрелю да с голоду сырым съем.

– Не ешь меня, Иван-царевич, в нужное время я тебе пригожусь.

Видит Булат-молодец: бежит медведь.

– Эх, Мишка-медведь, я тебя убью да сырым съем.

– Не ешь меня, Булат-молодец, в нужное время я тебе пригожусь.

Пошли дальше. Дошли до синего моря, глядь – на берегу щука трепещется.

– А, щука зубастая, попалась! Мы тебя сырком съедим!

– Не ешьте меня, молодцы, лучше в море бросьте! В нужное время я вам пригожусь.

Вдруг синее море всколыхнулось, взволновалось, стало берега заливать. Налетела волна высокая, вынесла на берег дубовую колоду. Прибежал медведь, поднял колоду да как хватит оземь – колода развалилась, вылетела оттуда утка и взвилась высоко-высоко. Вдруг, откуда ни возьмись, налетел ястреб, поймал утку, разорвал её пополам. Выпало из утки яйцо – да прямо в море. Тут подхватила его щука, подплыла к берегу и отдала Ивану-царевичу. Царевич положил яйцо за пазуху, и пошли молодцы к Кощею Бессмертному. Приходят к нему во двор, и встречает их Ненаглядная Красота, горько плачет, Ивана-царевича целует, к плечу припадает, Булата-молодца обнимает. А Кощей Бессмертный сидит у окна и ругается:

– Хочешь ты отнять у меня Ненаглядную Красоту, так тебе, царевичу, живому не быть.

– Ты сам у меня невесту отнял.

Вынул Иван-царевич из-за пазухи яйцо, показал Кощею:

– А это что?

У Кощея свет в глазах помутился; тотчас он присмирел, покорился.

Иван-царевич переложил яйцо с руки на руку – Кощея Бессмертного из угла в угол бросило. Булат-молодец подхватил яйцо да и смял совсем – тут Кощею и смерть пришла. Взяли на конюшне трёх лошадей и в путь отправились.

Долго ли, коротко ли они ехали – настигла их тёмная ночь. Раскинули они белый шатёр. Ненаглядная Красота в шатре легла, Иван-царевич у порога спит, Булат-молодец на карауле стоит. Ополночь прилетели двенадцать голубиц, ударили крыло в крыло и закричали громким голосом:

– Ну, Булат-молодец да Иван-царевич! Убили вы нашего брата, увезли нашу невестушку, не будет и вам добра: как приедет Иван-царевич домой, велит вывести свою собаку любимую – она вырвется у псаря и разорвёт царевича. А кто это слышит да ему скажет, станет по колено каменный.

Только прокричали и прочь улетели – налетели двенадцать воронов:

– Не будет вам, молодцы, добра: как приедет Иван-царевич домой, велит вывести своего любимого коня – и убьёт конь царевича до смерти. А кто это слышит да ему скажет, тот будет по пояс каменный.

Только прокричали – наползли шипучие гады:

– Погладит царевич любимую корову, а та его забодает, убьёт до смерти. А кто это слышит да царевичу скажет, тот весь будет каменный.

Уползли гады восвояси, а Булат-молодец стоит и горькие слёзы льёт.

Утром-светом поехали дальше. Долго ли, коротко ли – приехал царевич домой и женился на Ненаглядной Красоте. Вот неделя прошла. Говорит царевич молодой жене:

– Покажу я тебе мою любимую собаку.

Булат-молодец взял свою саблю и стал у крыльца. Вот ведут собаку: она вырвалась у псаря, прямо на крыльцо бежит, а Булат махнул саблей, разрубил собаку пополам. Иван-царевич на него разгневался, да за старую службу промолчал – ничего не сказал.

На другой день приказал царевич вывести своего любимого коня. Конь перервал аркан, вырвался у конюха, поскакал прямо к золотому крыльцу. Тут Булат-молодец выхватил саблю острую, отрубил коню голову. Тут Иван-царевич сильно разгневался, приказал было схватить его и повесить, а Ненаглядная Красота не дала:

– Старую службу вовек не забудь. Кабы не он, ты бы меня никогда не достал.

На третий день приказал Иван-царевич привести любимую корову, а Булат-молодец и ей голову срубил.

Тут Иван-царевич так разгневался, что никого и слушать не стал, позвал палача срубить голову Булату-молодцу.

– Ах, Иван-царевич, Иван-царевич! Коли ты хочешь меня казнить, так лучше я сам помру. Позволь только три речи сказать.

Рассказал Булат-молодец, как прилетели двенадцать голубиц и что ему говорили, – и окаменел по колено. Рассказал про двенадцать воронов – окаменел по пояс. Рассказал про двенадцать гадов – стал белым камнем горючим.

Горько плакал Иван-царевич, лила слёзы Ненаглядная Красота. Поставили они белый камень в особой горнице, каждый день ходили туда и горько плакали.

Много прошло годов.

Как-то плакал Иван-царевич над белым камнем горючим и вдруг слышит из камня голос:

– Что ты плачешь, рыдаешь?! Мне и так тяжело.

– Как мне не плакать! Верного друга я сгубил.

– Можешь, Иван-царевич, меня спасти: есть у тебя двое любимых детей, отведи их в лес дремучий лютым зверям на съедение.

Закручинился Иван-царевич. Рассказал он обо всём, что слышал, Ненаглядной Красоте. Потужили они, погоревали, горько поплакали, завели своих милых детушек в дремучий лес, там оставили. Приехали домой и видят: стоит перед ними Булат-молодец, краше прежнего. Обнимают его муж с женой, радуются, а сами горькие слёзы роняют.

– Что? Аль жалко любимых детушек?

– Жаль, Булат-молодец, да перед тобой душа чиста.

– Не горюйте, – говорит Булат-богатырь, – раньше времени. Пойдём-ка в лес, поглядим, что там с детками делается.

Пошли они в лес и видят: спят ребята под кустиком, а матушка-медведица их тёплым мхом укрывает, а лиса от них мух отгоняет. Живы-здоровы детки любимые!

Ох, и был тут пир на весь мир – три дня, три недели, три месяца.

 

Золотые руки

[1]

Жили-были семь братьев, семь Симеонов – семь работничков.

Ладные да статные, до дела хваткие, руки золотые. Идут как-то раз Симеоны по полю, пашню пашут, хлеб сеют.

В ту пору ехал мимо царь с воеводами, глянул на поле, увидал семь работников, удивился.

– Что, – говорит, – такое? На одном поле семь пахарей росту одинакового и все на одно лицо. Разузнайте, кто такие эти работнички.

Побежали слуги царские, привели к царю семь Симеонов – семь работничков.

