Каждое утро у Марка начиналось в семь. Так было всегда и у всех. С детства и до старости все вставали ровно в семь утра. А ложились все спать всегда в десять вечера. Таков был установленный распорядок дня. Как только заканчивались обе программы телевидения, культурная и спортивная, сообщали о погоде на завтра и включали гимн. После гимна все и ложились. Можно было видеть, как разом, щелк-щелк-щелк, начинали гаснуть окружающие его дом новые башни. Этот дом скоро тоже должны были снести. По графику, который висел уже полгода возле окошка консьержа, расселять их будут в течение недели ближе к Новому году.

Нет, дом еще вполне хороший, уютный и теплый, тут даже и не поспоришь. Но — график. Обновление всегда должно идти строго по утвержденному графику. Это дает полную занятость строителям и нагрузку всяким заводам строительных конструкций. Инженерам и офисным работникам — тоже работа. И тем, кто их кормит. Всем-всем, в общем.

А за неделю до этого события им сообщат новый адрес. Вот тогда и придется искать новую школу для сына поближе к жилью. А может, заодно и работу для себя. Не поощрялось, когда путь на работу у кого-нибудь занимал слишком много времени. Трафик. За трафик снимали бонусы.

Еще бонусы снимали, если кто работал не по направлению. Место работы определяла квартальная управа. У них были все актуальные данные о потребностях и возможностях в текущем периоде. И если ты продолжал работать в другом месте, не по их направлению, то тоже мог лишиться бонусов.

Так что, может, ничего искать вовсе и не надо будет. Все уже будет решено в управе заранее.

Марк ехал на работу в теплом просторном автобусе и думал, что в этом месяце обязательно надо будет зайти к сыну в школу. Иначе он дождется, что школьный психолог придет к ним на квартиру, и опять будет длинный тяжелый разговор, а в карточке гражданина ему проставят уже второе замечание. Интересоваться жизнью детей родители обязаны до их полного совершеннолетия, то есть до двадцати четырех лет. Так что еще и в институт придется к сыну ходить.

На работе он весь день распечатывал полученные письма и инструкции, потом разбирал по темам, потом относил руководителю отдела, который еще раз проверял. Иногда он перекладывал тот или иной документ в другую папку и укоризненно смотрел при этом на Марка. Марк сокрушенно вздыхал — не доработал, разводил руками, склонял голову. «Ну-ну», — говорил руководитель отдела. — «Повинную голову меч не сечет». И отдавал папки для исполнения. Теперь Марк обходил всех коллег в большом общем зале и раздавал им полученные документы согласно теме работы.

И так каждый день.

Он не считал свою работу очень уж легкой и простой. Если бы она была легкой, кто бы дал ему эту квартиру? И карточки на паек? И бонусы на время отпуска?

В стандартной двухкомнатной квартире они жили вдвоем с сыном. Жена жила в точно такой же квартире с дочерью на другом краю города, и раз в неделю приезжала к ним в гости, оставаясь иногда с ночевкой. Марк тоже раз в неделю ездил к ней. Эти дни были обведены заранее на календаре, и в домашний компьютер вбито напоминание. Пропускать эти дни было нельзя. Во-первых, можно было лишиться бонуса. А во-вторых, других дней для таких встреч в планах на год не предусматривалось.

План-график на год каждый совершеннолетний гражданин получал тридцать первого декабря. Потом был праздничный день первое января — он выделялся каждому на изучение плана, а второго января опять начиналась обычная размеренная и расписанная на год вперед жизнь. Ну, это если не было дополнительного выходного дня.

Марк помнил, как однажды первое января попал на пятницу. И в планах честно было указано, что можно не выходить на работу до четвертого числа. Но так было на его памяти не часто.

Работа всегда заканчивалась ровно в 15.00.

Марк ехал домой — путь занимал меньше получаса. Дома, открыв дверь своим ключом, он громко говорил еще от порога:

— Здравствуй, сын! Я вернулся!

— Здравствуй, папа, — говорил, выходя из своей комнаты, Евгений Маркович, его сын, которому в прошлом году исполнилось целых десять лет.

— Ну, что у нас плохого? — традиционно хитро улыбался Марк.

— Птица-говорун отличается умом и сообразительностью, — отвечал сын. — Все в порядке, без двоек!

Потом, раздевшись и умывшись, Марк проверял уроки — сорок минут по графику. Делал замечания и заставлял кое-что переделать или повторить — еще двадцать минут.

Следом по графику шло совместное делание уроков. Тех, которые еще не были сделаны. А даже если и сделаны — все равно график надо было выполнять.

И хотя Женька мог все сделать до его прихода, но всегда находилось дело, которое можно было сделать как бы вдвоем. Тогда сын опять садился за письменный стол, а Марк разворачивал газету, чтение которой тоже было внесено в график.

— Пап, а почему Мороз — дед? — Женька, склонив голову на плечо, высунув кончик языка, раскрашивал новогоднюю открытку, которую задали в школе к понедельнику.

— Ну-у-у, — протянул отец, откладывая сегодняшнюю газету. — Ну, наверное, потому что он очень старый. Дед — это так всегда старых называют.

— А ты — дед, что ли?

— Ну, что я, старый такой, что ли?

Женька оторвался от картинки, оглянулся на отца.

— Ну-у, не старый. Но пожилой, наверное.

Вообще-то, старый. Потому что ему уже тридцать пять лет. А тридцать пять — это втрое больше, чем Женьке. Даже больше, чем втрое. Почти вчетверо, если округленно. Конечно, старый. Но говорить этого нельзя, потому что обидно. Старый — это обидно. Это как ярлык такой, этикетка — старый.

— А Снегурочка тогда — бабка?

— Ты, что, Жень? Какая же она бабка? Снегурочка — это внучка деда Мороза! Она маленькая еще совсем.

Он хотел сказать «как ты», но вовремя остановился. Конечно, Женька еще маленький. Что там ему — всего десять с небольшим. Но называть его маленьким нельзя — обидно будет пацану. Да он уже и не такой уж маленький. На косяке двери они отмечают карандашом его рост. Во-он где была первая черта. А теперь-то — ого-го!

— А внучка — это как?

— Внучка — это дочка сына или дочка дочки этого деда.

— Дочка дочки, дочка дочки! — обрадовался Женька. — Бочка бочки, бочка бочки!

— Ты уже закончил? Осталось пять минут.

— Сейчас, еще чуть-чуть! — он тут же отвернулся обратно к столу, нанося последние мазки яркой синей акварелью.

Нет, совсем уже не маленький. Уже знает порядок. Это хорошо.

Ровно через пять минут они встали и перешли на кухню.

Еще час они вместе на кухне готовили еду. При современной технике часа было много, да можно было и заказать что-то в «Домашней кухне», но по графику полагалось готовить именно час, чтобы ребенок привыкал к кухне, к процессу готовки. Да и вообще — два часа минимум было положено общаться отцу и сыну ежедневно.

Ели они обычно тут же на кухне за небольшим столом в углу, слушая новости и музыку, которую передавали по «Культуре».

Текущая неделя была неделей Баха.

За едой не разговаривали. Разговор во время приема пищи не приветствовался. А после еды, когда Марк мыл посуду, а сын протирал стол, Женька вдруг спросил:

— Пап, а Дед Мороз по-настоящему есть?

— Нет, конечно.

— А тогда зачем мы его рисуем? И Снегурочку эту? Дочку дочки?

— Понимаешь, сын…, - Марк ловко перехватил тарелку, пытающуюся выскользнуть из руки. — Считается, что это развивает твою фантазию. Сказки всякие, например, выдумки. А фантазия — она просто необходима, чтобы у нас были изобретатели разные и всякие ученые, которые делают важные открытия.

Женька понимающе кивал головой. Конечно, без изобретателей и ученых все было бы очень плохо. Надо будет, значит, еще нафантазировать чего-нибудь тогда. Это полезно. Это развивает.

Вечером сын читал, а Марк просматривал новости по телевизору.

После этого они вместе смотрели старый фильм. Старые фильмы были хорошие и добрые. В них хорошие люди дружили против врагов, боролись, преодолевали и всегда побеждали.

Без пятнадцати десять раздались первые такты гимна. Утром его пел большой хор. А вечером гимн исполнялся без слов, одна мелодия. Марк напевал про себя отдельные строки и слова: про солнце в небе, про единство, про синее небо еще раз, опять про моря и океаны…

— Спокойной ночи, папа, — сказал Женька.

— Спокойной ночи сын, — ответил с улыбкой Марк. — Хороших тебе снов.

Ему снился график, в котором было много праздников и выходных дней.

А Женьке снились какие-то внучки и бабки, и деды Морозы, которых на самом деле нет, но фантазировать их даже во сне было полезно.

* * *

Сашка проснулась рано. Бабушка еще спала в своей выгородке, и было слышно только смешное легкое похрапывание. На селе лениво перебрехивались собаки, встречая близкий рассвет.

«Гав», — слышалось откуда-то от бахчей. «Гав-гав», — отвечал басом с другого края села здоровенный пес, который охранял птичник. Сашка с ним познакомилась, когда его только привезли. Такой большой, что на него можно было лечь сверху, обняв за шею руками, а он даже и не пошатнется.

Она дождалась, когда в этот разговор — «не спи — не сплю» — вмешался их Полкан, сообщивший всем, что и он совсем даже не спит, а работает, охраняет двор и Сашку с бабушкой, и легко спрыгнула с высокой кровати. У бабушки все кровати были высокие, и если включить свет, то под ними совсем не темно и вовсе не страшно.

Сашка темноты не боялась. Темноты боятся те, кто ничего не знает. «От незнания — все страхи», — так говорила Сашке бабушка. А Сашка знала точно, кто там, в темноте, под кроватью шевелится и хочет схватить ее за ногу и напугать. Она даже специально выключала свет и играла с тем, кто под кроватью. Он хватал, а она весело визжала и задирала ноги повыше. Так они и веселились вдвоем. Главное, не забыть потом покормить домового. Он же не только хватать умеет. Он много полезного сделает, если его уважить.

Сашка сама домового ни разу не видела, только чувствовала лапу, когда он хватал за ноги. И еще слышен был иногда его смешок из темного угла. Бабушка говорила, что они все маленькие и с лохматыми ногами. Наверное, как хоббиты. А хоббитов бояться не надо — они же добрые. Про хоббитов все написал Профессор. Эту книжку проходили по программе, и Сашка потом участвовала в розыгрыше отдельных сценок. Только в хоббиты ее тогда не взяли, потому что она, как сказали мальчишки, «худая и вредная». Тогда она стала лесным гоблином, зеленым и шустрым, бесилась и кувыркалась, и всем мешала. «Вошла в роль», — сказала учительница. А учитель посмеялся и сказал, что все в точности «по системе Станиславского».

Сашка осторожно раздвинула занавески и толкнула легкие створки наружу. Окно открылось, и в него сразу влезла голова Полкана. Он часто дышал, и большой розовый язык его висел на сторону. Наверное, бегал по двору, бесился.

— Уйди, — шептала Сашка, пихаясь в полканову голову. — Уйди, не мешай!

— Ах-ах-ах-ах, — дышал Полкан и улыбался. Собаки улыбаются открыто, от души. Вот кошки — они сами себе на уме. Они могут смеяться и издеваться. Могут сидеть в строгом молчании, ни на кого не обращая внимания. Могут таращить глаза в показном испуге или непонимании — на самом-то деле они все понимают. А вот улыбаться по-настоящему кошки не могут.

— Тихо, ты! — шипела Сашка, отталкивая собаку. А потом она придумала. Она крепко ухватилась за шею Полкана и прошептала ему в ухо волшебное слово:

— Полкан, гулять!

Полкан дергает, и Сашка, как пробка из бутылки, вылетает на улицу, чуть не ободрав о подоконник только-только зажившие коленки. Полкан, лязгая цепью, прыгает вокруг. Он бы сейчас залаял от полноты чувств, но Сашка повисла на нем и зажала морду обеими руками.

— Тихо! Тихо! Не шали!

Пока Полкан извивался всем телом, повизгивая и мотая хвостом, толстым и твердым, как палка, Сашка отстегнула карабин и, придерживая за ошейник, потянула пса на зады. В такую рань незачем было идти со двора через калитку в воротах. Скоро погонят скот, скоро пастух пройдет по улице, щелкая кнутом. А она по задам, по балке, мимо ничейного вишневого сада, наверх, туда, где стоит каменная баба, потрепанная ветрами и временем, серая и тяжелая. Городские, когда приезжают сюда, называют ее скифской. Но Сашка-то знала, что на самом деле эти бабы, что встречаются в степи, — половецкие, и никакого отношения они к скифам не имеют.

