Глава 11

Лето — это солнце, блики в воде, лодки с браконьерами прямо под бетонными быками плотины, шашлыки на берегах рек и речушек, пиво в парках большими и не очень компаниями, гастроли столичных театров, цирк, школьные каникулы и веселая, с мая загорелая дочерна мелкотня в застиранных майках и коротких штанах, цветущие сады, окучивание картошки на участках за городом, городской пляж в Левшино и дикий пляж напротив центра, в Курье, туристы, шляющиеся по центру, отпуска…

Это в обычное, в жаркое уральское лето, если без катаклизмов, без песчаных бурь, несущих с юга пыль и без снега в конце июня — и такое тоже бывало. Но наступало лето необычное. Не как всегда. И даже без всяких погодных катаклизмов.

Двое смотрели вниз с балкона третьего этажа старого дома. В старых кварталах, на окраине Гайвы, от реки, домов выше просто не было. Толстые стены из шлакоблоков, от времени как будто посеченные пулями. А может, и правда — пулями…

Один был откровенно стар и сед. Именно о таких говорят — дряхлый. Очень худой, с руками, похожими на сухие корявые палки. При всей его худобе лицо оставалось одутловатым, а кожа на лице покрыта глубокими морщинами. Только глаза его оставались ясными, посверкивая из-под седых бровей. Он слегка покачивался в старом скрипучем кресле-качалке, прикрыв ноги пледом, медленно и со вкусом затягиваясь ароматным сладко пахнущим дымом из длинной трубки.

Второй был гораздо моложе. Мешковатый камуфляж не скрывал выправки. Только лицо, опухшее нездоровой полнотой, да глаза красные и постоянно прищуренные выдавали напряжение последних месяцев работы.

— Ну, Дед? — продолжал он свой долгий разговор. — Ты же у нас аналитик от бога… Мы уже не знаем, на что и думать… Я тебе практически все рассказал. Даже и не знаю, что еще. Спрашивай, что ли.

Старший спокойно смотрел с балкона на широкую реку, до которой, казалось сверху, рукой подать.

— Ты думал когда-нибудь, почему у нас вот так странно построена плотина?

— Причем здесь это, а?

— Нет, ты ответь: думал хоть раз или нет?

— А чего тут такого особого? Везде так…

— Не везде. Вот, смотри… Ты где бывал-то? В Киеве был?

— Я в Волгограде был.

— Ну, вот, пусть будет тогда хоть Волгоград-Сталинград. Плотина там тоже выше города расположена, так? Но если что случится, то волна пройдет ниже, потому что весь полностью Волгоград на высоком правом берегу. Затопит левобережье, пляжи затопит, острова. Дачи смоет все, нафиг. А вот город и заводы практически не заденет.

— Ну, так и у нас так же? Нет?

— Да, ну? Река у нас здесь тоже на юг течет, но город-то у нас основной — на левом берегу. Вроде и есть там кручи и холмы. Но основаня крутизна — вот она, где мы с тобой сидим. А вот заводы, Мотовилиха, например, практически вся, от которой город-то собственно и пошел — в самой низине. Смоет там все, снесет. И старые заводы, в первую очередь. Машиностроительный там и прочие.

— Ага. И Кислотный, что ли? — ткнул пальцем в трубы на том берегу тот, что моложе. — Ты об этом?

— И Кислотный — в самую первую очередь. Он же прямо у воды построен.

Старший со значением сделал паузу, затянулся, выпустил клуб дыма.

— И выходит — это давно все рассчитано — смоет почти весь старый город. Он же как раз от заводов, с той стороны поднимался.

— И что ты хочешь этим сказать?

— Я ничего не хочу сказать. Просто у нас город не такой, как все остальные. Понял? Не такой, как везде. Не как обычно… Вот, ты Скирюка не читал случайно? Это наш писатель, местный. «Блюз черной собаки» не читал у него?

— Нет, а что это?

— Это такая фантастика, но он там как раз подмечает, что город у нас — не такой. Не обычный. И подмечает очень интересно, знаешь. Прочитай. Там такая альтернативная история, как сейчас модно. В общем, фантастика: Хрущев у него становится во главе страны, все как-то по-другому… Я не советую, я просто рекомендую: прочитай или полистай хотя бы.

— Фантастика, действительно… И где он сам сейчас? Может, пригласить, поговорить?

— Не сможем. Он где-то в Подмосковье. Очень быстро собрался и уехал. Я уже справки наводил.

— Ого! Он что, знал откуда-то статистику?

— Нет, он задолго до того уехал. До начала всего этого, еще по осени. А вот то, что город странно стоит и странно построен — в книге отметил.

— Опять мистика разная и прочее там ненаучно-божественное или даже инопланетное?

— А я уже за все подряд хватаюсь. И за мистику, и за ненаучное, и за фантастическое, и за божественное — если хоть как-то сможет объяснить. Или у тебя есть еще какие-то мысли? Или у твоих «аналитиков»? — выделил Дед со смешком.

— Да мыслей уже никаких нет. Только и делаем, что статистику собираем, да фантастику выдумываем.

— Вот и у меня нет мыслей. Сижу тут, смотрю сверху, курю и жду чего-то.

— Ждешь, значит?

— А что нам тут всем остается… Ты мог подумать когда-нибудь, что вот так будет? Зона эта…

Двое замолчали, смотря на освещенную солнцем реку. Слева, от водохранилища, дул прохладный ветерок, относя назад запах гари. Дом за спиной был пуст с весны, несколько квартир выгорело дотла, до дыр насквозь с первого этажа на крышу.

В углу балкона блестел пластиком и металлом полевой телефон. На покореженной от влаги тумбочке лежали ракетница и потертый полевой бинокль.

Балкон был пунктом наблюдения за подходами к Гайве со стороны города. Ну, и поговорить спокойно можно было именно там — без посторонних.

* * *

В мае, после длинных выходных, почти сразу после праздничной демонстрации и традиционного парада на День Победы, земляков вызвали в первый отдел. Они не поняли еще, когда за ними прибежала худенькая секретарша — заочница с их факультета. Какой там первый отдел? С чего бы это? Они же простые студенты — ни допуска у них, ни секретности в их конспектах по древней истории.

Сашка с Семеном (он сразу предупреждал, что — Семен, а не какой-нибудь там Сеня из кино) приехали в Москву в прошлом году и вместе поступали на исторический. Уже на экзаменах познакомились и выяснили, что и ехали они одним поездом, и жили раньше в одном районе Молотова. Школы были разные, но все равно — земляки! Первый семестр пролетел, как не было его. И сессия оказалась не такой трудной, как пугали. Они все же любили историю и все, с ней связанное. Теперь вот второй семестр на исходе, скоро сессия, а их — в первый отдел. Прямо с лекции. Просунула голову в дверь девчонка и сказала громко, что вот того, Александра Пермитина, и еще этого вон, Семена Косогорова — срочно в первый отдел. Лектор оторвался на мгновение, повернулся от доски, на которой как раз с любовью рисовал египетские иероглифы, и махнул рукой: мол, идите, идите, не задерживайте.

Они вышли вдоль стены, спускаясь осторожно по крутым ступенькам большой лекционной аудитории, закинули свои рюкзачки за спину, на одно плечо, и пошли по пустым коридорам, подгоняемые шипением:

— Быстрее вы, там же ждут вас!

Первый отдел был в соседнем корпусе, поэтому быстро не могло получиться никак. Минут пятнадцать прошло с того момента, как раздался стук в дверь посреди лекции, когда они, потоптавшись у двери с темной невидной табличкой, наконец робко постучали:

— Можно?

Оказалось, не просто можно, а даже нужно, и давно нужно. Им предложили сесть на неудобные старые стулья, и начальник отдела, толстый пожилой отставной военный с красным недовольным лицом, коротко и четко разъяснил им, что сегодня в полседьмого вечера они уезжают домой. Что в общежитие — прямо отсюда, никуда не заходя и ни с кем не разговаривая, быстро и тихо. Что? Вопросы? Вы сначала слушайте, а потом спрашивайте. Вещи взять все, какие унесете, потому что обратно вряд ли вернетесь скоро. Проезд оплачивает государство. Будет проверка документов при проходе на платформу — покажете паспорта с пропиской своей. Ясно? Теперь можно спрашивать.

А когда стало можно спрашивать, они примолкли, переглядываясь. Что в родном городе какое-то там шурум-бурум, они немного знали, хоть и не писали ничего об этом в газетах. Правда, в самое последнее время не стало ни писем, ни телефонных звонков из дома. И ребята знакомые из сети совсем исчезли, но Сашка с Семеном на это внимания не обращали, потому что сессия, которая уже была совсем на носу, была важнее.

— Если нет вопросов — исполнять.

— А что, мы одни, что ли?

— Нет. Всех ваших земляков собираем. Но — тихо. И вы не шумите, а быстро в общежитие — и на поезд. Я бы рекомендовал сразу на вокзал и там, в зале, переждать до отправления. Проще так будет. И надежнее, потому что охрана. Я бы очень рекомендовал…

Их выгнали, потому что должны были подойти еще с филфака, а еще надо было с «журналистами» как-то встретиться — они же в центре, в другом месте, а мехмат и биологи уже собираются — они ближе…

В общежитии было тихо, только в нескольких комнатах на всем этаже возились такие же, как они, собирали вещи. Оказывается, земляков в университете было много.

Тихие разговоры в зале ожидания, когда какой-то незнакомый парень рассказывал, как били их, земляков на стройке и гоняли в общежитии. Непонятно, как такое может быть? Это же свои парни, такие же советские!

Быстрая, под бодрую музыку из динамиков, погрузка в вагоны почти бегом по пустому перрону: провожающих просто не было. Может, кого и провожали, но в зал ожидания и на перрон пустили только тех, у кого была прописка. Или место рождения. Туда еще глядели, на первые страницы паспорта.

Поезд шел без остановок, только ночью кого-то еще подсадили в Кирове. Они молча сидели в плацкартном купе, смотря в окно на проносящиеся ели и сосны, сменившие поутру подмосковные дубняки и березовые рощи. Если и разговаривали, то тихо, вполголоса. Знакомых почти ни у кого не было, всех «выдернули» с работы или учебы и срочно посадили на этот специальный поезд Москва-Молотов.

И что теперь?

Ждать было невтерпеж. Снова ложились спать и снова смотрели в окно под стук колес. Читать не получалось. Мысли бродили где-то далеко отсюда. Как учиться дальше? Что с сессией, до которой остался месяц? Останется ли за ними их рабочее место — это у тех, кого сорвали с заводов и строек. Как там дома?

Слухи были страшные: когда все более или менее перезнакомились, разговоры были самые разные. Говорили и о налете инопланетян на город и требовании вернуть всех местных домой — ну, это смешно, ухмылялась молодежь. До такого даже фантасты не додумались. Вполголоса напоминали о военных заводах и лабораториях — ага, ага, кивали все, такое вполне возможно. Но причем здесь мы? Мы-то ведь не там? Мы-то не заразные? Или как?

Чуть больше суток в пути, иногда пропуская те поезда, что по расписанию, официально, да еще надо вычесть часы на сон, да на покурить в тамбуре, да на перекусить и попить чая — кстати, чай и печенье давали бесплатно — к вечеру поезд все чаще притормаживал, даже останавливался пару раз на каких-то полустанках. А потом с какого-то места вдруг снова рванул вперед, как бы догоняя свой график.

Колеса гулко простучали по старому железнодорожному мосту. Все прильнули к окнам, рассматривая Каму, пустые пляжи — а с чего им быть полными в мае, заводы, причалы. Пошли окраины.

— А народа-то нет совсем, — заметил кто-то.

Народа на улицах и правда было мало. То есть, практически не было.

— Ну, так, день-то сегодня какой? Не выходной, чай?

— Какая работа, блин, если эпидемия в городе?

— А кто сказал, что эпидемия? — возражение было резонным.

Им же так никто толком ничего и не объяснил.

Вот и перрон, толчок, последний громкий лязг буферов, остановка, открытые двери, ступени вниз, прыжок на выбитый асфальт перрона — ага, на самый крайний путь загнали, теперь придется переходом тащиться к вокзалу.

У подземного перехода стояли два хмурых мужика с красными повязками на рукаве:

— Куда?

— Туда.

— Смертничек, что ли? Поверху иди, поверху. По сторонам поглядывай — и к вокзалу. Там обязательно зайдите к коменданту.

— Какому коменданту?

— К какому надо, к такому и зайдите. Иначе тут на вокзале и останетесь.

Сашка протолкался через бывших попутчиков вперед:

— А мне вот на Гайву если…

— У-у-у… Это ты долго будешь добираться. Но все равно, — дружинник повысил голос. — Всем обязательно зайти для регистрации к коменданту вокзала — он в первом зале!

Через полтора часа толкотни, предъявления документов, выписки каких-то бумаг — «мы тут учет строго ведем» — Сашка с Семеном вышли, наконец, на привокзальную площадь.

Площадь та — внизу, «под вокзалом», от дверей которого ведут к ней широкие ступени. Поезда идут в пяти метрах выше площади, обходя ее справа и слева. Обычно на ней толпы народа носятся туда и сюда, закупаясь продуктами и напитками разной степени крепости на дальнюю поездку, встречая и провожая поезда, толкаясь в очередях к автобусам и трамваям. Более или менее тихо было только в самом центре, у огромной стоянки такси — стандартных высоких «побед» с желтыми по новой моде шашечками и с фонарем на крыше. Потом, за остановками автобусов и троллейбусов, было трамвайное кольцо, к которому тоже шли колонны бывших пассажиров с сумками и чемоданами.

Но это было раньше.

А сегодня приехавшие одним с ними поездом как-то быстро «рассосались», и на пустой площади прохаживался патруль из трех работяг с одной охотничьей двухстволкой за спиной у одного и кобурой с пистолетом на поясе, видимо, старшего. На замусоренном асфальте стояли две простенькие легковушки, возле которых переминались такие же молодые парни, тут же шагнувшие вперед:

— Куда везти?