– Ну, – говорит царь, – отвечайте: кто вы такие и какое дело делаете?

Отвечают ему молодцы:

– Мы семь братьев, семь Симеонов – семь работничков. Пашем мы землю отцовскую и дедову, и каждый своему ремеслу обучен.

– Ну, – спрашивает царь, – кто какому ремеслу обучен?

Старший говорит:

– Я – Симеон-кузнец, начну ковать – только цветы золотые с наковальни летят, малиновым звоном звенят! Могу сковать и столб – от земли аж… до неба!

– Я, – говорит второй, – Симеон-плотник, неуклюж, но дюж, могу корабль построить.

– А я, – третий говорит, – Симеон-мореход, тот, что по воде корабли ведёт.

– А я, – говорит четвёртый, – Симеон-звездочёт. Звёзды считаю, ни одной не потеряю.

– А я, – пятый говорит, – Симеон-стрелец, на лету и муху из лука бью.

– А я, – говорит шестой, – Симеон-хлебороб, за один день вспашу, и посею, и урожай соберу, и колоска не уроню.

– А я, – говорит седьмой, – Симеон-певец, на дуде игрец, да так сыграю, что всех вас развеселю.

Тут вывернулся воевода царский:

– Ой, царь-батюшка! Работнички нам надобны, а плясуна-игреца вели прочь прогнать! Такие только зря хлеб едят да квас пьют!

– Пожалуй, – говорит, царь.

А Симеон-младшенький, тот, что дудочник да песенник, поклонился царю и говорит:

– Дозволь мне, царь-батюшка, моё дело показать, на дудочке песенку сыграть?

– Что ж, – говорит царь, – сыграй напоследок да и вон из моего царства!

Взял Симеон-младшенький дудочку, из берёсты резанную, поднёс к губам, заиграл плясовую русскую!

Как пошёл тут народ плясать, резвы ножки переставлять! И царь пляшет, и бояре, и стражники. В стойлах лошади в пляс пошли. В хлевах коровушки притоптывают. Петухи да куры приплясывают.

А пуще других царский воевода пляшет. С него пот ручьями катится, он бородой трясёт, слёзы по щекам льются.

Закричал тут царь:

– Перестань играть! Не могу плясать – нет моченьки!

Симеон-младшенький и говорит:

– Отдыхайте, люди добрые, а ты, воевода, за злой язык, за недобрый глаз ещё попляши.

Тут весь народ успокоился – один воевода пляшет. До того плясал, что с ног упал. Лежит на земле, словно рыба на песке. Бросил Симеон-младшенький свою дудочку.

– Вот, – говорит, – моё ремесло.

Царь смеётся, а воевода зло затаил. Тут царь и приказывает:

– Ну, старший Симеон, покажи своё мастерство!

Взял старший Симеон молот в пятнадцать пудов, сковал столб от земли до неба синего.

– Полезай, – говорит царь Симеону-звездочёту, – погляди кругом: что увидишь?

Отвечает Симеон-звездочёт:

– Вижу: на море корабли плавают; вижу: на небе новая звёздочка зажглась; вижу: на море-океане, на острове Буяне в золотом дворце Елена Прекрасная у окошка сидит, шёлковый ковёр ткёт.

– А она какова? – царь спрашивает.

– Такая красавица, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Под косой – месяц, на каждой волосинке – по жемчужине.

Захотел тут царь Елену Прекрасную себе в жёны добыть. Стал за ней сватов посылать. А злой воевода царя подучивает:

– Пошли, царь-батюшка, за Еленой Прекрасной семь братьев, семь Симеонов – они великие искусники. А не привезут Елену Прекрасную – вели их казнью казнить, вели головы рубить.

– Ну что ж, пошлю! – говорит царь.

И велел он семи Симеонам Елену Прекрасную добыть.

– А то, – говорит, – мой меч – ваши головы с плеч!

Что тут делать? Запечалились, задумались братья Симеоны…

Взял Симеон-мореход топор да и смастерил корабль, снарядил, на воду пустил, паруса ветром надул!

Царь повелел злому воеводе с братьями на корабль сесть, за Еленой Прекрасной поплыть, за Симеонами приглядывать. Испугался воевода, побелел, а делать нечего. Не рыл бы другому яму – сам бы в неё не попал.

Долго ли, коротко ли ехали – до чужого царства доехали.

Паруса свернули, вёсла стряхнули, в пояс Елене Прекрасной поклонились:

– Сватает тебя, Елена Прекрасная, наш батюшка-царь! Прими от него подарки драгоценные!

Елена Прекрасная подарки принимает, рассматривает. А злой воевода ей на ухо шепчет:

– Не ходи, Елена Прекрасная, царь стар, не удал! В его царстве волки воют, медведи бродят.

Разгневалась Елена Прекрасная, сватов с глаз прогнала.

– Ну, братцы, – говорит Симеон-младшенький, – вы на корабль идите, паруса поднимите, в путь-дорогу готовьтесь, хлеба запасите, а моё дело – царевну добыть.

Тут Симеон-хлебороб за один час морской песок вспахал, рожь посеял, урожай снял, на всю дорогу хлеб напёк.

Симеоны корабль к дороге изготовили, Симеон-звездочёт по небу путь определил. Стали братья младшенького Симеона поджидать.

А Симеон-младшенький к Елене Прекрасной пошёл.

Сидит Елена Прекрасная у окна, шёлковый ковёр ткёт. Сел Симеон-младшенький под окошком да и говорит:

– Хорошо у тебя, Елена Прекрасная.

А Елена Прекрасная отвечает:

– Да разве есть на свете, что лучше? Ты смотри: небо у меня шёлковое, солнце золотое, во́ды серебряные. Разными цветами мои цветы цветут. Разными голосами мои птицы поют, нет лучше края моего – царства моего! Что молчишь, чужеземный сват?

А Симеон-младшенький в ответ такую речь повёл:

– Хорошо у вас на море-океане, на острове Буяне, а на Руси-матушке во сто крат лучше! У нас луга зелёные, реки синие. У нас поля бескрайние, у заводей берёзки белые, в лугах цветы лазоревые. У нас заря с зарёю сходится, месяц на небе звёзды пасёт. У нас росы медвяные, ручьи серебряные; выйдет пастух на зелёный луг, заиграет на дудочке берестяной – и не хочешь, а за ним пойдёшь!

И заиграл тут Симеон-младшенький на дудочке. Вышла Елена Прекрасная на золотой порог. Симеон играет, а сам по саду идёт, а Елена Прекрасная за ним вослед. Симеон через сад – и она через сад. Симеон через луг – и она через луг. Симеон на песок – и она на песок. Симеон на корабль – и она на корабль. Тут братья быстрёхонько сходни сбросили, корабль повернули, в сине море поплыли.