Можно было, конечно, отпроситься заранее, объяснить бабушке с вечера. Но так, не спросясь никого, ранним утром, до света — это же получается самое настоящее приключение!

Когда она прошла за огороды, за последний плетень, отпустила Полкана, и он тут же унесся вперед, по сверкающей росой траве, под пеленой поднимающегося из оврага тумана, мотая ушами и вскидывая изредка голову: идет ли хозяйка за ним? Хотя, наверное, Сашка была не хозяйка, потому что хозяйка была бабушка. А Сашка была вроде как подружка, с которой так весело повсюду бегать и играть.

Сашка бежала следом, шлепая босыми ногами по холодной пыли тропинки. За ночь земля остывала, но скоро встанет солнце, и станет светло и тепло, и пыль станет нежной и приятной, теплой, когда наступаешь.

Бывает пыль черная, от чернозема. Она самая приставучая, ее трудно отмывать. Бывает красная, от глин и суглинков. Она крупная, колючая и мажется, если пройдет даже маленький дождик. А у них здесь пыль была самая правильная — серая. Тонкая, мягкая, легкая. Если свернуть кулек из газетной бумаги — но только в один слой! — в кулек насыпать пыль, а потом его сверху завернуть, то получится самая настоящая граната.

Им показывали по истории старый фильм про Чапаева. Там была такая сцена, когда Петька и другие тоже стали выбегать на холм и кидать в беляков гранаты, и тогда все побежали, а из нижнего угла экрана в бурке, отнеся руку с шашкой в сторону, вылетал Чапай, и за ним вся его конница… И это было так здорово — просто непередаваемо!

Так если кулек с пылью кинуть подальше, он при падении взрывался почти так же, как в кино граната. Только звука не было. Но звук можно было сделать голосом. А взрыв — почти как настоящий.

Сашка однажды устроила «войнушку» и откидывалась такими гранатами, когда ее почти окружили, прижав к оврагу. Враги подползали, а она бросала свои гранаты, кричала «гр-р-ррах-кх!», пыль покрывала поверженных противников. В общем, попало потом всем. И бабушка ворчала, потому что пришлось снова стирать. Хотя, летом стирали почти каждый день и тут же вывешивали на солнце. Поэтому у всех была светлая-светлая одежда, выгоревшая почти добела. И сарафаны Сашкины, которые поначалу сверкали синими да красными цветками, тоже были теперь почти белыми.

Она выскочила на самую верхушку холма и остановилась, прижав руки к груди, успокаивая сердце и стараясь отдышаться. Прямо над ней возвышалась огромная серая каменная баба, скрестившая руки на животе. Она глядела на восток большими круглыми незрячими глазами.

Туда же стала смотреть Сашка. И когда над степью появился самый краешек солнца, Сашка скинула свой сарафанчик и с визгом бросилась в росяную мокрую высокую траву, скатываясь все ниже и ниже по склону. До самого низа докатилась, даже закружилась голова. Там она полежала, широко раскинув руки и встречая всем телом ласковые солнечные лучи, а, обсохнув, полезла наверх, за одежкой.

Теперь она шла медленно, почти бесшумно, и когда высунулась из травы, прямо у своего сарафана увидела мохнатые ноги, топчущиеся неуверенно на месте.

— Ага! — закричала она, и вцепилась в них. — Попался, который пугался!

— Вот дура-то, — дергались ноги. — Вот сумасшедшая! А если я — тебя?

— А то — не ты меня ловишь из-под кровати? — по-настоящему удивилась Сашка.

— Ну, точно — дурища. То ж домовой! А я, во — огородник! Я же если цапну, так поцарапаю же, чесслово!

Сашка села рядом с огородником на свой сарафан, стараясь не рассматривать его — это же никто не любит, когда его рассматривают в упор.

— А что ты тут делаешь, огородник?

— Что делаю, что делаю, — ворчал тот. — За тобой приглядываю. Домовому-то выхода из дома нет. Вот он мне и передал пригляд за тобой. Мало ли что тут… Вон, голышом по траве катаешься…

— Мне можно, я еще маленькая. И никого же нет все равно.

— А раз маленькая — вот пригляд и нужен!

Он неслышно присел рядом, и они вместе стали встречать рассветное радостное солнце. Сашка и огородник. А Полкан носился внизу под холмом, кого-то гонял, от кого-то убегал, весело взлаивая и посматривая наверх — никто не обижает его подружку?

* * *

Ровно в полдевятого Женька уже стоял навытяжку в классе у своего стола, встречая учителя. Почему уроки начинались в полдевятого, почему не раньше и не позже, никто не знал. Так было установлено страшно давно, и центральный процессор не нашел в этой традиции ничего плохого.

В его 5 «М» было двенадцать мальчишек. Это очень удобно. На физкультуре можно было играть в футбол с другими классами — одиннадцать в поле и один запасной. Или можно играть в волейбол, разделившись ровно пополам. Футбол и волейбол были профильными в их школе. Они вырабатывали умение работать в команде, а еще уметь сосредоточиться на том, что получается лучше. Хороший тренированный нападающий мог забивать хоть сто мячей. Но если в его воротах не будет никого, то ему напихают в ответ все двести. А командой, коллективом, всегда можно отбиться. И еще в этих играх были правила, написанные сто лет назад. Изучение правил и их исполнение — тоже необходимая в жизни вещь.

Это им объясняли еще в самом начале учебы, в первом классе, страшно давно. И еще говорили, что только командой можно двигаться вперед, только коллективом, всем вместе. И что одиночка — ноль. Про ноль тоже рассказывали в первом классе.

А в пятом уже было много предметов, которые вели разные учителя.

Утром в школе было гулко, зябко и пустынно. Серый свет нехотя вползал в высокие окна, и от него было еще промозглее.

Классы с буквой «Ж» учились на другом этаже. Оттуда на переменах был слышен визг и иногда какое-то топтание, и даже пение.

У мальчишек не пели. Они слонялись угрюмо по высокому коридору, перешептывались о своем, мальчишечьем, дергали закрытые двери. Их выгоняли из класса на перемену, чтобы не засиделись, и чтобы было неформальное общение. Но с общением у них пока не очень получалось. Как в школе общаться? Трудно. Да еще эти переезды, смена школ, новые лица…

На математике и физике и большинстве остальных уроков они работали за персональными терминалами. Учитель сразу видел, кто и что делает, и мог поправить или поставить оценку.

Оценки были нужны. Они накапливались, и по итогам года можно было получить неплохой бонус. Витька, одноклассник, победивший на районной олимпиаде по истории, летом ездил в большой детский лагерь на море. Вернулся загорелый и довольный. И эта поездка его отцу совсем ничего не стоило. Это был Витькин собственный бонус. Он даже задавался немного. Совсем немного, пока коллектив не поправил его.

Учиться было необходимо еще и потому что на работу не брали совсем необразованных.

Но бонус, конечно, тоже имел большое значение.

Женька тяжело вздохнул.

Все-таки маленьким быть тяжело. Надо учиться. Хоть и скучно. Но учеба, говорили им — это такая их работа. А оплата этой работы — оценка.

Надо зарабатывать бонусы. Надо соблюдать дисциплину. Надо «играть в команде», даже если ты совсем не дружишь с одноклассниками. А еще скоро они переедут — когда уж тут дружить-то?

Школьный психолог объяснял, что дружба — это такая очень редкая вещь. Такая редкая, что может быть, скажем, всего один друг — и это нормально. А вот умение работать в команде — это всегда пригодится.

Психолог вызывал каждого хотя бы по одному раз в четверть. Они там заполняли всякие формы тестов, отвечали на его хитрые вопросы. Можно было и не отвечать, если было неудобно. Психолог никогда не ругался, а только ставил какую-то пометку в деле. А когда много пометок накапливалось — вызывали отца.

Вообще-то современные технологии позволяли учиться прямо из дома, потому что домашний компьютер — практически тот же школьный терминал. Но все ходили в школу. Если никто не будет ходить в школу, как выработать коллективизм? И еще — а куда тогда девать всех учителей? И директора с его помощниками? И школьного психолога? Нет, посещение школы было вполне рационально и даже необходимо.

А дома сидели только те, кто не мог учиться нормально — всякие нервные или просто больные. Их отсеивали еще в самых первых классах. Психолог ставил специальные пометки в деле, потом считал, и по итогам года кто-то получал бонус, а кто-то уходил на домашнее обучение. И так получалось, что к концу четвертого класса, когда начальное образование заканчивалось, в классах оставалось человек по шесть-семь. Вот из них и комплектовали пятые.

А говорят, раньше школ на всех просто не хватало, учились в две смены, и в классах было аж по сорок человек. Еще рассказывали, что девочки учились вместе с мальчиками.

Понятно, что уровень обучения тогда был низким. Как можно учиться в такой толпе, да еще с девчонками вместе?

Но с общим ростом благосостояния школ стало больше. Теперь всем хватает.

Женька отвечал на вопросы, выбирая правильный ответ из пяти предложенных. Потом все вместе смотрели фильм про море и морских животных.

Потом был обед.

Обед — это тоже была такая специальная школьная традиция. Пусть дома еда вкуснее — кстати, а почему, задумался ненадолго Женька, ведь продукты те же? Но зато столовая в каждой школе позволяла трудоустроить еще целую кучу народа. Безработица поэтому была самая минимальная. Это говорили на уроке обществознания. И еще такой совместный обед приучал к порядку. Тут главным было соблюдение режима и калорийности питания.

После обеда был еще урок физики, а потом сразу физкультура. Они играли в футбол с шестым классом и сыграли вничью. Значит, плюс каждому. После игры они солидно прощались, жали друг другу руки, говорили, что вот еще немного потренироваться, и можно уже у старших выигрывать. А за это полагается бонус.

Женька читал в фантастических романах о будущем. Там почти так и рассказывали про школу будущего. И учитель — мужчина. И классы совсем маленькие. И компьютеры у всех на столах. Только про уроки не написано ни у кого, даже у Стругацких.

А в школе им объяснили, что классно-урочная система — это фундамент современного образования. Что никакие другие формы обучения подрастающего поколения пока не доказали своей актуальности и рациональности.

Поэтому у них было шесть-семь уроков каждый день. Это строго. Меньше — только перед каникулами. И классный час, на котором воспитатель объясняет, кто и за что получил баллы, дает рекомендации всякие, обсуждает поведение и внешний вид.

Женька спросил его, как папку вчера, зачем им было рисовать открытки с несуществующим Дедом Морозом и его будто бы внучкой.

Воспитатель объяснил, что их так приучают к исполнительности. Не все предметы, которые изучают в школе, пригодятся в будущем в работе. Вот, например, история…

— А что — история? — сразу поднял голову Витька.

— А — то. История в жизни практически никому не понадобится. Только тем, кто будет учителем работать. И биология — только ветеринарам и врачам. И химия — только инженерам химического производства. Но учат вас всех одинаково, и это приучает к дисциплине и исполнительности. Приучает к ответственности. Понятно?

Конечно, всем было понятно. То, что не пригодится, все равно надо делать. Потому что так положено. Это как план-график у взрослых. Там как написано — надо исполнять. Если так не делать, то все перепутается в жизни, опять будет чего-то много, а чего-то совсем мало, опять, как в истории с кризисами. Понятное дело.

Женька шел домой и рассуждал сам с собой на тему необходимости даже самого ненужного чего-то. Вот и Дед Мороз, выходит, тоже в чем-то необходим, хоть и нет его на самом деле. С одной стороны, он приучает фантазировать, и это полезно, а с другой, открытка с ним — это укрепление дисциплины и исполнительности.

У него немного побаливало горло. Это не от простуды, а просто устал сегодня говорить. Вроде и незаметно, а столько было за день сказано и отвечено. Потому что не все можно выразить с помощью проверочной программы, нажимая клавиши. Умение говорить, учили в школе, тоже помогает во взрослой жизни. Опять же — а вдруг пошлют работать в школу после института? Педагогом же могут послать. А как тут не говорить? Учитель просто обязан говорить громко и грамотно.

И все-таки домой идти было гораздо легче, чем в школу.

Но Женька понимал, что это такая слабость — показывать облегчение от конца учебного дня. На самом деле, надо любить свою работу, чтобы она делалась легче и лучше. А школа — это твоя работа, пока учишься.

* * *

— Санька! — крикнула ей бабушка, когда Сашка резво пылила мимо их ворот к большому саду. — Тебе учитель привет передавал, здоровьем чего-то интересовался.