— Вы такси, разве? — удивился Семен. — А где шашечки?

— Тебе ехать или шашечки? Если шашечки, так сиди на чемоданах и жди. Если ехать — давай договариваться. Куда тебе?

Семену было нужно наверх, за рынок. Сговорились на двух рублях, что было очень дорого по прежним-то временам. Но сейчас времена другие.

А Сашку не повезли.

— Нет, на Гайву не поедем. Потом не выбраться оттуда, — непонятно говорили оба водителя. Семен уехал, а Сашка потащился с рюкзаком и чемоданом к трамваю. Трамваи, вроде, ходили. Пока они стояли на площади у машин, плавно проскользнули по кольцу две сцепки.

— Стоять! — тут же подошли патрульные. — Документы!

Сашка полез за убранным далеко во внутренний карман куртки паспортом, но ему пояснили:

— Регистрацию покажи.

Листок бумаги с печатью коменданта изучили внимательно, посмотрели сочувственно:

— Ты, это, парень… Садись-ка лучше на четверку и езжай до самого конца. У моста не выходи — на тот берег никто тебя не повезет. Ну, а от Мотовилихи — там сам как-нибудь. Тебе на Молодежную надо добраться. А там, через ГЭС, пешком дойдешь. Не бойсь, там темно теперь не бывает. Там вэ-вэ стоят. На Гайве-то далеко тебе? На Репина? Ну, считай, к ночи доберешься.

Никого вокруг больше не было. Все уже разъехались, разошлись куда-то. Почему нельзя до моста, а там ловить автобус? Почему нет автобусов и такси? Ну, толпы нет — это понятно, если там эпидемия или еще что такое… И почему дружинники, да еще с двустволками? Отвечать на вопросы было некому.

Трамвай подошел, как по заказу, «четверка». Кондуктора не было, а когда Сашка попытался подойти к кабине водителя, то навстречу вышел напарник — они по двое там, оказывается.

— Чего надо?

— Так, билет же оплатить?

— Давно дома не был? Городской транспорт в городе бесплатный. По решению Совета.

— Во как! Коммунизм уже наступил у нас, что ли?

— Коммунизм — не коммунизм, а твои копейки нам не нужны. Садись, вон, и в окошко пялься. Далеко тебе? До самого конца? Вот и дыши тихо. Только ты, парень, того, далеко-то не отползай. Тут и садись, а то нет никого, смотрю. Попутчиков-то нет у тебя.

Попутчиков не было. Сашка ехал один в вагоне, сразу за стеклом кабины водителя, откуда все время посматривал на него второй, не занятый вождением.

В детстве возвращение в родной город после каникул, на которые его забрасывали в деревню к бабушке, всегда было праздником. Сам воздух тут был другим. И стройки, стройки, стройки… Всегда появлялось что-то новое даже за каникулярные три месяца отсутствия дома.

А тут его не было более полугода: на зимние каникулы он не приезжал, потому что удалось выехать от университета в подмосковный пансионат с однокурсниками. Город был каким-то чужим. Тусклые темные окна домов. Магазины со свежей кирпичной кладкой вместо витрин. Редкие группы прохожих. Светофоры не работают. Трамвай бодро стучал колесами по стыкам, строго останавливаясь на каждой остановке.

Вот и конечная, трамвайное кольцо под кручей. Сашка спрыгнул на старую брусчатку. Сверху, из дверей, посоветовали сразу идти на площадь и ловить попутку, если повезет, а то и сразу пешком двигаться по тракту. Так надежнее. Часа два — и доберется, даже с вещами. До поворота, до Молодежной — это станция электрички, но никто электричку ему не рекомендовал, потому что, судя по всему, не было никаких электричек.

Он поблагодарил кивком, махнул рукой и двинулся вниз по улице. На спине рюкзак, в правой руке увесистый чемодан. Нет, два часа — это они слишком мало назначили. С таким весом он мог и до ночи ковылять. Ну, так же и сказано было при отъезде: взять все, что сможешь утянуть — обратно за вещами не вернешься.

Сашка вышел на площадь, такую же пустую, как привокзальная. На остановке автобуса не было ни одного человека. Еще было достаточно светло, но уже зажглись многочисленные фонари. Он постоял минуту или две, прислушиваясь. Тут никогда не было тихо! Оживленная трасса, иногда пробки, как в Москве, растягивающиеся на пару километров перед закрытым переездом. Разговаривать, стоя на остановке, приходилось, чуть не криком.

Местных-то он не боялся, потому что у него друзья были тут, на круче, в новых кварталах. Кстати, может быть, к друзьям? Тут же ближе, чем пешком по тракту до Молодежной?

Он приподнял чемодан, глядя вверх и назад, на улицу-лестницу. Снова опустил. Нет, домой бы сейчас. Что там, дома? Не заночевать бы тут, в тишине, на автобусной остановке. С вещами до Молодежной… Нет, не дойти, пожалуй. А так хочется домой!

Пахнуло ветерком от недалекой реки, потом опять накатило терпким тополиным запахом. С такой погодой, глядишь, скоро и пух полетит.

Откуда-то от заводов почти бесшумно выкатился уазик защитного цвета, повернул налево, на Соликамскую. Потом вдруг крутнул по площади еще раз и подъехал почти вплотную, высветив Сашку включенными фарами. Из открытого окна послышалось спокойное:

— Чего стоим, кого ждем?

— Автобуса, — ответил Сашка так же спокойно. А чего бояться в своем городе?

— Шутник… Автобуса. И не боишься, что тарелочки налетят, пришельцы с собой заберут?

— А чего их бояться?

— И то правда. Чего нас бояться? Ну, залезай, студент.

Вернее, прозвучало это как вопрос. Мол, студент, что ли?

— Студент. Был, — пропыхтел Сашка, засовывая в заднюю дверцу под ноги сидящим чемодан и скидывая рюкзак.

— Ну, как был, так и будешь еще. Может быть, будешь. Поехали!

Сзади сидел еще какой-то мужик, который подвинулся, переспросил спокойно:

— Что, студент, правда? И вас, значит, тоже? — и снова уткнулся в окно.

Сашка тоже стал смотреть в окно. Сначала направо, но там мелькали сначала темные старые дома, а потом просто откос, заросший зеленой травой и кустарником. А зато впереди все было освещено фарами автомобиля и горящими через каждый пятьдесят метров фонарями. Ну, прямо как на плотине, подумал Сашка. Раньше по трассе фонари не ставили, помнилось ему. Или просто давно не ездил ночью?

— Вить, данные взял по Мотовилихе? — негромко переговаривались попутчики.

— Взял, взял, — бурчал сосед слева.

— Думы есть уже?

— Да какие думы? Процент практически тот же. Ничуть не меньше, думаю, если не больше. Приедем, посчитаем уже, как положено.

Не тормозя, перескочили через пути на переезде. Шлагбаум поднят, семафор не работает. Впереди зарево — это освещение плотины. И вдруг — стоп. Там, где стояла будка гаишная, где развилка и дорога еще и направо уходит, под мост, в Левшино, в порт, стоял БТР, уставив в темноту пулемет, а дорога была вся заставлена бетонными блоками.

— Вылазь, студент, — скомандовал сидящий впереди. — Пройдешь к посту, предъявишь документы, покажешь вещи. Не бойсь, дождемся тебя за постом.

Машина тронулась медленно, притормозила перед шлагбаумом, к окошку склонился автоматчик в грузном бронежилете, кивнул, махнул разрешающе. Уазик пополз между раскиданными блоками, а Сашка поплелся с рюкзаком и чемоданом к обложенному кирпичом посту.

— Студент?

— Ну, студент!

— Не нукай, пацан. Думаешь, с майором приехал, так грубить можешь? Открой чемодан. Так. Расстегни рюкзак. Это что? Термос? Открой. Покажи. Не дергайся, спокойно все делай. Все у тебя? Куда едешь?

— Там написано.

— Что там написано, я вижу. А что ты скажешь?

— Гайва, Репина, семнадцать, квартира тринадцать. Я там живу. Ну, жил раньше.

— Совпадает.

Сержант подышал на маленький штемпель-печатку, приложил к нижнему углу «подорожной».

— На въезде в поселок покажешь. И всегда носи с собой. Свободен.

Машина стояла неподалеку, два седоватых мужика среднего роста разговаривали с тем, что сидел за пулеметом в оборудованном гнезде. Расслышалось только:

— …Вы уж тут поаккуратнее, мужики. Сами себя бережем, не дядю чужого…

— Да понятное дело, товарищ майор!

— Завтра проеду, посмотрю, что тут и как…

А дальше был проезд по ярко освещенной плотине, на которой тоже стояли БТР и прохаживались военные с оружием, присаживаясь к кострам, горящими вдоль всей трассы.

— Ну, ни фига же себе, — присвистнул Сашка.

— А ты думал… Плотина, так ее. Беречь надо.

Опять проверка документов, страшные остовы сгоревших крайних домов. А вот и его дом. И даже свет горит в окнах.

— Ну, иди, студент. Кажется, тебе сегодня повезло. Два дня тебе на устройство и разговоры. Потом ждем на горке, в институте. Нам умные люди нужны. Да и по возрасту ты уже подходишь. Усёк?

— Так точно, товарищ майор! — вытянулся возле машины Сашка.

— Ну, точно — наш человек. Значит, через два дня. Скажешь на воротах, Сидорчук вызвал. Запомнил? Пристроим тебя к делу, студент.

…

Мать плакала. Отец прятал лицо в темноте коридора, разводил руками, мол, вот так, сына. Сашка вернулся домой.

 

Глава 12

— Здесь остановите, пожалуйста.

Водитель послушно тормознул, прижавшись к правой обочине узкой лесной дороги. Вторая машина дисциплинировано остановилась в пяти метрах позади, мягко хлопнули двери, трое охранников тут же распределились по секторам.

Светлый сосновый бор, что тянется напротив центра города, за рекой, издавна был местом строительства богатых дач, а также местом, где строили санатории для туберкулезников и сердечников. Чистый воздух, напоенный сосновым ароматом, солнечный свет, играющий оранжевыми отражениями на прямых гладких стволах высоких сосен, чистый подлесок, рыжий толстый мягкий слой сосновых иголок под ногами — все здесь было приятно глазу и телу. Главное — не дать разгореться пожару, если что. Весь лес был утыкан красными щитами с плакатами, призывающими беречь лес и запрещающими разводить костры.

А шагнешь от леса к реке — там длинные чистые песчаные пляжи, на которых не бывает посторонних — слишком неудобно добираться.

Сделав шаг в сторону от дороги, Марк оглянулся и приглашающее помахал рукой: мол, что же вы?

— Подождите здесь, — буркнул главный бритоголовым охранникам.

— Но, мало ли что там…

— Да, ладно тебе! Двое нас здесь, видишь? Вдвоем будем, а не один я. А если что — так и всей толпы не станет — сам знаешь, как оно теперь бывает. В общем, ждите нас здесь.

Семен неуклюже выбрался из машины и, разогнувшись во весь свой двухметровый рост, двинулся за ученым. Тот остановился буквально в пяти шагах от дороги. Ну, не в пяти, конечно, но машины оставались видны в просветах между солнечно горящими стволами.

— Вот, смотрите…

— Куда?

— Ну, вот, видите — это муравейник. Большой муравейник. Конечно, там не миллион особей, а раз в десять меньше, думаю, но все же можно попытаться что-то вам объяснить на таком примере.

— Ну? Ну, объясняй уж, что ли! Пытайся!

Семен очень не любил, когда подчеркивали его необразованность. Вернее, ему казалось, что подчеркивали. В те годы, когда можно было учиться — он «фарцевал», за что и попал в первый раз под каток закона и зоны. Там «показался» кому-то из авторитетов, хотя специально как-то не выпячивался. А выйдя, сразу занялся торговлей продуктами и алкоголем, что во всем мире тесно связано с криминалом. Вроде, и не бандит он, не вор в законе, но и не простой человек. А по масштабам провинциального города, так и вовсе — фигура. Только диплома нет.

— Вот, смотрите, если я сейчас нагнусь над муравейником, как-то его потревожу, даже просто свет заслоню — смотрите, смотрите!

Семен нехотя присел на корточки, расстегнув две пуговицы на застегнутом до тех пор пиджаке:

— Да, знакомо это все… Что я, в детстве муравейников не рассматривал?

— Все мы в детстве этим занимались. Это же интересно. Муравьи — самые, пожалуй, развитые, я бы даже сказал — цивилизованные, насекомые… Видите, они реагируют. Вот, вот уже и бойцы полезли наверх, охрана. Прямо, не тронь работяг — сразу загрызут, — хохотнул Марк.

— Ну, так это же так и у нас. Только вот не надо нас с муравьями-то сравнивать.

— Да какие сравнения? Вы смотрите, — Марк шагнул в сторону и достал из кустов под крайними у лужайки соснами какую-то банку. — Вот, видите? Это ловушка специальная. Я зарядил ее на муравьев. И каждый день отлавливаю сотни и сотни их. И уношу. Муравейник все равно функционирует, понимаете? Муравьев все меньше, а муравейник — функционирует!

— Ты намекаешь, получается…

— Нет-нет! — перебил ученый. — Никаких аналогий и намеков! Я просто исследую вопрос: сколько нужно отловить муравьев, на сколько, на какое количество уменьшить население муравейника, чтобы начался крах? Чтобы развал у них начался, сырость, гниль, грибок, вредители… Враги, наконец, из соседних муравейников. Или бродячие еще бывают… Вот — сколько? Половину? Треть? Чтобы они сорвались с места и с самым дорогим, с куколками, рванули туда, где нет такого? Такой был у меня план эксперимента.

Семен молча смотрел на кишащую медно блестящими муравьями пирамиду из сосновых иголок размером чуть повыше колена. Потом кивнул каким-то собственным мыслям, повернулся к ученому:

— Ты считаешь, выходит, что у нас тоже может так произойти? Рванет из города оставшийся народ? Паника, значит, и общее бегство? Прямо на пулеметы, толпой? И какой процент понадобится, как ты думаешь? То есть, когда такого ждать?