Перестал Симеон-младшенький на дудочке играть, тут Елена Прекрасная очнулась, огляделась: кругом море-океан, далеко остров Буян.

Грянулась Елена Прекрасная о сосновый пол – полетела в небо голубой звездой, среди других звёзд затерялась. Выбежал Симеон-звездочёт, посчитал на небе звёзды, нашёл звезду новую; Симеон-стрелец пустил в звезду золотую стрелу. Скатилась звезда на сосновый пол, снова стала Еленой Прекрасной.

Говорит ей Симеон-младшенький:

– Не беги от нас, царевна, от нас никуда не спрячешься. Если тебе так тяжко с нами – отвезём тебя домой, пускай нам царь головы рубит! Не хотим силой да хитростью тебя увозить. Лучше уж сами пропадём.

Пожалела Елена Прекрасная Симеонов, а особо Симеона-младшенького, песенника да дудочника.

– Не дам тебе, Симеонушка, за себя голову рубить! Поплыву лучше к старому, негожему царю, будь что будет!

Вот они день плывут и другой плывут, паруса по ветру полощат… Симеон-младшенький ни на шаг от царевны не отходит, а она с него глаз не сводит.

А злой воевода всё примечает, злое дело затевает.

Вот и берег близко. Созвал воевода всех братьев и говорит:

– Выпьем, братцы, за родную сторону!

Выпили братья сладкого вина, полегли на палубе кто куда, заснули крепко-накрепко. Было в то вино сонное зелье злое подмешано. Только Симеон-младшенький да Елена Прекрасная того вина не пили.

Вот доехали-доплыли они до родной стороны. Спят старшие братья непробудным сном. А Симеон-младшенький рыдает, Елену Прекрасную к царю снаряжает.

Оба плачут, расставаться не хотят. Да что поделаешь? Не давши слово – крепись, а давши слово – держись!

А злой воевода тем часом к царю побежал и в ноги пал:

– Царь-батюшка, Симеон-младшенький на тебя зло таит, тебя хочет убить, царевну себе забрать. Вели его казнить!

Только Симеон-младшенький с царевной к царю пришли – Симеона к столбу цепями приковали, стали казнь готовить.

Утром повели Симеона-младшенького на лютую казнь. Царевна плачет, жемчужные слёзы льёт, воевода усмехается, царь радуется.

Говорит Симеон-младшенький:

– Царь немилостивый! По старому обычаю, исполни ты мою последнюю волю, просьбу предсмертную: дозволь последний раз на дудке сыграть?

Царь и отвечает:

– Не нарушу я обычаев дедовских, играй в свой последний час!

Заиграл Симеонушка. Через горы, через долы игра его слышна!

Долетела песня до корабля. Услыхали её братья, пробудились от сна глубокого, встрепенулись и говорят:

– Знать, беда стряслась с нашим младшеньким!

Побежали к царскому дворцу, наступили силой грозной на старого царя:

– Отпусти на волю нашего младшенького и отдай ему Елену Прекрасную!

Испугался царь и говорит:

– Берите, берите братца младшенького, да и царевну в придачу, она мне совсем не нравится. Забирайте скорей!

Ну, и был тут пир на весь мир.

Попили, поели, песен попели. Потом взял Симеон-младшенький свой рожок, плясовую песню завёл.

И царь пляшет, и царевна пляшет, и бояре пляшут, и боярышни. В стойлах лошади в пляс пошли. В хлевах коровушки притоптывают. Петухи, куры приплясывают.

А пуще всех воевода пляшет. До того плясал, что упал – и дух из него вон.

Свадьбу сыграли, за работу принялись: Симеон-хлебороб хлеб сеет; Симеон-мореход по морям плавает; Симеон-звездочёт звёздам счёт ведёт; Симеон-стрелец Русь бережёт… На всех работы на Руси хватит.

А Симеон-младшенький песни поёт, на рожке играет – всем душу веселит, работать помогает.

 

Медное, серебряное и золотое царства

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь. У него был жена Настасья – золотая коса и три сына: Пётр-царевич, Василий-царевич и Иван-царевич.

Пошла раз царица со своими мамушками и нянюшками прогуляться по саду. Вдруг поднялся сильный Вихрь, подхватил царицу и унёс неведомо куда.

Царь запечалился, закручинился, да не знает, как ему быть.

Вот подросли царевичи, он им и говорит:

– Дети мои любезные, кто из вас поедет свою мать искать?

Собрались два старших сына и поехали.

И год их нет, и другой их нет, вот и третий год начинается… Стал Иван-царевич батюшку просить:

– Отпусти меня, отец, матушку поискать, про старших братьев разузнать.

– Нет, – говорит царь, – один ты у меня остался, не покидай меня, старика.

А Иван-царевич отвечает:

– Всё равно, позволишь – уйду и не позволишь – уйду.

Что тут делать?

Отпустил его царь.

Оседлал Иван-царевич своего доброго коня и в путь отправился.

Ехал-ехал… Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается.

Доехал до стеклянной горы. Стоит гора высокая, верхушкой в небо упёрлась. Под горой – два шатра раскинуты: Петра-царевича да Василия-царевича.

– Здравствуй, Иванушка! Ты куда путь держишь?

– Матушку искать, вас догонять.

– Эх, Иван-царевич, матушкин след мы давно нашли, да на том следу ноги не стоят. Пойди-ка попробуй на эту гору взобраться, а у нас уже моченьки нет. Мы три года внизу стоим, наверх взойти не можем.

– Что ж, братцы, попробую.

Полез Иван-царевич на стеклянную гору. Шаг наверх ползком, десять – вниз кубарем. Он и день лезет, и другой лезет.

Все руки себе изрезал, ноги искровенил. На третьи сутки долез до верху.

Стал на краю горы, братьям кричит:

– Я пойду матушку отыскивать, а вы здесь оставайтесь, меня дожидайтесь три года и три месяца, а не буду в срок, так и ждать нечего. И ворон моих костей не принесёт.

Отдохнул немного Иван-царевич и пошёл по горе.

Шёл-шёл, шёл-шёл. Видит: медный дворец стоит. У ворот страшные змеи на медных цепях прикованы, огнём дышат. А подле – колодец, у колодца медный ковш на медной цепочке висит. Рвутся змеи к воде, да цепь коротка.

Взял Иван-царевич ковшик, зачерпнул студёной воды, напоил змеев. Присмирели змеи, прилегли. Он и прошёл в медный дворец. Вышла к нему медного царства царевна:

– Кто ты таков, добрый молодец?

