24 ноября… Ровно месяц остался до Рождества, а ничего толком еще не продвинулось. Мистер Уиндеграунд уже вторые сутки не выходит из кабинета прокурора Кассандры Армонти, которой уже давно надоело присутствие Тома.

— Сколько раз вам еще говорить, я не знаю, где ваши дочь и зять, кроме того, у меня и без ваших родственников по горло работы.

— Но вы же проверили только Вашингтон и Нью-Йорк. Они же не будут скрываться от нас в Белом Доме. Проверь Филадельфию, Майами, Лас-Вегас.

— Вы, видно, спали, мистер Уиндеграунд, когда я отправляла запрос.

— Ну спроси Джеффри, он оттуда, он скажет.

— Он ничего и никогда мне не скажет, ему зачем-то нужен адвокат, но я никогда не обеспечу ему такую роскошь. Ни один адвокат не согласится защищать его.

Но Кассандра взяла трубку телефона и все же велела привести Джеффри.

Джеффри начал свой монолог, сразу же войдя в двери:

— Сколько раз вам еще говорить, что я никому не скажу ни слова, пока мне, как и любому нормальному американцу, не предоставят адвоката.

— Ни один нормальный адвокат не станет губить свою карьеру твоим делом, — с язвой в голосе сказала Кассандра.

— Вы ничего не сделаете, пока я не получу возможность работать с адвокатом.

— Скажи, где моя дочь? — разъяренно спросил Том.

— Адвоката! — крикнул Джеффри, будто его собирались резать.

— Никогда! — провизжала Кассандра.

И тут со стороны двери все услышали звонкий голос:

— Я буду защищать его в суде, коли вокруг него камни, а не сердца.

В дверях стоял Джон, а за ним Тутанхамон и Кейти с ребенком на руках.

Джеффри сидел в кресле белее полотна и с ужасом смотрел на вошедших. Он не мог и предположить о таком исходе дела. Джеффри просто был уверен, что никто и никогда больше не увидит ни Кейти, ни Тутанхамона, ни, тем более, Джона. Он теперь сидел как провинившийся ребенок, каждую секунду ожидая, что Тутанхамон с яростью его спросит: «Что ты натворил в Далласе?» Но этого вопроса не следовало, будто бы все его разом простили и забыли его подлости. Том с радостью отца обнимал Кейти, своего внука, Тутанхамона, и его радости не было и конца. Кассандра смотрела на Джона, так неожиданно появившегося в ее кабинете, с ненавистью противника, похоже, не узнавая в нем президента Америки.

Том все же решил оставить Кассандру наедине с Джоном и Джеффри. И они всем счастливым теперь семейством покинули ее кабинет.

— Значит, нашелся-таки адвокатишко для этого маленького преступника, с язвой в голосе сказала Кассандра, когда все ушли.

Но Джон умел держать свое достоинство и защищать свое «я», он прекрасно знал уязвимое место любого зазнавшегося политика — власть свыше — и он пригрозил ей тем, что напишет прокурору штата о оскорблении его персоны Кассандрой.

— А я бы на вашем месте прошла и села, не стояла бы в дверях…

— Прекрасно, — сказал Джон, сняв свой плащ и отдав его Кассандре повесить на вешалку, после чего он прошел в кабинет, сел в ее кресло и, все еще показывая свое президентское превосходство над ней, поправил сдвинувшиеся га его шее бинты.

— Вы меня, похоже, недооцениваете, мистер…

— Кеннеди…

— Не так ли? — спросила Кассандра.

— Мисс…

— Армонти… — ехидно сказала Кассандра.

— Так вот, мисс Армонти, за свою жизнь я встретил немало тщеславных и самолюбивых прокуроров, нарушавших конституцию.

— Но я же честная американка! — крикнула Кассандра, — я лучший адвокат Иллинойса! Я не хочу, чтобы вы портили свою карьеру ради этого подонка!

— Во-первых, у меня карьеры нет, а во-вторых, какой же это подонок? Он подонок, потому что какой-то самоуверенный прокуроришко убедил в этом всю Америку.

