Утро было на редкость солнечное и веселое.

Когда Таня проснулась, одноглазый петух стоял на подоконнике, вытянув тонкую шею, и пытался закукарекать. Пушистый котенок Тишка, собравшись в комок, приготовился прыгнуть; в глазах у него был такой охотничий азарт, что Таня поняла: Одноглазому грозит серьезная трепка.

— Брысь! — крикнула Таня и запустила в котенка тапочкой. Тишка мгновенно исчез из комнаты, а Тане пришлось босиком бежать к окну за туфлей. Одноглазый бросился вниз, и уже оттуда раздалось его хриплое кукареканье.

В окно лилось и лилось солнце, золотыми, красными, желтыми струями, стекая по бревенчатым стенам. Таня поглядела вниз: там на гимнастической площадке уже вертелся колесом Хорри, делал зарядку. Из кухни доносился вкусный запах пирогов. Стволы берез у ограды, залитые солнцем, празднично розовели, а вдалеке над лесом виднелся тоже розоватый, поднимающийся к небу дым…

«Опять, видимо, на болоте торф горит, — подумала Таня, — дым-то какой густой».

Взглянув на мамину аккуратно прибранную кровать, Таня мгновенно вспомнила: «Ведь сегодня приедут ребята и педагоги, вернется мама — и начнется настоящая жизнь в „Счастливой Долине“. Вот почему так рано встал Хорри и в неурочное время занялась стряпней Анна Матвеевна; а я-то тут бездельничаю!»

Быстро одевшись, Таня, весело напевая, сбежала вниз.

Батюшки, что там делалось! Настоящий аврал! Анна Матвеевна бегала из кухни в комнаты, всем распоряжалась, ворчала и непрерывно вскрикивала:

— Что это за дети такие, прости господи!

Она пыталась делать десять вещей сразу: гладить занавески, допекать пироги, поливать цветы и отвечать на бесчисленные вопросы.

Катя и Муся, сидя в углу столовой прямо на полу, плели гирлянды из листьев клена. Нельзя сказать, чтоб это выходило очень красиво, но девочки были в полном упоении и приставали к Анне Матвеевне:

— Анна Матвеевна, Анна Матвеевна, вот этим ми веранду украсим, а вот это на дверь повесим.

— Очень хорошо, очень хорошо, умницы! — отвечала старушка и тут же роняла на пол стопку выглаженного белья.

— А вечером мы концерт устроим. Сюрпризом, — говорила Муся, подбирая белье с пола. — Катя будет стихи читать, я буду танцевать маленького лебеденка. Та-та-та-та-та. Вот так хорошо?

— Да, хорошо, хорошо, — отмахивалась Анна Матвеевна. — А ты это куда, Гера, пошел?

Гера и впрямь собрался уходить, да еще и ружье взял с собой.

— Хочу по лесу побродить, может быть, чего-нибудь подстрелю!

Анна Матвеевна рассердилась, подбежала к Гере и, глядя на него снизу вверх, строго погрозила ему пальцем:

— Ну, уж это ты, батюшка, брось! Ты, брат, здесь не отдыхающий. Взялся работать, так работай. Дел-то еще по горло. Помочь надо.

Гера сконфузился:

— Да я думал, — все уже готово… Ну, что делать надо?

— Выколоти коврики из мальчишьей спальни. А у девочек уже Танюша лоск наводит.

Гера отнес ружье в свою комнатку и пошел за ковриками, а Анна Матвеевна, круто повернувшись, неодобрительно посмотрела на девочку, сидящую на диване.

Сидит девочка тоненькая, стройная и головы не поднимает, и рукой не шелохнет, — книжку читает. Две золотые косы на концах завиваются, и Тишка играет и играет завитками. И девочке Лиле все равно, что Анна Матвеевна неодобрительно смотрит, что кругом аврал, праздничная уборка, — это ее не касается. На это есть «обслуживающий персонал». Она читает книжку и не собирается отвлекаться из-за чепухи.

