— А теперь мы поедем на дачу, — радостно сказала тетя. И все поехали на дачу. У дяди был жигуль, в котором все поместились. Потом медленно, чтобы не поломать ничего, переваливаясь на колдобинах, мы доехали до дачи. За крашеным зеленой масляной краской штакетником стояли деревья, сверкали свежей зеленью выровненные по ранжиру грядки, а вдоль небольшого однокомнатного садового домика узкой клумбой цвели какие-то яркие цветы.

Сашка не знал их названий. Он вообще в сельском хозяйстве был не силен. Городской пацан, одним словом.

Дядя водил его по участку, показывая:

— Вот тут у нас смородина. Это — клубника. Знаешь, сколько клубники собираем? Ведер десять! Вот яблони. Они уже взрослые. В прошлом году яблоки даже пришлось в яму закапывать…

Сашка не понимал: как это — закапывать яблоки? У них в Перми участка садового не было. Только картошка была. На всю ГЭС выделялось поле, его коллективно распахивали, засаживали, потом, по осени, коллективно выкапывали и служебным грузовиком развозили урожай по квартирам. Но яблоки! Однажды им пришла посылка. Кто-то из дальней родни прислал яблоки из Казахстана. Два яблока. Сашка потом нашел в учебнике такой сорт «антоновка шестисотграммовая». Кажется, там было не по шестьсот граммов, а по килограмму. А тут… В Волгограде, где был «белый налив» и еще другие разные сорта, дядя просто закапывал яблоки в яму! Нет. Не понятно.

— Вот, гляди, какие поднялись! — гордо показывал дядя на стебли кукурузы за тепличкой, где больше ничего бы и не влезло. — Выше теплицы. Еще через месяц будем свою кукурузу варить… А вот тут у меня «зона отдыха». Ну-ка, сядь. Да, садись, садись. Ну? Здорово?

— Ага. Здоровски все, — говорил Сашка, сидя на полотняном раскладном стуле и вертя головой во все стороны.

— Воздух здесь, понимаешь, особый… А еще поливать начну, так просто радуга из шланга бьет.

— Ага. Радуга, — поддакивал Сашка, сгоняя первых комаров, слетевшихся на неподвижное тело. Он только не понимал, а что дальше-то? Ну, приехали, ну, дача, ну, похвалились, а когда обратно? Уже вечереет, уже и ужинать скоро пора.

Как полили, под вечер, так и поехали. И всю дорогу допрашивали Сашку: понравилось ли, хорошо ли, расскажет ли родителям, когда вернется. А он, как вежливый человек, только успевал кивать и поддакивать. Хотя, он знал, что, когда дома расскажет, отец будет долго плеваться и ругаться и кричать про «окулачившихся».

Дома так все и получилось, когда он вернулся. Отец ругался. Мама, поджав губы, говорила, что, может, для здоровья это полезно — дача. А Сашка бегал по горячему асфальту и радовался, что у них никакой дачи нет.

Через год летом он опять оказался в Волгограде. И опять тетка энергично даже не спросила, а приказала:

— Завтра едем на дачу!

Но теперь, оказалось, у них уже была другая дача. Если раньше можно было доехать на машине и вернуться вечером домой, то теперь надо было рано вставать (а рано вставать в каникулы — это просто как наказание, выходит), потом идти пешком, зевая, по утренней «еще прохладе» вниз, к Волге, там садиться на пыхтящий дизелем теплоход, на который битком набиваются такие же хмурые люди с пустыми корзинами и ведрами в руках, а потом долго-долго плыть по Волге.

Дача теперь была на острове, который подтапливался каждую весну. Там даже деревушка стояла маленькая, домов в пять или шесть недалеко от берега. Говорят, что зимой они здесь живут «на подножном корме». А какой подножный — зимой?

По горячему — солнце уже поднялось — мягкому песку Сашка плелся за энергично идущими к себе на дачу теткой и дядей. Ему пообещали, что работой загружать не будут. Только дачу покажут, ну и еще поможет он им с урожаем.

— Во! Смотри, красота какая! — повел рукой дядя.

— Ага. Круто.

Участок весь зарос кустарником и деревьями. Персики, абрикосы, яблоки, сливы, груша. А вот «зоны отдыха» теперь не было. Зато была большая зона труда. Рядом со старым вагончиком-бытовкой, в котором стояла кровать и орал включенный тут же радиоприемник, в тени стоял длинный стол, на который сносился урожай. А на половине стола хозяйничала тетя. Она тут же ловко закручивала банки, кипятила что-то на газовой плите, питающейся от баллона, постоянно утирая красное взмокшее лицо.

— В том году двести банок закатали, представляешь? А в этом — четыреста уже!

— Ух, ты-ы-ы-ы, — сказал Сашка. Он еще подумал: а кто же будет есть из этих банок? И еще подумал: а где же столько банок можно поставить?

— Ну-ка, пойдем, прогуляемся, — сказал дядя и повел его куда-то дальше, ближе к виднеющемуся леску.

— Вот, смотри, — указал он на огороженный покосившимся заборчиком большой ровный заросший бурьяном участок. — Это вот мы Ирке купили, дочке. Она ехать не хочет, но мы ее приучим, приучим. Смотри, рядом с нами. И место высокое. И лес рядом. Хорошо тут!

— Ага, хорошо, — соглашался со всем Сашка. Он уже устал, хотел есть и все ждал, когда же, наконец, пойдут они обратно, на теплоход, чтобы ехать домой?

— Жаль, что тебе к бабушке… Мы бы тебя здесь оставили. Тут и ночевать хорошо. И река вон под боком. И фрукты любые с дерева просто.

Сашка не понимал: это они так издеваются, что ли? Как это — ночевать тут? Тут же ни душа, ни ванной, ни туалета нормального. Телевизора тоже нет. И по радио — только одна программа ловится. Что тут делать?

— А тут, знаешь, как хорошо ночью. Тихо-тихо. Только сверчки в траве. И звезды…

— Дядь Вань, мне еще на электричку надо будет, — напомнил Сашка.

— Ну да, ну да… Жаль. Просто жаль. Ты бы тут отдохнул, — вздохнул дядя и пошел собираться.

Обратно ехали тяжело нагруженные. У дяди прихватывало сердце. Тетя обмотала голову платком, который постоянно смачивала.

— Мигрень у меня, — объяснила она Сашке. — Как вот поработаю в наклон, так и мигрень…

А он не понимал: если тяжело и мигрень, и сердце вон больное, то зачем все это?

Когда он вернулся в Пермь и «в лицах» рассказывал, как тете с мигренью, рюкзаком и двумя ведрами штурмовала над-волжскую кручу, родители посмеялись, а потом мама сказала:

— Саш, а мы дачку купили. Близко. И дешево очень. Будем теперь и мы на дачу ходить…