– Я – Иван-царевич.

– Что, Иван-царевич, своей охотой или неволей зашёл сюда?

– Ищу свою мать – Настасью-царицу. Вихрь её сюда утащил. Не знаешь ли, где она?

– Я-то не знаю. А вот недалеко отсюда живёт моя средняя сестра, может, она тебе скажет. И дала ему медный шарик.

– Покати шарик, – говорит, – он тебе путь-дорогу до средней сестры укажет. А как победишь Вихря, смотри не забудь меня, бедную.

– Хорошо, – Иван-царевич говорит.

Бросил медный шарик. Шарик покатился, а царевич за ним вслед пошёл.

Пришёл в серебряное царство. У ворот страшные змеи на серебряных цепях прикованы. Стоит колодец с серебряным ковшом.

Иван-царевич зачерпнул воды, напоил змеев. Они улеглись и пропустили его. Выбежала серебряного царства царевна.

– Уже скоро три года, – говорит царевна, – как держит меня здесь могучий Вихрь. Я русского духу слыхом не слыхала, видом не видала, а теперь русский дух сам ко мне пришёл. Кто ты такой, добрый молодец?

– Я – Иван-царевич.

– Как же ты сюда попал: своей охотой или неволей?

– Своей охотой – ищу родную матушку. Пошла она в зелёный сад гулять, поднялся могучий Вихрь, умчал её неведомо куда. Не знаешь ли, где найти её?

– Нет, не знаю. А живёт здесь недалеко старшая сестра моя, золотого царства царица – Елена Прекрасная. Может, она тебе скажет. Вот тебе серебряный шарик. Покати его перед собой, ступай за ним следом. Да смотри, как убьёшь Вихря, не забудь меня, бедную.

Покатил Иван-царевич серебряный шарик, сам вслед пошёл. Долго ли, коротко ли – видит: золотой дворец стоит, как жар горит. У ворот кишат страшные змеи, на золотых цепях прикованы. Огнём пышут. Возле колодец, у колодца золотой ковш на золотых цепях прикован.

Иван-царевич зачерпнул воды, напоил змеев. Они улеглись, присмирели.

Зашёл Иван-царевич во дворец. Встречает его Елена Прекрасная, красоты царевна неописанной.

– Кто ты таков, добрый молодец?

– Я – Иван-царевич. Ищу свою матушку – Настасью-царицу. Не знаешь ли, где найти её?

– Как не знать? Она живёт недалеко отсюда. Вот тебе золотой шарик. Покати его по дороге – он доведёт тебя, куда надобно. Смотри же, царевич, как победишь ты Вихря, не забудь меня, бедную, возьми с собой на вольный свет.

– Хорошо, – говорит, – красота ненаглядная.

Покатил Иван-царевич шарик и пошёл за ним. Шёл, шёл и пришёл к такому дворцу, что ни в сказке сказать, ни пером описать, – так и горит в скатном жемчуге и в камнях драгоценных. У ворот шипят шестиглавые змеи, огнём палят, жаром дышат.

Напоил их царевич. Присмирели змеи, пропустили его во дворец. Прошёл царевич большими покоями. В самом дальнем нашёл свою матушку. Сидит она на высоком троне, в царском наряде разукрашенном, драгоценной короной увенчана. Глянула она на гостя и вскрикнула:

– Иванушка, сынок мой! Как ты сюда попал?!

– За тобой пришёл, моя матушка.

– Ну, сынок, трудно тебе будет. Великая сила у Вихря. Ну, да я тебе помогу, силы тебе прибавлю.

Тут подняла она половицу, свела его в тайный подпол. Там стоят две кадки с водой – одна по правой руке, другая по левой.

Говорит Настасья-царица:

– Испей-ка, Иванушка, водицы, что по правую руку стоит.

Иван-царевич испил.

– Ну что? Прибавилось в тебе силы?

– Прибавилось, матушка. Я бы теперь весь дворец одной рукой повернул.

– А ну, испей ещё!

Царевич ещё испил.

– Сколько, сынок, теперь в тебе силы?

– Теперь захочу – весь свет поворочу.

– Вот, сынок, и хватит. Ну-ка переставь эти кадки с места на место. Ту, что стоит направо, отнеси на левую сторону, а ту, что налево, отнеси на правую сторону.

Иван-царевич взял кадки, переставил с места на место.

– Вот видишь ли, сынок: в одной кадке сильная вода, в другой – бессильная. Вихрь в бою сильную воду пьёт, оттого с ним никак не сладишь.

Воротились они во дворец. Говорит Настасья-царица:

– Скоро Вихрь прилетит. Ты схвати его за па́лицу. Да смотри не выпускай. Вихрь в небо взовьётся – и ты с ним; станет он тебя над морями, над горами высокими, над глубокими пропастями носить – а ты держись крепко, рук не разжимай. Умается Вихрь, захочет испить сильной воды, бросится к кадке, что по правой руке поставлена, а ты пей из кадки, что по левой руке…

Только сказать успела, вдруг на дворе потемнело, всё вокруг затряслось. Налетел Вихрь, влетел в горницу. Иван-царевич к нему бросился, схватился за па́лицу.

– Ты кто таков? Откуда взялся? – закричал Вихрь. – Вот я тебя съем!

– Ну, бабка надвое сказала! Либо съешь, либо нет.

Рванулся Вихрь в окно – да в поднебесье. Уж он носил, носил Ивана-царевича… И над горами, и над морями, и над глубокими пропастями. Не выпускает царевич из рук па́лицы. Весь свет Вихрь облетал. Умаялся, из сил выбился. Спустился – и прямо в подпол. Подбежал к кадке, что по правой руке стояла, и давай воду пить.

А Иван-царевич налево кинулся, тоже к кадке припал.

Пьёт Вихрь – с каждым глотком силы теряет. Пьёт Иван-царевич – с каждой каплей силушка в нём прибывает. Сделался могучим богатырём. Выхватил острый меч и разом отсек Вихрю голову.

Закричали позади голоса:

– Руби ещё! Руби ещё! А то оживёт!

– Нет, – отвечает царевич, – богатырская рука два раза не бьёт, с одного раза всё кончает.

Побежал Иван-царевич к Настасье-царице.

– Пойдём, матушка. Пора. Под горой нас братья дожидаются. Да по дороге надо трёх царевен взять.

Вот они в путь-дорогу отправились. Зашли за Еленой Прекрасной. Она золотым яичком покатила, всё золотое царство в яичко запрятала.

– Спасибо тебе, – говорит, – Иван-царевич, ты меня от злого Вихря спас. Вот тебе яичко, а захочешь – будь моим суженым.