— Нет-нет. Я же говорю — никаких аналогий! Это муравейник, а не город. И муравьи — не люди. И люди, извините за повтор, совсем не насекомые. Инстинкты у нас разные. Поэтому проценты, которые в моих работах подсчитаны, они только о муравьях. И даже не о всех, а вот исключительно об этих, рыжих красавцах formica rufa, — со вкусом произнес он латинское название. — Но просто у меня есть еще один эксперимент…

— Ах, еще один? — с иронией распахнул пошире глаза Семен.

— Я думал, вы именно поэтому ко мне обратились…

— Нет, мне просто посоветовали. Есть люди, которые посоветовали. Мы сейчас потому и разговариваем тут вот… Бизнес у нас загибается, понимаешь?

— Бизнес? — немного растерянно глянул в сторону машины охраны Марк. — Ну, раз бизнес, значит, бизнес…

Его сегодня очень настойчиво пригласили. Так настойчиво, что он сел в машину, в чем был — в легкой толстовке, потрепанных джинсах и тапочках на босу ногу. Он уже и не знал, то ли это бандиты, то ли милиция, которая теперь пропала вдруг на улицах, или просто ходила без формы. Или госбезопасность — они же точно где-то в городе есть?

— В общем… Вы вот подумайте, а что произойдет, если всех отловленных муравьев в какой-то момент отпустить обратно? Всех разом? Своих же, бывших? Из этого же самого муравейника? Они же у меня все почти живы, знаете, все подкармливаются регулярно… Я такие эксперименты проводил, да. Выпускал. Очень интересно…

— Я почти догадываюсь…

— Вот-вот, вижу, вы правильно догадываетесь. Они, знаете ли, дерутся. Насмерть дерутся, как с совсем чужими, как с врагами, с захватчиками. И мне иногда кажется, что все, что в городе происходит, это как раз очень похоже на такой вот муравейник. Не аналогично, нет, но очень, очень похоже.

— Типа, опыты над нами ставят? Так, газетенка ж молодежная по зиме о том и писала? Про инопланетян?

— Не совсем о том! Не в инопланетянах дело, думаю. Вы представьте только, — понесло Марка на любимую тему, — я кладу, скажем, кусок банана на муравейник. Это им откуда? Они же не видят и не понимают! Или забираю часть муравейника с собой. Что-то — раз, и положило еду. Два — и забрало кого-то.

— Ну?

— Я, получается, как бы бог для этих мурашек. Непознанное и всемогущее для них существо, понять которое им просто невозможно. Но кто-то же есть еще выше меня? Если Вселенная бесконечна, как мы утверждаем, то бесконечно все! Я — бог для этих муравьев. А кому-то я — муравей. И куда-то, скажем, в далекой галактике уже прилетел на крышу огромный банан. А у нас вот — люди тут пропадают. Тысячами…

Он вдруг опомнился, замолк, опустив смущенно глаза.

Семен повернулся и молча быстро зашагал к дороге, оставляя Марка за спиной.

— Ученый больше не нужен, — буркнул на ходу охране, складываясь снова на правое сидение автомобиля.

— Совсем? И чо?

— И ничо, блин. Я сказал — не нужен. Все. Поехали.

Потревоженный муравейник остался сзади, как и стеклянная банка-ловушка с копошащимися у приманки крупными рыжими муравьями.

* * *

Мародеры всегда появляются раньше лекарей. И раньше скорбной трупной команды. Это правило любой войны. Только закончился бой, еще слышны крики боли, еще стоит шум схватки в ушах, еще воронье не спустилось на поле сражения, а мародер уже здесь. Он первый. Все поле принадлежит ему. Все, что на поле. Нет тут другого хозяина, кроме мародера. А если кто попытается сопротивляться, то тут же и успокоится навеки, потому что мародер легко убивает за свое. А свое ему — все, что вокруг. Все, что осталось после боя.

— Там же охрана кругом стоит. Пулеметы, небось, и колючая проволока…

— А мы по реке. Реку-то не перегородишь? Кама там широкая.

— А-а-а…

— А мы ночью. На катере, на малых оборотах. Вот как будет ночь темная и безлунная, так и попробуем.

— Ага. Типа, сталкеры мы?

— Насмотрелся? Ну, типа, того… Ты подумай сам: это же огромный город. Там магазинов одних — тысячи! Ювелирных — десятки. А кроме товаров там же еще есть и Гознак.

— Это чего такое?

— Фабрика это такая, дурилка! Фабрика, что деньги печатает!

— Деньги? Ага. Значит, гайки готовить? Бинты вязать?

— Какие тебе гайки, когда там не кино? И ловушек там никаких нет. И метеорит у нас не падал. Никакой, понимаешь, фантастики! А что там было… Думаю, по зиме нейтронная бомба там ухнула. Потому и не пускают никого, чтобы слухов не распускали.

— Дак, я же и говорю — военные там и пулеметы кругом. Стрёмно…

— Военные и пулеметы, тупая твоя башка, не против нас, а против них, тех, кто в городе еще остался! Их не выпускают, чтобы никто ничего не узнал. Для того и запретную зону ввели.

— Откуда знаешь?

— Я, блин, тут два месяца уже вокруг хожу и за блокпостами наблюдаю. Туда они, на город смотрят! А нам — в город. Ясно?

— Так, это, что, на неделе, значит?

— В первую же ненастную ночь. Все готово?

…

В промышленных городах народ выкупал списанные с заводов и учреждений машины. А тут, у реки, можно было, сложившись в складчину, выкупить бывший катер рыбнадзора. Те получили новый, на подводных крыльях, скоростной, с двумя японскими черными резиновыми моторками в придачу. А крашеный серым суриком почти военный, только без пулеметов, катер продали по остаточной стоимости грибникам-рыбакам.

Рыбачить с него было не очень удобно: сетку не забросишь. Спиннинг, удочка — в основном от заднего борта. А вот на шашлыки, на гулянки разные — сколько угодно. Набиралась компания, увешанная мешками, и народ уезжал вверх и вниз по реке к грибным и ягодным местам на два-три дня.

Катер окупил вложенные деньги за одно лето, и теперь он давал только прибыль своим хозяевам.

Толпящийся на пирсе народ в защитном с мешками и удочками в чехлах никого не удивлял — привыкли. Правда, и удивлять-то сегодня было некого. Погода была такая, что не каждый выйдет из дома покурить. Даже если очень сильно хочется.

Небо набухло, лохматясь разнесенными ветром краями туч. Мелкая морось, висящая в воздухе, обещала превратиться в проливной дождь. А могла — и в туман. Но одежда промокала от нее, как от настоящего дождя. И тропинки все развезло, вот и грохнулся под веселый смех ожидающих очередной грибник или рыбак, поскользнувшись на крутом травянистом откосе.

— Хватит ржать — капитан на палубе, — пробурчал он, ступая на доски пирса. — Покурили? Вот и марш вниз. Спать можете. Идти нам далеко, часа четыре, не меньше.

— А пить? — весело крикнул кто-то.

— А хоть упейся. Водка, говорят, радионуклеиды выводит. Вот и проверим.

— А там радиация? Вроде, не говорили? — забеспокоился кто-то.

— Проверим — узнаем. Тому, что говорят, верить никак нельзя, — все так же хмуро сказал пришедший последним и загрохотал сапогами по трапу, поднимаясь в рубку. — Концы там примите!

…

Уютно рычал за стальной переборкой двигатель. Катер подрагивал на встречной волне, но качки практически не было. На столе в узкой и длинной каюте, занимающей все свободное место под палубой, были расставлены бутылки водки, соки на запивку, мужики весело толкаясь, чуть суетливо выгружали из своих рюкзаков закуску. Тут же хвалились ножами, разрезая упаковку, кромсая на удобные куски хлеб, сало, не знающее национальностей и веры, колбасу. Порубили на дольки пару красивых ярких фиолетовых луковиц. Вскрыли пару судочков с порезанной селедкой.

— Эх, блин… Стол-то какой!

— Горячего бы. Надо было, знал бы, пловчику из дома захватить.

— Ха! А то — не знал, будто!

— Да ладно, мужики, и так хорошо пойдет! У всех налито? Ну, за наше дело!

— За удачу!

Пластиковые одноразовые стаканчики сблизились, рывком поднялись до уровня рта — х-ха! — вылились одним движением в привычные глотки. Замерли мужики на мгновение, ощущая, как пролилось, упало сверху вниз и потекло теплом по жилочкам. И только после паузы — дружный выдох, закуска — со смешками, когда сталкивались руки.

Компания была давно и крепко сбитая, знакомиться никому нужды не было. Под водку, под закуску пошли опять в ход старые и новые байки и анекдоты. Когда командир, оставив у штурвала хозяина катера, спустился вниз, услышал окончание очередного рассказа:

— Да я-то, в принципе, всегда знал, что здесь может быть все, что угодно. И не то, что в городе — во всей, так ее, области! Вот случай у меня был. Давно — я тогда как раз срочную служил практически по блату — недалеко от дома. И вот наш пацан из молодых палец сломал, указательный, а я был там медбратом. Мы его посадили в свою «таблетку»…

— «Буханку»?

— Нет, «Буханка» — это четыреста шестьдесят вторая. А мы на четыреста шестьдесят девятой. Слева, за рулем, значит, Султан — сто кило живого веса, с Казахстана. Справа — военврач пьяный в зюзю, мы его еле загрузили, но без него никак нельзя, а сзади мы с больным. Ночь, темно, мы несемся в Молотов.

— А где служил-то?

— Да тут, неподалеку, на Обве, у нас там городок был. Оттуда по левому берегу вдоль Камы и летели. И вот, вроде, уже недалеко было от города, но тут мотор чихнул и замолк. Тихо так сразу стало. Султан плавно так на обочину свернул, затормозил, ручник с хрустом вытянул и сидит, балдеет. Военврач спит. Фиг ли ему, пьяному… Я говорю, мол, Султан, ехать же надо! А он ключом туда-сюда покрутил и пальцем мне тыкает — видишь? Бензин — йок. Посидели мы так минут пять, подумали. А что думать? Ночь. Дорога лесная. Попуток не дождаться. Но, вроде, вдалеке справа какой-то огонек горит, мерещится. Деревня — не деревня, но что-то там есть, точно. Мы вылезли с Султаном, размяли ноги, он ведро достал — и двинули на огонек. И вот чем ближе, тем страньше все наши дела. Вдруг дорога появилась. Ну, то есть вот шли натурально по грязи, по раздолбанной колее, а вдруг твердая бетонка. И чуть не светится она — белым песочком откосы отсыпаны, чистота и порядок. Потом впереди баки какие-то большие, фонарь на столбе посреди площади яркий, колючка кругом, и какой-то дом с одним окном светящимся. Ну, мы к дому, конечно. Два раздолбая этаких. Дверь дернули — не закрыта. Вваливаемся. Вы картинку представьте себе, представьте. Ночь. Советский Союз. Не обозначенная ни на каких картах бетонка. Дом. В доме огромный стол посреди комнаты, на столе — карты расстелены. И мужик какой-то на этих картах мордой спит. Поднимает на шум голову, видит в дверях нас с Султаном в форме и при погонах, бледнеет и начинает орать дурным голосом «Нихт шиссен! Нихт шиссен!».

— Врешь, поди? Ну, врешь же!

— Чего мне врать? Все так и было. Я ему говорю: ты, мол, чего орешь? Нам бензин нужен! А он — только по-немецки что-то балаболит и чуть ли уже не «Гитлер капут» заводит… Начинаю перебирать: газолин? Газ? Ойл? — Я-я, отвечает, ойл. И ведет на улицу к бакам, откручивает кран, наливает нам ведро. Султан туда палец сует, нюхает, говорит — не то. Нефть, говорит. Ойл, спрашиваю? Я-я! — отзывается. — Ойл!

— Ну?

— Чего, ну? Так и вернулись к машине, Султан ключом крутнул — она вдруг и завелась. И мы спокойно доехали до больницы, сдали нашего больного. Вот не было же бензина — и вдруг он стал. Я и говорю: с тех еще пор я понял, что-то тут не просто в этой области. Что-то тут не так…

— Ты погоди, погоди, а этот-то, немец — он здесь каким боком? Что за фантастика?

— А-а-а… Это я потом уже узнал. Просто они тут по контракту нитку нефтепровода тянули.

— Тьфу, черт! Развел опять! — под общий хохот высказался самый старший на вид. И тут же обратил внимание на стоящего на трапе командира:

— О! Петрович! Ну, скажи — какой же ехидный народ пошел эта молодежь…

Петрович хмыкнул, оглядывая свою «армию», весело смотрящую на него от стола.

— Всю водку выпили?

— Командиру всегда найдем!

— Парами можно ходить проветриваться. Там туман лег — спокойно идем, — сказал Петрович, присаживаясь с краю и приподнимая до уровня глаз свой стакан.

— Ну, будем! Через час примерно, кстати, будем. Не страшно?

— А чего нам бояться? Ментовни там наверняка нет — первым делом слиняли, известный их мотив. Армия — на блокпостах и ходу в город не имеет. Город чист. Чист город, Петрович?

— Ну, вот через час и глянем. Пойдем двумя группами. Первая с Васильичем по центру, по ювелирке пройдется. Вторая со мной — сразу на Гознак. Что там взяли с собой? Стволы какие, дубинки, ножи — все под рукой держать на всякий случай. Мало ли… В общем, кончай закусывать, мужики, начинайте готовиться к высадке.

…

Высаживались перед грузовым портом. Задача была такая — чтобы не видел никто. А мост железнодорожный наверняка наблюдается. Вот, до всех мостов еще, ниже, у правого берега, и пристали мягко, опустили деревянный трап с набитыми поперек рейками, попрыгали на берег, протянули канат к тополю на крутизне, похватали рюкзаки под «хабар». Расчехлили, у кого что. Было три ружья, ножи охотничьи, а в чехлах для удочек везли заостренные с одной стороны обрезки труб с обмотанными изолентой рукоятками, удобные ухватистые дубинки из твердого дерева, локтя в полтора длиной, молотки на длинных рукоятках, как у железнодорожников.

