Мы с вами давно не говорили о Гере. А забывать о нем нельзя, хотя он сам старается, чтобы о нем все забыли. Он не выходит к ребятам; он не хочет никого видеть. А может быть, он не бывает дома? Каждый вечер аккуратно Анна Матвеевна оставляет на кухне завернутую в теплый платок кастрюлю с кашей или супом. Утром кастрюля пуста. Значит, Гера был дома. Иногда из его комнаты доносится какое-то бряканье, стуки; что он там делает, — неизвестно. Сначала ребята пытались проникнуть к нему, заглянуть в окно, стучали в дверь, предлагали то или другое, но Гера не отзывался; дверь была всегда на запоре. И занавески спущены на окне.
— Оставьте его в покое, ребята, — говорила Таня, — дайте человеку оправиться от такого большого горя. Не трогайте.
— Конечно, — подтверждала Анна Матвеевна, — плохо парню. Шутка сказать, всю семью убили; вот его червь и гложет изнутри. Вы слышите, все бродит и бродит по комнате. А вчера, — шепотом сообщила Анна Матвеевна Тане и Лиле, опять вечером как ушел, так всю ночь где-то был. Право слово.
— А куда он уходил? Он вам ничего не сказал? — спросила Таня.
— Разве он скажет? Топал, топал сапожищами, да и пропал. Наверно, на пепелище ходит или на могилу.
«Нет, — думает Лиля, — не на пепелище он ходит. И не на кладбище. Лесная и болотная грязь на его сапогах. И мох прилип к каблукам. Нет мха на кладбище и в деревне».
Лиля знает. Она внимательными глазами смотрит вокруг, эта странная девочка. Она видела следы больших сапог Геры под его окном с ярко отпечатавшимся треугольником на каблуках (это Гера когда-то для фасону так набил гвозди у себя на сапогах). Было раннее утро; ребята только поднимались, и Лиля, оглянувшись вокруг, тщательно замела следы.
«Куда он ходит, — думала девочка, — что он делает?» Ей казалось, что он делает какое-то важное, нужное и опасное дело. И поэтому Лиля относилась к нему совсем иначе, чем к остальным ребятам. Те были дети. Одни ей нравились, другие — нет. Она не выносила Лешу, его зазнайство, эгоизм, грубость. Ей нравился ловкий, смелый Хорри. Она снисходительно поглядывала на Таню. К Мусе и Кате Лиля относилась без интереса, Юра и Пинька тоже мало волновали ее, а вот Гера… Это совсем другое дело. Он взрослый. И он занят каким-то большим делом. Лиля почти догадывалась чем.
* * *
Анна Матвеевна нервничала. Серое небо, затянутое то ли дымом, то ли тучами, нависло над головой. Ребята бродили сонные, хмурые. Работа у всех валилась из рук. По пустякам начинались ссоры. Лиля и Таня не разговаривали, отворачивались друг от друга. Где-то вспыхивали зарницы. Видимо, собиралась гроза…
Анна Матвеевна обошла комнаты — как будто и убраны, а вот красота не наведена…
Мельком взглянув на всегда чистенького Хорри, старушка обнаружила у него на рубашке две оторванные пуговицы, пятно на рукаве.
«Плохо, — подумала Анна Матвеевна. — Горе — полгоря, а горе да руки опустить, — полная беда. Да у меня самой халат неделю не стиранный… Да еще и старшие девочки ссорятся… Неладно. Этак совсем унывать начнем».
И старушка разбушевалась. Все ей, видите ли, в доме не так. Девочки плохо моют посуду. Кастрюли стоят не на том месте. Мороженица грязная. (Подумаешь, мороженица! Нужна сейчас мороженица!) Анна Матвеевна разошлась — не удержишь, и начала на кухне чистить и ворчать, чистить и ворчать. И ворчала она так сердито, что Таня примолкла, и даже Лиля без возражений взяла полотенце и стала вытирать посуду. А Катя и Муся только сунули носы в дверь, понюхали, что пахнет штормом, и хотели было убраться восвояси, — не вышло.
