Наследство капитана Немо

Каротти Артуро

Случевский Константин Константинович

Константин Случевский

Капитан Немо в России

 

 

Глава из Жюля Верна, никем и нигде не напечатанная

 

I

Капитан Немо сидел угрюм и задумчив в углу своего плавучего кабинета. «Наутилус» шел в это время на глубине 2000 метров по проливу Маточкин Шар; он избегал подниматься выше, потому что вот уже не первый день над головою его Северный океан бушевал жестоко. Еще недавно, в глазах Немо, опустилось на дно океана какое-то трехмачтовое судно, не выдержавшее бури; это случалось ему видеть нередко из-за громадного стеклянного глаза «Наутилуса», светившего в водяную тьму своим электрическим светом. Хотя «Наутилус», вооруженный всеми решительно приборами для предсказания, предупреждения, отклонения и, наконец, полного отвращения опасностей, и не особенно боялся их, но капитан был все-таки осторожен и не отваживался на неизвестное. Как ни могуча наука, как ни точны цифры, но некоторая доля сомнения должна быть оставляема всегда и во всем: а ну как ошибку дать?

Цель путешествия «Наутилуса» на этот раз была очень своеобразна. Еще будучи в Гамбурге, в последнее свое посещение, капитан прочел в газетах о каком-то удивительном человеке, ученом сверх меры, убежавшем от света и поселившемся на одном из диких маленьких полуостровов русского северо-океанского побережья, не вдали от пролива Маточкин Шар. В гамбургских газетах сообщалось, что этот ученый, по имени Фиц-Рой, имеет на полуостровке нечто вроде своей обсерватории, свой физический кабинет, химическую лабораторию и все нужные к ним приборы и аппараты; что, кроме жены Фиц-Роя и находящегося в услужении его какого-то русского помора и еще одного семейного дикаря, подле него нет других людей; что все, все решительно добывает он там своими личными средствами, что машины его исполняют все обязанности полей, парников, чуть ли не пастухов и молочниц, доставляют ему всякую пищу и шьют платья, что фрукты созревают у него искусственно, что ураганы, проносящиеся над ним, дают ему живую силу, гораздо большую, чем сила Ниагарского водопада, и что даже краткие северные сияния — и те подвергаются непосредственной концентрации и развивают свою магнитную силу для службы Фиц-Рою, когда ему это нужно. Сообщали газеты также и о том, что он очень гостеприимен, рад посещениям, которых, однако, почти не бывает, потому что отыскать его трудно, потому что на лодке к острову не подплыть, а в экипаже не подъехать.

Все это пленило болезненную фантазию капитана Немо; он рассчитывал встретить в Фиц-Рое человека, подобного ему, с ним вполне схожего по учености, с тою, однако, разницей, что он, Немо, чудодей на море, а тот, Фиц-Рой, такой же на суше.

По расчетам капитана Немо, «Наутилус» должен был находиться очень недалеко от цели своего путешествия. Чтобы точнее определить положение судна, капитан встал с места и подошел к столу, на котором лежала карта северного побережья России. Три дня тому назад «Наутилус» находился у Соловецких островов, на месте последней стоянки, и на этом месте карты виднелась неподвижная красная точка, обозначавшая положение «Наутилуса». Особая система приборов обусловливала то, что, при желании Немо, красная точка эта могла бежать или бежала по карте точь-в-точь по тому пути, по которому шел «Наутилус»; но если Немо не хотел этого, то точка оставалась неподвижно на месте последней остановки и только при желании его пробегала по карте именно тем же путем, по которому уже прошел «Наутилус» до той минуты, когда обратились к прибору.

Подойдя к столу, капитан прикоснулся к одной из многочисленных кнопок, торчавших подле стола на стене, и красная точка мгновенно побежала по карте именно так, как прошел «Наутилус», от Соловецких островов до Маточкина Шара; тут красная точка остановилась между островками, упершись в черту, потому что карты больше не имелось. Необходима была большая осторожность.

Капитан нажал другую кнопку, и «Наутилус» мгновенно остановился. Никакого содрогания от мгновенной остановки не произошло благодаря особому приспособлению для обратного хода, нейтрализирующему энергию двигательной силы.

— Так вот мы где! — проговорил тихонько капитан. — Островков и мысков видимо-невидимо, но на котором из них обретается Фиц-Рой?

Согласно желанию капитана, «Наутилус», остановившийся на глубине 2000 метров, начал медленно подниматься к поверхности океана. При освещении снопами электрического света, которые были направлены во все стороны, нетрудно было убедиться в вулканическом происхождении подводных частей побережья; испуганные неожиданным светом, киты, дельфины, акулы и прочие более мелкие обитатели глубины морской были потревожены чуть ли не впервые и сторонились от всплывавшего невиданного ими гостя — кто медленно, неуклюже-тяжело, а кто с юркостью и быстротою невероятною.