— Ну, мужики, — Петрович сжал пальцы в кулак, постучал в такие же кулаки своим «бойцам». — Задача простая: брать то, что не занимает места и ценится у нас. Если попадутся военные — на рожон не лезть. Тут вполне могут быть исследовательские группы под охраной. Местных, если вякнет кто, бить, не жалея. Через двадцать часов отчаливаем, по темну. Ждать отставших не будем. Но и раньше уходить не станем. Нам нужна темная ночь. По течению можно даже на малых оборотах идти, без шума.

Одна группа полезла наверх к гаражам, чтобы там сразу свернуть налево, в центр. По карте им идти часа полтора-два. Кто-то из молодых заглянул в распахнутые ворота, зашел-вышел:

— Пусто, как в заводской столовке после свадьбы. Все вывезли.

— Я и говорю — в городе пусто и тихо…

Вторая группа пошла прямо, цепочкой под бетонным забором завода, стараясь не вылезать на перекрестки. Им те же два, а то и все три часа — вверх, к Гознаку. Там уж — как повезет. Правда, кто будет охранять фабрику в зоне ЧС? Вряд ли там кто остался.

…

— Васильич!

— Ну?

— Васильич, чудится мне, следят за нами.

— Чудится — перекрестись.

— Без балды, Васильич!

— Стоп! Отдохнем перед последним броском.

Группа замерла на перекрестке. Слева обширная площадь, какой-то памятник. Впереди парусом раскинулось здание местной администрации. До центральной улицы осталось всего ничего — пара кварталов.

— Вот тут Лёха говорит, что следят за нами. Кто заметил?

Все заоглядывались настороженно, но на улицах — будто вымерло. Правда, в такую рань в субботний день и в нормальное-то время прохожих практически не бывало.

— Вон, мелькнул кажись кто-то!

Все повернули головы. Вдалеке вышел из-за дома и нырнул обратно человек. И чуть дальше, у сухих фонтанов быстро шли двое. С другой стороны, напротив, во дворе старого деревянного двухэтажного дома тоже было какое-то движение.

— Ну? Не пусто, да… Но — пустынно. И потом, что нам эти местные? У нас катер, не забывайте. И времени полный рюкзак. Вперед!

Двинулись, было, но тут сзади раздался переливчатый свист, как если бы горошинку в свисток засунули. Притормозили, скучившись, завертев головами. А тут и впереди отозвалось. И сверху, с улиц ведущих наверх, к рынку, из дворов послышались свистки.

— Налево!

Побежали налево, по некошеной траве, спотыкаясь и толкаясь. Разойтись в стороны — страшно!

Опять свист сзади — но уже ближе. И остальные посвистывают. И тоже будто все ближе и ближе, а еще будто все больше их и больше, свистунов этих.

— В переулок, от площадей!

Задыхаясь, обливаясь потом, забежали за какие-то закопченные развалины, ушли с открытого места. Тут же перешли на шаг, отдуваясь и утираясь, продолжая, однако, двигаться в нужном направлении.

— Стоп! Местные, блин! А Петрович-то говорил…

Впереди, метрах в ста, как-то лениво и неторопливо разворачивалась в цепь поперек улицы группа мужиков с красными повязками на рукавах, вывернувшая из-за поворота.

— Пробьемся? — неуверенно предложил кто-то, покачивая в руке дубинку.

— Лучше вернуться, думаю. Раз туда не пускают — лучше вернуться.

Один из «красноповязочников» поднял руку ко рту — снова раздался свист.

И такой же свист — сзади! Такой же цепью, густеющей на глазах, наполняющейся народом, вытекающим из поперечных переулков, оказалась перегорожена улица и сзади.

— А вот теперь — прорываться. Вперед. К катеру не пустят. Ну, как на футболе?

Встав по двое, упершись плечом к плечу, рванули было вперед, в ногу топча асфальт. Но тут вздрогнул воздух от выстрела, провизжал жакан над головами, выступил вперед высокий седой мужик из местных, в сером плаще-пыльнике и тоже с красной повязкой на рукаве.

— Ну, здравствуй, племя младое, незнакомое. От имени совета рабочих депутатов поздравляю вас, новых жителей города Молотова. Предлагаю сложить инвентарь на землю и подходить по одному для знакомства и регистрации.

— Чего?

— Того. Глуховат ты, старшой? Повторяю для всех: теперь вы граждане нашего города. И будете исполнять законы нашего города.

— Не, нам бы домой…, - а глаза так и шарят, ища выход.

— Ваш дом теперь здесь. И отсюда никому пути нет, — сказано было так уверенно и спокойно, что мороз по коже и слезы на глазах.

И хочется еще доказать, что есть путь, что сейчас вобьем вас в землю, да пробьемся домой, к катеру… Но из-за поворота, со стороны реки, на выстрел выворачивает, слегка урча двигателем, БТР, и башенка с пулеметом повернута правильно, а сидящий сверху прапорщик в бронежилете кричит со смехом седому:

— Что за стрельба, а трупов нет? Плохой охотник!

— Да вот, новички у нас.

— Помочь?

— Ну, покараульте пока. Пока разберемся тут с ними…

 

Глава 13

Семен сидел на скамейке в парке и медленно, со вкусом очищал уже второй подряд банан. Ну, получилось так — любил он бананы с детства. И потом, они сейчас были самым дешевым из фруктов-овощей, хотя о деньгах он никогда не задумывался. Но знал, что огурцы — и те дороже. А еще бананы — сытные. Съел пару-тройку длинных спелых сладких бананов — вроде, пообедал. И еще в рекламе говорили, какие-то там особые сахара, какие-то микроэлементы. В общем, и вкусно и полезно.

И лето он всегда любил. Вот даже такое, полубездельное, тихое. Вроде и рабочее, но не напряжное, без лишней суеты. Жаркое, но с ветерком. С проливными дождями по ночам, смывающими всю дневную пыль с города. С шелестом тополиных листьев над головой, и с девушками, с гордыми фигурами проходящими мимо.

Нет, бананов у него было много, потому что купил целую ветку и нес ее домой. Мог бы с девушками и поделиться. Но они, красиво шагая, что положено — спереди, что надо — сзади, двигались мимо Семена по тенистой аллее, только изредка стреляя глазами в сияющую желтым солнечным теплом банановую связку, лежащую рядом на скамейке, и иногда в него, длинного крепкого мужика среднего возраста в богатом костюме.

Ну, вот, загляделся на очередную пару девчонок, в спортивном и обтягивающем мелкой рысцой пробегающую мимо. А банан — спелый. Ты его такой чистишь, а он отламывается, и — ба-бах! Почти весь упал. Прямо на песок. Черт побери!

Семен наклонился, чтобы поднять и выкинуть в ярко-зеленую урну, стоящую тут же, но остановился, привлеченный мельтешением вокруг банана. Муравьи! Он с детства любил муравьев. Столько раз замирал на полдня над большим лесным муравейником с крупными рыжими муравьями. Или даже «брал шефство» над маленькими черными мурашками, живущими на краю тропинки под землей. И книжки читал про муравьев. Даже Никитина, хоть этого и с трудом. Раньше читал.

Он взял мягкий, сладкий банан, вывалянный в песке, и перенес на обочину, положил на горки рыжего песка, показывающие муравьиные норки. Буквально через минуту мелкие черные муравьи вгрызлись в банан.

Хм… А ведь я для них — почти что бог, подумал Семен. Могу раздавить, как в детстве, когда прерывал их дорожку и не пускал в какую-то сторону, пока не найдут обходного пути. Могу помочь и подкинуть еды, как сейчас, например. «Манна небесная» — вот что это для них. Небось, и Моисею вот так кто-то подкидывал время от времени, когда он народ по пустыне водил.

Он глянул на часы: пора бы и на работу. Пора, пора к себе в офис. Подхватил ветку бананов и быстро-быстро, отмахивая свободной рукой, вниз по аллее, потом направо, по протоптанной тропинке, прыжок через низенькое ограждение из труб, за угол, к блестящему толстым стеклом и искусственным мрамором подъезду. Кивок охраннику, улыбка секретарше, кулак выглянувшему с вопросом в глазах заместителю — работай, работай, давай! Чуть оттянуть галстук, расслабить узел, посильнее включить кондиционер. Можно теперь и самому поработать. Что там по плану?

…Только какая-то неуверенность. Что-то как-то не так…

…

О! И тут тоже мураш откуда-то… По толстому стеклу, накрывающему стол, медленно и неуверенно полз маленький черный муравей. А вот сейчас ему боженька-то поможет, поможет… Семен подставил ему гладкую глянцевую карточку календаря, поднял и перетащил мурашика к окну. Ну, да, закрыто, кондишн-то включен. Но это ничего, за минуту не испортится. Он открыл окно и аккуратно стряхнул муравья на карниз. Беги, дурашка! Там у ваших сегодня пир: муравьиный бог подкинул манны небесной!

…

Домой он шел весь какой-то светлый, легкий и одухотворенный. Все вокруг казалось красивым и добрым. Семен перешагивал, улыбаясь, через муравьиные колонны, пересекающие тропинку, отмахивался от комаров с той же чуть глупой улыбкой. Откуда-то выползло воспоминание о читанном давно про какого-то индийского монаха, что ходил всегда с колокольчиком, чтобы все звери и насекомые слышали, что он идет, и вовремя разбегались. Даже упавший прямо перед его носом кирпич не вызвал бы раздражения. Одно умиление: смотри-ка ты — кирпич. Мог же и по голове попасть, а не попал. Есть что-то в этом… Что-то такое… Божественное…

Только опять стучало и тикало — неправильно как-то все. Почему домой — пешком? Почему без охраны?

…

Утро было суровым. Как будто и не было ночи. Какой-то тяжелый сладкий запах забивал все вокруг, вызывая удушье и головокружение. Чуть повернул голову, приподнял, и снова упал на подушку. Это же невозможно. До тошноты прямо. Опять соседи чего-то намудрили, что ли? Какую-нибудь гадость в унитаз вылили? Черт, черт, черт… Как же плохо-то!

Еле-еле встал, и держась рукой за стенку поволокся на кухню, чтобы выпить воды и запить какую-нибудь таблетку. В аптечке есть таблетки на все случаи жизни. Аптечка на кухне. Надо туда. Только вот легко сказать — туда. А как? В утреннем сумраке всем лицом с размаха — шмяк! — в сладкое и мягкое. О-о-о… Чуть не вырвало. Вот откуда запах. Что это? Глаза забиты, он щупал вокруг руками и не понимал. Руки проваливались в мягкое и сладкое, весь коридор занят этим… Банан! Огромный банан!

Нет, он любит бананы, но не настолько же. И не в таком количестве, главное!

И тут же Семен почти успокоился. Все ясно: это просто такой сон. А во сне еще и не такое бывает. Ну, банан. А он, значит, муравей. Вот и все. И ему надо просто проесть себе тоннель на кухню, где таблетки. Хотя, блин, столько он просто не съест. Ну, тогда просто прокопаться туда. И он, совсем успокоенный этим своим решением, что — сон, просто начинает копать пальцами, ковырять, отбрасывать в сторону, толкать ногой, другой, проделывая себе путь на кухню. Вот тут, наверное, поворот. Нет, правее. Тут в стенку уперся. Да где же эта кухня-то? Или она тоже сплошь забита огромным спелым сладким бананом?

Запах уже не ощущается, как не ощущается сладость сока, стекающего по коже. Ну, и сны у тебя, Шарапов, усмехнулся сам себе Семен. Наверное, просто забыл с вечера положить бананы в холодильник, вот запах такой сон дурацкий и навеял… Наверное, так. Хотя, он же этого не хотел. Он просто любит бананы.

…

Легкое головокружение сменилось настоящей штормовой качкой, и Семен упал на колени, опять еле сдерживая тошноту. Да что происходит, в конце концов? Что за гадский сон? Что происходит? Как проснуться?

В глаза ударил солнечный свет, потянуло ветерком с запахом воды, и он вдруг с головой окунулся… В море! Вода соленая! Еще раз нырнул, помотал головой, смывая сладкий сок, высунул голову. А вон и берег, совсем рядом. И пальмы. Пальмы! Вот это сон…

Эти вон, медленно шевеля руками и ногами, присматривался Семен — с кокосами, а вон на тех видны знакомые гроздья бананов. Все верно. Я там, куда только что пожелал: там, где растут бананы. Теплая вода, песчаный пляж, пальмы…

Чем не рай?

Однако, не пора ли и проснуться, наконец? Сон, конечно, хороший, но по ощущению времени, пора за дело. Планов много.

Он поднатужился, открыл пошире глаза, дернулся весь, и окунулся с головой, чуть не захлебнувшись, но коснувшись пальцами ног дна и вынырнув, оттолкнувшись от него.

Бр-р-р… Выплюнул горько-соленую воду. Какой-то слишком уж реалистичный сон. Вкус раньше ему не снился. Переступая через черные валики гниющих водорослей, выбрался на берег, уже понемногу начиная что-то понимать. Вернее, не понимать, а догадываться. А еще вернее… Черт, как больно-то! Напоролся на какой-то обломок и захромал к воде, чтобы промыть ногу. Ой-ой-ой… Это не сон. Вода жгла, как кислота. Это тебе не щипать самого себя — это покруче будет.

Не сон. Но тогда… А как же бизнес? А мужики его? А дом? И как это все? И что дальше?

Семен смотрел вокруг, вспоминая вчерашний день и муравейник, вспоминая вечер, ночь, свой сон. Это что, ему показывают силу, что ли? Мол, никакой ты не бог, даже не муравьиный, а так, муравей перед своим богом? Так, что ли? И что теперь? Молиться? Или просто пожелать чего-то?