Сашка затормозила, крикнув себе громко при этом «тпру-у-у!», задумалась, посматривая на солнце из-под ладони. Если сейчас к учителю, то в сад получится только к вечеру. А если в сад сейчас, а учитель как раз, может, чего интересного скажет… И вообще-то сад никуда и не убежит. Он тут стоит уже сколько лет — и будет стоять!

Сад официально считался ничьим, потому что хозяева свои сады выращивали на задах, за домами. А тут все было общее, то есть совсем-совсем ничейное. Но вовсе даже не заброшенное. Все соседи никогда не забывали опилить засохшие сучья, смазать варом места спила, вырезать кустарник, побелить стволы от мелких вредителей, а по зиме обмотать еловыми ветками понизу, прижав их лыковым мочалом или даже медным проводом. По весне все село собиралось на очистку сада от сучьев, листьев, разного мусора. По осени любой мог прийти с корзинкой или даже ведром, чтобы добрать себе ягоды. А дядя Коля еще и прививал черенки по весне, добиваясь лучшего вкуса вишни и абрикосов. Он читал книги, которые выписывал аж из столицы, а потом делал по написанному. Иногда у него получалось очень здорово. Учитель его хвалил и посылал детей к нему учиться.

Сашка посвистела, подзывая к себе Полкана, затащила его за ошейник в открытую калитку и снова защелкнула карабин на крепком стальном кольце.

— А все, понимаешь, дружище, — сказала она, щелкнув пса по носу. — Погуляли с тобой немного, и хватит. Мне — учиться, тебе — работать.

Полкан с подвыванием зевнул, показав сизую глотку, и свалился с глухим стуком под стенку. Тут он и будет теперь лежать весь день, только поднимая ухо на шум или приоткрывая глаз на скрип калитки.

Сашка сполоснулась под жестяным рукомойником, помыла и ноги, сначала ставшие еще грязнее от пыли и воды, а потом заблестевшие загорелой кожей в мелких белых царапинах от травы и разных колючек, прошла по цветным лоскутным половичкам в дом и уселась за свой стол.

Седьмой класс — это они, выходит, уже почти старшеклассники. Вот когда дети еще совсем малые, тогда их нужно водить и хороводить, как курица с цыплятами, как утка с утятами. Для того есть специально учительница начальных классов. А для средних классов есть свой учитель. Мало того, что он сам много всего знает, и помнит в лицо и по голосу каждого своего ученика, но в помощь ему есть сеть, где можно найти самую разнообразную информацию. Правда, Сашка заметила, что иногда он немного хитрит, и поручает ученикам, как будто себе в помощь, поиск такой информации, которую уже знает. Мол, сделайте доклад, девчата и ребята, кто возьмется? А то я не совсем в теме. А сам — очень даже в теме, хоть слушает всегда на полном серьезе и благодарит за помощь тоже серьезно.

Она отдышалась в прохладе большой комнаты, открыла свой настольный комм и нажала кнопку вызова.

— О! Саша! — обрадовался учитель на экране. — Как здорово, что ты сама позвонила! Я как раз думал сходить в сад, посмотреть, как ты там, не приболела ли?

Сашка вздохнула, но — время учебе.

— Нет, Максим Викторович, я здорова, спасибо. А что надо сделать?

А сделать надо было много. Она приняла файлы с заданиями, потом еще файлы с чужими рефератами. Все рефераты, как всегда, были без подписи. Надо было проверить и написать обстоятельную рецензию, указав на ошибки и на положительные моменты. И оценить информативность реферата. Сейчас кто-то принимал такие же файлы, где был Сашкин реферат по истории. Она написала про революцию последнюю. Только в виде такой повести фантастической, типа альтернативной истории. У них в группе все любили фантастику, и теперь Сашка ждала ожесточенного спора вокруг своего произведения.

Когда они сами проверяли работы, это была такая первичная проверка. А потом уже учитель сам устраивал вроде ни с того ни с сего публичную порку записному отличнику или вдруг восторгался тонким смыслом, проявившимся внезапно в реферате заядлого прогульщика и двоечника. Хотя, таких, очень уж заядлых, не было. Как-то так получалось, что даже братья Пашка и Петька, известные хулиганы, учились очень хорошо, и все говорили, что им прямая дорога в институт, на биологов или химиков. Конечно, химики-то они были известные. Фейерверки по праздникам рассыпали над селом цветные букеты, огненные колеса и разлетающиеся во все стороны звезды.

Сашка любила учиться. Только она любила больше, когда учитель собирал их для какого-то общего дела, и там можно было развернуться вовсю, показать себя во всей красе. А так, по комму… Это тоже интересно, конечно, но даже язык никому не покажешь. Разве только учителю. А вот интересно, что будет, если показать язык учителю?

Иногда она действовала быстрее, чем думала.

— Ну, что же, — сказал вдруг учитель. — Язык розовый, здоровый. В смысле, не только здоровый, что без болезней, но и здоровый, то есть большой. Длинный такой. Наверное, при известном напряжении, сможет даже до кончика носа достать?

Сашка глотнула, покраснела, и смогла только выдавить:

— Это я не вам, извините, не подумайте только…

— А я и не думаю. Разве ты могла мне язык показать? Небось, зеркалу? Сама себе? — хитро улыбался учитель.

Точно, зеркалу! Старинному простому зеркалу, чуть в наклон висящему над столом. Сашка подняла голову и увидела себя, сидящую за коммом, свои красные уши, просто пылающие уши, сверкающие сквозь добела выгоревшие волосы, и покраснела еще больше. То она была слегка розовая сквозь загар, а теперь просто красная, как после бани. Но учитель уже отключился, и на экране теперь крутилась заставка глобального поиска в сети. Вот заставке Сашка и показала еще раз язык.

А потом побежала в сад, рассчитав, что времени после захода солнца и до сна ей вполне хватит на полученное задание. А не хватит, подумала она, уже хлопая калиткой, так утром можно до света встать, как сегодня.

Вприпрыжку добежать до сада, крикнуть громко «здрасьте!», обежать по кругу, сорвать горсть вишни, посмотреть, как пилят сучья, проверить заросли орешника и малины, что встали вокруг сада настоящей стеной, скатиться вниз, в балку, к ручью, пробежать по нему, гоняя мальков, сверкающих на солнце серебристыми спинами, взбежать вверх по крутому склону, отдышаться, смотря на переваливающийся по полю трактор, добежать до моста, крикнуть «привет!» пацанам с удочками, посмотреть тритонов, сорвать большую камышину и стукнуть ею по голове Петьку, сорваться и с визгом мчаться от близнецов, устроивших на нее охоту…

В сумерках она вернулась к дому, встреченная привычным ворчанием бабушки, что девочки должны вести себя не так, что опять вся потная, что быстрее в душ, что вода просто горячая. Летний душ был сделан из будочки и большого бака наверху. Когда вода в нем заканчивалась, Сашка таскала воду ведром. Можно было и шлангом налить, но это было бы не спортивно. А физическая нагрузка в ее возрасте была необходима. Это она точно знала. Это учитель говорил.

Ну, значит, учиться — с утра, решила она, с наслаждением падая в прохладные простыни в тишине старого дома.

* * *

В пятницу вечером, как раз вчера, Женька капитально убирался в своей комнате.

По субботам они с отцом убирались уже во всей квартире. С самого утра, как вставали. В выходные дни все вставали в восемь, на целый час позже, чем в обычное время.

Завтракали вместе, прослушивая и просматривая новости, а потом убирались.

В пятницу он сам разбирал свои книжки и одежду, а в субботу они с отцом вместе протирали пыль по всей квартире, пылесосили, чистили ванную, поливали унитаз голубой пузырящейся жидкостью с едко-апельсиновым почему-то запахом, и обмывали все из душа — душ был и в туалете и в ванной. Это только так кажется, что в «двушке» убираться быстро и легко. На самом деле, так, бывает, упашешься, что сразу купаться, как после физкультуры.

Конечно, можно было убираться и после обеда — в графике на выходные только отмечались основные мероприятия, например, та же уборка или совместное приготовление обеда, или семейный ужин, но не указано было точное время. Но сегодня после обеда они встречали мать и сестру.

Марк тщательно вытер руки и отошел от раковины, уступая место сыну.

— Хорошо потрудились, Жень!

— Ага, чисто всё сделали.

— Скоро мама приедет…

— С Викой, — понятливо кивнул головой Женька.

Вика была старшей сестрой. В этом году ей исполнилось четырнадцать, и она должна была заканчивать девятый класс, чем очень сильно задавалась.

По традиции после девятого класса начиналось первичное распределение трудовых ресурсов. Вика в детстве хотела быть парикмахером, причесывала и стригла всех своих кукол, потом — косметологом, потом даже визажистом каким-то, но по результатам года, скорее всего, получит рекомендацию в старшие классы и дальше в институт. Можно было, конечно, исполнить мечту детства, но кто же сам отказывается от высшего образования? Парикмахер, конечно, тоже мог закончить ВУЗ, но уже заочно, в свое личное время, не затрагивающее его график.

Когда мама приезжала с Викой, Женьку всегда оставляли вдвоем с сестрой. И он должен был с ней общаться. Это тоже было в графике, причем одновременно и у отца и у матери. Общение детей, создание семейного настроения, поддержание родственных связей…

— Ты же все сам понимаешь, сын?

— Конечно, пап. Родственные связи. План-график, — Женька говорил солидно, понимающе.

Ну, а что — не первый год на земле живет. Порядок знает, уже приучен.

На обед они сегодня варили плов. Много плова, чтобы он остался и на ужин. Женька мыл овощи, потом чистил морковь и чеснок, резал специальный лук, который хрустел и вкусно пах, но глаза от него не слезились, а папа доставал из стандартной упаковки аккуратные бруски розового мяса и резал их на кубики. Плов они любили оба, и он получался поэтому у них всегда хорошо. А суббота позволяла использовать необходимое время для правильной предварительной жарки комплектующих. Все-таки плов — это вам не простой супчик с фрикадельками.

Во время готовки они еще немного разговаривали о том, о сем. О переезде скором, о школе, о работе чуть-чуть.

— Кстати, мама с Викой привезут сегодня торт…

Вот, действительно, праздник! Женька улыбнулся довольно. Торт с историческим названием «Наполеон» мама делала редко, но зато он всегда был очень вкусный. А еще сегодня взрослые будут пить вино — Женька видел бутылку в холодильнике. А им с Викой достанется витаминизированная газировка — тоже вкуснотища. И потом, детям газировка полезнее, чем вино.

Нет, все же хороший день — суббота! Даже пусть и с Викой. Все равно — хороший день.

Вика как всегда при встрече немного выделывалась, задавалась, показывала себя всяко. Ну, девчонка, чего там. Да еще и в четырнадцать лет… Психолог уже объяснял, что так и бывает у них.

После настоящего праздничного ужина с долгими разговорами и улыбками, с чаем с тортом в конце, Женька с Викой остался в его комнате, притащив остатки порезанного на дольки торта и бутылку газировки, и пытаясь чем-то развлечься невзирая на разницу в годах и почти взрослость Вики.

А родители закрылись в своей.

Женька попытался рассказать Вике о своей школе и своем 5 «М» классе. Не то чтобы он так уж хотел рассказывать, но папа говорил, что хозяева должны развлекать гостей. Вика хмыкала и кривила губы. Ей было не интересно слушать о пятиклашках.

— А ты зна-аешь, — хитро прищурилась Вика на младшего брата и кивнула на стенку, — чем они там сейчас занимаются?

Женька посмотрел на нее, посмотрел, а потом сказал, вздохнув:

— Да кто ж этого не знает. Сексом, конечно.

Это они еще в третьем классе проходили. Секс, говорили учителя, это способ увеличения в организме количества гормонов счастья, а еще очень хорошая зарядка для сердечной мышцы. То есть, это вещь не только очень полезная, но и приятная. Сексом положено было заниматься взрослым, состоящим в браке. Для того в брак и вступали. Ну, и для детей еще. От секса дети получаются.

— Ишь, какие пятиклашки пошли подкованные! А еще что ты знаешь? — сестра была явно разочарована.

Не удалось смутить младшего братца.

— По программе.

— А ты зна-аешь? — Вика задумалась на миг, чем бы еще уесть мелкого. — Знаешь, что Деда Мороза вовсе не бывает?

Женька опять вздохнул, высоко подняв тощие плечи.