Взял Иван-царевич яичко, а царевну в алые уста поцеловал.

Потом зашли за царевной серебряного царства, а там и за царевной медного. Захватили с собой полотна тканого и пришли к тому месту, где надо с горы спускаться.

Иван-царевич спустил на полотне Настасью-царицу, потом Елену Прекрасную и двух сестёр её.

Братья стоят внизу, дожидаются. Увидели мать – обрадовались. Увидели Елену Прекрасную – обмерли. Увидели двух сестёр – позавидовали.

– Ну, – говорит Василий-царевич, – молод-зелен наш Иванушка вперёд старших братьев становиться. Заберём мать да царевен, к батюшке повезём, скажем: нашими богатырскими руками добыты. А Иванушка пусть на горе один погуляет.

– Что ж, – отвечает Пётр-царевич, – дело ты говоришь. Елену Прекрасную я за себя возьму, царевну серебряного царства ты возьмёшь, а царевну медного за генерала отдадим.

Тут как раз собрался Иван-царевич сам с горы спускаться; только стал полотно привязывать, а старшие братья снизу взялись за полотно, рванули из рук у него и вырвали.

Остался Иван-царевич на горе один. Заплакал и пошёл назад.

Ходил-ходил – нигде нет ни души. Скука смертная! Стал Иван-царевич с тоски-горя Вихревой па́лицей играть. Только перекинул па́лицу с руки на руку – вдруг, откуда ни возьмись, выскочил Хромой да Кривой.

– Что надобно, Иван-царевич? Три раза прикажешь – три наказа твоих выполним.

Говорит Иван-царевич:

– Есть хочу, Хромой да Кривой!

Откуда ни возьмись, стол накрыт, на столе кушанья самые лучшие.

Покушал Иван-царевич, опять с руки на руку перекинул па́лицу.

– Отдохнуть, – говорит, – хочу!

Не успел выговорить – стоит кровать дубовая, на ней перина пуховая, одеяльце шёлковое.

Выспался Иван-царевич – ив третий раз перекинул па́лицу.

Выскочил Хромой да Кривой:

– Что, Иван-царевич, надобно?

– Хочу быть в своём царстве-государстве.

Только сказал – в ту же минуту очутился Иван-царевич в своём царстве-государстве. Прямо посреди базара стал. Стоит, озирается. Видит: по базару идёт ему навстречу башмачник, идёт, песни поёт, ногами в лад притопывает – такой весельчак!

Царевич и спрашивает:

– Куда, мужичок, идёшь?

– Да несу башмаки продавать. Я ведь башмачник.

– Возьми меня к себе в подмастерья.

– А ты умеешь башмаки шить?

– Да я всё, что угодно, умею. Не то что башмаки, и платье сошью.

Пришли они домой, башмачник и говорит:

– Вот тебе товар самый лучший. Сшей башмаки, посмотрю, как ты умеешь.

– Ну, что это за товар?! Никуда не годится!

Ночью, как все заснули, взял Иван-царевич золотое яичко, покатил по дороге. Стал перед ним золотой дворец. Зашёл Иван-царевич в горницу, вынул из сундука башмаки, золотом шитые, покатил яичком по дороге, спрятал в яичко золотой дворец, поставил башмаки на стол, спать лёг. Утром-светом увидал хозяин башмаки, ахнул:

– Этакие башмаки только во дворце носить!

В эту пору во дворце три свадьбы готовились: берёт Пётр-царевич за себя Елену Прекрасную, Василий-царевич – серебряного царства царевну, а медного царства царевну за генерала отдают.

Принёс башмачник башмаки во дворец. Как увидала башмаки Елена Прекрасная, сразу всё поняла.

– Знать, Иван-царевич, мой суженый, жив-здоров по царству ходит.

Говорит Елена Прекрасная царю:

– Пусть сделает мне этот башмачник к завтрему без мерки платье подвенечное, да чтобы золотом было шито, каменьями самоцветными приукрашено, жемчугами усеяно. Иначе не пойду замуж за Петра-царевича.

Позвал царь башмачника.

– Так и так, – говорит, – чтобы завтра царевне Елене Прекрасной золотое платье было доставлено, а то на виселицу!

Идёт башмачник домой невесел, седую голову повесил.

– Вот, – говорит Ивану-царевичу, – что ты со мной наделал!

– Ничего, – говорит Иван-царевич, – ложись спать! Утро вечера мудренее.

Ночью достал Иван-царевич из золотого царства подвенечное платье, на стол к башмачнику положил.

Утром проснулся башмачник – лежит платье на столе, как жар горит, всю комнату освещает.

Схватил его башмачник, побежал во дворец, отдал Елене Прекрасной.

Елена Прекрасная наградила его и приказывает:

– Смотри, чтобы завтра к рассвету на седьмой версте, на море стояло царство золотое с золотым дворцом, чтобы росли там деревья чудные и птицы певчие разными голосами меня бы воспевали. А не сделаешь – велю тебя четвертовать.

Пошёл башмачник домой еле жив.

– Вот, – говорит Ивану-царевичу, – что твои башмаки наделали! Не быть мне теперь живому.

– Ничего, – говорит Иван-царевич, – ложись спать. Утро вечера мудренее.

Как все заснули, пошёл Иван-царевич на седьмую версту, на берег моря. Покатил золотым яичком. Стало перед ним золотое царство, в середине золотой дворец, от золотого дворца мост на семь вёрст тянется, вокруг деревья чудные растут, певчие птицы разными голосами поют.

Стал Иван-царевич на мосту, на перильцах гвоздики приколачивает.

Увидала дворец Елена Прекрасная, побежала к царю:

– Посмотри, царь, что у нас делается?!

Посмотрел царь и ахнул.

А Елена Прекрасная и говорит:

– Вели, батюшка, запрягать карету золочёную, поеду в золотой дворец с царевичем Петром венчаться.

Вот поехали они по золотому мосту.

На мосту столбики точёные, колечки золочёные. А на каждом столбике голубь с голубкой сидят, друг дружке кланяются да говорят:

– Помнишь ли, голубушка, кто тебя спас?

– Помню, голубок, – спас Иван-царевич.

А около перил Иван-царевич стоит, золотые гвоздики приколачивает.

Закричала Елена Прекрасная громким голосом:

– Люди добрые! Задержите скорей коней вороных. Не тот меня спас, кто рядом со мной сидит, а тот меня спас, кто у перильцев стоит!

Взяла его за руку, посадила с собой рядом, в золотой дворец повезла, тут они и свадьбу сыграли. Вернулись к царю, всю правду ему рассказали.