После этих слов, сказанных Джоном, Джеффри немного подскочил на своем кресле и с горящими надеждой глазами посмотрел на Джона.

— Ты ничего не знаешь об этом сосунке, — начала заново нагнетать обстановку Кассандра, — ты никогда не жил в Чикаго, ты не знаешь, что здесь и новорожденный убийцей быть может.

— Знаете, мисс Армонти, — тверда стоял на своем Джон, — более самодовольного прокурора я не встречал никогда. Я старше вас, я имею богатый жизненный опыт и знаю человека по его глазам. Мне не наврешь, не обманешь. Я знаю, кто такой Джеффри и кто такая ты, и я готов к битве между гордым адвокатом и самолюбивым прокурором.

— Посмотрим, кто победит! — ехидно, как бы предопределяя свой успех ухмыльнулась Кассандра.

— Посмотрим, посмотрим, — сказал Джон, а потом добавил, — оставь меня с клиентом наедине и без подслушиваний.

Кассандра шмыгнула носом, показав этим свое недовольство, и в ответ получила:

— Я знаю всю конституцию наизусть, так что меня ты вокруг пальца не обведешь!

Она ничего не ответила. Только вышла и включила подслушивающий аппарат. Но Джон уже понял, на что способна эта женщина во имя правосудия, и решил обвести ее вокруг пальца. Он дал Джеффри бумагу и громко (специально для подслушивающего устройства) попросил Джеффри написать о своих родителях. Сам же взял еще лист и написал для Джеффри следующее:

«Джеффри, мы прослушиваемся. Вот мои условия. Причитай и запомни. У нас есть общий секрет: машина времени. Этот секрет и должен остаться секретом. Джон Кеннеди, спасенный тобой.»

Джеффри, прочитав эту записку, кивнул головой, чем дал понять Джону, что он сохранит этот секрет в тайне. И тут в дверь заглянула Кассандра и спросила:

— Ну все, я могу начинать допрос?

— Давайте, начинайте! — тоном Джона ответил ей Джеффри, чем очень шокировал прокурора.

Джеффри попросили рассказать всю историю его жизни с начала и до конца. И вот что осталось в полицейском архиве:

