Выпускных классов было всего два, и оба были любимые (так говорили учителя). Поэтому, как только закончились экзамены, классам была дана воля-вольная, и многое было позволено, чего раньше не дозволялось.

Выпускной вечер решили проводить не в зале, а по классам, со своими. Если кто придет в гости из «бэшек», так мы же их не погоним? Но и напрашиваться не будем, конечно. Как-то еще удалось так справиться с родителями, что они не остались с нами после вручения аттестатов. Может, места им не хватило в полутемных классах, где вокруг столов, заваленных едой, сгрудились их дети, может, в другом месте им где-то накрыли, уж не знаю точно, но с нами были буквально единицы — те, кто все и организовывал.

На столы кроме соков и тортов были выставлены бутылки с шампанским. Впервые в школе открыто стоял алкоголь. Васька, правда, уже был слегка поддатый, но с собой ничего не принес, потому что все равно решили ночью идти гулять — там уж можно было забежать домой и вынести что угодно.

Вдоль всего зала висела огромная стенгазета, на которой были фотографии всех выпускников, всех учителей, рассказы об одних и других, анкеты с кучей вопросов и ответов, рисунки. И все было щедро припорошено конфетти и облеплено блестящими в электрическом свете осколками елочных игрушек.

Директор быстро сказал речь, а потом долго раздавал аттестаты. Долго, потому что классы были большие, потому что все были в новых туфлях и костюмах, потому что все шли, не торопясь, из самых задних рядов (в зале, в котором обычно было пусто и гулко, и который был, по существу, всего лишь очень широким школьным коридором, расставили стулья, принесенные из классов).

Сашка сразу отнес аттестат матери, пригорюнившись стоящей в сторонке.

— Ты чего такая недовольная? — спросил он.

— Да как же — недовольная? Я просто счастливая, — всхлипнула та. — Ты такой уже большой…

— Да ладно тебе, мам… — тут же побежал он с пацанами растаскивать стулья, сложенные по два, обратно по классам.

Пока стулья растаскивали, пока родители караулили накрытые столы, на сцене потихоньку начали налаживать аппаратуру приехавшие музыканты. Вокально-инструментальный ансамбль из местного ДК. Правда, с вокалом у них что-то там было не так, говорят, но инструментал был. Были блестящие большие гитары, была ударная установка с большим барабаном и колотушкой снизу, была «Ионика», на которой по традиции играла некрасивая девушка. И были большие пребольшие черные колонки, из которых сразу при включении раздавался шорох и какой-то потусторонний гул.

В классе все сели вдоль столов, составленных буквой «П». Сашка тут же залез в самый дальний угол, чтобы уж и не вылезать оттуда. В прошлый раз, когда устроили праздник по случаю Нового года, он сел неудачно — прямо у выхода. И все девчонки тянули его танцевать. В буквальном смысле тянули, за руки. А Сашка не танцевал. Совсем. Ему как-то и не хотелось сильно-то. Или просто не умел, а учиться — не с кем. Или стеснялся страшно своих длинных худых ног и рук перед такими красивыми одноклассницами…

В общем, не танцевал он. Вот и полез теперь через всех в самый уголок этой «П», туда, где с одной стороны капитальная стена, а с другой — окошко, приоткрытое по случаю духоты в классе. А за окошком было сумрачно, потому что с утра капал мелкий дождь. Но зато воздух был свеж и ароматен: совсем недавно распустилась черемуха.

Полусладкое «Советское» было откупорено, и каждому досталось по полному бокалу. После первого бокала и нескольких минут, занятых едой, было предложено выпить по второй, да не просто выпить, а обязательно загадать желание, записать его на бумажку, бумажку поджечь от общей свечки, растереть золу в порошок, всыпать в шампанское — и выпить.

Сашка накарябал два слова. Бумажка обуглилась с краев, но совсем в мягкое не превращалась, и он потихоньку засунул ее за батарею, а шампанское просто так выпил. Никто и не заметил, потому что вдруг бухнул барабан — раз, два, три — и грянула музыка.

Сначала, пока все были практически трезвые, и пока директор с завучем и старшей пионервожатой были начеку, и пока было светло в зале, ансамбль играл какие-то вальсы, от которых через стену доносился только утробный рев бас-гитары, перекрывающий все остальные звуки.

Девчонки с визгом полезли из-за стола танцевать, и в классе остались только парни. Откуда-то вдруг появились еще бутылки с желтым портвейном, который быстро разлили по стаканам и чокнулись стоя, со значением глядя друг другу в глаза.

Вот после портвейна всем стало хорошо, и парни тоже полезли из класса в зал. За окнами уже смеркалось, но еще не было совсем темно. Посреди зала кружились девчонки и с ними Валерка из параллельного и Борька, который собирался в военное училище, и поэтому вел себя как офицер (ну, он так считал, что — как офицер). А все остальные стояли вдоль стен и смотрели. И Сашка встал, потолкавшись немного.

Прямо за спиной оказалась выпускная стенгазета, и он нашел еще раз место про себя и почитал. Но тут вдруг выключили свет. Директор со своими помощниками спустился вниз — это стало сигналом. Свет погасили, ударник сделал раз-два-три-четыре, и вступила бас-гитара. Та-да да-да да-да да-да ДА!

— Шейк! — закричал в микрофон соло-гитарист. И запилил что-то совсем несусветное.