Он замер, закрыл глаза, настойчиво повторяя в уме: «Я очень хочу домой. Я очень хочу домой. Я хочу домой и больше никуда». Крик чайки над ухом был как смех — ну-ну, зря, мол, стараешься…

…

К вечеру, опухший от укусов мелких летающих тварей с прозрачными крылышками, с обожженными солнцем плечами, он сидел под деревом и голодно глядел вверх на бананы. Блин… Он же не залезет туда никогда. Ждать остается, когда сами падать начнут, что ли? Так и с голода помереть можно. Такого Семен «своим» мурашам не желал. Такого ему, вроде, не за что. Чем провинился-то?

…

А ночью уже, в свете луны, в прохладе ночного воздуха вдруг клюнула мысль. Повертелась в голове, удобно устраиваясь, а потом заняла всю голову, вытолкнув все остальные мысли:

А кто теперь кормит и рассматривает и переносит с места на место муравьев у него дома? Где и кто теперь их муравьиный бог?

Если это он, Семен, то он — вот он, здесь, под звездами, на белом пляже. Он просто не может сейчас ничего для них сделать. Даже просто поглядеть на них не может. Потому что они там, а он здесь.

А если, как стукнуло его, а если и его всемогущего, который кормил утром бананом, а потом забросил в эти гребаные тропики… Если и его кто-то — как его? Так же взял за шкирку и бросил далеко-далеко?

Внезапная мысль о бесконечности и от того полной непостижимости Вселенной сразила наповал. Если она бесконечна, то, выходит, и богов этих — не счесть. Над каждым, кто мнит себя таким, есть кто-то повыше. И над тем есть. И над тем, что выше всех, как все думают — тоже кто-то… И если вдруг сложилось, что он сам — тут, а его бог — там, а бог бога — еще где-то…

— А-а-а, — закричал Семен, вцепившись руками в волосы. — А-а-а, с-суки!

…

— Заснули, Семен Васильич? — участливо спрашивал водитель, плавно тормозя у знакомого подъезда.

— А?

— Сон какой-то видели?

Семен тряхнул головой. Сон! Всего лишь сон!

— Крути обратно! Ученого забыли!

— Так вы же сказали — ученый не нужен?

— Крути, я сказал!

Через мост их опять пропустили практически свободно, отметив, записав предварительно номера машин и посчитав напоказ, тыкая стволом в каждого по очереди пассажиров. Вот и то самое место. Ученого у муравейника не было. Муравейник был, а ученого, как его — Марк Александрович, вроде — не было.

Семен заставил всех выйти из машин, пройтись цепью вдоль опушки, покрикивая. Стрелять, даже в воздух, не позволил — им еще возвращаться через мост, а вояки могут заинтересоваться, кто тут учения со стрельбой организует.

— Ладно. Возвращаемся. Завтра с утра — в институт, к воякам. Подготовьте там встречу, переговоры, типа. Ну, заранее, чтобы не устроили стрельбу.

— В девять, Семен Васильич?

— Нам еще ехать надо будет… Ну, пусть будет в десять. И грузовик подготовьте. На трех машинах пойдем. За товаром.

— Какой там еще товар, у вояк?

— Склады у них там, дурило. Большие склады. И оружие. А у кого оружие сегодня — тот власть.

Рабочий день постепенно входил в колею.

* * *

— Ну, докладывай, что у нас плохого?

Министр был хмур с самого утра. В последнее время это было обычным и привычным для его подчиненных.

— Атакован блокпост на трассе Краснокамск-Молотов, товарищ генерал-лейтенант.

— Ну?

— Есть потери личного состава.

— Раз атакован, значит, сразу и потери, — пробурчал недовольно министр. — Подробности известны?

— Так точно. Можно сказать — «кавказский» вариант.

— Не понял… Каким боком — кавказский? Это ж Урал!

— Согласно донесению, к блокпосту подошла колонна автобусов и грузовиков…

— Из города пробиться сумели? — заинтересованно поднял голову министр.

— Нет. В город.

…

Короткая колонна затормозила у опущенного шлагбаума, повинуясь взмаху полосатого жезла в руке расслабленно опирающегося на опорный столбик сержанта. С шипением распахнулись двери автобусов, и из них волной повалила толпа ярко одетых женщин, сразу зашумевших о чем-то не по-русски, затрещавших о своем, о девичьем, разбежавшихся по всей территории блокпоста.

— Эй, эй…, - неуверенно заоглядывался сержант. — Тут нельзя, тут запретная зона!

— Какая зона, слушай! Мы всегда тут ездили. Праздник у нас сегодня, понимаешь?

С грузовиков через задний борт, приподняв опущенный брезентовый полог, спрыгнуло несколько крупных черноусых и чернобородых мужчин.

— Документы тебе надо показать? Какие документы хочешь, а?

— Здесь нельзя находиться, — отступал под напором яркой галдящей толпы сержант. — Запрещено, понимаете?

— Как запрещено? Что же теперь, женщинам в лес сходить нельзя? Ты что, хочешь увидеть как наши женщины делают это, да? Ты молодой, э? Не видел, как женщины делают это? Тебе что ли интересно, да?

Он покраснел густо, замялся с ответом, но потом все же махнул рукой своим и успел еще крикнуть:

— Караул, в ружье!

Из вагончика-бытовки выскочила дежурная смена с автоматами — двое солдат. Их тут же окружили, задергали, закричали в уши на разные голоса, отделили друг от друга, не давая ни услышать команду, ни принять собственное решение. А к сержанту через толпу женщин, как ледокол, разводя всех в стороны, подошел один из чернобородых:

— Ты что, сержант, женщинам нашим угрожаешь? Стрелять будешь в женщин, да? В матерей — стрелять?

— Но ведь нельзя же здесь! Запретная зона!

— А вот мы и проверим, какая она тут у вас — запретная…

Он шагнул вперед, чуть мимо сержанта, слегка толкнув его плечом, оглянулся на ходу, что-то гортанное рявкнул женщинам, сразу замолчавшим и присевшим, будто в испуге…

Зато вдруг зло загремело, засверкало из-под рывком откинутого брезента грузовиков, посыпались гильзы, а сержант, всхлипнув, начал медленно опрокидываться на спину, пытаясь слабеющими руками достать черную рукоятку ножа, торчащую из-под челюсти. Чернобородый с интересом смотрел на него, копошащегося под его ногами все медленнее и медленнее.

Вагончик, расстрелянный в сито, дымился, разгораясь. На обочине дороги, головами в канаву, неудобно задрав ноги к небу, скомканными поломанными куклами лежали трупы. Шлагбаум хрустнул перед капотом тяжелого грузовика. Колонна двигалась в Молотов.

…

— Командиров, мать их так, наказать. Сильно наказать. Бдительность усилить. Укрепить блокпосты…

— Уже сделано.

— Ишь, шустрые какие. Сделано. Когда все уже случилось… Кольцо нужно быстрее делать сплошное, проволоку тянуть, сигналку ставить. Чтобы строители работали, не останавливаясь! Чтобы график выполнялся, а то скоро и мне на доклад идти… И дорогу рокадную, и чтобы патрулировать постоянно. Чтобы по плану все было, как приказано. Да, что там из Молотова сообщают? Как там дела?

В Молотове все было в порядке, насколько можно было назвать порядком режим зоны чрезвычайной ситуации. Комендант докладывал, что исчезновения людей продолжаются и аналитики считают — в тех же масштабах. При резком сокращении общего количества населения города, получается, что и больше их, исчезновений, если в процентах считать, гораздо больше. О колоннах пустых автомашин на полдороги к блокпостам и проверке их. О мародерах, повадившихся в город. О студентах, прибывших недавно к месту постоянного жительства, согласно отданному распоряжению и привлекаемых теперь к службе, потому что отсрочки в зоне ЧС не признаются.

— А вот рапорт о тех уголовниках, что порезали наших.

— Ага, ага…, - министр нацепил на кончик носа изящные очки в золотой оправе с небольшими, в половину обычных, стеклами. — Что косишься? На себя посмотри — мне-то только для чтения!

— Непривычно как-то, товарищ генерал-лейтенант…

— А мне привычно, что ли? А вот читать, да еще по утрам и вечерам — помогает. Так, что там с этими…

…

С «этими» все вышло просто. Когда колонна из двух автобусов и двух крытых тентом грузовиков, не заезжая на мост, повернула на развилке сразу влево, к Гайве, с поста сигнализировали на горку. БТР по команде тронулся с места и, не торопясь с разгоном, двинулся по пятам, находясь постоянно не в зоне видимости.

Когда колонна, рыча раскаленными движками, не сбавляя скорости, выскочила на гору над ГЭС и резко остановилась, упершись в бетонные блоки перед блокпостом, сработавшая ранее тактика не помогла. Над головами высыпавших из автобусов женщин хлестнула пулеметная очередь, а усиленный мегафоном голос проревел:

— Всем лечь на землю, руки на затылок! Стреляем на поражение!

Из грузовиков посыпались, пригибаясь и разбегаясь в стороны, мужики с автоматами в руках. А вот тут как раз и БТР за их спинами не спеша въехал в гору и поставил точку в передвижениях длинной очередью. Кто пытался убежать или прикладывался к оружию, чтобы выстрелить, погибли практически сразу. Потерь у ВВ не было. Не для того стояли они, чтобы терять своих бойцов. Остальных налетчиков обезоружили, допросили, узнали цели — военные склады, оружие и обмундирование. На склады не они одни целились. Информация была, что очень многим они глянулись. А потом, погрузив в их же транспорт, проводили до развилки у моста. Там ошарашенных бандитов и визгливо орущих что-то женщин повернули на тракт и отпустили. Предупредили, если появятся еще раз, стрельба начнется раньше. Еще от моста, с первого поста. И сразу на поражение. Так что — летите, голуби, летите. У нас тут, чтоб вы знали, не советский гуманный закон, а зона чрезвычайной ситуации. Нам тут рассуждать и лишней моралью нагружаться некогда. Ясно?

Видимо, им все было ясно. Колонна отправилась в обратный путь.

…

— Ну? — оторвался от чтения министр внутренних дел. — Ну? Это же не конец? Где эти гады теперь?

— Нет гадов, товарищ генерал-лейтенант! Совсем нет.

— Упустили, что ли? — поднял тот очки на лоб, с подозрением смотря на докладчика.

— Никак нет. Не прибыли они к оцеплению. Не доехали. Стоят их машины на той же дороге. И похоже — пустые стоят.

— Ну, и что я доложу? Наказали мы их или нет? Как это теперь интерпретировать? — министр с удовольствием выделил голосом длинное слово.

— Налетчики, виновные в смерти наших военнослужащих, более не существуют.

— Хорошо формулируешь. А доказать?

— «Соседи» снимки уже сделали. Космос подтверждает.

— Значит, говоришь, можно идти на доклад?

…

Все вопросы по городу были переданы в Москве в ведение специально созданной комиссии по чрезвычайной ситуации, в которой преобладали силовики. Ситуация была признана чрезвычайной на всех уровнях. Дипломаты трудились, донося до соседей ближних и дальних точку зрения советского руководства: да, у нас трудности с крупным промышленным городом, да, проблема пока не решена, да, ученые трудятся. Но — помощи не требуем, справимся своими силами, опасности для остального мира не существует. Для подтверждения этого разрешается ведение наблюдения всеми имеющимися способами и средствами. От международных организаций принимаются заявки на посещение зоны ЧС группами ученых. Предупреждение: до полного выяснения границ ЧС и способов преодоления ЧС, все, вошедшие в зону, обратно не выпускаются. Для предотвращения вспышек ксенофобии все жители города возвращаются в него. Информация о «закрытии» города и создании зоны ЧС прошла в центральной прессе — то есть, население страны тоже проинформировано. Связь с городом ограничена и взята под контроль с целью воспрепятствования распространению панических непроверенных слухов. Информация из зоны ЧС разрешалась к распространению только с согласия комиссии.

Слово «зона» стало общеупотребимым и понятным каждому. Если сегодня говорят о «зоне» — сразу ясно, о какой.

Первыми вопросами, которые решала комиссия, было снабжение населения города продуктами питания и предметами первой необходимости, нормы такого снабжения, порядок поставок. Молотовские заводы и фабрики, как выяснилось, продолжали работать и выпускать продукцию, хоть и в меньшем, чем до кризиса, объеме. Значит, стоял вопрос обмена продукции города на продукты и товары. Деятельность бюджетной сферы. Коммунальные службы… Вопросы возникали новые и новые.

Комиссия работала непрерывно, расширяясь за счет включения в нее новых членов.

 

Глава 14

Дверцы лифта не успели закрыться, потому что снаружи кто-то поставил между ними ногу в запыленном летнем ботинке. Пожужжав мотором и подергавшись, они снова разошлись, а в лифт запрыгнул запыхавшийся немолодой худой мужчина с обширной лысиной в полголовы.

— Ну, и на какой этаж мы едем? — промурлыкал стоявший лицом в угол высокий и широкий как шкаф, со спиной, бугрящейся мускулами сквозь легкую футболку, коротко стриженый парень.

— Отпустите меня, пожалуйста, — раздался из самого угла плачущий девичий голос. — Ну, что вам от меня надо?

— А то ты как будто не догадываешься, дурочка. Как маленькая, прямо. Всем мужчинам от вас нужно только одно, — хохотнул здоровяк. — А я как раз мужчина. Ну-ка, посмотри на меня!

— Ну, отпустите… Ну, зачем вы? — голос дрожал.

— Дура, все равно же пропадать. Так зачем — зря? Дай хоть попользоваться… А потом, может, тебе еще и понравится! Гы-гы… Я такое умею…

— Я вам не помешал? — осторожно шагнул сзади вошедший. — Девушка, вам помочь?

— Дядя, езжай на свой этаж, запрись и сиди там тихо в своей квартире, понял? — не поворачиваясь, упираясь руками в стены кабины так, что между ними, как в клетке оказалась маленькая девчушка лет четырнадцати на вид, бросил «качок».

Металлический щелчок почти совпал с моментальным прикосновением холодного железа к горлу парня. Чуть-чуть, вроде, надавил, а сразу зацепил, потащил чуть в сторону, и показалась капелька крови.