Муся уже смотрит на нее с обожанием. Лиля похожа на сказочную принцессу или на балерину из балета.

— А ты что будешь вечером делать, Лилечка? — спрашивает девчурка, отгоняя Тишку и сама навивая золотой завиток на палец.

— Ничего, — отвечает Лиля, не поднимая глаз от книги и деликатно высвобождая косу.

— Тебе у нас не нравится? — робко продолжает Муся.

— Не очень… скучно и неуютно как-то.

Боже мой, что она сказала! Анна Матвеевна покрылась сначала красными пятнами, а потом лиловыми. Она стукнула сухим кулачком по гладильной доске (многострадальное белье опять упало на пол) и разразилась:

— Неуютно ей! Какой уж тут уют! У меня еще, может, занавески не повешены и поварихи нет! И педагоги не приехали! А ей, видите ли, неуютно! А приезжать раньше времени уютно? Сказано в путевке двадцать пятого, ну и приезжайте двадцать пятого! «Неуютно»!

Не поднимая глаз от книги, Лиля сказала спокойно к вежливо:

— Не надо кричать, Анна Матвеевна; здесь малыши, не следует подавать им плохой пример.

Старушка бессильно развела руками и, задыхаясь, паруся полами белого халата, полным ходом выплыла из комнаты. Так фрегат, начиненный порохом, вынужден отступить под огнем противника, чтобы самому не взорваться.

Муся и Катя испуганно посмотрели на Лилю.

— Пойдем, пожалуйста, Катя! — сказала Муся чрезвычайно воспитанным тоном. — Повесим, пожалуйста, гирлянду на террасе, пожалуйста. — И девочки чинно вышли из комнаты.

А на их месте устроились Юра и Пинька. Они разостлали на полу длинную кумачовую полосу, расставили баночки с белой и синей краской, разбросали карандаши, линейку, циркуль… Можно было подумать, что они собираются открыть художественную мастерскую, а они всего-навсего хотели написать на кумаче: «Добро пожаловать!»

Дело как будто не хитрое, но Юра пыхтел и кряхтел, неуверенно водя мелком. Это, правда, не мешало ему возражать Лиле:

— Нет, ты не думай, у нас хорошо. Вот сегодня Ольга Павловна приедет с ребятами, с педагогами. Обещала волейбольную сетку привезти и шахматы. И даже радио.

— А кто это Ольга Павловна?

— Это наш главврач — Танина мама. Ты ее не застала; она несколько дней тому назад в город уехала. Она хорошая, веселая. Мы с ней даже купаться один раз ходили.

Лиля пожимает плечами.

— Мне купаться нельзя.

— А почему?

— Железы не в порядке… бронхиальные…

У меня есть подозрение, что Юра ничего не знает о железах, но он убежденно поддержал Лилю:

— А, если бронхиальные, ну, тогда конечно…

Лиля, наконец, отложила книгу и более оживленно стала расспрашивать нового знакомого:

— Почему это вас с участка не выпускают? Что вы, маленькие, что ли?

— Нельзя, — ответил Юра и облизал кисточку, отчего у него на губах запузырилась белая краска и голос стал глухим и невнятным. — Тут очень страшные леса кругом, выйдешь и сразу заблудишься. Только Гера может: он здешний, он каждый кустик в лесу знает.

— Гера — это тот… который в большущих сапогах? Невоспитанный такой?

— Гм… — поперхнулся Юра, — ну, зачем ты так? Он у нас хороший.

— А почему у вас дымом пахнет?

— Где-то в лесу торф горит; ты не бойся, это часто бывает.

— Я ничего не боюсь…

Пинька и Юра закончили плакат и не могут налюбоваться делом рук своих.

— Ну как, хорош? — спросил Юра.

Лиля смотрела совсем не на плакат, а на Юрину рубашку.

— Что это у тебя?