И все кинулись танцевать шейк. В ногу, раз-два вперед, три-четыре назад. И опять вперед-назад. Два класса, гости, раз-два, три-четыре. В темноте, под мерный грохот ударных и неземной гул бас-гитары. Раз-два, три-четыре…

Все перемешалось в голове. Шейк. Директор у выключателя, просящий: только не в ногу! Старшая пионервожатая, обрывающая отрядные октябрятские флажки и раздающая древки от них вместо не хватающих киев — играть на вытащенном в зал бильярде. Сашка Новиков, поджигающий самодельный фейерверк, изготовленный в кабинете химии из селитры, фосфора и алюминиевой пудры. Сбитые новыми ботинками ноги. Невозможно красивые девичьи глаза…

…

— …Саш, проснись, ты храпишь сильно, — потрепала за плечо жена. Ф-ф-фу-у-у… Вот ведь, приснилось. Какой там выпускной, когда это было, в каком году? Ф-ф-фу-у-у-у… Спать-спать. Завтра тяжелый день. Завтра — выпускной.

…

Да, выпускной — всегда тяжело. Пусть и праздник, но одновременно и работа. А тут еще погода подгадила. Всю неделю стояла страшная жара. А в этот день с утра прошел дождь, да и завесило все тучами. Душно, липко, влажно… Асфальт лежит черный, не просыхает.

Директор стоял на втором этаже и смотрел в окно, как выстраиваются на крылечке его выпускники для красивого цветного фото. Они тоже увидели его, замахали руками, закричали:

— Александр Геннадьевич, идите к нам! Фотографироваться, скорее, скорее!

Но он только помотал головой: мол, нет, не хочу, и отошел от окна. Когда был самый первый выпуск, он не считал его «своим», так как пришел в школу в третьей четверти, и поэтому не встал с выпускниками во время традиционного фотографирования. А потом это как-то вошло в привычку и в традицию. Ни на одной выпускной фотографии на крыльце школы его не было.

Та-а-ак. Он прошелся по коридору, заглянул в актовый зал: все готово? Постучал в радиорубку, показал кулак открывшему музыканту, чтобы помнил порядок и дисциплину. Прошел по классам, проверяя, все ли в порядке. А тут вдруг внизу загомонили, зашумели: фотографирование закончилось и выпускники с родителями потянулись в зал.

Негромко заиграла музыка. Сквознячок шевелил развешанные по стенам стенгазеты, бумажные украшения и воздушные шары. Его место — в президиуме. Ох-х-х… Как же он это не любит.

Стол поставили внизу, чтобы не карабкаться выпускницам в длинных платьях на сцену. Платья — да. Что это были за платья! И синий бархат, и что-то вроде зеленой лягушачьей кожи, и полупрозрачные, и открывающие только спину, и в обтяжку, и с плечами и…

Он встал, поправил занимающий всю середину накрытого красной бархатной скатертью стола огромный букет цветов (вот еще надо не забыть поделить цветы, чтобы всем учителям было по букету, чтобы никто не ушел обиженным!), произнес несколько дежурных фраз, сбившись потом на лирику и патетику.

А-а-а, да что там! Он любил все свои выпуски, ему было страшно жалко отпускать их от себя. Ему так и хотелось оставить их всех в школе. Их, таких красивых, таких умных, таких взрослых. Ну, все. Пора выдавать аттестаты…

Хотя, сценарий вечера написан был без него, и слово дали представителям выпускных классов. А они говорят о том, как они любят свою школу, как они любят своих учителей и своего директора, как им жалко уходить из школы, какие у них у всех двойственные чувства… И — кланяются в пояс. Он закрылся букетом, смахивая набежавшую слезу носовым платком (слаб стал, слаб!).

И вот ему слева подают аттестаты по одному, он называет имя и фамилию, ждет, пока подойдет выпускник или выпускница, жмет руку, каждому говорит хоть пару слов от себя, дает грамоты, призы за олимпиады, аплодирует вместе со всеми медалистам.

А самому печально-печально. И — радостно-радостно.

Какие же они все-таки красивые. Какие умные. Свои…

Все? Официальщина закончилась? Все — к столам. Он зашел к ним, поднял бокал, ушел к родителям, где тоже чокнулся с давно и по-разному знакомыми. Сбоку подошел один из отцов:

— Геннадьич, мы тут с мужиками поговорили. Слушай, ты так возился с нашими, так возился. На, вот, от всего сердца, не отказывайся, — в карман пиджака скользнула стеклянная фляжка виски.

У него опять запершило в горле, и сославшись на то, что у всех отдых — у него работа, директор спустился в свой кабинет, сел там в тишине, отдышался, было.

А тут — стук в дверь.

— Александр Геннадьевич! Можно мы у вас посидим?

Трое. А потом еще четверо. А потом еще кто-то. И еще кто-то. И почти половина выпускников столпилась у него в кабинете. Кто-то уже достал шахматы, расставил, и началась очередная партия. В углу кто-то пощипывал струны гитары. С кем-то завязался очередной историко-политический диспут. Вдруг влетела самая маленькая ростом:

— Вы слушаете? Слушаете? Это же они вам поют!

По второму этажу ходит компания выпускников с гитарой, поет куплеты об учителях на мотив «Щорса»:

Ну, что ж вы делаете, мерзавцы. Мне же нельзя плакать. Я же — директор.

Директор я или не директор?

…

— …Саш, ты опять…

Уф-ф-ф… Ну и сны. Нервы на взводе. Завтра выпускной. У дочки.

Я давно уже не работаю в школе. А завтра пойду. Пойду в ту школу, в которой проработал шесть лет…

— Все-все. Я сплю. Ты толкай, если что…