— Вик, а чего ты такие дурацкие вопросы задаешь, а? Давай лучше про будущее поговорим. Я тебе про фантастику расскажу…

— Ха, он тут мне про будущее будет. Да все же и так ясно понятно. Я, наверное, в институт пойду. Потом замуж выйду, и нам тогда отдельную квартиру дадут. Потом я работать буду. Потом, лет через пять, родить надо. Лучше бы сразу двойню, чтобы закон выполнить. И потом, если сразу двойню — большой бонус дают…

Она задумалась, что-то прикидывая и одновременно загибая пальцы.

— А потом мы получим уже две квартиры, и будем жить врозь. И будем по субботам ездить друг к другу в гости. С тортиком! Ага! Моё!

И она отвалила себе на блюдце последний кусок нарезанного заранее пышного светло-желтого с белым сладким кремом торта.

Но Женька совсем не обратил внимания на торт, он задумался о будущем.

Это, выходит, и у него так все будет? То есть, почти так — он же не девчонка все-таки. И у его детей — тоже. И у детей детей, у внуков то есть…

Будут меняться кварталы, дома, квартиры, школы, место работы…

А в целом-то — все вот так. На много лет вперед. Согласно плану-графику. Как папа. Как мама. Как все.

И он задумался, хорошо ли это.

* * *

— Ага! — закричала Сашка. — Ага! Я все видела! Вы ели желтый снег!

— Дура! Это мороженое!

— Вам же говорили, нельзя есть желтый снег, — кричала она во всю глотку, боком-боком продвигаясь к самому краю.

И когда Пашка с Петькой, переглянувшись, стали потихоньку расходиться, чтобы зажать ее в клещи, она взвизгнула громко и звонко и, пригнувшись, ринулась вниз на своих коротких лыжах. Для бега, для гладкого бега по лыжне, обычно лыжи выбирали так, чтобы вытянутой вверх рукой доставать их конец. А вот если по плечо, да легкие, пластиковые, да верткие такие, да чуть пошире беговых… Ух, как Сашка неслась в клубах снежной пыли по крутому склону старой балки наискосок и вниз к замерзшему ручью! Пашка перевалился через край и полетел прямо, по крутизне. А Петька прикинул, что и как, и стал съезжать потихоньку боком, в сторону, чтобы перехватить Сашку у ручья.

Ну, и что… Ну и поваляли немного. И не больно вовсе. Снег такой белый, мягкий, пушистый… Лыжи целы, сама цела — чего бабушка опять ворчит?

Сашка сидела в жарком парном мареве маленькой баньки и грелась.

А вот еще можно кататься просто в тазу. Вытащить его на горку, сесть — и вперед. Там такое гладкое дно, что слетаешь, как на летающей тарелке.

Или от стройки, от мусора, что еще не увезли, притащить кусок задеревеневшего на морозе линолеума. Загнешь передний край вверх, и — у-у-ух!

Раньше, говорят, делали «ледянки». Надо было валенок макать в воду, а потом выставлять на мороз, в сени. И потом опять макать и снова выставлять. Валенок получался толстый, тяжелый, и гладкий на подошвах от льда. С горок вот так и катались, стоя.

Валенок у Сашки не было. Валенки только у бабушки были, вернее, такие полуваленки — она в них по дому ходила, чтобы ноги не студить.

Сашка грелась и потела. Кожа стала красная-красная. Она схватила кусок мыла: надо поскорее помыться, а то сейчас бабушка начнет хлестать веником, и тогда это надолго. А хотелось еще вечером поговорить с учителем. Она хотела наделать открыток и подарить всем одногруппникам. И Петьке с Пашкой, и Мишке, и Светке тоже, хоть она и задается своей красотой…

Сашка опять замерла. Красивая же Светка! Такая красивая! У нее ярко-синие глаза. У нее черные пречерные волосы длиной ниже пояса. У нее коса из тех волос — толщиной с Сашкину руку. А у Сашки волосы с лета выгоревшие, светленькие, легкие, пушистые. «Одуванчик»- говорила мама. Вчера приходил мэйл от папы. Он, как всегда очень четко и подробно, описывал, как они работают и главное сказал, что отпуск им дают, и что вот-вот, и что если не на сам Новый год, то все равно зимой — приедут. Значит, они побегают вместе на лыжах, покатаются с горки, поиграют в снежки… А мама будет стоять наверху и смеяться в голос, повторяя, что вот же — дети. Настоящие дети!

— Иди уж, — раздалось из приоткрывшейся двери в предбанник. — Мы тут с Митревной посидим, косточки погреем. Поболтаем о своем…

— Добрый вечер, баб Мань! — крикнула Сашка, проскальзывая под бабушкиной рукой.

— Ух, ты какая выросла-то! Мать и не узнает, когда приедет! Чем ты ее кормишь, мой-то Мишка все мелкий какой-то…

— Это потому, баб Мань, что девочки взрослеют раньше! Нам объясняли, — рассмеялась Сашка, вытираясь большим легким специально банным полотенцем, впитывающим влагу, как сухая губка.

Сашка задумалась о губке, не переставая одеваться. Губка — она же растение и животное. И потом, губки у них тут не водятся. И если так написать, то кажут, что погналась за красивостью, но использовала неверное сравнение. В песок? Нет, когда капля дождя падает на песок, она не исчезает сразу, а сначала сворачивается в комочек, покрытый черной влажной пылью, а потом уже впитывается. А вот полотенце впитывает влагу, наверное, как яблоня в жаркий полдень, в самую жару, когда кидаешь шланг к ее корням и открываешь кран. Вода чуть ли не шипит, вытекая, впитываясь в горячую растрескавшуюся землю.

Одеваться было легко, потому что банник не перепутал ничего и не связал узлом штанины и не вывернул рубашку. Сашка заранее положила для него на лавку кусок ржаного хлеба, посыпанный солью. А то ведь мог и пошалить. Банники — они самые шаловливые из малого народца. Если огородники и домовые, и даже овинники — это труженики, то банники — просто хулиганы какие-то мелкие. Могут напугать, стуча в стекло или в стену, могут даже ошпарить. Но Сашка порядок знала, поэтому банник с ней не задирался.

Она вышла из баньки и вдохнула синий морозный воздух.

Чуть подморозило, и под ногами снег скрипел, как канифоль, которой натирают смычок скрипки. Сашка не играла сама, но Мишка на всех концертах выступал, и она ему даже помогала и сама ш-ш-ших, ш-ш-ших натирала смычок вкусно пахнущей канифолью.

А Сашка больше любила театр. В студии, когда они представляли что-нибудь, ей всегда давали подвижные роли.

Играли они спектакли в бывшей церкви. Очень старой, помнящей все войны, заново восстановленной, побеленной, получившей синий в золотых звездах купол. Справа там был зал, а слева комнаты для студий и кружков, и еще библиотека с настоящими книгами. Эти книги на руки не давали — надо было читать здесь, под присмотром батюшки. Его было положено звать по имени-отчеству, но Сашка с ним дружила и называла просто «батюшкой». Он носил рясу и большой красивый блестящий крест. И присматривал за церковью, и сидел в библиотеке.

Сашка приставала к нему, начитавшись книг:

— Батюшка, а что же ты тут в библиотеке, а в церкви не служишь?

— Моя работа — моя служба, — отвечал он легко и улыбчиво. — Тут, смотри, Александра, вера…

Он поднимал палец вверх, к куполу.

— А вот тут — знание.

Обводил тем же пальцем вокруг себя, на полки показывал.

— И я так скажу, что вера со знанием — они вполне могут ужиться.

— Но ты же не служишь все равно? По-настоящему?

— А кому тут служить? — удивлялся батюшка. — У нас даже бабки — грамотные. Они вон даже на Пасху не в церковь идут, а, понимаешь, в библиотеку за журналом свежим. А я как раз тут. Кому слово скажу, кому — два. Кого выслушаю, кого вразумлю. Вот и служба моя. А не в том она, чтобы в золоте кругами ходить и кадилом махать.

— И кадило у тебя есть? — с восхищением спрашивала Сашка.

— Все есть, Александра. А иначе — какой же я батюшка? — смеялся он.

Сашка сидела перед коммом и ждала сеанса связи с учителем. Он уже принял вызов, но сообщил, что — пять минут. Значит, пять минут. У него все строго и точно. Ну, вот. Экран мигнул. Учитель улыбнулся с него:

— Что Саш, в бане была?

— Ага, грелась.

— Ну и правильно. Баня — она вещь полезная, а уж зимой — вдвойне.

Вот и все, в сущности, что он сказал не по делу, а Сашке сразу стало тепло и приятно разговаривать. Как с родным почти.

А учитель разобрал ее последние работы, похвалил за «этнографичность и реалистичность», дал направление, объяснил, в чем Сашка еще путалась, скинул ей на диск задание, обсудил, подробно и со вниманием вслушиваясь, варианты разных занятий. Посмеялся с ней вместе, когда она рассказывала о сегодняшней схватке с братьями.

— Ты не поссорилась случайно с ними? — насторожился.

— Да вы что! Мы же… Мы же друзья на всю жизнь! — чуть не закричала Сашка. — Да у нас такие отношения! Да такие!

Учитель смеялся, а потом перевел взгляд и поздоровался Сашке за спину.

Сашка не успела оглянуться, как на нее налетели со спины, обняли, прижали к холодному, поцеловали в губы сладко и ароматно, а потом папка подхватил ее на руки, как маленькую, и стал кидать вверх, а она визжала в голос и счастливо хохотала до изнеможения.

Вот это будет Новый год!

С родителями, с бабушкой, с друзьями, со снегом, с Дедом Морозом!

* * *

— …И еще один вопрос, Марк Александрович, — школьный психолог, рослый и крепкий мужчина в строгом сером костюме клюнул носом очередную страничку своего дневника.

«Мог бы очки надеть, если уж такой слепой,» — подумал Марк, сдерживая зевоту.

Скучно, нудно, но все равно необходимо регулярно посещать школу и интересоваться делами своего несовершеннолетнего ребенка. Он уже прошел по учителям, переговорил с завучем, а теперь сидел перед столом в маленьком, только на два человека, кабинете психолога.

— Скажите, что читает ваш Евгений? Какие книги?

— По программе. Все, что задают, он читает от и до. Я проверяю всегда.

— А сверх программы? Что он читает не по обязанности, а для себя?

— Ну, у нас разные книжки дома есть. И еще библиотека рядом. Но он любит фантастику.

— Фантастику, — похлопал себя авторучкой по оттопыренной губе психолог. — Фантастика — это ведь про ракеты, про полеты в космос, про изобретения разные и про будущее, так?

— Да, именно.

— Это очень хорошая литература. Она будит фантазию ребенка и развивает ассоциативное мышление. Но, надеюсь, вы предупреждаете его, что все написанное — выдумка?

— Конечно! Вот на днях мы говорили о Деде Морозе. Я так и объяснил сыну, что Дед Мороз выдумка, фантазия, нужная для развития полезных умственных качеств.

— Это вы правильно сказали. Выдумка, но полезная, — со значением произнес психолог.

Марк насторожился:

— А что, бывают разве еще и вредные?

— Нет, у нас таких книг просто не бывает. Это, может быть, где-то там…, - помахал он в пространство рукой. — Но бывают, знаете ли, бесполезные выдумки. Они отнимают у ребенка время и занимают его мозг. Понимаете, да? За этим надо следить, чтобы время было занято с пользой. Пустое умствование и переливание из пустого в порожнее нам не нужно ни сейчас, ни в будущем. Все должно быть достаточно реально и в необходимой мере актуально. Рациональность. С опорой на действительность. Вы меня понимаете?

Это было понятно. Марк и сам так считал, что читать или смотреть телевизор или лазить в сети по доступным его возрасту сайтам надо так, чтобы получить кроме удовольствия от процесса еще и какую-то пользу. Поэтому они всегда с Женькой обсуждали просмотренные фильмы и прочитанные книги.

— Ну, что же, — наконец, психолог закрыл свою книжицу и прихлопнул ее рукой. — Мне кажется, мы плодотворно и информативно с вами пообщались. Многое мне стало еще более ясным. Большое спасибо за своевременное посещение школы.

— Это моя обязанность — интересоваться жизнью ребенка!

— Не такой уж он и ребенок. В их-то возрасте мы гораздо меньше знали, помните? Но — интересуйтесь, интересуйтесь… Обязательно.

На выходе из школы, второпях, Марк быстро глянул на часы. Получалось, что он сегодня пропустит чтение новостей в газете. Зато было посещение школы. На ходу он взвесил мысленно ценность того и другого. Получалось, что школа перевешивала. То есть, он поступил вполне рационально. Может быть, не правильно, потому что все же нарушен был план-график, но зато рационально. Вот если бы он сделал наоборот, то есть прочитал бы газету, например, а в школе так и не появился — вот тут был бы совсем не рациональный поступок, который мог повлечь замечание. А там и до потери бонуса недалеко. А так, выходит, он сегодня молодец.