— Да ну, чепуха, — марганцовокислый калий. Это я опыты делаю. Не обращай внимания. Я тебя про плакат спрашиваю, а не про рубашку.

— «Дабро пожаловать!» — прочитала Лиля по слогам. — Ну, мальчик, у тебя же здесь грубейшая ошибка.

— Не может быть, — авторитетно заявил Пинька, — у него не может быть! Он у нас круглый отличник.

— И я не вижу! — Для большей точности Юра совсем склонился над кумачом, чуть не пачкая краской курносый нос. — Нет, ничего не вижу!

— Добро ты написал через «а», мальчик!

— Ну и что?

— А надо через «о»!

Нет, так легко Юра не может ей довериться!

— А ты откуда знаешь?

— Это всякий знает: безударные гласные!

— Не помню таких, — упрямится Юра.

— Он не помнит таких, — солидно подтвердил Пинька.

Но в глубине души Юра все-таки был смущен.

— Ты абсолютно уверена?

— Абсолютно.

— Ну, давай тогда поправляй собственной рукой. Не хочешь?

Мальчики были уверены, что Лиля не захочет возиться, но она неожиданно встала с дивана и начала поправлять букву. Ох, и хорошо же она рисует! И без линейки… И кажется, она так же, как и Юра, засунула кончик кисточки в рот.

Тут Таня вышла из спальни девочек и окликнула ее:

— Лиля! У тебя до сих пор постель не прибрана, ты постели.

Лиля даже не подняла головы.

— Я не умею, — сказала она, спокойно растушевывая краску, — я и дома не стелила.

Таня так удивилась, что сразу не нашлась, что и сказать. Юра и Пинька оторвались от плаката и уставились на Лилю. Вот так фрукт! На вид лет пятнадцать девахе — и не умеет постелить постель!

— Как же так не умеешь?.. — усомнилась Таня. — Разве это трудно?

— Может быть, и не трудно, но я этого никогда не делала.

— Ну, хорошо… тогда я сама…

Но Гера, державший в охапке груду ковриков, преградил Тане дорогу:

— Ты не смей за нее стелить, Таня, не смей! Ишь, какая белоручка! Фря! За нее другие работать должны! Буржуйка какая!

Он — работяга Гера — весь дрожал от злости и негодования.

Но на Лилю Герино негодование совершенно не подействовало. Она подняла голову от плаката и, прямо глядя холодными голубыми глазами на Геру, сказала пренебрежительно:

— Я не с вами, кажется, разговаривала?

— Ненавижу я таких принцесс чертовых!

— Гера, зачем ты грубишь? — примирительно сказала Таня, но и ей не понравилась новая девочка.

Гера быстро зашагал во двор. Ну и достанется же сейчас коврикам!

Юра и Пинька тоже были обижены за Таню. Они с удовольствием оставили бы одну эту «принцессу», но она как раз дорисовывала восклицательный знак (и делала это, по правде сказать, превосходно). Ну, наконец, кончила и бросила кисточку.

— Теперь можно вешать? — спросил Юра.

Лиля уже уселась на диван и снова взялась за книгу:

— Пожалуйста.

— А ты нам разве не поможешь?

— Нет. Мне доктор запретил всякое физическое напряжение.

— А как же?.. Нам вдвоем не справиться.

— Не знаю, — прозвучал равнодушный ответ.

— Да ну ее! — зашептал Пинька ошеломленному Юре. — Сами справимся. Перед всякой девчонкой еще унижаться! Давай бери!

Мальчики подтянули к стене столик, поставили на него табуретку, на табуретку — маленькую скамеечку. Все это сооружение скрипело и качалось, и верный Пинька должен был подпирать его спиной, как каменный Атлант.

Юра — далеко не спортсмен — кое-как еще взобрался на скамеечку, но дальше оказался совершенно беспомощным. Он то балансировал на одной ноге, то хватался за стену, то испуганно поглядывал вниз и никак не мог прикрепить плакат.