«Итак, я орел с воробьиными крыльями. С пеленок рос словно раб своего отца, Макла. О матери я ничего не знаю: или она бросила отца, или она умерла в больнице, или сам отец убрал ее. Я даже не знал ее имени, хотя спрашивал его не раз. Я рос под дулом пистолета моего отца, словно заключенный: шаг влево, шаг вправо — расстрел, как лагерные в Советском Союзе, не лучше. Единственное, за что я благодарен своему отцу, так это то, что он научил меня точности. Мои игрушки были пистолеты, наручники, винтовки, чемоданчики с красными кнопками (игрушечные, к счастью), а куклы: вампиры, трупы, убийцы. Он хотел вырастить из меня хладнокровного убийцу, способного убить президента просто так, ни за что, просто похвастаться перед народом, какой ты герой и смельчак, ради понта. Каждый день рождения он дарил мне не клоунов, как всем, не зайчиков и даже не фотоаппарат, а очередную винтовку М-16 с пластмассовыми пулями или фильм про какое-нибудь убийство или заговор. Все мои сверстники читали прекрасные книги про пиратов, путешественников, принцесс, а у нас дома была одна единственная книжка, которую отец приобрел где-то в детстве, называется „Освальд. Путь к убийству Кеннеди“ или что-то в этом роде, я ее недавно лишился и рад этому. Книжка была написана какими-то бульварными авторами, которые спешат писать о всякого рода сенсациях: убили кого — они рады книжку чиркнуть. Я скажу честно, эту книгу мой отец считал настольной, и я прочитал ее раз десять от корки до корки, естественно не по своей воле. Сказать честно, меня этот полуумный Освальд просто бесил, фантазии у него никакой не было, да и книга эта долбанная оказывала на меня не то воздействие, которое хотел отец. Я никогда не хотел никого убивать, меня пугала вскрывающаяся кожа и потоки крови, выпавшие из орбит глаза и человеческие мозги. Когда отец отдал меня в школу, я был каким-то отколышем от общества, никто меня не то чтобы не любил, но и не хотел познакомиться, я знал, никто не понимал хода моих мыслей: ведь не знал я ни одной нормальной детской книжки. Но со временем я нашел мальчишку, который был заинтересован тем же, что и навязывали мне. Но моя дружба была непродолжительной, потому что после того, как я дал ему свою грязную книгу почитать и он ее прочитал, я понял, что он садист. Так прошло мое серое детство. Что меня увлекало в средних классах, так это история, эта многоликая наука, я мечтал кончить школу, потом Гарвард и стать адвокатом или историком, или, что маловероятно, губернатором или даже президентом-демократом. Но между мечтой и реальностью стояла непробиваемая стена, которую возвел отец. Я имел всего доллар в день на карманные расходы. Но я не тратил деньги, а копил нужную сумму. Я хотел уехать в Даллас от всей этой чепухи и начать свою карьеру. Почему туда? Да я просто не знал других городов. Я бы и уехал, потому что деньги уже были собраны, но тут я встретил ее, Кейти, и она перевернула в моей душе все окончательно и бесповоротно. Я влюбился в первый раз в своей сознательной жизни в эту прекрасную непосредственную пятнадцатилетнюю блондинку с большими сияющими добром синими, словно море, глазами. Я только тогда понял, ради чего создана была моя жизнь, и я потратил все свои сбережения на подарок ей. Это была девушка, не похожая на всех других, она способна была выслушать и понять меня и однажды я собрался с духом и выплеснул ей всю свою душу. Я боялся, что она бросит меня, а она достала из своей сумки толстую книгу с надписью золотыми буквами и старинным переплетом. Это была „Война и мир“. Я читал ее с фонариком под одеялом по ночам. И еще украл у нее вот этот листок, про князя Андрея под Аустерлицем. Такое небо… Это я, тот князь. Потом она давала мне и другие книги „Ромео“, „Отелло“, „Ярмарку тщеславия“. Они все были такие интересные, но это небо Аустерлица „с плывущими по нем облаками“ затмило все. Я ей своего „Освальда“ тоже показал и она прочитала, и еще сказала, что ненавидит больше всего толпу в этой книге. Все было прекрасно, мы понимали друг друга, но отец, как всегда, все испортил. Нам было тогда по 18. Благодаря проделке отца, Кейти и встретила мистера Ра-Хорахте, влюбилась и вышла за него замуж, а я как всегда, ненужная вещь, тряпка, о которую можно вытереть ноги, остался один. Но отец, как ни странно решил помочь. Чарльз, прокурор, был его лучшим другом, так вот они и завели против этой парочки дело. А отец всеми силами собирался приспособить меня в мафию, чтобы я был с ним заодно, а я всеми силами отказывался, ведь я не хотел Кейти никакого зла. Но отец поставил меня в безвыходное положение своим ультиматумом: или я сотрудничаю с отцом, или мне крышка. Последнее не обещало счастливых перспектив, и я согласился. И вот однажды отец послал Кейти в Россию, я меня ее перехватить и арестовать, а ее муж поехал за ней и я был рад срыву плана. Ра-Хорахте купил яхту и они поплыли до Александрии, а я присоседился, чтобы сбежать от отца. Но уже рядом с Александрией случился шторм и каждый спасался как мог. Я спасся. Я шел по берегу и увидел Ра-Хорахте. Он нес на руках Кейти и сильно хромал. Я решил помочь ему, но высказаться по-культурному не сумел и оскорбил лишь его. Он бросился на меня своими обвинениями и унизил мое достоинство так, как никто раньше не унижал. Тогда я смог сделать самое страшное. Я столкнул его со скалы. Я стал страшным обманщиком перед Томом, Джеральдом и даже перед Кейти. Я не смог сказать ей в глаза, что я сделал. Ужасное чувство объяло мою душу, сердце сжалось до маленьких размеров и что-то крутилось во мне, готовое вырваться наружу. Я трус, я сбежал в Даллас, подбив Кейти ехать со мной. Даллас — город моей мечты, я всегда стремился туда, купил себе там я дом у наконец-то почувствовал себя взрослым человеком и хозяином. И все было бы прекрасно, но счастье нельзя силой держать у себя. Она предала меня. Она смогла сделать это, но я ее понимаю, сам виноват. Счастье не удержишь, если оно вылетает. Я был зол и гневен, узнав о предательстве, и готов был их всех, даже ребенка, расстрелять. Но это эмоции. Я смиряюсь с тем, что мне дают. Я успокоился. Бунт в тюрьме не поможет. Поймите меня, я просто хотел быть вполне хорошим, иметь человеческую жизнь, а вся толпа затоптать готова».