— Эй, ты что делаешь? Урод, да я же тебя закопаю! — зашипел бугай.

— Стой спокойно, а то заляпаем лифт — не отмыть будет, — тихо и спокойно произнес худой, еще чуток поднажав на рукоятку страшного складного ножа, чем-то похожего на небольшой серп с хищным узким, вытянутым крючком острием и насечкой по внутренней стороне клинка.

— Ах-х-х…

— Тихо-тихо… И не дергайся — порежешься. А ты, девочка, иди. Иди к себе домой, — так же спокойно сказал он, почти не видный ей из-за спины бугая. — А выходить когда будешь, нажми мне на последний этаж, пожалуйста. Мы еще прокатимся с мальчиком. Поговорим… Тс-с-с… Спокойно-спокойно! Не дергайся!

— Спасибо, — пискнула сдавленно, выбегая на третьем этаже, девушка, да скорее девочка — настолько была маленькая и худая. На выходе хлопнула ладошкой по крайней кнопке и выскочила уже через медленно смыкающиеся двери лифта. Мотор заработал, завибрировали стенки.

— Ну, что, мальчик… Ма-чо… Говоришь, все равно пропадать? Чмо ты последнее, а не мачо… И ведь прав ты, прав во всем, похоже. Пропадать всем. Тебе — первому, — говорил худой медленно и протяжно, и вдруг резко отскочил в другой угол.

А накачанный бычок булькнул горлом, схватился за шею обеими руками и осел, поворачиваясь и разливая вокруг красную горячую кровь, брызжущую сквозь пальцы.

— Ф-ф-у-у, ты еще и обоссался, — пробормотал худой, перешагивая через подергивающиеся ноги в огромных кроссовках сорок шестого размера.

Он вышел в двери, стараясь не вляпаться в быстро набегающую лаково блестящую красную лужу. Нож держал чуть на отшибе, чтобы не испачкаться, хотя на лезвии, казалось, и не было почти ничего. Выходя, ткнул пальцем в кнопку с цифрой «1», дождался, пока лифт унесет тело неудавшегося насильника вниз, и полез левой рукой в карман за ключом от квартиры.

* * *

Со своими, местными, мародерами-алконавтами в городе справились достаточно быстро. Да, милиция пропала куда-то сразу после бойни у управления, ну еще и после гайвинских событий. Но привыкшие к дисциплине и порядку горожане, которым магазин под боком, в соседнем доме, где из года в год закупаешься выпивкой и закуской по пятницам, где жены покупали продукты на каждый день, первыми встали на их защиту. Это и понятно: сегодня ты поучаствуешь в лихом грабеже с битьем стекол — мешок сахара сопрешь… А что будешь жрать завтра? Этот же сахар ложкой, да без хлеба? И вообще, толпы расхристанной молодежи, почему-то первой реагирующей на «волю», упившейся в первые «безмилицейские» дни, бьющие витрины, тащащие все, что в них лежит, вступающие в драки стенка на стенку за право грабить магазин в том или другом квартале — все это слишком было похоже на кадры из документальных и художественных фильмов о загнивающем уже который век Западе. Не наше это было, не правильное. К тому же еще, такой вопрос: как детям гулять в такой обстановке? Да и самим жителям — как на работу, и особенно — с работы?

Уже к середине весны, как потеплело на улице, практически в каждом доме, а потом и поквартально образовались первые отряды самообороны. В старых кварталах в первую очередь. Там народ жил давно, знакомы были все и со всеми чуть ли не поколениями, так что каждого нового, незнакомого человека рассматривали внимательно и приглядывали за ним на всякий случай.

Охотники вытащили из железных шкафов свои двустволки, почистили и смазали их, и открыто носили теперь на ремне, перепоясавшись патронташами, как на картинах про революцию. Кто-то таскал с собой самодельные дубинки или нунчаки, популярные одно время у увлекшейся восточными единоборствами молодежи. В спортивных магазинах, тоже побитых и пограбленных, смели из загашников все свистки, давно числящиеся в неходовых товарах.

Красная повязка дружинника, куртка — вечерами еще бывало прохладно, это тебе не Сочи, а Молотов, оружие — пошли по улицам патрули, здороваясь солидно с соседями и покуривая на перекрестках. На свист собирались «самооборонцы» от нескольких домов, а то и кварталов.

Тут же выделились и организаторы — те, кто был не равнодушен, кто первыми пошел по квартирам, кто создавал списки и графики дежурства, кто делал из своего собственного жилья своеобразный штаб народной дружины этого подъезда, потом — дома, а там, глядишь, и всего квартала или целого района.

В райсовет, в администрацию местную, никто не пошел за указаниями и распоряжениями почему-то — из тех, кто поздоровее и поэнергичнее. Хотя, райсоветы еще работали. Правда, внизу вместо милиционера стояли теперь те же самые дружинники, присматривающие за каждым входящим и выходящим.

Работали по графику практически все учреждения уровня района и ниже. Что там «в городе» или даже «в области» народ не знал и не слишком-то интересовался. Последнее сообщение о высоких властях было как раз тогда, когда еще работало телевидение. Когда из Москвы устало-похоронным голосом было сказано о трагической случайности, унесшей всю молотовскую верхушку. А потом, через день, что ли, сообщили о чрезвычайной ситуации в Молотове и окрестностях. Прочитал текст, серым суконным языком написанный, простой диктор. Не из «звездных». Сказали: зона, мол, чрезвычайной ситуации. Исследуется, мол. Но пока выходить нельзя, потому что может быть зараза, и с целью пресечения, и чтобы, мол, не расползалось «это», подняты войска, и пусть окружающие ничего не боятся. Потому что государство и партия контролируют ситуацию.

Потом-то телевидения сразу и резко не стало. И дело не в «глушилках», которые больше против запада работали, и не в обрезанных проводах. Говорили — те, кто поближе к телевышке жил — что была стрельба и взрывы возле здания телецентра. Вот с тех пор никаких новостей из мира народ и не знал. Отсутствие привычного телевизора по вечерам вызывало раздражение, но ругаться, кроме как на московское начальство, было больше не на кого. А на Москву пока еще в открытую не ругались, помнили спинным мозгом, на генном уровне, каково оно — с Москвой ссориться.

По-прежнему работали крупные заводы. Правда, в режиме сокращенных смен из-за банальной нехватки рабочих. Но зато там кормили, на заводах. Заводские столовые продолжали готовить обеды, которые стоили те же копейки, если считать на рыночные цены.

Не хватало на заводах и инженеров, и администрации. Все-таки в колоннах автомобилей, что рванули из города по весеннему солнечному тракту, было слишком много тех, кто считал себя руководителями.

И так получилось, что заводилами, организаторами отрядов самообороны оказались не самые шумные и хулиганистые молодцы, а незаметные в обычное время солидные отцы семейств, с утра до вечера обычно стоящие у станков.

Они и сейчас, в это странное лето, ходили на работу пять дней в неделю, оставаясь дома только в выходные. По графику выходили в дружину. График утверждался в заводоуправлениях. Туда постепенно перешло управление районами. Там еще весной собрались оставшиеся руководители, профсоюзные работники, бригадиры, просто честные работяги из тех, кому не все было по барабану, кого уважал народ. Собрались и создали первые органы самоуправления с привычным именем — советы. Там не все были избраны с мест, из цехов, но на это внимания не обращали. Тут не процедура была важна, а сам факт, что есть люди, берущие на себя ответственность за жизнь и здоровье окружающих.

Подходили в советы партийные активисты, предлагали свою помощь в организации — опыт-то у них ого-го какой, исторический! Но тут уж профсоюз встал во весь рост: вам сюда нельзя по закону! Присутствовать, наблюдать, советовать — это да, это как положено, это мы допустим. А вот руководить производством — это уж мы сами как-нибудь, без вас. Все-таки уже больше сорока лет такой порядок держится: партия напрямую не вмешивается в дела производственные. Контроль, внутрипартийная дисциплина, демократический централизм, идеологическая поддержка экономики, спецназ и безопасность — но не напрямую, без команд. И райкомы партии в районах остались в своих особнячках, в которых были до 1954 года, не перестраивались и не росли высь, как администрации городские и областные.

Выстраивалась постепенно цепочка зависимостей. Предприятия должны были работать, иначе потом не разогреешь печки, не включишь конвейер. Поэтому надо привлекать рабочих, поддерживать дисциплину, помогать рабочим — ну, хотя бы до дома добираться вовремя, хотя бы на смену чтобы успевали. Ну, и помогать им, уже как дружинникам, чтобы чувствовал рабочий класс за спиной поддержку.

Заводы выделяли транспорт, оплачивали дежурство в дружине, как рабочий день. Деньги? Деньги вдруг нашлись. Оказалось, есть связь с «большой землей». Есть постоянный канал связи, а с ним и уверенность, что не бросили их тут просто помирать за колючей проволокой. Каждый день эшелоны снова отправлялись в путь, меняя бригаду на недалеких «приграничных» контрольных станциях. Каждый день приходили эшелоны в город: это уже свои бригады, дождавшись «встречки», меняли там машинистов и проводников.

Даже пассажирское движение возобновилось. Правда, не так, как раньше, когда на вокзале было не протолкнуться, но раз в неделю, примерно, пара вагонов в смешанном поезде оказывались стандартными купейными, с пассажирами, с любопытством оглядывающимися на пустом перроне.

Работали школы.

Хоть и каникулы были по всей стране, а вот в Молотове школы работали. Школьники жили там, как в интернатах, как в летних лагерях отдыха. Столовые работали в полные три смены. И связь с шефами теперь была не как раньше, не из-под палки. Заводы помогали школам инвентарем, продуктами, деньгами, охраной — там же свои дети!

Оставшиеся целыми магазины, те, что отбились, где была охрана, или где дружинники вовремя спохватились, заложили кирпичом витрины и работали по графику. Получали с товарной станции свои заказы, торговали — по тем же ценам, что и раньше. А тех, кто хотел повторить беспредел весенних дней, устроить себе дармовщинку, наесться-напиться бесплатно, быстро приструнили. Да их и меньше стало, чем весной, беспредельщиков этих. Гораздо меньше.

И каждое утро бригады встречались в раздевалках, здоровались, радовались, что вот и еще раз увиделись, и шли к станкам.

Иногда по городу на малой скорости прокатывались военные машины, откуда тут же, по первому сигналу, сыпались суровые автоматчики, оказывающие всяческую помощь складывающейся новой власти.

Власть эта сама себя признавала временной, на период «чрезвычайки», потому что кто ж им тут приедет командовать-то. Но когда еще та «чрезвычайка» закончится?

* * *

— Сидорчук!

— Я!

— Виктор, бегом, бегом! Хватай всех своих, бери БТР…

— О-о-о… И БТР? Серьезно.

— Два, блин, бери! Поднимай своих!

— Уже, товарищ подполковник. Через пять минут будут стоять на плацу, — Сидорчук глянул искоса на часы, прикидывая одновременно, что могло случиться.

Послеобеденное время обычно он отдавал на отдых. Час-два поспать, полежать, а потом можно снова устраивать тренировки, гоняя в хвост и гриву набранный наконец взвод разведки, ставший, по существу, группой оперативного реагирования при командире.

Пока выбегали его орлы, пока строились, Клюев выдавал информацию. С вокзала сообщили, что кто-то перехватывает поезда и ссаживает наших. То есть, через контроль они в зону проезжают, а до города — нет. Говорят, милиция. В форме, с оружием. Причем, это нам стало известно только теперь. Как долго длится? Месяц? Два месяца? По существу, выходит, типичное похищение людей. Бандитизм какой-то и беспредельщина.

— В общем, так. Оружие применять, невзирая на чины и лица, согласно чрезвычайной ситуации. Людей спасти. Информацию собрать. Своих сберечь. Вопросы?

Вопросов быть не могло, за исключением одного:

— Опять, черт, операция не проработана…

— Виктор, мать же твою… Там люди. Наши люди, понимаешь? Они-то ни в чем не виноваты! Да, и Кудряшова возьми. Есть у него какие-то мысли. Но в бой, если что, не пускай. Держи при себе.

— Есть, держать при себе. Вить, Степаныч, слышал? Воли не дам, согласно команде.

— Да поехали уже, что ли!

— По машинам!

Два БТР и два грузовика выскочили из зеленых ворот, тут же медленно сомкнувшихся и восстановивших «разрезанную» красную звезду, крутнулись на пятачке, понеслись вниз, в поселок, поднимая пыль над перегретым асфальтом.

Лето было жаркое, как это часто бывает на Урале. С синим-пресиним небом, с сухим жарким ветром, с высушенной по степному щетинистой некрасивой травой, в которой запутался еще июньский тополиный пух. Тополя от жары начинали сбрасывать листву, как осенью. Желтый пересохший лист громко хрустел под ногами.

В лесу тоже было душно и жарко. Пахло горячей смолой, которая буквально пузырилась на горячих еловых стволах. Но хоть там, в глубине леса, не было прямых солнечных лучей.

Разведчики шли не цепью — не так их учили. Парами, прикрывая друг друга, останавливаясь и вслушиваясь в птичий грай.

…

— Ну, что молчим? Докладывать будем, или как?

Кабинет прогрелся за день, но они все равно закрыли окна и занавесили их плотными шторами. И дверь закрыта на ключ — чтобы никто «случайно» не ворвался к командиру, а заодно просто узнать, что там и как на воле.

Сидорчук переглянулся с Кудряшовым, приподнял брови — мол, может, ты? Тот помотал головой, устало утерся ладонью, скрывая зевок.

— Командир, там фигня какая-то…

— Ну, мне допрос вести, что ли? Доклад, майор!

— Да ладно тебе, Иван Иваныч. Тут надо думать и разговаривать. То есть, разговаривать и думать. Я начну, а Витя подскажет, если я чего не заметил, да?

Кудряшов кивнул, подвинулся ближе к столу и поставил на него локти, упершись подбородком в кулаки, приготовившись слушать и подсказывать.