— Вы что это? — грозно надвинулась на них старушка. — Цветов нарвать не можете, в вазы поставить?
— Можем, — испуганно пискнула Муся.
— В сад отправляйтесь, и чтоб на каждой тумбочке букет был.
Малышки бросились в сад и усердно стали рвать цветы.
И вот уже Катя и Муся с венками на головах сидят на крыльце и болтают, болтают и не ссорятся. Значит, здесь — порядок.
Мальчиков, под присмотром Василия Игнатьевича, отправили убирать двор и сарай.
А Анна Матвеевна продолжала командовать.
— Да что ж это, — возмущалась она, — девочки вы, кажется, уже большие, скоро невесты; вам, кажется, поручен порядок на кухне. А разве это порядок?! Кастрюля!!! Разве это кастрюля? Кастрюля должна сиять, как солнце! Нет, ярче солнца! А мясорубка?! Где вы видели, чтобы мясорубка лежала, а не была бы привинчена к столу? Давно вы ее употребляли?.
— Ох, давно!.. — тяжело вздыхает Таня. — Очень давно.
— Гм… гм… — осекается Анна Матвеевна, — это все равно! Готовится в кухне или не готовится, раскладка подходящая или бедновата, — кухня должна блестеть! Я вас спрашиваю: должна блестеть? Ведь мы — здравоохранение. Вы понимаете, что это значит?
Девочки понимают. Хотя и о здоровье, и о сохранении его уже трудно говорить.
Сияющая «ярче солнца» кастрюля полна жиденькой горошницы — была она на завтрак, будет и на ужин. Но не стоит перечить расходившейся старушке.
Анна Матвеевна оставляет кухню лишь после того, как она приведена в образцовый порядок. Излучают сияние алюминиевые кастрюли. Пылают медные котлы. Привинчена к столу мясорубка. И девочкам начинает казаться, что вот-вот над котлами взовьется вкусный пар, из духовки потянет теплым запахом пирогов, и мясорубка бешено завертит ручкой, выпуская мясной фарш.
Но чудо не совершается — в кастрюле та же горошница.
Анна Матвеевна продолжает обход дома, несмотря на то, что солнце клонится к закату. Лиля и Таня сопровождают ее, как верные адъютанты, и бросаются исполнять каждое ее приказание, хотя не смотрят друг на Друга.
Анна Матвеевна уже не бушует, но она сурова: все не так! Койки заправлены плохо. Подушки не взбиты. На шкафах — пыль. На подоконниках пыль, на табуретках — пыль… Девочки стараются изо всех сил, и вот уже одна переставила кресла, другая поправила картину, малышки принесли букеты, и комнаты вдруг снова приобрели тот нарядный вид, который легким движением придает им любящая рука.
Анна Матвеевна искоса поглядывает на девочек: «Довольны… улыбаются… советуются… Ну, пронесло, прости господи».
Таня смотрит на себя в зеркало и смеется:
— Ну и чумичка!
— Ничего, вымоешься и чистый сарафан наденешь, — говорит дружелюбно Лиля. — Хочешь, я тебе дам? У меня есть ненадеванный.
— С удовольствием, — соглашается Таня.
Анна Матвеевна удовлетворенно улыбается.
* * *
Во время шествия по дому Лиля увидела, что дверь в комнату Геры приоткрыта. Она заглянула в щелку. Койка не заправлена, пол грязный, на столе — немытая тарелка. Лиля подошла к Анне Матвеевне.
— Анна Матвеевна, — сказала она, — а у Геры в комнате давно не прибрано. Его сейчас нет, надо привести комнату в порядок.
— Ну что ж, — сказала Анна Матвеевна, — надо так надо. Метелка вон там в углу. А совок в кухне за дверью.
Анна Матвеевна повернулась, чтобы идти дальше дозором, но Лиля подала ей метелку и совок.