— Спасите, вытащите хоть вы меня из этой черной дыры! Мистер Кеннеди! — крикнул Джеффри, окончив свой рассказ.

И со слезами он бросился на шею Джона, даже сделав ему больно.

— Спокойно, спокойно, — успокаивал его Джон. — Я не помогу тебе, если ты сам себе не поможешь. Ты должен показать им всем, что ты настоящий мужчина, а не хлюпик — садист, жестокостью готовый вершить на земле судьбы людей. Раскрой им свою душу.

— Он много слишком натворил, чтобы судья и присяжные сжалились над ним и сказали: «Невиновен», — или объявили хотя бы амнистию, — все еще держалась на своем Кассандра.

— У тебя железное сердце, прокурор, в этом все твои беды, что ты душу не видишь, а лишь проступки, — заключил о Кассандре Джон.

После того, как Джеффри увели они остались вдвоем, прокурор и адвокат, одни на поле боя. Первым заговорил Джон:

— Почему ты такая железная Кассандра? — спросил он первым перейдя на «ты».

— Джон, как будто ты не знаешь о жестокой жизни американца. Она научила меня этому. А раньше я была другой, такой, как Аннет, или как Кейти, радостной и счастливой.

— Неужто кто-то разрушил все это, а ты струсила, не стала искать опоры и выбрала самое легкое — уйти в железный черепаший панцырь.

— Это был Майкл Норрис… — с трудом выговорила Кассандра, но почувствовав, что ее слушают и понимают, продолжила, — он разрушил мою жизнь, а никто меня не понял, все были увлечены своими делами, а я стала ненужной частичкой мира. Мы встретились, когда мне было 16, а ему 25, и полюбили друг друга так, что нельзя было представить, что мы когда-нибудь расстанемся. Он был крутой, интересовался всякими убийствами, а я восхищалась его крутизной. Он мне книгу про этого Освальда, о которой говорил Джеффри, читал мне каждый день, а я восхищалась его манерой. И все было бы прекрасно, но мы расстались из-за того, чтоб, Майкл ненавидел воспитанных детей. Я ждала от него ребенка и как-то раз мы обсуждали, как его будем воспитывать, Майкл предлагал садистские методы, предлагал читать ему «Освальда» по ночам, а я была против. Через месяц у нас была крупная ссора и я порвала с ним.

— А ребенок? — поинтересовался Джон.

— Ребенок родился. И когда я взяла его на руки — он так ласково посмотрел на меня своими большими зелеными глазками, такие чувства переполнили мою душу… Я поняла — он любит меня. Я тогда сказала ему, дала свой настрой на его жизнь: «Тимми! Ты обязательно станешь самым обаятельным и умным президентом Америки!» Он был очаровательный… Что-то от Тимми я нахожу в Джеффри, будто бы он его телесная копия. Глаза у него такие же. А вот душа у него не к телу. Ему измениться надо. Но ничего не поделаешь, Тимми умер, я с этим смирилась еще тогда, 20 лет назад. Я помню до сих пор скорбную маску сестры, сообщившей мне это. Они всегда надевают эти маски, чтобы сообщить о смерти, ведь не их родственник умер. Я тогда боялась идти домой, чтобы не стать жертвой маминых скандалов и не получить букет обвинений о том, что я хлюпик. Я уехала… в Минеаполис, где и кончила колледж и университет и стала такой, какая сейчас. Потом были Мичиган, Калифорния, Каролина, Джорджия, а потом, когда мне предложили родной Чикаго, я решила вернуться в этот преступный мирок моего детства. Все мои умерли: и мать, и тетя, осталась лишь маленькая Аннет, которая и наполнила меня той энергией, благодаря которой я смогла отплатить Майклу Норрису, этому бабнику. У него и с миссис Уиндеграунд роман, и со мной, и с мамашей Джеффри. Скольким он мстит… Но теперь настал мой звездный час… Преступники Чикаго не будут спать спокойно, — и тут она посмотрела на Джона и что-то переломилось в ней еще раз. — Я это тебе рассказала, Джон, потому что вижу, что доверяешь врагу, оппоненту, как друг.