Хотел было царь старших сыновей казнить, да Иван-царевич на радостях упросил их простить.

Выдали за Петра-царевича царевну серебряного царства, за Василия-царевича – медного.

Был тут пир на весь мир!

Тут и сказке конец.

 

Богатырь Фёдор Тугарин и Марья Моревна

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был богатырь Фёдор Тугарин, были у него три сестры-красавицы: Марья-девица, Ольга-девица и Анна-девица. Отец и мать у них умерли. Умирая, сыну наказывали:

– Кто первый за твоих сестёр станет свататься – за того и отдавай, при себе не держи долго.

Раз пошёл Фёдор Тугарин с сёстрами во зелёный сад погулять. Вдруг нашла на него туча чёрная, стала над садом гроза страшная.

– Пойдёмте, сестрицы, скорее домой, – говорит Фёдор Тугарин.

Только пришли в избу, как грянул гром, раздвоился потолок, и влетел к ним в горницу ясен сокол. Ударился сокол об пол, сделался добрым молодцем и говорит:

– Здравствуй, Фёдор Тугарин, я не гостем к тебе прилетел, а сватом: хочу у тебя сестрицу Марью-девицу посватать.

– Если люб ты сестрице, Марье-девице, я её не унимаю, пусть за тебя идёт.

Марья-девица согласилась. Сокол женился и унёс её в своё царство.

Дни идут за днями, часы бегут за часами – целого года как не бывало.

Раз поехал Фёдор Тугарин с сёстрами-девицами на охоту, затравил красного зверя. Вдруг ударил гром, распалилось небо, взлетел орёл… ударился орёл о сырую землю, сделался добрым молодцем.

– Здравствуй, Фёдор Тугарин, прилетел я к тебе сватом, отдай за меня Ольгу-девицу.

– Если ты люб Ольге-девице, пусть за тебя идёт, я с неё воли не снимаю.

Вышла Ольга-девица за орла замуж, и унёс он её в своё царство.

А тут налетел и чёрный ворон, забрал замуж Анну-девицу. Остался Фёдор Тугарин один-одинёшенек.

Скучно ему стало в родном дому, сел он на доброго коня и поехал себе счастья искать.

Вот едет-едет и наехал на бранное поле. Лежит на поле чужая рать – сила побитая. Русских богатырей на поле мёртвых нет.

Крикнул Фёдор Тугарин:

– Коли есть тут жив человек – отзовись! Кто побил это войско великое?

Отозвался ему жив человек:

– Всё это войско великое побила Марья Моревна, прекрасная королевна.

Удивился Фёдор Тугарин, поехал дальше, наехал на шатры шелко́вые. Вышла к нему навстречу Марья Моревна, прекрасная королевна.

– Здравствуй, добрый богатырь, куда тебя конь несёт? По воле или неволей?

Отвечает ей Фёдор Тугарин:

– Добрые молодцы поневоле не ездят.

– Ну, коли дело не к спеху, погости у меня в шатрах.

Фёдор Тугарин тому и рад; семь ночей в шатрах ночевал, за полным столом пировал, красного зверя бил да песни пел.

Полюбился он Марье Моревне, и взяла она его себе в мужья.

Вот приехали они в её королевство и год прожили, и второй провели.

Ладно, дружно жили, да вдруг собралась Марья Моревна, прекрасная королевна на войну.

Стала она Фёдору Тугарину всё хозяйство сдавать и приказывает:

– Везде ходи, за всем присматривай, только в чёрный чулан не заглядывай!

Только Марья Моревна уехала – не стерпела душа у Тугарина: тотчас он бросился в чёрный чулан, отпер дверь, глянул – а там висит на цепях Кощей Бессмертный, на железных крючьях повешен.

Просит Кощей у Тугарина:

– Пожалей меня, Фёдор Тугарин: десять лет я здесь мучаюсь, десять лет воды не пил, совсем в горле пересохло.

Фёдор подал ему ведро воды – Кощей за один дух выпил и ещё запросил:

– Мне одним ведром не залить огня, дай ещё!

Фёдор подал другое ведро, Кощей выпил и третье запросил, а как выпил третье ведро – вернулась в него прежняя сила, тряхнул он цепями, все двенадцать порвал.

– Спасибо, Фёдор Тугарин! Не видать тебе Марью Моревну во веки вечные.

Выбил рамы из окон прочь и на волю вылетел: нагнал на дороге Марью Моревну и в своё царство уволок. Горько-горько заплакал Фёдор Тугарин, снарядился и пошёл в путь-дорогу.

– Жив не буду, а отыщу жену любимую.

Вот он день идёт и месяц бредёт, вдруг видит: дуб стоит, на дубу ясный сокол сидит. Ударился ясный сокол оземь, сделался добрым молодцом.

– Здравствуй, шурин любезный, Фёдор Тугарин, куда направился?

– Иду искать жену мою, Марью Моревну, прекрасную королевну: её Кощей унёс.

– Трудно тебе сыскать её! Дай мне перстень с твоей правой руки, я по перстню знать буду, когда на помощь лететь.

Дал ему Фёдор Тугарин перстень и пошёл дальше. Встретил он орла могучего, встретил шурина-ворона; дал орлу золотой поясок, дал ворону застёжку серебряную.

Он год шёл и другой шёл, а на третий добрался до Кощеева дворца. В ту пору Кощей на охоте был.

Увидала Марья Моревна любимого друга, бросилась к нему, заплакала:

– Ах, Фёдор Тугарин, любимый муж! Зачем ты меня не послушался? Посмотрел в чулан, выпустил Кощея Бессмертного, страшного ворога.

– Прости, Марья Моревна! Не поминай старого, лучше садись на моего коня, пока не видать Кощея Бессмертного, авось не догонит.

Сели они на быстрого коня, поскакали прочь из Кощеева царства. Возвращался Кощей к вечеру домой, под ним добрый конь спотыкнулся, на плече сыч встрепенулся.

– Что ты, несытая кляча, спотыкаешься, али чуешь какую невзгоду?

Отвечает конь:

– Фёдор Тугарин Марью Моревну увёз.

– А можно ли их догнать?

– Ещё можно пшеницы насеять, дождаться, пока она вырастет, сжать, смолотить, в муку обратить, пять печей калачей напечь, те калачи поесть, а тогда в погоню ехать – и то поспеем.

Поскакал Кощей, догнал Тугарина, отнял Марью Моревну, домой увёз.

Поплакал-поплакал Фёдор Тугарин и опять воротился назад за Марьей Моревной. Кощея Бессмертного дома не случилось.

– Поедем со мной, Марья Моревна.

– Ах, Фёдор Тугарин, он нас догонит.

