Однажды я получил телеграмму от мистера Скотта, приглашавшую меня немедленно прибыть на заседание в Филадельфию. Дело заключалось в следующем. Некоторое время тому назад мистер Скотт возымел намерение построить Техасско-Тихоокеанскую железную дорогу. Я очень настойчиво советовал ему не приступать к строительству такой большой линии, пока у него не будет необходимого капитала, и не полагаться на займы. Но он не послушался моего совета. Теперь он сообщил, что наступил срок уплаты по большому займу, взятому им на постройку линии у Моргана в Лондоне, и что тот соглашается отсрочить платеж при условии, что я приму участие в займе. Я отказался. Тогда мне был поставлен вопрос: готов ли я своим отказом разорить своих друзей?

Это был один из самых мучительных моментов в моей жизни, но я не колебался ни минуты. Все мои капиталы были вложены в наши предприятия, и я не мог взять оттуда ни одного доллара. Я, хотя и в скромных еще размерах, был капиталистом нашего концерна и нес ответственность за судьбу всех его участников.

Я напомнил мистеру Скотту, что в свое время с моей стороны было сделано все, чтобы отговорить его от этой постройки. Хотя я и не сочувствовал его планам, тем не менее я внес в это дело свою долю — 250 тысяч долларов наличными. Но ничто в мире не могло бы заставить меня предоставить свое имя для чуждого предприятия: я отвечаю своим именем только за собственную фирму.

В жизни делового человека нет большей опасности, чем поручительство за другое лицо. Этой опасности легко избежать, если поставить перед собой два вопроса. Первый: окажется ли у меня в случае необходимости достаточно свободных средств, чтобы уплатить всю сумму, за которую я поручился? И второй вопрос: готов ли я лишиться этой суммы ради того, за кого я даю поручительство? В случае утвердительного ответа — но только в этом случае — можно оказать другу подобную услугу. Но тогда возникает вопрос, не лучше ли сразу выложить эту сумму наличными, чем давать за нее поручительство. Я уверен, что в большинстве случаев лучше всего поступить именно таким образом.

На другое утро я вместе с участниками вчерашнего совещания возвращался в Нью-Йорк. По дороге один из них сказал, что видит во всем вагоне только одного разумного человека, все остальные — «идиоты». «Разумный человек», по его мнению, был «Энди» (это мое уменьшительное имя), который наличными деньгами внес свою долю, не должен никому ни доллара и не несет никакой ответственности за все это дело. Другой спросил меня, как я ухитрился благополучно проскочить через эту проклятую историю. Я ответил: «Только потому, что я добросовестно держался того, что считал своим долгом: никогда не подписывать вексель, не будучи заранее уверен, что буду в состоянии заплатить по нему, или, другими словами, никогда не соваться в воду, не зная броду».

В этот период моей жизни мне часто приходилось бывать в Европе по разным финансовым делам. Мой брат и мистер Фиппс так хорошо справлялись с управлением нашими предприятиями, что я спокойно мог отсутствовать целыми неделями. Мои дела в Лондоне шли настолько успешно, что я рисковал отойти от промышленной деятельности и целиком предаться финансовым и банковским мероприятиям. Но меня все сильнее влекло к промышленности. Я хотел производить ощутимые ценности. Поэтому я продолжал вкладывать все свободные деньги в наши питсбургские заводы. С течением времени они значительно расширились и заняли первенствующее место во всех видах железных конструкций в Америке. Нашему делу предстояло большое будущее, и я решил целиком посвятить себя металлургической промышленности, чтобы довести ее до возможного совершенства.

Позиция, занятая правительством по вопросу о таможенном тарифе, совершенно рассеяла мои опасения за будущее нашего дела. Я видел, что Гражданская война вызвала в американском народе твердую решимость образовать самодостаточную нацию, независимую от Европы во всех жизненных вопросах. До тех пор Америке приходилось удовлетворять свои потребности в стали — и в значительной степени в железе — ввозом из-за границы, причем главным поставщиком являлась Англия. Теперь народ требовал, чтобы все это производилось внутри страны, и Конгресс поддержал отечественную промышленность, установив пошлину на ввоз стальных рельсов в размере двадцати восьми процентов стоимости.