Марк весело взбежал на свой этаж, не пользуясь лифтом, открыл дверь:

— Здравствуй, сын! Я вернулся!

— Здравствуй, папа, — вышел из своей комнаты Женька. — Ты сегодня долго, я уже все уроки сделал.

— Прости сын, не успел. Был в твоей школе.

— …И что у нас плохого?

— Птица-говорун… Ха-ха-ха! — рассмеялся Марк. — Сын у меня — умен и сообразителен! Все-все-все. Пошли скорее ужин готовить. Так, говоришь, уроки же все сделаны?

— Ну, так, птица-говорун отличается умом и сообразительностью, — тоже рассмеялся Женька.

Сегодня они вместе варили макароны, внимательно следя за секундной стрелкой на больших часах на кухонной стене, и постоянно пробуя очередную пойманную макаронину на твердость — ложкой о край кастрюли. Получилось почти так, как было написано в кулинарном рецепте. На полминуты всего разница получилась.

Женька записал все в свой коммик, чтобы потом сделать сообщение в сети. Когда еда получалась вкусная, он всегда писал об этом и подробно описывал при этом все стадии приготовления.

Марк подумал, что было бы хорошо сводить Женьку в кафе. По плану-графику это полагалось сделать в случае хорошей учебы, но не чаще одного раза в квартал. Вот перед Новым годом и сводить, покормить пирожными разными и вкусным чаем напоить, сделал он себе пометку в памяти. По учебе замечаний к нему никаких в школе не было — заслужил, выходит.

После ужина они мыли посуду и убирались на кухне. Женька молчал и раз за разом протирал кухонный стол.

Потом пошли в комнату, и там, усевшись уже с книгой, Женька спросил:

— Пап, а как это — бабушка?

— Это просто. Вот если Вика, например, выйдет замуж, или если ты женишься, — они опять вместе посмеялись немного. — То потом у нее или у тебя могут быть дети. То есть, не могут, конечно, а обязательно будут. Они будут, если у Вики родятся, тебе племянниками, если у тебя — ей племянниками, значит. А вот нам с мамой они будут внуками. И тогда я буду дедушкой, а мама — бабушкой. Вот такая родственная связь.

Женька посчитал еще раз, кивая головой и загибая пальцы.

— Ага, понял, мои дети, значит, ваши внуки, — и тут же заинтересовался. — А где тогда моя бабушка? Я — чей внук?

Марк внутренне поморщился. Вопрос был не совсем приличным. Говорить о старых родителях было не принято.

— Понимаешь, сын…, - начал он, соображая порядок слов и необходимую мораль. — В нашем мире давно так установлено, что старые люди всегда живут отдельно. Они живут на то пособие, которое им выдается по старости. С таким пособием и с урезанными правами им было бы очень неудобно жить в кварталах, где каждый работает. Понимаешь, да? И магазины наши были бы дороговаты для них. Поэтому по достижении необходимого для этого возраста, все старые люди, бабушки и дедушки, выезжают в новое жилье, специальное, экономичное. У них там и магазины совсем другие. И товары. Вот зачем, например, бабушке роликовые коньки твоего размера? Зато ей нужна новая настольная лампа, но обязательно дешевая. И общаются они там со своими одногодками. Там и медицинское обслуживание совсем другое. И вообще — все другое, понимаешь?

Женька стоял, внимательно слушая и кивая иногда.

— Вроде, понятно. Выходит, бабушка у меня все-таки есть?

— Конечно, есть! Она есть у всех! Просто бабушки и дедушки, пенсионеры, живут в других городах. Им так гораздо лучше.

— И ты никогда больше не видел свою маму?

— Да, не видел. А вот как раз для этого сейчас мама и живет отдельно от нас, чтобы ты не скучал слишком сильно, когда вырастешь. А иначе ты будешь постоянно думать о своих престарелых родителях, мучиться, тревожиться за них, а это ведь совсем не рационально, потому что может повлиять на качество твоей работы. Главное — знать, что за родителями лучше проследит государство. Там у них и медицина, и социалка всякая, и природа — все-все-все, а общем.

— Ага, — кивнул уже в который раз Женька. — Но все-таки бабушка у меня есть.

И они сели смотреть старый фильм. Старый фильм был очень хорош.

Ночью Марку приснилась мама. Не та, что уехала по возрасту в далекий город, а еще молодая, которая водила его, совсем маленького, меньше Женьки, в парк. Они там вместе гуляли, катались на карусели и ели мороженое.

А Женьке приснилась бабушка. Только лица ее он не видел совсем. Видел руки. Темные, сухие, теплые, морщинистые. Бабушка гладила Женьку по голове, и от этого хотелось плакать. С чего бы? Ведь это было совсем не рационально.

* * *

После завтрака, позднего сегодня, родители пошли по селу. Сашка с бабушкой смотрели в окошко, как они шли, держась за руки, по самой середине дороги. Папа раскланивался с каждым встречным, а мама скромно говорила «Здравствуйте». И их было долго видно, пока они не свернули к Митревне.

Поднялось мутное морозное солнце. Снег под шагами не хрустел даже, а трещал на всю улицу. Белый-белый снег. И совсем пустая улица.

— Ну, вот, — шмыгнула носом Сашка. — Опять они ушли.

— Они же здесь, — возразила бабушка, так и не поднявшаяся со старого деревянного стула возле подоконника, на который опиралась локтем. — Они уже приехали. И никуда теперь отсюда не уедут. Долго — недели две, наверное.

— А можно…, - Сашка замерла на миг. — Баб, а можно, я попрошу Деда Мороза, и они тогда не уедут совсем?… И ничего нет смешного! Я, может, скучаю без них… Я, может, ласки и тепла! И родительского внимания! Вот!

Это она уже бросила скрипуче рассмеявшемуся под кроватью домовому.

Бабушка подумала немножко для виду. Потом спросила:

— А летом-то как?

— В смысле?

— Ну, летом-то как их Дед Мороз у нас удержит?

— Да хоть бы на зиму, — вздохнула по-старушечьи Сашка, прижав к щеке указательный палец. И рассмеялась в голос:

— Да ладно, баб! Что я, маленькая совсем? Я же понимаю — работа у них.

— А у тебя? Ты, случаем, не забыла о своей работе?

Сашка ничего не забыла. Родители до вечера буду бродить по гостям, а вечером вернутся к ужину. И тогда они все вместе сядут за стол, будут долго и медленно разговаривать, пить чай с вишневым вареньем из той вишни, что она сама нарвала в балке, хрумкать разным бабушкиным печивом, а под столом будет шмыгать домовой, выхватывая крошки у зазевавшегося кота. Но чтобы ничего не отвлекало от такого вечера, надо заранее сделать все, что намечено на сегодня.

Говорят, раньше вообще учились только зимой, когда на селе делать больше почти нечего. А теперь в любое время — пожалуйста. Подключайся к сети, и учитель будет заниматься с тобой. А если что не понятно, или тема, может, какая-то сложная, позовет к себе в гости. Человек пять-шесть сразу. Лето, зима — для учебы сезон значения не имеет.

Сашке вот летом даже больше нравилось учиться. Потому что летом светло. Потому что когда светло, кажется, что времени гораздо больше, и его на все хватает. И еще — фрукты прямо с дерева. Грызть яблоко, чувствовать аромат свежескошенного сена, видеть колышущуюся занавеску — и учиться. Вот это она очень любила.

Но и зимой тоже любила. Учиться было всегда интересно.

Она подключилась к сети и приступила к выполнению заданий, практически не подглядывая в свой «напоминальник».

Бабушка загремела за стенкой поддонами в печи. Надо было испечь пирог. И еще разного печенья к чаю.

А родители, обходя село, зашли и к учителю. Он был рад встрече, очень хвалил Сашку, говорил об ее искренности и эмоциональности, рассказывал об успехах.

— Ну, вот, например, как вам такое? — учитель вывел на большой экран, занимающий почти всю стену, Сашкино сочинение.

«Сегодня Женька долго не мог уснуть. Обычно только голову на подушку положишь — сразу и сон какой-то приходит. А сегодня все было как-то неудобно и жарко. Если же одеяло откинуть, то начинало откуда-то поддувать, и становилось холодно — тоже спать не получалось.

Женька вставал потихоньку и подходил к окну. С девятого этажа пейзаж казался фантастическим.

Слово пейзаж он знал, конечно. Это только Вика могла над ним подсмеиваться. На самом деле учили их в школе очень хорошо. И в старой, в которой он три года отучился, и в этой, новой для него. Учили и бонусы давали за хорошую учебу, как родителям за хорошую работу.

За окном было черно. Полная луна светила белым с черного неба, освещая черные многоэтажные башни вокруг их дома. Тускло светились только далеко внизу лампочки над подъездами. Освещение в городе выключали после того, как все ложились спать. Вот как гимн отыграет, как свет погасят в квартирах и все улягутся в постели, так сразу отключали свет на улицах — а зачем и для кого его жечь? И это было рационально. Действительно, зачем тратить электроэнергию, если все спят?

А вот Женька сегодня не спал. Он переминался у окна и смотрел на белую луну. И думал, что вот так же могла бы глядеть на луну Сашка где-то далеко. Эта мысль показалась ему интересной, и он подсел боком, подложив правую ногу под себя, на стул возле компьютера. Но как только он попытался записать свои мысли о луне, о Сашке, о том, что далеко-далеко, как на экран выскочила заставка: „Спать пора, уснул бычок…“.

Ну, да. Ему же всего десять. Но и не шесть, между прочим!

Женька посопел, попытался потыкать в кнопки, но компьютер больше не отзывался. Пришлось снова ложиться и пытаться засыпать.

Он опять подумал, что еще такого можно придумать о Сашке. Потом вспомнил, как папа рассказывал, что есть фантазии полезные, есть бесполезные, а есть и вредные. Женька поворочался, выбирая позу. Ему казалось, что такая фантазия, про старшую сестру, нисколько не вредная. А учитывая, что он там немного из этнографии использовал, то даже полезная получается. Опять же язык литературный используется. И запятые. Надо будет завтра с папкой еще поговорить. А то он не понял, наверное. Там же ничего такого вредного нет, в сочинении. Просто такая фантазия. Как сказка. Как про Деда Мороза.

Он еще успел подумать, что как раз в этой его сказке Дед Мороз может быть по-настоящему. И уснул с улыбкой на губах.»

— Понимаете? — спрашивал и переспрашивал учитель. — Это же вполне законченное литературное произведение на заданную тему. В нем объединяются темы социологии, политологии, истории и конечно литературы и русского языка. Сам мир, описанный Александрой — это мир возможного будущего. Или параллельный, как еще можно сказать. То есть, в чистом виде настоящая фантастика. А фантастика вещь полезная — она заставляет мозги шевелиться, работать. Так что я очень доволен вашей дочерью. И хотел бы продолжения этой истории.

Дома мама затискала Сашку холодными руками, защекотала, смеясь с ней вместе. Они валялись на Сашкиной кровати, играли с домовым, спуская ноги на пол, потом подпрыгивали с визгом и снова обнимались, щекотались и хохотали.

Папа на кухне помогал бабушке. Они уже достали из печи тяжелый большой круглый пирог и потихоньку свалили его с железного поддона на деревянный поднос. Пирог был пышным. В центре была оставлена дырка, и в ней пузырилось сладкое, а по кухне, а потом и по всей квартире потек запах абрикосов.

— Твой любимый, — улыбалась бабушка сыну. — С вишней и с курагой.

— М-м-м, — жмурился он. — Как в детстве…

— А что, Саш…, - отодвинулась и стала поправлять прическу мама. — Этот вот твой Женька — ты его с кого списывала?

— Ни с кого. Я его сама из головы придумала, — гордо ответила Сашка. — Он как будто брат мне. Младший брат.

— Ах, бра-а-ат? Брата, значит, хочешь? Ну, смотри, потом не жалуйся! — мама снова затормошила Сашку, уже икающую от смеха.

Папа стоял в дверях и тоже смеялся.

* * *

Они переехали точно по графику. В тот день, который был закрашен красным, в пятницу вечером, в то время, когда надо было начинать готовить ужин, пришла машина. На нее крепкие мужики в чистых серых комбинезонах с оранжевыми вставками и черных хромовых ботинках быстро и умело упаковали и забросили Женькины книжки, потом выгрузили из встроенной мебели боксы с одеждой и унесли вниз. Вроде, ничего почти не изменилось в квартире, но стало сразу как-то гулко и пусто. Машина ушла, а Марк сдал ключи консьержу и пошел с Женькой в новый дом.