– Пускай догонит, мы хоть часок-другой вместе побудем.

Собрались они и уехали.

Вот Кощей домой возвращается, под ним добрый конь спотыкается.

– Что ты, несытая кляча, спотыкаешься?

– Фёдор Тугарин Марью Моревну увёз.

– А можно ли их догнать?

– Можно ячменю насеять, подождать, пока он вырастет, смолотить, пива наварить, допьяна напиться, хорошо выспаться, да тогда в погоню ехать – и то успеем.

Поскакал Кощей, догнал Фёдора Тугарина, изрубил его в мелкие куски, положил в смоляную бочку, скрепил бочку железными обручами и бросил в синее море, а Марью Моревну к себе увёз.

В ту пору, в то времечко у зятьёв Фёдора Тугарина серебро почернело.

– Видно, – говорят они, – с шурином беда приключилась.

Полетел орёл на море, поднял сильные ветры – море взволновалось, выкинуло бочку на берег. Схватил сокол бочку, занёсся высоко-высоко за облака, бросил бочку наземь, она упала и разбилась вдребезги. Принёс ворон живой и мёртвой воды, спрыснул Фёдора Тугарина – стал Фёдор жив-здоров.

– Ах, зятья милые, как я долго спал!

– Ещё бы дольше спал, кабы не мы! Пойдём теперь, зятюшка, к нам гостить.

– Нет, братцы милые, я пойду искать Марью Моревну.

– На твоём коне её не увезти! Ступай за тридевять земель, в тридесятое царство. Там за огненной рекой живёт Баба Яга. Есть у неё такая кобылица, на которой она каждый день вокруг света объезжает. Достань от этой кобылицы жеребёночка, тогда Марью Моревну от Кощея увезёшь. Вот тебе, зятюшка, шёлковый платок, махнёшь им в правую сторону – сделается высокий мост, ляжет через огненную реку.

Поблагодарил Фёдор Тугарин зятьёв и в путь отправился. Долго он шёл, не пил, не ел.

Попалась ему навстречу заморская птица с малыми детками. Хотел Тугарин съесть цыплёночка. Заплакала заморская птица:

– Не тронь моих деток, Фёдор Тугарин, может, и я тебе пригожусь.

Пошёл он дальше, видит: в лесу улей пчёл.

– Поем-ка я всласть сладкого медку.

А пчелиная матка отзывается:

– Нет, не тронь моего мёду, Фёдор Тугарин, может, и я тебе пригожусь.

– Хорошо, пусть будет по-твоему.

Побрёл он дальше, от голода шатается. Вдруг видит: стоит дом Бабы Яги, кругом дома двенадцать железных спиц, на одиннадцати спицах по человечьей голове, а одна спица пустая стоит.

Вышла Баба Яга – костяная нога, зубы острые.

– Здравствуй, бабушка!

– Здравствуй, молодец, зачем пришёл?

– Не возьмёшь ли меня, бабушка, кобылиц пасти?

– Изволь, молодец! У меня ведь не год служить, а всего два дня. Упасёшь моих кобылиц – дам тебе золота, а если нет, то не гневайся: торчать твоей голове на железной спице.

Фёдор Тугарин согласился. Баба Яга его накормила, напоила и велела за дело приниматься.

Только выгнал он кобылиц в поле, они все врозь по лугам разбежались, совсем из глаз пропали. Тут он заплакал, запечалился, сел на камень, и его сон сморил.

Проснулся Фёдор Тугарин. Солнышко низко, ночь близко– не видно кобылиц, не слышно.

Что тут делать?

Вдруг прилетела заморская птица:

– Иди домой, Фёдор Тугарин, все кобылицы по стойлам стоят.

Воротился Тугарин домой. Баба Яга шумит, на своих кобылиц кричит:

– Ах вы, драные шкуры, зачем вы домой воротились?

– Как же нам было не воротиться?! Налетели птицы со всего света, чуть нам глаза не выклевали.

– Ну, вы завтра по лугам не бегайте, а рассыпьтесь по дремучим лесам.

Ночь переспал Фёдор Тугарин, наутро Баба Яга ему и говорит:

– Смотри, Тугарин, если не упасёшь кобылиц, если хоть одну потеряешь – быть твоей буйной головушке на железной спице.

Погнал Фёдор кобылиц в поле, они враз разбежались по дремучим лесам.

Опять сел Тугарин на камень. Плакал-плакал да и уснул.

Вот солнышко село за лес – прилетела пчелиная матка и говорит:

– Проснись, Тугарин, кобылицы все по стойлам стоят. Да как воротишься домой – Бабе Яге на глаза не показывайся. Пойди в конюшню, спрячься за ясли. Есть у Бабы Яги шелудивый жеребёнок, всё в навозе валяется. Ты бери его и в полночь уезжай домой.

Фёдор Тугарин пробрался в конюшню, за яслями спрятался. Баба Яга и шумит, и кричит на своих кобылиц:

– Зачем, драные шкуры, домой воротились?

– Как же нам было не воротиться? Налетело пчёл видимо-невидимо со всего света, стали нас до крови кусать.

Вот Баба Яга заснула, а Фёдор Тугарин нашёл шелудивого жеребёнка, оседлал его, сел и поскакал прочь.

Жеребёнок худенький, ноги тонкие, ноздри рваные, а скачет он, как богатырский конь, луга-поля перебегает, озёра перепрыгивает.

Вот доехали они до огненной реки. Вынул шёлковый платок Фёдор Тугарин, махнул в правую сторону – повис через реку высокий железный мост. Проскакал по мосту шелудивый жеребёнок. Поутру пробудилась Баба Яга, стала кобылиц считать – шелудивого жеребёнка нет как нет.

Вскочила Баба Яга в медную ступу, в погоню бросилась. В медной ступе скачет, пестом погоняет, помелом след заметает. Доскакала она до огненной реки, поскакала она по железному мосту. Тут Фёдор Тугарин платком в левую сторону махнул. Подломился железный мост, упала Баба Яга в огненную реку – тут ей, злодейке, и смерть пришла.

А Фёдор Тугарин доскакал до Марьи Моревны, посадил её перед собой на шитое седло и домой отправился.

Кощей Бессмертный домой возвращается, под ним конь спотыкается.

– Что ты, несытая кляча, спотыкаешься? Али чуешь какую невзгоду?

– Фёдор Тугарин Марью Моревну увёз.

– А можно ли их догнать?

– Не знаю. У Фёдора Тугарина конь – мой старший брат.

– Нет, не утерпит моя душа, – говорит Кощей Бессмертный, – поеду в погоню!