Лениво волоча ноги, в комнату вошел Леша.

Приходилось ли вам видеть, как люди переезжают на новую квартиру? Все таскают вещи, суетятся, хлопочут, что-то прибивают, самые маленькие ребята несут горшки с цветами, овчарка охраняет вещи, сложенные на улице, и вдруг из уютной корзиночки выпрыгивает раздобревший пушистый кот. Он презрительно смотрит на всю эту суетню, ни в чем не собирается принимать участия и только недовольно поводит ушами, раздраженный шумом и беспорядком. Вот так вошел и Леша.

— Леша, помоги! — крикнул Юра, чувствуя, что он вот-вот свалится с заоблачных высот.

— Нашел дурака!

— Как тебе там, Юматик? — жалобно спрашивает Пинька. — Держишься?

— Неуютно как-то наверху. Дай молоток.

— На.

— А гвозди?

— Держи.

Кое-как приспособившись, Юматик начинает прибивать плакат. «Строительные леса» качаются. Пинька краснеет от напряжения, а на его поднятое кверху лицо сыплется то известка, то гвозди.

Пинька с ужасом думает, — чего доброго, на него свалится и молоток, но он верный друг и не оставляет Юматика в беде.

Леша, засунув руки в карманы и широко расставив ноги, то и дело покрикивал командирским голосом:

— Не так, Юрка! Выше, теперь ниже! Пыхтишь, как паровой молот, крыса маринованная! Левей, левей!

— А теперь как? Прямо? — с надеждой спросил Юра и, откинувшись назад, сокрушенно пробормотал: — Крен двадцать пять градусов. — От огорчения или от крена он пошатнулся, уронил молоток, гвозди, плакат и свалился к ногам огорченного Пиньки.

— Теперь великолепно, — иронически похвалил Леша.

И Пинька, глядя на Юру, который, морщась, растирал ушибленные места, изменил своему другу.

— Эх ты, шляпа! Надо бы сразу Хорри позвать. Хорри! Хорри!

Хорри вошел мягкими неслышными шагами, молча оглядел ребят, вспрыгнул на стол, быстро и ловко прибил плакат и привел все в порядок.

— Молодец! — бросила Лиля и в первый раз за день приветливо улыбнулась.

— Благодарю вас, мадемуазель, — раскланялся Леша, — благодарю за похвалу. Он герой! Гвоздь вбил!

Хорри даже не посмотрел на кривляющегося Лешу и вышел из комнаты.

Юра возмутился:

— Ты полегче, Лешка, — говорит он, наступая на него с кулаками. (И верный Пинька следует за ним шаг за шагом). — Сам только ругаться да командовать умеешь.

— Ну и очень хорошо, что умею… как папа… Мой папа, ого, как ругает служащих! Он директор!

Лиля с любопытством рассматривала Лешку, как индейского петуха или заморского попугая.

— Директор чего?

— Универмага. А твой?

Лиля пожала плечами.

— Если тебе так интересно, — заведующий…

— У… мелочь! — свистнул Леша. — Заведующий? Чем?

— Кафедрой, — спокойно ответила Лиля.

И тут Юра, ученый Юра, не выдержал и показал Леше язык:

— Что, съел?

Вот-вот готова была вспыхнуть драка, но тут часы пробили два.

Бой часов был слышен и во дворе, где Хорри подметал дорожку, и на террасе, где Василий Игнатьевич и девочки вешали гирлянды, и в спальне, где Таня убирала постель Лили, и достиг ушей Анны Матвеевны.

— Два часа! — закричала старушка. — Через час все будут здесь, а у нас еще ничего не готово. Скорей! Скорей! Таня! Хорри! Девочки!

И что был утренний аврал по сравнению со смерчем, шквалом, штормом, который начался сейчас! Даже одноглазый петух не выдержал и, боясь, что его заставят что-нибудь делать, забился под террасу.

Только Лиля по-прежнему сидела на диване и спокойно читала книжку.