Их новый дом оказался в старых домах. Так вот вышло. Ну, не успевают строить, объяснял дорогой Марк сыну. Нас много, тех, кому хочется в новом доме жить. А тут все же посвежее, чем прежний. И зато на месте старого теперь точно построят башню. И может быть, в следующий раз как раз туда и заселимся. Стройка идет по плану, который не на год, а на пятилетку, а то и на перспективу большую расписан.

Квартира была такая же. Один в один почти. Ну, чуть поновее только. И техника тоже посвежее. Кухня побольше. Или такая же, что ли? Стол уже накрыт, еда готова. Картошка с мясом по-домашнему в горшочках. Такое могло долго стоять, ожидая их прихода.

Марк вставил карточку в приемное отверстие, призывно переливающееся зеленым светом. На большом экране сразу все и высветилось. Вот школа для Женьки. Рядом совсем — через дорогу. Его класс. Этаж. Как зовут директора.

Вот работа для Марка. Управа настаивала, чтобы он пошел в связь. В этом квартале, по крайней мере, им нужны были связисты. Ну, он уже работал на связи, не впервой…

В понедельник они отправились в свои новые коллективы.

На работе Марк лежал в кресле со шлемом связи на голове.

Работа связиста на первый взгляд очень легкая: лежи себе, да слушай. Вот только контрольное слово каждый раз было новое. Надо было вслушиваться во все разговоры и шумы и вылавливать это слово. Но Марку никогда не везло. Вот пару лет назад его сосед услышал «ночь» и получил бонус. А Марку не удавалось услышать контрольное слово ни разу.

Эта работа была даже труднее прежней, потому что приходилось постоянно напрягать слух. Когда во что-то начинаешь вслушиваться, звук усиливается, потом очищается, но если ничего интересного, то опять постепенно затухает, а ты ищешь другой разговор, другие шумы, приближаешь их, как будто рассматриваешь и снова отбрасываешь. Устаешь за день.

Поэтому его снабжение было поднято на один уровень. А еще если услышать контрольное слово — то бонус. Хорошая работа. Нужная.

Конечно, компьютеры могли сами процеживать эфир, но работа связиста создавала занятость для населения. А уровень снабжения показывал, что это не простая работа, а очень полезная для общества.

В следующую пятницу Марк пошел в школу. Она ничем не отличалась от старой. Так же расположены кабинеты, похожие учителя, похожие улыбки и рассказы о новом ученике, который, вы проследите обязательно, чуть отстал вот в этом месте, но зато, какой молодец, вот тут читал даже больше, чем по программе. Ему дали графики вхождения в график для сына. Чтобы не опережал и не отставал от других.

В конце, как обычно, Марк спустился в маленький кабинет школьного психолога. Психолог тоже был как в старой школе — плечистый крепкий мужчина в строгом сером костюме. Он задавал такие же вопросы, что-то записывал, а в конце, вернее, когда Марк думал, что уже наступил конец разговора, предложил прочитать сочинение сына.

«Сашка разбегалась, отталкивалась самыми кончиками пальцев, и взлетала, широко расставив руки, а ноги, наоборот, плотно сжав вместе. Потому что если ноги будут болтаться, то сразу сверзишься, и тогда — синяки и шишки, которых и так хватает.

Началось это давно, в самом начале лета. Она тогда вышла в степь, которая ковылем колыхалась под полынной горечи ветром, вдохнула, потянулась, и завопила ни с того, ни с сего:

— Дывлюсь я на нэбо, тай думку згадаю: чому я не сокил, чому не летаю…

— Курица ты, а не сокол, — заорали в ответ хором братья-близнецы Петька и Пашка, караулящие с банкой тарантула у черной дырки в песчаной почве. — Курица! Чего орешь? Пауков нам всех перепугала!

— Тю на вас два раза, — ответила она Пашке и Петьке и понеслась стремглав, поднимая белые облачка пыли из-под босых ступней, все выше и выше, на кручу, под которой сразу обрыв. Встала на краю, расставила руки, растопырила пальцы, ловя ветер всем телом. А он налетел, закрутил подол ситцевого сарафана в голубых цветочках вокруг побитых исцарапанных коленок, засквозил вдруг снизу, раздувая парашютом и вылетая между худых ключиц прямо в нос…

— Но-но-но, — погрозила сурово пальцем Сашка. — Без глупостей!

Бабушка научила ее обращаться с ветрами. Ветры — они почти такие, как Петька и Пашка. Они капризные и немножко дурные. С ними надо, как с малыми детьми, потому что если они рассердятся по-настоящему, то тут уж держись. Тогда хоть на улицу не выходи — задерут подол, опозорят перед всем селом, нахлобучат воронье гнездо на голову, кинут песком в глаза, подкатят перекати-поле под ноги… А мальчишкам только того и надо. Вот и будут стоять и смеяться.

Но если подружишься с ветрами, если полюбишь их, пусть даже как маленьких мальчишек, неразумных и обидчивых пока, то они могут сделать такое…

Сашка тянется вверх всем телом. Туда, где почти белое в зените небо, где невидимый жаворонок, где гуляют ветры даже в самую жару.

Потом она срывается с места и бежит вниз.

Быстрее, еще быстрее, еще быстрее!

Отталкивается самыми кончиками пальцев и взлетает вверх с радостным визгом — ну, девчонка!

…

— Чего это у вас? — спросят осторожно дачники у местных.

— Да это Сашка скаженная опять летать взялась, — даже не поднимая голов, ответят хором Петька и Пашка, сидящие с банкой у черной дырки в земле.

Некогда им голову поднимать. Они тарантула ловят в банку. Потом будут мухами его кормить и пугать девчонок.

А наверху в бледно-голубом сарафане, растопырив руки в стороны и плотно сжав ноги, как русалкин хвост, нарезает над селом круги Сашка, смотря веселым черным глазом на дачников, на братьев-близнецов, на колодец, на овраг, на трактор дяди Васи, на крыши, на крыльцо, с которого, прикрыв ладонью-козырьком глаза смотрит на нее бабушка.»

— Что это?

Вопрос хотел задать Марк, но прозвучал он из уст школьного психолога. Психолог смотрел на него и постукивал пальцами по столу, как будто играл на пианино.

— Это что? — он повторил вопрос.

— Сочинение? — неуверенно спросил Марк.

— То есть, вы не читали это? — психолог выделил слово «это» голосом и еще поднял как бы в удивлении брови.

Мол, как же вы, отец, не читали, что сын сдал в школе?

— Мы только что переехали. Только вчера…

— Ну да, ну да… Конечно. Новая работа. Много времени занимает, да? Проезд далеко, так? Не успеваете проследить?

Марк понял, что попался. Потому что и работа была рядом с домом, и школа — рядом, и заканчивалась работа, как всегда, в пятнадцать ровно. И с сыном общался… Что ж ты, Женька… Что же ты такое странное написал? Это же не по предмету…

— Надеюсь, мы поняли друг друга? — прервал молчание психолог.

— Да, я сегодня же разберусь.

— А в понедельник зайдите, поговорим, обсудим, хорошо? — он уже радушно улыбался, отмечал в календаре дату и время. — Буду ждать. Очень интересно. Очень.

Дома Женька непонимающе смотрел на взвинченного, раскрасневшегося, но не теряющего выдержки отца:

— Пап, но ты же сам говорил, что фантазия — это полезно! Вот я и нафантазировал немного. Сашку — она вроде как моя старшая сестра…

— У тебя есть самая настоящая старшая сестра. Ее зовут Викторией.

— Ну, пап… Она же намного старше. Ей со мной не интересно. Я для нее — маленький. Вот я и придумал себе Сашку.

Да, сын был еще совсем маленький. Он, похоже, не понимал. Значит, надо объяснить.

— Понимаешь ли, сын… Фантазии бывают полезные, а бывают бесполезные. И бывают еще вредные. Давай, будем разбираться.

— Давай, — вздохнул Женька.

* * *

— Ну, зачем вы так?

Сашка, красная то ли с мороза, то ли от волнения, вбежала с улицы прямо в комнату, остановилась на пороге и теперь чуть не кричала родителям, сидящим за столом:

— Зачем вы так? Вот вы уедете, а мне тут еще жить и учиться! Что я вам такого сделала?

Голос дрожал и срывался.

— Саш, в чем дело? — спокойно спросил отец, отрываясь от экрана, на котором шел какой-то старый фильм.

— В чем дело? В чем дело? — она чуть не плакала от злости. — А надо мной уже все село скоро будет смеяться! Братика, кричат, себе выдумала… Петька с Пашкой теперь совсем задразнят… Зачем вы?

— Да мы же просто разговаривали с соседями и друзьями. Со своими друзьями… Просто рассказывали им, как гордимся тобой. Что учитель тебя хвалил…, - вмешалась мама.

— Хвалил? Он — хвалил? А вы… Вы…, - она все-таки расплакалась от обиды и злости одновременно, вытирая глаза рукавом пальто.

— Ну, чего ты блажишь? — подошла сзади из кухни и чуть приобняла теплыми, пахнущими луком, руками бабушка. — Чего ты, Санька, шумишь тут на весь дом? Чего кричишь? На своих родителей кричать нельзя.

— Да? Им, значит, все можно… А мне — нельзя? Они — меня… А я… Да ну вас всех!

У Сашки перехватило горло. Слов не хватало. Она махнула рукой, вывернулась из-под бабушкиной рукой, чуть даже толкнув ее, выскочила в темноту холодных сеней, хлопнув напоследок от души дверью. Только она не хлопнулась и не стукнулась. Двери в доме были хорошие, тяжелые. Эта плавно закрылась с тихим щелчком, и Сашка оказалась в полной непроглядной темноте.

Она не боялась темноты, потому что знала всё про тех, кто может попытаться напугать ее. Когда пугают — это не страшно. Бабушка давно объясняла Сашке, что пугаться надо не тех, кто пугает, а тех, кто может сделать что-то нехорошее. Ударить, например. А кто кричит да замахивается, кто просто с криком из-за угла выскакивает — они вовсе и не страшные. Так и те, что бегают в тени — они тоже могут только пугать. А сами-то они маленькие, как кошки.

Вот как раз кошки и не страшные. Они ласковые и теплые. И могут видеть в темноте. А Сашка — не кошка. И в темноте видеть не может. Поэтому она пошла вперед, держа перед собой правую руку. А левой она пыталась что-нибудь нащупать. Но по сторонам далеко ничего не было. Как будто в большом зале стоит, а не в сенях сельского дома.

Шаг вперед, осторожно трогая пол перед собой носком мягкого валенка. Второй.

— Ой! — ладонь неожиданно ткнулась в мокрое и горячее. Настолько неожиданно, что Сашка чуть не завизжала во все горло, но вспомнила, что те, кто пугает — не страшные на самом деле.

* * *

Женька понял, что заигрался со своими фантазиями. Не тогда понял, когда папка ругал его, сидя на кухне за приготовлением ужина. И не тогда, когда не спал ночью и все смотрел в темное окно. И не тогда, когда пытался утром еще раз поговорить с отцом.

Понятно стало, когда его сочинение стали вслух зачитывать перед классом. Не просто зачитывать, а медленно, по одному предложению, по одному абзацу. И потом одноклассники вставали по очереди и разбирали ошибки. А ошибок оказалось много. Не грамматических, а смысловых. В общем, вышло, что все сочинение — одна большая ошибка. Само уже то, что он сел его писать — ошибка. И попытка доказать всем, что фантазии — они полезные, что от них мышление развивается, изобретатели получаются и ученые… Вот это — тоже серьезная ошибка. Потому что не могут все вокруг ошибаться, а он один говорить и писать правильно.

И так — целых два урока, потому что Женька написал большое сочинение. Почти повесть, как сказал, смеясь, кто-то сзади. Еще все смеялись, когда учитель читал про баню. Все смеялись, а Женька краснел. И учитель показывал на него и говорил, что, наверное, такой цвет кожи имел в виду Женька, когда писал про Сашку в бане.

На выходе из школы он чуть не столкнулся с отцом, но успел спрятаться за колонну, и тот прошел мимо — сразу к психологу. Почему спрятался — теперь уже и не объяснить. Просто захотелось спрятаться, и чтобы никто больше…

На улице прямо у порога его ждали трое одноклассников, которые жили в соседнем доме. Они сразу пристроились вокруг Женьки и стали перекидываться словами через его голову, как будто его и нет тут.

— У него сестра есть, ей пятнадцать уже, понятно, да?