Долго ли, коротко ли – нагнал он Тугарина, соскочил наземь и хотел его острой саблей сечь. Тут взвился на дыбы шелудивый жеребёнок, ударил копытом и убил Кощея до смерти.

А Фёдор Тугарин и Марья Моревна поехали в гости сперва к ворону, потом к орлу, а там и к соколу. Зятевья и сёстры встречали их с радостью:

– Ах, Фёдор Тугарин, уж мы не чаяли тебя повидать. Но недаром же ты хлопотал: такой красавицы, как Марья Моревна, прекрасная королевна, во всём свете поискать, другой не найти!

Погостили они, попировали они и поехали к себе домой. И стали жить-поживать, добра наживать и медок попивать.

 

Скорый гонец

Жил-был в одной деревне старик с сыном. Кругом деревни были болота, грязи, трясины.

Позвал старик сына, взяли они топоры и лопаты и пошли в лес работать. Работали, работали и сделали дорогу – прямую, сухую, чистую. Устали они и легли под кустиком отдыхать. Проснулся сын и слышит: идёт кто-то по дороге и говорит:

– Вот спасибо человеку, который дорогу эту сделал, вот спасибо; что он захочет – я всё ему сделаю.

Вскочил молодец, видит: старичок идёт, дорогу хвалит. Подошёл молодец к нему и говорит:

– Это мы с отцом дорогу сделали.

– Вот хорошо, что народу помогли. Давай и я тебе помогу. Кем хочешь быть? Хочешь хлеб сеять, хочешь косы ковать, хочешь от врагов страну защищать?

Разгорелось здесь сердце молодецкое.

– Хочу с врагами биться, солдатом быть.

– У солдат, брат, тяжёлая жизнь: он и в холоде, он и в голоде, и на сырой земле.

– Всё равно, – говорит, – самое хорошее дело – свою землю от врагов защищать.

– Ну, твоя воля. Ударься, брат, о землю.

Ударился молодец о землю – стал оленем – быстрые ноги.

– Ну, ударься ещё раз.

Ударился ещё раз – стал соколом.

– Ещё раз, последний, ударься.

Ударился молодец ещё раз – и обернулся в муравья.

Потом снова парнем стал. А старичок и говорит:

– Это тебе умение за то, что дорогу для людей строил.

И пошёл старик прочь.

Вот пришло время – забрали молодца в солдаты. Стала у него нелёгкая жизнь, а он не печалится.

– Родную землю, – говорит, – хорошо беречь.

Раз пошёл на наше царство чужой царь войной.

Нагнал во́йска видимо-невидимо. Воевать с ним силы нет.

Говорит чужеземный царь нашему царю:

– Если к утру-свету принесёте мне перстень драгоценный, что у дочери твоей Марьи-царевны под семью замками лежит, уйду я и войска уведу. А не принесёте к утру-свету, всю вашу страну разорю, перстень силой добуду.

Что делать? До Марьи-царевны от границы семь суток скакать…

Вызвался тут Иван-солдат:

– Дозволь, царь, я перстень привезу. Только дай ты мне грамоту, чтобы меня в терем к Марье-царевне стража пропустила.

Дал ему царь грамоту.

Ударился Иван-солдат о землю – стал оленем – быстрые ноги и побежал.

Бежал-бежал, стали ноги подгибаться, стал олень на кочках спотыкаться. А солнце уже низко. Да и река впереди – берегов не видать.

Ударился олень о землю, стал соколом.

Взлетел сокол, грамоту в клюве держит.

Летел, летел, крылья приустали, да вон и терем виден. Крикнул сокол от радости да и уронил грамоту в глубокую реку. Что тут делать?

Грянулся сокол о землю, стал Иваном-солдатом.

Дошёл солдат до терема, а его стража вон гонит, до ворот не допускает. А уже ночь упала.

Ударился солдат о землю, стал муравьём. Полез муравей под ворота, по щёлочкам, по ложбинкам пролез в терем. А там по брёвнышку, по дощечкам – в светёлку к Марье-царевне. Тут он о пол грянулся, стал солдатом. Царевна испугалась. Иван-солдат ей и говорит:

– Не пугайся, Марья-царевна. Я Иван, солдат твоего батюшки, только грамоту в реке утопил. Ты меня послушай да спеши дело делать, а то мне к утру-свету не поспеть.

Рассказал он ей всё. Достала царевна заветный перстень да и говорит:

– Поспешай, Иван-солдат, а то может беда быть. Только как ты из горенки моей выберешься? Схватят тебя стражи грозные и голову прочь снесут.

– Ничего, Марья-царевна, я их обойду.

Грянулся Иван-солдат о пол, стал муравьём, по щёлочкам, по брёвнышкам из терема вышел, в луга побежал. Бежал, бежал – стали ножки подламываться, в траве заплетаться…

Ударился муравей о землю, стал соколом. Полетел сокол и видит: чуть светлеет небо на востоке. Летит сокол, а над ним ястреб кружит, орёл спускается. Ни на что сокол не глядит, только на полоску зари смотрит да летит быстрее.

Бросился на него орёл, сбил могучим крылом, только хотел клювом добить, а сокол ударился о землю, стал оленем. Побежал олень быстрее стрелы. Бежал-бежал, видит: заря занимается. Из последних сил олень через кусты перепрыгивает, через ручьи перескакивает. Вот-вот упадёт – и не встать больше…

А уж солнце на небо выкатывается…

Грянул тут олень о землю – стал Иван-солдат. Побежал солдат, добежал до царского шатра.

– Вот, – говорит, – царь, перстенёк дорогой.

И упал замертво.

А тут и солнце взошло.

Еле-еле Ивана-солдата от смерти спасли.

Отдали чужеземному царю драгоценный перстень – он и ушёл прочь со своим войском бесчисленным.

– Ну, – говорит царь, – проси, Иван-солдат, чего хочешь. Хочешь, домой пойдёшь землю пахать. Хочешь, золота дам мешок?

– Не надо мне ни золота, ни земли. Дозволь мне в солдатах век вековать. Лучше того дела нету, чем родную землю от врагов защищать.

РАССКАЗАЛИ МЫ

ПРО ДЕЛА СТАРЫЕ,

ЧТО ПРО СТАРЫЕ, ПРО БЫВАЛЫЕ,

ЧТОБЫ МОРЕ СИНЕЕ УСПОКОИЛОСЬ,

ЧТОБЫ ДОБРЫЕ ЛЮДИ ПОСЛУШАЛИСЬ,

ЧТОБЫ МОЛОДЦЫ ПРИЗАДУМАЛИСЬ,

ЧТО ВЕКА НЕ МЕРКНЕТ

СЛАВА РУССКАЯ!