— Пожалуйста, Анна Матвеевна.
— Спасибо, — сказала старушка растерянно и пошла в комнату Геры.
Анна Матвеевна мела и вытирала пыль, а Лиля стояла на пороге. И только она заметила, как Тишка забрался в комнату, как он залез под кровать и мягкой лапой выкатил оттуда что-то блестящее к самым ногам Лили.
Девочка нагнулась и подняла стреляную ружейную гильзу. Она лежала на узкой розовой ладони и пахла металлом, порохом, дымком и героизмом…
Лиля искоса взглянула на Анну Матвеевну и тихонько опустила гильзу в карман.
Анна Матвеевна ничего не заметила, она в это время энергично стирала какие-то грязные следы на подоконнике. Стерла, захлопнула окно, опустила шпингалет.
— Теперь порядок, можете быть свободными, — важно сказала она притихшим и усталым девочкам. Уходя, Лиля бросила пристальный взгляд на блестящий оконный шпингалет.
* * *
На рассвете разразилась гроза. Та неистовая летняя гроза, когда иссиня-черная туча надутым парусом грозно наползает на небо и вдруг лопается с треском, обрушивает на приумолкший лес звенящие молнии, водопады хлещущих струй, и треск, и гром, и ветер…
Деревья, только что замершие в боязливом ожидании, приходят в неистовое движение. Гнутся березы, рассекая воздух зелеными прядями ветвей, беспомощно машут рукавами ели, гудят дубы и трещат могучими ветвями. Сосны раскачивают пушистые головы, и стройные стволы их звенят, как струны.
А дождь сечет весь лес, всю землю, весь мир холодными острыми бичами.
В доме спят.
Спит уставшая Анна Матвеевна, спят ребята, Василий Игнатьевич, котенок Тишка и оса на окне, залетевшая вечером в комнату.
В доме — надежная крыша, в порядке громоотвод, крепко заперты двери, и ключи у завхоза под подушкой, можно не бояться грозы. Даже окна и те все закрыты на блестящие шпингалеты… Все, все…
Лиля не спит. Всматривается в окно, на которое обрушивается дождь и ветер, вздрагивает, ослепленная молнией, и прислушивается. Трудно различить что-нибудь в этом вое и треске, грохоте и гуле. Но она все же слышит тот самый звук, который она ожидала: кто-то пробует открыть соседнее окно.
Лиля пытается найти тапочки, но они, как всегда, заползли глубоко под кровать, и, накинув халатик, затаив дыхание, она босая выходит из спальни. Надо пройти через столовую, повернуть направо… Тише, тише… Чтобы не скрипнула половица! Тише, тише, чтобы не запищала дверь! Еле ступая, чуть дыша, Лиля входит в каморку Геры, подкрадывается к окну и приникает к стеклу. Конечно, это он. Мокрый с ног до головы, захлебывающийся дождем, прячущий голову от порывов ветра.
Лиля медленно поднимает шпингалеты и распахивает окно.
— Ты? — спрашивает Гера удивленно, берясь левой рукой за подоконник. Почему ты здесь?
— Так, — спокойно отвечает Лиля. Она дрожит; ей холодно в легком халатике, а Гера почему-то медлит и не забирается в комнату. Вот он подтянулся раз-другой…
— Не могу, — говорит он вдруг, сжав зубы, — помоги мне.
И Лиля, перегнувшись наружу, сразу залитая дождем, ослепленная ветром, подхватывает его и помогает Гере перевалиться через высокий подоконник.
Рассвет разгорается, и в свете слабенького солнца Гера стоит перед Лилей бледный, взъерошенный, с красной ссадиной через всю щеку; губы его дрожат, вода стекает с него ручьями.
— Сейчас же, — сказал он хрипло, — разбуди Василия Игнатьевича, тетю Аню, Таню, ну и… Юру, пожалуй, — слышишь? Сейчас же!
— Слышу, — ответила Лиля и повернулась к двери, — только опусти шпингалет.