— Мы там не стреляли, командир. Ни одного выстрела не было. И в нас не стреляли. Некому было стрелять. Ворота выломали — пошли на таран. Потом мои вошли сразу за броней, взяли все точки под контроль. Ну, и мы с Виктором, как командиры, как курортники — в конце. Это даже не пионерлагерь был, а пансионат, что ли, какой-то. Или санаторий детский. Мозаика кругом, лавочки резные, стрелки цветные на асфальте выложены. Зелень, чистенько так. У ворот вышка кирпичная с пулеметом. И на углах ограды оборудованы гнезда. Были. То есть, пулеметы-то там стоят, и патронов в коробках хватает. Стрелков нет. Если бы они там были, да уперлись, пришлось бы повоевать. А так — вошли, стоим, смотрим вокруг.

— Атмосфера только там такая, знаешь… Не праздничная. Тяжелая какая-то. Давит, как в жутиках американских. Так и ждешь какого-нибудь монстра…, - добавил раздумчиво Кудряшов.

— Ну, я этого как-то не заметил, атмосферы и прочего такого. Я приказ получил. Мне — людей сохранить и задачу выполнить. В общем, докладываю: нет там никого, командир. Спасать некого, — он снова включил своего «сидорчука», отгородившись исполнительным туповатым служакой от окружающего мира.

— Подробнее прошу, — проскрипел недовольно Клюев.

— Подробнее пусть вон твой аналитик говорит. Я свою задачу выполнил: мы объект нашли, вошли, практически без подготовки, без планирования, без разведки, с риском, обеспечили безопасность личного состава. Все.

— И что, мнения своего нет?

— Да какое там свое мнение? Не люди там были, так понимаю. Хуже, чем в Средней Азии, когда давили этих наркобаронов…

Кудряшов зябко передернул плечами:

— Они там, похоже, опыты проводили. Понимаешь, Иван Иваныч? Над живыми людьми — опыты. Ставили аппаратуру всякую, черт знает какую, камеры — снимали все аккуратно, сами за стеклом стояли — и опыты над ними. Самые разные. А в охране, как и говорили нам, милиция местная сплошь. Похоже, Сан Саныча кадры работу продолжали. С этими, с уфологами хреновыми… А за корпусами у них там, представь, вместо кладбища — ровики для «отработанного материала». Понял?

— Значит, не успели мы?

— Не так. Ты не понял. Они ведь не ушли оттуда. Ворота были на запоре изнутри. Оружие — на местах. Не понял, да? Там всё на своих местах. Все, как было. Приходи и изучай. Журналы открыты. Опыты все описаны и записаны. Теория у них там новая возникла — над ней и работали…

— Теория, говоришь?

— Теория, гипотеза, вывих мозговой — как хочешь, так и называй. В общем, набрали они фактов, статистики всякой, что некоторые люди становятся как бы катализаторами. Ну, то есть, сами не пропадают, не исчезают никуда, а вот те, кто рядом с ними — фьють!

— Опять вы мне про исчезновения? На моем уровне это не решается!

— Ну, так, командир! А с чего у нас зона чрезвычайной ситуации? С чего дороги перекрыты, въезд-выезд запрещен? Мы тут с оружием рассекаем по простой устной команде — с чего бы?

Подполковник молчал. Слушал, стоя, опершись спиной о закрытую дверь, прислушиваясь заодно — что там, за дверью, не идет ли кто любопытный.

Два майора, чем-то похожие, то ли возрастом, то ли выражением лица общим, глазами прищуренными, сединой ли ранней… Как родственники, как братья даже. Бывает же так в семье, что братья, вроде, и не похожи друг на друга, а глянешь так искоса — близнецы почти.

— Знаешь что, Иван Иванович, — поднял голову Кудряшов. — Я, наверное, в разведку ухожу. Вон, к Виктору. Там я больше увижу и больше смогу понять. И пользу принесу, если что.

— Это как — ухожу? Без команды?

— А я, не забывай, пожалуйста, тебе не подчиняюсь. И служба у меня другая, и подчиненность особая. И потом, подумай сам: ну, зачем тебе аналитический отдел из одного человека? Лучше ученого возьми. Вон, Марк у тебя хорош будет. Ты с ним побеседуй, побеседуй. У него теории есть, и сам он исследователь. Кое-что подкинет для мозгов.

— Это какой Марк?

— А тот, что прошел в одиночку через весь лес. Шел, говорит, шел — и пришел. Ну, биолог, помнишь? По муравьям специалист.

— Он же сумасшедший немного, мне так показалось?

— А кто у нас нормальный? Ты себя нормальным считаешь? Вокруг-то посмотри, протри глаза: что у нас тут нормального и как тут могут жить нормальные люди?

— И ты, значит, тоже?

— А я — в разведку. Возьмешь, Сергеич?

Сидорчук, молча с удовольствием наблюдавший за перепалкой командира с аналитиком, тут же поддержал:

— А что. Возьму, Степаныч. Мы с тобой не первую горячую точку вместе остужаем. Мне надежные люди во как нужны! — резанул он ребром ладони по горлу.

— И ты, Брут? — закатил глаза в притворном изумлении Клюев.

— Да ладно тебе, командир! Все ж для пользы дела! Леса обшарим, округу изучим, тропки-дорожки проверим. Ну? Ты не обижайся только.

— Какие обиды? Тут прямое неподчинение непосредственному начальнику в зоне чрезвычайной ситуации…

— Вот никогда не любил, если жать начинают и угрожать. И сейчас тебя прошу: не жми. Ничего не выжмешь. Советом всегда помогу, а сидеть при тебе в кабинетике на втором этаже и ученые вопросы обдумывать — не по мне. Не дело это, если вокруг города такие пансионаты стоят.

…

— Кстати, а ты заметил, Вить, что командир-то наш не удивился совсем.

— Про ментов-то? Заметил, да.

— Да не про милицию, не про опыты, не про могилу я! Он же исчезновению всех не удивился. Даже и не переспросил. Как знал. Ну, или догадывался.

 

Глава 15

Да он у нас тихий вообще-то. Когда больничка погорела, ну, та, что в центре, понял, да? Вот народ оттуда и стал разбегаться, кто смог, кто успел, значит, а он к нам пристал. Ну, а что… Мест свободных в домах теперь полно. Квартиры пустые — занимай любую. Мебель есть, сантехника, ковры, книги. Это конечно, если народ местный согласен. Чтобы не было, значит, никаких проблем с соседями. У нас все честно.

Нормальный мужик оказался, кстати. И в больничке в этой он был вовсе не на лечении, а на обследовании. Он всем рассказывал, как дело было. Сам пришел, сам все рассказывал. Добровольно сдался, понимаешь?

На работу он устроился в штаб дружины от завода Дзержинского. К станку-то его нельзя было пристроить — не специалист. А вот на телефоне сидеть, охранять, графики сочинять — это он запросто. И в патруль с нами ходил не раз. Нормальный, говорю, мужик. Надежный. И умелый — сразу видно, что служил.

Так, когда мы ходили — у нас по графику двенадцать часов через четверо суток — он много рассказывал. А что там делать еще? Порядок мы в городе кое-какой навели, шпану приструнили, алкашей по домам загнали, чтобы народ не смущали. Опять же с магазинами наладили связь — а то пару недель трудно было даже хлеб найти. Ну, и с военными познакомились, контактами обменялись. Они себе тоже простой телефон поставили на постах. АТС теперь свободная, выходит. Номеров чистых — бери хоть по три штуки на квартиру, хоть в туалет ставь — если средств у тебя хватает на работу монтера.

Так вот, Ваня — его Иваном звать, кстати — нам много интересного порассказывал о своей жизни. В общем, мы тут с мужиками потом под пивко посидели вечером, покумекали малость, мозгой коллективно шевельнули… Ты фантастику-то вообще любишь читать? Вот у меня сын очень фантастику любил. Да. Любил фантастику…

Так о чем я.

В фантастике есть такое направление, что миров, будто, много. И вот все эти миры рядом друг с другом, прямо как книжки в шкафу, тесно-тесно. Ну, понимаешь, да? Достал соседнюю книжку, она на вид похожа — а там совсем о другом. Вот и тут на одной, вроде, полке книги стоят, и соседние они, понимаешь? А внутри — совершенно разные. В одной, скажем, детектив про Холмса, а в другой, наоборот, фантастика, а в третьей и вовсе юмор. Вот так и миры разные. И, похоже, пересеклись они у нас здесь в городе. Так пересеклись, что наши ребята теперь пропадают туда, а ихние — к нам, следовательно. Я вот надеюсь все, что сына мой там нормально живет. Раньше-то хуже думал обо всем… А теперь — надеюсь.

Хотя, Иван нам такое порассказывал — ой-ой-ой. Мы даже учебники из дома приносили — только чтобы по пунктам, по годам, по фактам пройтись.

В общем, у них там сплошная фантастика, начиная с пятьдесят третьего. Нет, до того тоже есть какая-то разница, но очень уж маленькая. Это надо специально копать и выяснять. А вот с пятьдесят третьего — все по-другому.

Что говоришь? Развилка? Альтернатива? Ну, так и у нас развилка была. Но все не так получилось в итоге. А у них там просто фантастика. Конечно, его в больничку сразу запихали, как разговоры такие услышали. Это мы уже ко всему тут привычные теперь, и фантастики не боимся.

Нет, ты подумай, а, что он говорил: у них там Советского Союза нет! Понял, да?

Ага. Вот и я сказал сразу — фан-тас-ти-ка. Полный бред какой-то. Только там, у них, еще хуже, чем в книжках. Там ведь ни войны никакой не было, ни кризиса мирового или эпидемии какой, как в настоящей фантастике. Там всё — сами. Понимаешь? Наши, советские люди — все сделали сами. Никогда бы не поверил, но Ваня же врать просто так не будет?

Что говоришь? Что у них там вместо нашего Союза? Так Россия и республики, значит. Все наособицу. Все сами по себе. Все друг другу чужие. Так вот и живут, представляешь?

Ну, подумай сам. Такое услышал бы — сам бы не позвонил, что ли, куда надо? А куда? Вот! Вот именно! В больничку. Туда его и определили на исследование.

А мы тут уже и верим ему. Нашу жизнь описать кому — тоже ведь не поверит никто, лечить будет. Или книжку напишет.

А еще Ваня наш уверен, что это именно у них, там, в его мире, что-то грохнуло, не у нас. Эксперимент, мол, какой-то проводили, да, видать, неудачно. Коллайдер там какой-то. Вот потому и пересеклись наши миры. Потому он, Иван, у нас, а сынок мой, надеюсь теперь, у них. Очень надеюсь.

* * *

— Первыми приходят на поле боя мародеры. Сразу после боя, мертвецов обирать. А за ними уже — похоронная команда с попами, для отпевания и закапывания… Ну, и им кое-что достается, конечно.

— Это ты к чему говоришь? Мы тебе кто, мародеры, что ли? Или похоронная команда?

— Да вот не знаю даже. А кто вы?

— Ты, чудо лохматое, в кино хоть бываешь? Нет? «Сталкера» смотрела? Зачем в Зону ходят — помнишь еще?

— А что там, в кино такое было? Что-то не припомню.

— Там такая комната была, вспоминай, вспоминай. Именно в нее и шли все. Туда всех сталкеры водили. Там желания исполнялись.

— Ну, так это ж фантастика, ясное дело. И вы, значит, меня сейчас будете уговаривать отвести вас в ту комнату? Вот же придурки!

Чудо, оно и правда было лохматое. Рыжее, растрепанное чудо женского пола, лет… Ну, скажем, от двадцати, потому что за лохмами, да без косметики, да в темном кабаке, пропахшем табаком и пивом — как определить точнее? Худая, рыжая, растрепанная.

Зато была она из самой Зоны, тамошняя, можно сказать, с Заозерья. И если поначалу кое-где были «эксцессы», как говорили по телевидению, то теперь, когда никого почти не осталось в городах и селах из орденоносного города Молотова и ближайших окрестностей, спрос на их услуги вдруг резко возрос.

Услуги же были такие: рассказать подробно о городе, что помнишь, показать все на карте, объяснить всякие маршруты, и как ехать и где идти, о трудностях и опасностях, если есть такие — тоже не забыть. Ну, и самое верное, но и самое дорогое — нанять такого «специалиста», чтобы сам показал, сам провел туда, в зону чрезвычайной ситуации.

Вера Ильина свое Заозерье помнила отлично. Если из города ехать, проезжаешь сначала Гайву, показывала она по карте, потом мимо рынка и вот так, мимо заводов, через лес, а вот тут уже и Заозерье. Практически на самом берегу водохранилища. Место высокое и зеленое. Можно, конечно, туда и пешком. И оттуда тоже можно пешком. Если от Заозерья идти, то вот так можно, а потом по-над берегом по лесу, собирать грибы. Выйти можно опять же к Гайве, а там сесть на автобус — и назад, домой. Ну, это можно было, когда автобусы еще ходили, и все нормально было. Или вот так вот, лесом до забора, там военный институт, потом вдоль него, пособирать под забором белых огромных груздей в две ладони, потом правее свернуть через темный ельник, где сыроежки и иногда подосиновики, и выскочить из леса у Кабельного. И там, на остановке, дожидаться своего автобуса, перебирая грибы под завистливыми взглядами пассажиров.

Дома у нее оставались мать и бабушка. Отец утонул на рыбалке, когда ей было двенадцать. Ну, может и не утонул. Только вернулись с моря рыбаки без него — пропал человек. Да, водохранилище у них морем зовут. Там же с середки берегов не видно.

Вот с тех пор ее купаться не пускали с ребячьей компанией. Только со взрослыми. А если в лес по грибы-ягоды, то хоть каждый день, тем более в каникулы.

Ну, и в город, конечно, ездили. В магазины, в театр иногда, ага.

После школы сразу она уехала в Киров, заранее выбрав его за близость к Москве. Если из Молотова на поезде ехать, то сутки до столицы, а вот из Кирова — всего ночь. В Москве институтов больше, но поступить туда, что странно, тяжелее. Вот, вроде, и мест в институтах больше, но и народа там — ого-го. Поэтому — Киров.