— Конечно. Сестра, небось, фигуристая, а у него как раз только начинается все…

— Думаешь, зря разделяют? Не зря.

— А так-то он бы за ней подглядывал, это точно!

— Еще бы! Как он за своей Сашкой подглядывал!

— В бане?

— И в бане особенно!

— Да, а еще в кровати!

— И ранним утром голышом!

— Он за ней все время подглядывал!

Женька ускорял ход, но троица плотно держалась с боков и сзади, и они тоже шли быстрее, перекидываясь все более обидными репликами:

— Он, наверное, специально про девчонку стал писать.

— Конечно, специально.

Женьку уже почти бежал, остановившись только перед дверями подъезда.

— А ты ее со всех сторон рассматривал? — вдруг обратился к нему один из парней.

— Отстаньте, — бросил Женька, хватаясь за ручку двери и прикладывая ладонь к сканеру.

— Как это — отстаньте? Это он нам — отстаньте? Своим школьным друзьям? Даже поделиться с нами не хочет своими впечатлениями?

— Да ну вас всех!

Женька потянул открывающуюся дверь, увернулся от протянутой руки, заскочил в тамбур и дернул дверь обратно. Она чмокнула, щелкнула замком, и он оказался в полной непроглядной темноте.

В подъезде свет горел всегда, выключаясь только на ночь, когда все спят. Но ночью тут никто и не ходит. А сейчас была совсем даже не ночь, но света почему-то не было. И было очень тихо. В любом доме всегда есть какое-то движение. Вода где-то течет, хлопает дверь, свистит сквозняк, гудит лифт, шумит кондиционер… А тут — полная тишина, как в наушниках на психологическом исследовании.

Женька темноты не боялся, потому что в темноте никого и ничего быть просто не может. Поэтому вовсе не из-за страха он прислонился спиной к двери и заплакал. Просто ему было очень обидно. И еще он был страшно зол на себя, потому что все случилось по его же собственной вине. И от такой злости — на самого себя — было еще обиднее.

Горячие обидные слезы текли по замерзшим щекам, отогревая их. Становилось жарко. Он вытирал лицо рукавом, а они опять и опять… Хотелось заскулить тонко-тонко, как щенок в живом уголке. Хотелось сесть здесь у двери, сжаться в комок и выплакать обиду и боль, возникшую где-то посередине груди.

Но оставаться тут было нельзя, потому что могли идти еще люди. Тогда на него просто наступят. Женька встал, сделал шаг вперед…

— Ой!

* * *

— Я читала, — сказала Сашка. — Это называется Коридор. Он темный, а из него двери в разные миры. Вот мы с тобой — в таком Коридоре.

— Не бывает, — по-взрослому рассудительно ответил Женька. — Так просто не бывает.

Вокруг было темно и тепло. Где-то за их спинами остались закрытые двери.

Они сидели прямо на полу там, где встретились. Знакомство было каким-то обыденным. Вернее, не знакомство даже. Они как-то сразу узнали друг друга, и почти не удивились, и Сашка уже утешала Женьку, а Женька объяснял ей со всей серьезностью, что ее родители не хотели ничего плохого. А она соглашалась, что просто так обиделась и немного вспылила.

— Что значит — так не бывает? А что тогда бывает? Вот мы тут с тобой — это как? Я и ты — мы живые или что? Так бывает?

— Мы — живые. Это просто такое совпадение. Это просто бесконечность, понимаешь? — серьезный Женька был как будто старше, чем она. — Если все бесконечно, то бесконечно и количество миров. А в мирах бесконечно Женек и Сашек. И какие-то два мира сошлись и вот мы — тут. Понимаешь? Вот это — фантастика. Но фантастика правдоподобная. А коридор… Это так, сказка.

— Сказка? А что еще — сказка?

— Ну, например, всякие домовые и духи — это сказка. И не летает человек просто так… Это я уже сам придумал, для красивости. Но это все неправильно. Потому что так не бывает.

Он сурово хмурил брови, хоть в темноте этого и не было видно.

— Ах, не бывает? — вскочила Сашка. — А ну, пошли тогда ко мне! Пошли, пошли!

Она в темноте поймала Женькину руку и стала тащить за собой.

— Погоди, я сам.

— Вот, — не прекращала она говорить, открывая дверь. — Вот, смотри. Это мои мама и папа. А это моя бабушка. А это Женька, тот самый! Мы с ним сейчас познакомились.

— Здрасьте, — только и успел вежливо сказать Женька.

— Пошли, пошли! Вон там у нас домовой живет, гляди сам. На огороде — огородник, он нам помогает. В бане — банник. В сарае — овинник.

— Может, это у вас такие мини-роботы? В помощь человеку?

— Ага, так это я с роботами в детстве играла, что ли?

— Саш, — вмешался отец, который со все нарастающим изумлением смотрел на них. — Может быть, вы все же разденетесь? Пригласишь своего кавалера за стол? Поужинаем вместе, ты нам все и расскажешь?

— Некогда, — крикнула на ходу Сашка, вытаскивая Женьку за дверь.

Задверье в этот раз было обычное. Холодноватое и темное не черным, а каким-то серым — все-таки что-то видно. Они пронеслись сквозь сени и выскочили в морозный вечер.

— Пошли, пошли, — повторяла Сашка.

А когда впереди показались дети, облепившие снежную крепость и закидывающие друг друга снежками, она победно заорала:

— Пашка! Петька! Вот, смотрите! Это — Женька! Он мне как младший брат! Кто тронет — пришибу сразу! Или задразню так, что потом сами жалеть будете!

Потом она заставила Женьку подняться на кручу и показала лес и степь, и каменную бабу, и овраг, и балку.

— Если бы не зима, я бы тебе — ух — показала!

— А что — зима?

— Зимой летать плохо. Ветры морозные, но не сильные. Не поднимут. Еще и пальто это, валенки… Пошли лучше в снежки играть!

В снежки — это вам не в хоккей. Тут принимают всех, кто хочет получить в лоб крепким снежным комком. Они тут же оказались в команде, атакующей снежную крепость.

Крепость сделали только на днях. Когда улицы чистил трактор, то сдвигал снег к середине площади. А потом дядя Коля поправил своим бульдозером края, а молодые парни пилами-ножовками вырезали снежные зубцы поверху стен, уложили доски вдоль стен изнутри, чтобы не скользко было, пробили лаз под стеной. В лаз сверху спускалась старая железная кровать, завалявшаяся у кого-то в мусоре. И получилась настоящая крепость и даже с решеткой-воротами.

Вот на эту крепость и налетали. А оттуда отбивались запасшиеся снежками те, кто первым ее захватил.

— Это про тебя Сашка писала? — спросил Женьку какой-то парень сбоку. — Круто получилось! А у вас там правда все так… Рационально, да?

— Да, — кивнул с достоинством Женька, как настоящий представитель своего мира. — У нас все очень рационально и полезно. И вот такого расходования ресурсов у нас бы не допустили.

— Что ты говоришь? — закричала, налетев сбоку, Сашка. — Какие ресурсы, какое расходование? Тебе же всего десять лет!

— Десять с половиной!

— Не велика разница… Пошли теперь домой, а то я ноги где-то промочила. И кушать хочется. Покажу тебе, как живу…

Пока они шли к дому, она все время тыкала пальцем то в одно, то в другое, и спрашивал «что, и это тебе — фантастика?» или «а это тоже сказка?». Но Женька шел спокойно и только кивал головой. Он для себя уже решил задачу: простейшее пересечение миров — ничего странного. В книжках так бывает. Могло ведь и к динозаврам закинуть. А тут — Сашка. С Сашкой весело.

Дома она опять шумела, носилась везде, включала и выключала мониторы, показывала, как учится, знакомила с учителем.

Учитель сегодня смотрел с экрана без улыбки. Он спокойно выслушал Сашку, поздоровался, не показывая удивления, с Женькой, а потом спросил, как бы случайно:

— Саш, а Евгения-то, наверное, дома ждут? И как вы себе представляете дальнейшее?

Они себе дальнейшее еще не представляли никак.

А Женька сразу потерял всю свою рассудительность и представительность. И стал опять просто маленьким мальчиком-пятиклассником обычной школы, который оказался далеко от дома в практически чужой стране, где знал только Сашку. В Сашку он и вцепился:

— Саш, — дергал он ее за рукав. — Саш, мне правда домой надо…

А Сашка замерла, пораженная мыслью, что ее «Коридор» куда-то пропал — они же бегали на улицу и с улицы. И просто сени, никакого Коридора…

Она, не отключая экрана, подбежала к двери, толкнула ее, выглянула, закрыла и снова открыла. Все было обычно. Никакой фантастики.

Вот только Женька, растерянно и одновременно с надеждой смотрящий на нее. Женька — это даже не фантастика. Женька — это почти сказка. Как придуманный и оживший младший брат. А с экрана задумчиво смотрит на ее метания учитель.

Подошла мама, обняла Женьку:

— Ну, что ты, что ты… Все будет хорошо. Мы что-нибудь придумаем. Правда, Саш?

Сашке стало сразу легче и спокойнее. Мама сказала, что придумаем. Мама надеется на нее. И еще папа дома — он тоже поможет придумать. И бабушка.

— Все, — сказала Сашка. — Хватит дергаться. Раздеваемся и ужинаем.

Учитель улыбнулся и отключил связь.

Мама улыбнулась и стала помогать Женьке.

А папа и бабушка стали греметь посудой и что-то раскладывать на большом круглом столе.

* * *

Дома никого не было. Это и понятно — отец давно ушел на работу, а больше никого у них тут и не бывало. Женька хотел есть и еще спать. Или наоборот. А еще его мучили угрызения совести за пропущенные сегодня уроки. Потому что даже если прямо сейчас выбежать из дома, то успеть можно было только к третьему уроку. Это в лучшем случае. А как убежать, если здесь с ним Сашка? Ее-то куда?

После ужина у Сашки они легли спать. Но как только все успокоились, Сашка подняла его и заставила одеться. Они сидели в ее комнате и время от времени выходили к дверям и заглядывали в сени. Потихоньку, чтобы не скрипнуть и не стукнуть. Всегда вдвоем — мало ли что. И вот уже утром за тихо раскрывшейся дверью оказалась черная темнота, в которую они вдвоем сразу и шагнули. А потом шли прямо и прямо, вытянув перед собой одну руку, а второй держась за соседа. Так и пришли к двери. Да не на улицу из подъезда, а почему-то сразу к квартире. Только время тут по-другому текло, наверное. Здесь, дома, уже было совсем светло.

— Чем у вас тут пахнет? — удивилась Сашка, морща нос.

Женька пожал плечами, потому что не чувствовал никаких посторонних запахов.

А Сашка все морщилась, ходила по квартире, заглядывала в углы, и настроение у нее все падало и падало.

— Как вы тут живете? — наконец, не выдержала она. — Вон, углы какие замасленные…

— Ну и что? Жить же не мешает. И вообще — жилье у нас тут бесплатное, государственное. И переезды постоянные. Так чего на мелочи смотреть?

— И потолки…, - продолжала ворчать Сашка. — И окна… Уж окна-то помыть… И… Да чем же у вас тут пахнет?

Женька ходил за ней и смотрел, куда смотрит она. Вроде, все как всегда, но когда посмотришь вокруг, как инопланетянин… Вот, понял Женька, именно так! Как инопланетянин. И стал так смотреть.

Ну, что… Приглашать инопланетного гостя было бы не слишком удобно. Грязновато было в квартире. Ну, так у них здесь свое — только то, что перевезли. А остальное — от государства, по потребностям. Все давно подсчитано и все спланировано. Осталось только исполнять план.

А что Сашка думает? Они будут тут ремонт делать, что ли? Ремонт делает государство, когда жилье ветшает. Но часто до этого не доходит. Дом сносят и строят новый, лучше. А это у них просто старый дом. Вот и все.

Он смотрел по сторонам и видел такой же экран, как у нее, стол, похожий на Сашкин, только потертый немного внизу, где упирались в ножки стола ноги. Ну и что, потертый… Это не мешает за ним сидеть и работать. И пятна эти на обоях снизу — они тоже никак не влияют на качество жилья. И чего она ворчит?

Он набрал номер отца, но тот не отвечал — был на работе, был занят. То есть придет часа в четыре. Можно сделать что-то заранее на ужин, а потом познакомить папу с Сашкой. Как у них посидеть за столом, поговорить. А потом Сашка уйдет.

Женька сходил в коридор и выглянул за дверь. Лестничная площадка, осветившаяся автоматически включающимся светодиодным светильником, дверь лифта. Все, как обычно.