— Ты, похоже небрежно относишься к дружбе. Ты должна быть правителем и совращать, а остальные плясать под твою дудку. Ты не на того напоролась. Я тебе просто так не сдамся. Или ты великих Кеннеди забыла? Я не игрушка поиграл и бросил. Я намного самолюбивей и гордее, чем ты думаешь. Дружба для меня не та показуха, что для тебя. Процесс решит для тебя все, я знаю.

— Не решит, — изменилась в тоне Кассандра, услышав о процессе, — потому что музыку заказываю я. Великую Армонти ты еще не пробовал на свой зуб.

— Тогда прощай, самолюбивый адвокат, но я не сдамся без боя, я никогда этого не делаю. Ты еще очень пожалеешь, что связалась с одним из Кеннеди.

И Джон, крепко сжав в здоровой руке ручку своего дипломата, куда он успел стащить пару документов о машине времени со стола Кассандры, вышел, не закрыв за собой дверь. Теперь Кассандра осталась один на один со своей душой. Разные, совершенно несовместимые мысли бились в ее голове и сменялись с огромной частотой.

«Я не могу вести это дело… Со мной что-то случилось, во мне что-то сломалось… Сломал это гордый Джон, оно не само… Во мне всегда все словно по струнке стояло, а тут зашаталось… Что же это, что он со мной сделал. Неужели вся моя карьера пошла к черту, неужели я не буду больше такой твердой. Неужели он вынул маленький винтик из моего железного панцыря, и сейчас все начнет ломаться, неужели я останусь голой, без доспехов… Он сумел чем-то растопить мою душу… какую силу он во мне пробудил… Он горячий, как огонь, стойкий как глыба. Кто научил его этому. Ясно, не Гарвард. Кем он был… Что он делал… Нет… Это не любовь. Я никого никогда не любила кроме Майкла, я не могу ему изменить… Я его любила всю жизнь… И чтобы какой-то Джон… „Ты не знаешь великих Кеннеди“… Знаю я этих демократов… А этот самозванец не только лезет в их карьеру… Он самозванец в моей душе. Забыть всю эту чушь! Держаться и не сдаваться. Я обязана выиграть дело. Никакой Джон не сломит меня. Я буду, как и была жестоким диктатором… О, это мне когда-то нравилось».

Душа Джона же тоже, как ни странно, заполнилась мыслями о ней, не покидающих его ум: «Женщине не подобает быть политиком, потому что она женщина Ощетиниться так можно, окаменеть и не растаять от любви. Хороший человек, эта Кассандра, у нее прекрасная душа, только вот зарыли у нее душу, не докопаешься. Но я сделаю это. Мне нужно помочь человеку, я добьюсь, чтобы она сказала мне те давно забытые ею слова. Я ей устрою суд. Это будет не земной процесс, она пожалеет еще, что решила поспорить со мной, она об этом горько пожалеет!»

С этого дня они оба начали искать друг на друга компраматы, свидетелей, ахиллесовы пяты своих оппонентов и многое другое, так что у Джона через пару дней была уже набрана целая папка про Кассандру, ее прошлое, ее интрижку и Норрисом, про машину времени, Джеффри и многое-многое другое, даже железный свидетель. У Кассандры же, наоборот, ничего не было, и она тянула и тянула с процессом настолько, насколько могла. Вот психология-то намечается! Горе тому недалекому присяжному, который случайно забредет на этот суд!