— А еще, знаете, у нее все там плохо…
Директор школы сидел над тарификацией вместе с завучем и слушал «последние известия». А завуч, умело расставляя часы, не переставала рассказывать. Теперь она говорила об опытном учителе, ушедшей из школы к «частникам», на обучение на дому нескольких детей. Вот, говорит, там все у нее «поплохело»…
— А к нам не вернется?
— Да что вы? Она же с того раза от нашей школы, как от чумы!
«Тот раз» был, когда снимали первого директора, и он лежал по этому поводу с инфарктом в больнице, а здесь устраивали разборки и чистки, отстраняли от работы завучей… Давняя была история, но запомнилась всем. Было-то все просто и ясно. Парень сдал экзамен на тройку, а в аттестате ему поставили четверку. С этой четверкой он пошел в ВУЗ, честно сдал экзамены… А потом добрая душа нашлась, написала анонимку — и завертелось. С тех пор школу изрядно трясло несколько лет, и до сих пор отголоски докатывались даже до нынешнего директора школы.
— Но она же опытный работник?
— Еще какой опытный! Но в учителя не пойдет, нет. Это ей что, после всех своих трудов опять в подчинение?
— А завучем?
— Меня выгоните, что ли? — натужно хихикнула и тут же замолкла — а вдруг?
— Ну, зачем… Нам теперь столько воли дали. Вон, например, зачем нам пионервожатые?
— Так их же и нет! Только ставки остались!
— Вот именно! И увольнять никого не надо. Пишу приказ, передаем обе ставки новому завучу. Вот все и выходит. Нам же очень нужен опытный работник, который бы не боялся наших э-э-э…
— …Мегер?
— Гагар! — хмыкнул директор. — Шумных наших. Они же и на меня смотрят сверху — опыт-то у всех выше головы. А мы на их опыт — нашего человека. А?
— Не пойдет!
— А еще я бы ей поручил работу с молодежью, — как будто не слыша, продолжал директор школы. — И предмет ее любимый. И классное руководства. А?
— А может, и пойдет.
— Только знаю я, как все это тяжело… И вообще, надо все оч-чень дипломатично. Например, я ей звонить не должен сам — это же ясно! Откуда я могу знать, что там у нее и как? Следил, что ли? А вот она должна позвонить, чтобы просто поговорить со мной. Надо, чтобы она знала, что, мол, ходит директор и ноет, что надо ему кого-то над молодежью поставить, опытного методиста.
— Ой, вы дипломат…
— Так нельзя же иначе! В общем, кто с ней чай пьет и о школе рассказывает? Не поверю, что ни с кем она в дружеских отношениях не осталась.
— Да есть тут…
— Ну, вот. Действуем, значит, так. Вы с ней, с подругой этой, поговорите о тарификации, пожуете губы, поморщитесь, понапрягаете лобные морщины — мол, такое трудное дело. Потом на меня пожалуетесь, что никому не могу передать работу с молодыми учителями, не вижу опытных. И что ставку готов дать, да некому. И — все на этом. И — домой. Это в пятницу, завтра. В понедельник подруга уже сама придет к вам поговорить еще раз. Гарантирую. И тогда уже предложите передать, чтобы та позвонила. Ясно?
— Ой, как долго и странно все…
— А по-другому нельзя. Человека тут сильно обидели. Она всякой пакости теперь может ждать. А вот когда ей напрямую, это уже после второго разговора, посоветуют позвонить мне — просто поговорить! Вот тут уже будет моя работа. Уговорю.
— Ха. Вы — уговорите. Вы кого угодно уговорите!
Через месяц в школе было три заместителя директора по учебной части.
Тарификацию со скрипом, но приняли. Из финансирования школа не выбивалась, а количество штатных должностей даже сократилось. Вместо двух пионервожатых, на должностях которых по традиции во всех школах держали студенток-заочниц, появился завуч.
А директору стало еще чуть-чуть легче.