Курс спокойно отучилась, а на летние каникулы вернуться домой уже не получилось. Она как-то умудрилась проскочить сквозь частый бредень проверок, когда молотовчан выдергивали с работы или с учебы и отправляли домой. А теперь она сама пробиралась в ту сторону, домой. Мама и бабушка — вот ее корни. Вот ее родня. И больше нет у нее никого в этой жизни.

— Постой, ты сказала — курс? Всего один курс? Так сколько же тебе лет?

— Уже восемнадцать, блин! А ты хочешь мне предложение сделать, что ли?

Предложение ей этот московский паренек делать не собирался. Смущался и отнекивался. Просто он думал — старше. Вера ему нужна была совсем для другого: в «системном» народе ходили слухи, что в Зону можно безболезненно войти, только если с тобой тамошний житель. А иначе ничего просто не выйдет. Иначе Зона не пустит. Зато, если суметь пройти… О-о-о!

— И что там? Какое о-о-о? Счастья всем и бесплатно, как в книжке?

— Не в этом дело. Понимаешь, там — Зона, — он произнес это слово мечтательно, с придыханием. — Там чудеса. Там фантастика. Вот все то, что в книжках придуманное — там по-настоящему. То есть, писатели все и всегда выдумывали, а тут — все по правде, понимаешь? Там, может, каждые руки на счету. А может, и правда — счастье там… Что-то же там есть. Это же все неспроста! Никто же ничего не знает!

— А не страшно?

— Страшно. И очень интересно. Страшно интересно. Потому мы и идем. Вот наша группа, знакомься.

Они все были из одного института, с одного курса, к тому же связанные совместными посещениями клуба любителей фантастики, что на физтехе, — трое студентов и две студентки. Вера не запомнила названных имен. Вернее, даже не пыталась запоминать. Зачем?

— Ишь, как все у вас красиво получается! Три пары, три пары, три пары, — пропела она по оперному.

— Да ты не думай, мы будем все делать, что скажешь. Скажешь, гайки вязать — будем вязать гайки. Скажешь, спиной вперед идти — так и пойдем задом-наперед. Нам в Зону надо, понимаешь? На вот, посчитай. Тут должно хватить, мы уже спрашивали.

Идеи — идеями, а деньги счет любят. Вера прикинула на взгляд — рублей с тысячу разными купюрами. Очень хорошие деньги.

— А вы знаете, ребята, что с блокпостов теперь, как рассказывает народ, стреляют по пешеходам? Боятся они — знаете? А транспорт если подходит — так только с сопровождающими?

— Но ты же местная, ты дорогу знаешь, ты проведешь. Так?

Ну, какая она местная. Свихнулись они там на своей фантастике. Хотя, вшестером по-любому лучше, чем в одиночку. И деньги опять же неплохие. Можно будет оставить немного маме и бабушке. А блокпосты эти мы обойдем, обойдем. Вон, карта у них хорошая есть, там дороги все указаны. Мы же не пойдем по дорогам. Палатки? Нет, палатки не нужны, наверное. Погода все лето стоит хорошая, сухая, спать можно прямо на земле. Пенки взять, мешки, если синтепоновые, легкие. И потом, что там спать-то? Вот, так вот обойдем Зону с запада на север, потом свернем вниз… Трое суток — это самый максимум!

«…И прямо к моему Заозерью выйдем,»- думала Вера, смотря на расстеленную на столе карту.

* * *

— Запомните еще раз: мы не спецназ, а разведка. Поэтому мучить вас, как своих спецназовцев, я не буду. Но даже и в спецназе важнее умение быть незаметным, бесшумным, чем умение разбивать бутылку о собственный лоб или кидать разные острые предметы. Лучше отступить, чем ввязаться в бой. Лучше договориться, чем доказывать свою силу, лучше стрелять издали, чем в упор, лучше уйти без потерь и потом вернуться за победой, лучше готовиться до операции, чем считать потери после нее… К бою!

Пока Сидорчук муштровал и учил своих разведчиков на стрельбище в лесу за казармами, Виктор Кудряшов, взяв на всякий случай двух автоматчиков, разъезжал по городу, разговаривал с людьми. Он останавливался возле каждого патруля дружинников, подъезжал к проходным всех крупных заводов, несколько раз возвращался и беседовал с комендантом железнодорожного вокзала.

К аэропорту один раз только подъехал, чтобы издали хотя бы обстановку для себя прояснить. Аэропорт был блокирован десантниками, сброшенными одной весенней ночью. Бетонные плиты на дороге, пулеметные гнезда, заложенные изнутри огромные витринные окна, БРДМ, стоящие на поле…

Судя по всему, аэропорт не был поврежден и мог действовать, принимая и отправляя самолеты. Но никто не взлетал, и никто не прилетал из далеких городов. За лето в городе совсем отвыкли от вида и гула самолетов в небе. Последний рейс, который шел в Молотов из Москвы с оборудованием, учеными, военными, рухнул недалеко от нефтеперерабатывающего завода, не дотянув всего пары километров до полосы. Был пожар, который тогда некому было тушить. Причин аварии никто не искал. Виктор думал, что искать нечего было. Скорее всего, причиной было банальное отсутствие пилотов в своих креслах. Исчезли, растворились, пропали. Вот с тех пор и не летают над Молотовым самолеты и вертолеты. А жаль — вертолетом было бы очень удобно. Быстро бы всю территорию проверили. Вон они стоят, вертолеты.

А потом еще проехали по нескольким школам. По тем, которые работали этим летом. Там Виктор поговорил с персоналом, потрепался с охранниками на входе, походил по этажам, пропахшим навечно школьными запахами: мел, пыль, бумага, туалеты в торцах.

Он сам должен был стать педагогом и преподавать историю в школе. Но после института его сразу призвали, а когда лейтенантский срок закончился и он вставал на воинский учет в военкомате, подошел незаметный человечек в штатском и дал повестку: прибыть в отдел внутренних дел — дата, время, подпись. «А что случилось-то, в чем дело?» — спросил он в удаляющуюся спину. «Там увидите».

Там увидел. Предложили работу. Да еще показали характеристики комсомольские рекомендательные. Да еще похвалили, как вел он себя в этот армейский год. Да напомнили, что в мирное время именно органы несут на себе тяжесть борьбы с буржуазным развращающим влиянием.

Он подумал, посчитал в уме, сколько и чего там, в смысле разного довольствия, и сколько здесь — и согласился.

Так и пошло. Сначала в инспекции по делам несовершеннолетних, потом в службе участковых, потом в следственном — его кидали практически каждые три места на новый участок, и он честно пытался понять, чем и как там надо заниматься. Читал нормативные акты, инструкции изучал, анализировал старые дела, копался в «висяках». Через два года он уже работал в городском аналитическом отделе. А еще через пять лет оказался в министерстве. Правда, должности не высокие, на генерала бы там не выслужиться, но зато дело по душе. Он любил собирать факты, казалось бы никак не относящиеся друг к другу, а потом вдруг делать на их основе выводы, которые очень часто оказывались близкими к результатам. В министерстве пригодилась и его привычка оформлять свои догадки в виде текста. Детективы получались — хоть сразу в печать нести. А тут вот у него пошли вдруг сказки и всякая ненаучная фантастика.

— Ну, что, орлы, домой? Все на сегодня?

— Да пора бы, товарищ майор. Ужин скоро.

* * *

Идти было легко. Главное правило было — не ходить вдоль дорог. Любую дорогу надо было быстро перебежать и скрыться снова в кустарнике. Шли цепочкой друг за другом, метрах в двух-трех. Перед дорогой рассредоточивались и быстро по одному перебегали. В деревни не заходили. Только смотрели в бинокль на дорожный знак при въезде, а потом сверяли с картой, чтобы увериться, что идут правильно. От Черной свернули точно на восток по компасу. Теперь проселки нужны были, чтобы найти мост или брод на маленьких речках, постоянно пересекающих путь. Вера рассказывала на ходу, как экскурсию вела:

— Тут рек и речушек — тысячи. Иньва, Лысьва, Сылва, Обва, Колва, Гайва… Ва — это вода на коми, понятно?

— Да мы знаем уже, подготовились, — пыхтел за ней следом Алексей, который считался главным в группе.

Они действительно выполняли все ее команды. Она поднимала руку — все замирали. Присаживалась на корточки — садились. Ложилась, распластавшись в кювете — падали плашмя вслед за ней. Все-таки не послушались и тащили с собой два тюка с палатками. Мало ли, говорили, может в городе придется в палатках жить. Зона, понимаешь…

Но до зоны было еще далеко.

Болота обошли, свернув левее, на север. И остановились в рощице на первую ночевку. Палатки не распаковывали. Ясное небо. Теплая земля, на которую кинули свои спальные мешки, холодная тушенка — костров не жгли, боясь патрулей и местных жителей. Спалось на свежем воздухе после долгого перехода хорошо. И просыпалось хорошо, под пенье птиц, под первые солнечные лучи в глаза, под кукареканье петухов. Петухов?

— Деревня рядом! Быстро, быстро, потом позавтракаем!

* * *

— Ой, вы ругаетесь здесь, что ли?

Дашка влетела в комнату и резко остановилась у порога. За столом, друг напротив друга, сидели раскрасневшиеся сердитые два Виктора, два «победителя» — ее Сидорчук и «сказочник» Кудряшов. Кудряшова она чуть-чуть побаивалась по привычке. Когда он появился в части, то долго разговаривал с ней, вызывая раз за разом с работ, выясняя, кто и что сказал, как статья появилась в газете, откуда факты, какие из фактов заслуживают доверия. Командир ей тогда сказал, чтобы она аналитика слушалась. А какой он аналитик, если — сказочник? Он ей давал читать свои сказки — короткие, на две-три страницы. Короткие, но жуткие какие-то. Бр-р-р… Страшно!

— Нет, беседуем, — проворчал Сидорчук. — Ты уже все, с концами?

— Так время-то! — она удивленно глянула на маленькие часы на левой руке. — Уже семь, а у меня же до шести!

— Кхм…, - кашлянул Кудряшов. — Ну, я пойду пока, Сергеич? Потом договорим?

— Завтра? — спросил, как приказал, Сидорчук.

— Ну, давай, завтра. Вот съезжу на север, там посмотрю, что и как — и поговорим. Ага?

— А мы пойдем на север, а мы пойдем на север…, - проскрежетал Сидорчук и сам рассмеялся. — Ладно. Я буду народ готовить, а ты как приедешь — дернешь меня. Вот и договорим.

— Ну, я пошел! Дашунь, привет!

Кудряшов выскочил в коридор, просочившись мимо так и стоящей у порога Дашки.

— Вы, правда, не ругались?

— Даш, нам ругаться нельзя. Мы старые боевые товарищи. Мы просто обсуждали разные неприятные вещи.

— Расскажешь?

— Может быть. Но точно — не сегодня. Надо договорить и надо еще обдумать. Ты не обижайся, ладно?

Она не обижалась. Виктор был старше ее на огромные, неподъемные и непонятные «больше двадцати». То есть, строго говоря, она могла быть его дочерью. А так получилось, что вовсе и не дочь. И ей хорошо с ним. С таким вот седым, иногда упертым и разговаривающим суконным армейским языком, а иногда невозможно нежным и отчаянно веселым. Она сама себе его выбрала, когда он еще в больнице лежал, и гордилась этим. Мать всегда говорила, что никому она не нужна, такая страшная — покрашенная в черное, одетая в черное, в черных армейских ботинках… Ага, как же, не нужна. Еще как нужна! Вот, Виктору нужна.

— Ужинать пойдем?

— Знаешь, давай лучше дома поедим. Не хочу я сегодня стоять в очереди, потом сидеть в этой столовой с народом… Сбегай, а?

«Дома»… Это не дом, конечно. Комната в общежитии. Система коридорная. Сидорчук поймал себя на мысли, что старается не коснуться только что закончившегося разговора. О чем угодно готов думать. Хоть о графике выходов, хоть о связи с блокпостами, хоть об аэропорте… Вон, о Дашке готов думать. Дашка — она же чудо. С ней тепло.

А Витька все-таки сволочь. Если так, как он, думать все время, то крыша отъедет на сторону очень просто. Он же к чему подводит теперь? Он спрашивает, гад, мы, вояки, для чего здесь? Для исполнения приказов или для спасения жизни населения? Это он мне, значит, командиру своему. И что я ему скажу? Вот есть присяга. Есть приказ. «Приказ начальника — закон для подчиненного. Приказ должен быть выполнен беспрекословно, точно и в срок». Так в уставе. Это пацаны-первогодки наизусть заучивают, потом сдают зачет. Ну, и что тут еще думать и обсуждать? Есть приказ, я его выполняю. Чем он преступен, ну, чем, скажи? Я разведчик, я спецназовец. Я коммунист, наконец. И мне дали приказ: разведка, контроль местности, связь с местным населением, другими воинскими частями. И что я тут не должен исполнять? И почему?

А он, Кудряшов, так его аналитика мать, одно талдычит: нет такого приказа, чтобы дети в классных комнатах жили, и мыться ходили в заводскую баню. Нет такого приказа, чтобы людей без вины бросать за колючку или силком заставлять оставаться в опасном месте.

Ну, а если здесь зараза? Если все же эпидемия? Вот как он так все на свете знает, что не то и не другое? Откуда? В Москве, значит, до сих пор не знают, карантин объявляют, а он — знает. Умный. «Писатель», мать его так.

Ладно. Стоп. Дашка уже стучит по коридору каблуками — ужин несет. Выдохнуть, улыбнуться, встретить у дверей.

Завтра с Кудряшовым разберемся, завтра. Вечером.

* * *

— В квадрате Б-2 нарушена пахотная полоса! По следам — прошло более трех человек!

— В Зону или из Зоны?

— По следам если глядеть — вроде, в Зону.

— В Зону не входить. Отметить место прохода. Произвести поиск в направлении от Зоны. Искать следы выхода. Времени вам — час. Если подтвердится проход в Зону — продолжать движение по маршруту.

— Есть!