Покровительственные тарифы оказали громадное влияние на развитие промышленности в Америке. До Гражданской войны это был партийный вопрос. Южные штаты были сторонниками свободной торговли, потому что ввозные пошлины приносили доход только северным штатам. Но после войны партийный вопрос превратился в вопрос национальный. Это был гражданский долг — изыскать новые источники существования для страны.

В свое время мы были поставлены перед необходимостью самостоятельно изготовлять кованое железо для постройки мостов и других сооружений, теперь мы сочли своевременным приступить к производству чугуна. С этой целью мы в 1870 году в виде опыта построили первую доменную печь. Успех этого предприятия превзошел самые смелые ожидания: доменная печь ежедневно давала нам 100 тонн чугуна — количество, на производство которого прежде требовалась целая неделя. Мы побили в этом отношении рекорд, и многие приходили к нам, чтобы посмотреть на невиданное чудо.

Мы обязаны моему двоюродному брату Джорджу Лодеру важным нововведением, до тех пор совершенно неизвестным в Америке. Он был инженером-механиком, и ему пришлось наблюдать в Англии способ промывки и коксования отходов из угольных шахт. Узнав об этом, я немедленно предоставил средства, необходимые для осуществления подобного предприятия. Мы заключили с угольными фирмами контракты на поставку отходов и заключили соглашение с железнодорожными компаниями относительно условий перевозки. В течение многих лет мистер Лодер руководил возведением и эксплуатацией коксовальных печей, впервые построенных в Америке. Успех этого дела был огромен.

Число таких печей постепенно возрастало и дошло до пятисот. Должен признаться, что всякий раз, когда я прохожу мимо коксовальных печей, мне приходит в голову одна мысль: «Тот, кто выращивает два стебля на том месте, где прежде был один, имеет заслуги перед своим народом. Но тот, кто добывает наилучшее топливо из таких материалов, которые прежде выбрасывались как негодные, имеет полное право гордиться делом своих рук. Прекрасно создать что-нибудь из ничего; но еще прекраснее быть первой фирмой в нашей части света, которая этого добилась».

Когда теперь я оглядываюсь назад, мне кажется почти невероятным, что в семидесятых годах прошлого столетия в Америке химия не играла никакой роли при производстве чугуна. А между тем трудно переоценить ее важность в металлургической промышленности. В те времена доменной печью обыкновенно управлял какой-нибудь дюжий молодец — чаще всего иностранец, — который при случае мог и поколотить рабочего для острастки остальных. О состоянии своей доменной печи он судил по наитию, напоминая в этом отношении своих деревенских земляков, о которых шла слава, что они посредством волшебной палочки могут определить, где скрывается под землей источник воды или нефти.

Подобное положение вещей было совершенно нетерпимо. Дело кончилось тем, что мы сместили прежнего управляющего, назначили вместо него другого, а в помощники ему пригласили химика доктора Фрике, образованного немца, который открыл нам вещи, о существовании которых мы даже не подозревали. Например, мы узнали, что железная руда, добытая на самых лучших рудниках, содержит нередко на десять, пятнадцать и даже двадцать процентов железа меньше, чем мы предполагали. Вдруг оказалось, что рудники, имевшие до тех пор не очень хорошую репутацию, дают руду высокого качества. То, что считалось хорошим, оказалось плохим, и наоборот; все стало с ног на голову. Девять десятых нашего неведения в области производства чугуна растаяло как воск под ярким солнцем химических знаний.

Какими же мы были глупцами! Но мы могли утешиться тем, что наши конкуренты были еще глупее.

Годы прошли с тех пор, как мы передали руководство всем производством чугуна химику, а владельцы других доменных печей все еще продолжали утверждать, что у них не хватает средств на содержание химика. Если бы они ясно представляли себе положение вещей, то давным-давно поняли бы, что эксплуатация без химика обходится несравненно дороже.