Он вернулся в комнату, но Сашки там не было. Она стояла на балконе и удивленно смотрела вокруг.

— А где же снег? — спросила она, повернувшись на скрип двери.

— Снег мешает, его сразу убирают.

— А Новый год? А снежки? А лыжи? А Дед Мороз?

— Новый год у нас — один день. А Деда Мороза просто не бывает.

— Ну, да… У вас все — не бывает. Но ведь все такое некрасивое. Серое и черное.

— Зато не требует покраски. Это рациональное решение.

— И воздух… Ты не чувствуешь ничего?

— Воздух как воздух, — Женька уже начал понемногу обижаться.

— Нет, ты же был у нас. Ты должен понять. У нас все вокруг живое. А тут даже ветры…

Сашка приподнялась на цыпочки, раскинула руки — как в сочинении, подумал Женька — и снова повернулась к нему:

— Ты не чувствуешь? У вас даже ветры — мертвые! У вас нельзя летать!

— С балкона летать нельзя, — солидно подтвердил Женька. — Балкон не для того сделан, чтобы с него летать.

Он тоже посмотрел вокруг. И чего она все недовольна? Вот дома. Вот дорога. Вот тротуар. Что ей не так? А ветер… Да пусть хоть и вовсе его не будет. Это же не повод.

Он не додумал, не повод чего, потому что Сашка задрала голову вверх:

— А там у вас что?

— Там крыша. У нас верхний этаж.

— Был на крыше?

— Зачем? — искренне удивился Женька.

— Ага! Не был! Полезли!

Она засуетилась, забегала, потащила его за собой. На лестничной площадке буквально обнюхала все углы, морщась по-прежнему, и увидела ведь лючок в дальнем углу и узкую пожарную лестницу, покрашенную черной краской.

— Вот! Полезли!

— Зачем?

— Ну, просто так… Это же интересно! И ветер там есть, наверное. Там высоко, там хорошо.

Она ловко карабкалась вверх, как обезьянка. Замка на люке не было — кому может вздуматься лазить по крышам? Женька тянулся сзади.

— Смотри, смотри! Тут здорово! Тут есть снег!

На крыше был снег, по которому протянулись ровной дорожкой Сашкины следы к самому краю, где невысокий, по колено, бортик отгораживал крышу от огромного пустого пространства, обрывающемуся вниз.

Женька подошел и осторожно заглянул вниз. Страшно! Он отвернулся от края и только поэтому увидел, как из-за будки с мотором лифта вышел мужчина в сером костюме.

— Во, — ткнул он локтем Сашку. — Наш психолог.

Но Сашка не обращала внимания. Она раскинула руки, вытянулась во весь рост, раскинула руки, превратив их в крылья расстегнутыми полами пальто, встала на цыпочки на самом краю…

— Женя, Жень! — сзади, около психолога, стоял отец.

Он смотрел с тревогой и показывал руками: в сторону, в сторону — и ко мне, иди сюда!

А справа и слева от него осторожно шагали вперед еще люди в сером. Все плечистые, крепкие, с открытыми красивыми лицами. Они улыбались и подмигивали Женьке. И ему почему-то стало страшно от этих одинаковых улыбок.

Женька повернулся, но Сашка уже с визгом сиганула вперед и вниз. Дунул ветер, но он был слишком слаб, чтобы поднять двенадцатилетнюю девчонку, одетую по-зимнему.

Все замерли. Женька не понимал, что случилось. Психолог что-то кричал в микрофон, тянущийся ко рту на тонком проводе. Папа шел к нему, слепо отодвигая с дороги серых.

Почувствовав движение сзади, Женька обернулся и успел заметить какую-то совершенно не реальную картину. Снизу поднимались огромные сани с крепким стариком яркой красной шубе с посохом в руке. Он качал головой укоризненно, а свободной рукой гладил по голове Сашку, смотрящую на него и смеющуюся.

Сашка поглядела на Женьку, подмигнула ему, помахала руками, миг — и нет никого. Только папка, налетевший и схвативший его в охапку.

— А ты говорил, Деда Мороза нет…

И темнота.

* * *

Женька болел долго. Из больницы его выпустили домой, бледного и слабого, только к самой весне, под яркое позднемартовское солнце.

— Ну, как наш подопечный? — спрашивал человек в сером костюме у человека в белом халате.

— Жить будет, — кривился тот.

Марку дали сверхнормативный выходной день, и он встречал сына с машиной, которую тоже дали. Они быстро донеслись до совсем нового дома-башни. Лифт поднял на двадцать второй этаж. Двери квартиры мягко чавкнули, откусывая лишний шум.

— Вот, я же говорил, что в старом доме — временно.

Женька молчал и только удивлено смотрел по сторонам. Он уже знал, что бонус с отца сняли, но предупреждение в карточку не вбили, потому что он активно сотрудничал. Он и сейчас, думал Женька, активно сотрудничает.

Он попытался посмотреть по сторонам глазами инопланетянина. Получалось плохо. Голова еще кружилась и мысли ползали внутри нее медленно, как сонные насекомые. Про насекомых им рассказывали еще в первом классе. Это Женька помнил. Пауки — не насекомые.

— Пауки — не насекомые, — сказал он вслух.

Марк осекся на половине фразы. Он рассказывал, как тут жили без Женьки, как приезжала мама с Викой, как они расстраивались из-за болезни Женьки, как их не пускали на свидание с ним…

— Пауки? — переспросил он, потеряв нить беседы.

— У них лап восемь, а не шесть. Они не насекомые, — задумчиво рассуждал Женька, смотря на балконную дверь.

Никто не знал, а он в больнице научился думать об одном, а говорить совсем о другом.

В больнице, в принципе, было совсем неплохо. Образование и здравоохранение всегда стояли в приоритетах деятельности государства. Вот откуда такая мысль пришла в голову? Женька подумал и решил, что это из курса обществознания, который был в третьем классе.

Самое плохое было в больнице то, что его все жалели. У него была нервная травма. Практически, психическая.

Женька подумал немного о разнице слов «нервная» и «психическая». Выходило по всему, что психическая травма — тяжелее.

О причинах болезни думать не хотелось, но он раз за разом заставлял себя проигрывать как на большом экране, все, что случилось. Только без звука. Вместо звука шли такие титры:

Переходный возраст. Выдуманная сестра. Похожая на выдуманную сестру девочка, психически неуравновешенная, из тех, кто учится на дому и живет не в городе. Ее неуравновешенность привела к тому, что она завела Женьку на крышу. Что она хотела с ним сделать — неизвестно, потому что подоспела подмога. Пришли на помощь психологи, врачи, пришел отец. И тогда психически неуравновешенная девочка бросилась с крыши. И погибла. Там было девять этажей. А у Женьки от шока были такие видения, что она спаслась. Все понятно. Шок.

— Жень, ты есть хочешь? — прорвался наконец к нему голос отца.

— А Дедов Морозов не бывает, — сказал Женька.

— Точно! — обрадовался Марк. — Конечно, Дедов Морозов просто не бывает! Это такая сказка. Фантазия такая безвредная.

Эта фантазия, подсказывали титры, спасла Женькину психику. И хотя он потом долго болел, но все-таки выздоровел. Потому что у него гибкий ум.

— Да, — кивнул он. — Кушать очень хочется.

После ужина и просмотра фильма — шел какой-то старый, даже не цветной еще, про шпионов и врагов — он сказал, как раньше:

— Спокойной ночи, папа.

— Спокойной ночи, сын, — сказал Марк.

Он попытался проводить Женьку в постель, но тот посмотрел удивленно. Ну, раз выздоровел — какая помощь? И Марк сразу сконфузился, убрал руки, и только потрепал сына по голове перед тем, как тот закрыл за собой дверь своей комнаты.

Когда все успокоилось, Женька тихонько встал с кровати и подошел к окну. За окном было черно, и только очень далеко внизу слабо подмигивали огни перед подъездами. Скоро и они погаснут. Экономика и рациональность.

Он вернулся к столу, нажал на кнопку. Время было еще не самое позднее, и компьютер не отказался поработать. Мягко-мягко поддались клавиши, на экран поползли буквы, собираясь в слова:

«Сашка не понимала, как можно ходить медленно. Медленно — это так тяжело! Поэтому, наверное, быстро устает бабушка. Она всегда ходит медленно. А Сашка не устает, потому что бегает. На улице было уже тепло, пальто давно висело на своем месте в шкафу. И грязь, недавно настырная и липкая, уже продубела на степном ветру до каменной твердости. Сашка бежала со всех ног вверх по тропинке на кручу, к обрыву. Постояв на обрыве и дождавшись, когда покрасневший диск солнца коснется краем горизонта, она распахнула руки навстречу весенним ветрам, вытянулась во весь рост — она подросла за зиму, поднялась на цыпочки, вдохнула всей грудью запах степи и далекого леса, запах ручья из балки и запах оживающих вишен на окраине села, рассмеялась счастливо и взлетела прямо вверх.

— Во дает, — вылезли наверх неразлучные близнецы Пашка и Петька. — С зимы, поди, не летала. Как Дед Мороз ее привез, так и сидела дома. Даже болела, говорят.

— А здорово у нее все же получается…

— Ага. Писателем, наверное, будет»

* * *

Вечером Сашка, убедившись, что задания в основном выполнены, открывала старый сохраненный текст и, задумавшись на миг, с улыбкой продолжала его:

«После болезни к Женьке никто в школе не приставал. Как-то так вышло, что все вдруг забылось, и даже его сочинение больше не разбирали.

А по вечерам он продолжал писать свою повесть про Сашку. И еще про Деда Мороза, которого, говорят взрослые, просто нет. Он сказка, фантазия, но не вредная фантазия.

Конечно, не вредная, хмыкал Женька. Вон как Сашку унес на санях. И никакого двигателя не было и лошадей и оленей — тоже. Бесшумно и быстро. Раз — и увез. Наверное, думал Женька, тут эффект антигравитации. Он задумывался на несколько минут, пытаясь продумать антигравитацию, но пока не очень получалось.

Тогда он писал, как Сашка бежит по склону все быстрее и быстрее, а потом отрывается от земли и парит в воздухе, опираясь на весенние ветра. И кричит и поет от радости, а на нее смотрят с улыбкой ее друзья и бабушка и родители. Родители приехали опять, и теперь будут чаще бывать дома. Говорят, у Сашки будет братик осенью.

Потом Сашка идет домой и ужинает там со всеми вместе за большим круглым столом, и договаривается с родителями, чтобы можно было Женьку вытащить хоть на денек летом в гости.

— Ну, если дед Мороз не возражает, — смеется ее отец.

— Он не возражает, не возражает, — хохочет Сашка.

Тут Женька останавливается и думает о Сашке и о Деде Морозе. Дедов Морозов не бывает, потому что он — сказка. Но сказка — это когда чудо. А то, как в темноте они вдруг нашли с Сашкой друг друга — это как раз чудо.

Он покатал эти мысли с бока на бок, выискивая ошибку. Ошибки не было. Пусть это был не Коридор, пусть — пересечение миров. Все равно это — чудо. А раз чудеса есть, значит, есть сказка. А раз так, есть и Дед Мороз. Просто взрослые не видят чудес и не понимают их.

Женька улыбается удовлетворенно и дописывает, как возится под Сашкиной кроватью домовой и скрипучим голосом говорит:

— Да не возражает он, не возражает. Пусть парень порезвится… Пусть полетает…»

Сашка улыбается тоже. Она смотрит на календарь и начинает высчитывать, когда возможна встреча. А потом не одеваясь выскакивает на крыльцо и шепчет в ямку, пробитую в сохранившемся в тени сугробе:

— Дедушка Мороз, пусть чудо случится, и Женьке повезет. А то он не верит, что можно взаправду летать. И в Деда Мороза не верит…

Сугроб отзывается гулким хохотом, а потом из далекой дали доносится:

— Ну, пусть.

* * *

— Ты только не бойся! Тут совсем не высоко! Надо просто глубоко вдохнуть, улыбнуться ветру и солнцу и побежать-побежать-побежать вниз, раскинув руки в стороны. И все. И лети. Только ты сначала высоко не забирайся. Попробуй над самой землей, как будто плывешь… Ты плавать умеешь? Помнишь, как учился? Вытягиваешься, ложишься на воду, толкаешься ногами… Ну? Давай. Женька!

А снизу братья Петька и Пашка, белобрысые от весеннего солнца и уже загорелые дочерна, махали руками, звали. Кричали:

— Не боись, Женька! Сашка — она правильная девчонка! Врать не будет! Ну, давай же, лети!