В 1855 году английский техник Генри Бессемер изобрел способ переработки чугуна в сталь, вызвавший целый переворот в сталелитейной промышленности. Благодаря этому способу оказалось возможно за двадцать минут получать такое количество литой стали, какое при прежних способах производилось двадцать четыре часа. Я внимательно следил за опытами Бессемера, и мне было ясно, что если они окажутся успешными, то кончится эра железа и наступит век стали. Будучи в Англии, я окончательно убедился, что этот метод, не требуя больших финансовых затрат, дает блестящие результаты. К такому же заключению пришел и мистер Колман, всегда с готовностью шедший навстречу новым методам. Мы образовали акционерную компанию и 1 января 1873 года открыли завод по производству стальных рельсов.

Дело уже было наладилось, как вдруг в сентябре 1873 года разразился финансовый кризис. Это был самый тревожный период за все время моей деловой жизни. Однажды утром, когда я отдыхал в Аллеганских горах, мне подали телеграмму, извещавшую о банкротстве фирмы «Jay Cooke & Co». За этой телеграммой посыпались известия о все новых банкротствах. Одна фирма за другой прекращала платежи. Каждое утро мы спрашивали себя, чья очередь на этот раз. Всякое новое банкротство ослабляло платежеспособность остальных фирм, пока в стране не наступил полный паралич деловой жизни.

Нас заботили не столько собственные деньги, сколько мысль о том, сколько нам должны другие. Не те счета, которые поступали к нам, а те счета, которые исходили от нас, требовали величайшего внимания. Дело дошло до того, что некоторые железнодорожные компании, линии которых скрещивались в Питсбурге, задолжали нам большие суммы за поставку материалов. Для питсбургских промышленников было совершенно невозможно выполнять свои обязательства, когда наши должники прекращали платежи. Занять же где-нибудь деньги было невозможно даже при наилучших отношениях. Но я продал ценные бумаги, имевшиеся у меня в запасе, и благодаря этому в нашем распоряжении оказались значительные суммы. Итак, мы благополучно пережили тяжелое время.

В самом начале кризиса я волновался и тревожился больше всех остальных акционеров. Но когда стало ясно, что наше финансовое положение не так уж плохо, я успокоился. Конечно, как только разразилась финансовая буря 1873 года, мы вынуждены были немедленно убрать паруса. Как это было ни тяжело, нам пришлось приостановить работы на новом рельсопрокатном заводе.

Первый порыв бури задел прежде всего финансовые круги, имевшие дело с биржей. Прошло некоторое время, прежде чем ее ощутил остальной деловой мир. Но положение неудержимо ухудшалось, и наконец разразился крах, который увлек в пропасть моих друзей с Техасско-Тихоокеанской железной дороги. Для меня это было самым тяжелым ударом. Вначале никто не верил, что я, при своих личных отношениях с Техасской группой, не участвовал в их финансовых обязательствах.

Директор Питсбургского обменного банка находился в Нью-Йорке, когда туда пришло известие о банкротстве мистера Скотта и мистера Томсона. Он тотчас поспешил в Питсбург и на другой день на заседании правления банка заявил, что считает совершенно немыслимым, чтобы я не был причастен к данному делу. На этом основании он предложил, чтобы банк воздержался от дальнейшего учета наших векселей. Узнав об этом, я решил немедленно действовать. Первым же поездом я отправился в Питсбург и доказал всем заинтересованным лицам, что хотя и состою акционером Техасско-Тихоокеанской дороги, но уплатил наличными за свои паи. Ни на одном из их векселей не стояла моя подпись. У меня не было никаких финансовых обязательств по отношению к ним, и все, что имелось у меня на руках, было мною оплачено и принадлежало мне. Все мои обязательства ограничивались моим собственным предприятием, и тут я считал себя ответственным за каждый доллар.

После этого все сомнения по отношению к нам в финансовых кругах окончательно рассеялись и уступили место, быть может, недостаточно мотивированному доверию. Наш кредит стал с тех пор непоколебимым.