Так как дело происходило летом, в июне месяце, то было очень светло и днем, и ночью. «Наутилус», пока под рукою Немо имелись морские карты, двигался бесстрашно, но, когда он достиг мест, не подвергавшихся точной съемке, и красная точка остановилась, движение стало затруднительно и опасно. В одной из многочисленных, окруженных темными скалами бухт Немо решил остановиться; он застопорил машину, и «Наутилус», как сказано, начал подниматься.

Минут пять спустя один из приборов воздушного давления показал, что поверхность воды очень близка, а гармонический звон верхней части обнажавшегося, т. е. выходившего на воздух, «Наутилуса» подтвердил это; этот звон был одним из последних усовершенствований на «Наутилусе».

Капитан вышел на поверхность своего медного коня сквозь люк. Утро было восхитительное. Виды скалистых островков, без всякой растительности, окружавших неподвижно стоявший «Наутилус», смотрели дико, пугали своею пустынностью; мириады всякой морской птицы носились над ним, перелетая со скалы на скалу, и кричали каким-то совсем особым голосом.

«Если, — думалось капитану Немо, стоявшему на “Наутилусе” и глядевшему в подзорную трубку, — Фиц-Рой действительно ученый человек, то это мы сейчас узнаем; он, может быть, уже извещен о моем приезде; надо только соединиться с матерью-землею».

Дав самый тихий ход «Наутилусу», капитан направил нос его к одной из ближайших скал и таким образом вошел в прямое соединение, т. е. в «контакт», с сушею, вследствие чего пользование предназначенными для этой цели аппаратами сделалось вполне возможным, так как Немо давно уже имел все нужное для переговоров на дальние пространства без посредства каких бы то ни было проводов.

«Но по какому же, однако, направлению буду я говорить? — задал себе капитан вопрос. — И какое между мною и Фиц-Роем может быть расстояние? Надо предпринять исследование по кругу, и один из радиусов непременно даст мне искомое».

Не успел капитан подумать о сказанном, как услыхал очень ясно донесшийся до него голос неизвестного лица, произносившего прекрасную английскую речь:

— Добро пожаловать! — говорил голос. — Если вы направляетесь ко мне, то вам придется немного изменить свой курс.

— Вы, может быть, господин Фиц-Рой? — спросил Немо, приставив к уху одну из находившихся под рукою его трубок.

— Да, да, я Фиц-Рой, — ответил голос, — а с кем имею удовольствие говорить я? — добавил он от себя. — Уж не со знаменитым ли капитаном Немо?

— Да, да, я капитан Немо, владелец «Наутилуса», — ответил он; самолюбие его было сильно польщено последними словами Фиц-Роя.

— Ах, очень, очень рад! — возгласил Фиц-Рой. — Давно хотел я с вами познакомиться, давно. Смотрю я на вас, — продолжал голос, — и не верю глазам своим. Ваши портреты вовсе не похожи на вас.

— А вы разве видите меня? — спросил удивленный капитан. — Сколько миль отделяет нас друг от друга?

— Между нами двадцать пять миль, а вас я, конечно, отлично вижу, в Эдиссоновский прибор вижу; а разве у вас нет его?

Капитану Немо стало вдруг как-то очень совестно: впервые довелось ему уступить в первенстве человеку, более ученому, более сведущему, чем он; в нем шевельнулись все его злые инстинкты, и только что наслаждавшееся самолюбие было оскорблено.

— Был у меня этот прибор, да потерял в пути, — ответил Немо.

— Жаль, очень жаль! Но мы скоро увидимся лично. Я знаю с точностью место, на котором вы остановились. Ваш путь ко мне следующий: отойдите от берега на сто сажен в направлении к NNO, затем поверните нос вашего «Наутилуса» на два с половиною градуса к NO и направляйтесь самым малым ходом к береговой толще. При скорости хода 30 узлов в час вы через 25 1/2 минут войдете в узкий пролив, достаточно широкий, однако и совершенно прямой; 8 минут спустя застопорьте машину, потому что в том месте существует сильное течение и вас понесет в сторону; через час пути вы увидите на берегу мое обиталище и меня самого. До скорого свидания? Не повторить ли вам сказанного мною? — спросил Фиц-Рой.

— О, нет, благодарю вас, — ответил Немо с некоторою даже гордостью, — ваши слова уже записаны, и я исполню их в точности.

Голос замолчал.

Немедленно вслед за этим «Наутилус», успевший немного обсохнуть, стал опять окачиваться океанскою волною. Немо исполнил в точности сказанное Фиц-Роем.

Именно на далеком севере, в необследованных русских водах, сказалось для капитана Немо некоторое неудобство, которого он, несмотря на всю свою проницательность, все-таки не предусмотрел: люк, служивший сообщением внутренности сказочного «Наутилуса» с внешним миром, оказался немного узким, во внимание к теплому одеянию, которое Немо должен был навьючить на себя, так как температура, несмотря на июнь месяц, не превышала семи градусов, а ветер пронизывал довольно резкий. Немо, не привыкшему к этому, пришлось надеть даже шапку с наушниками и меховые рукавицы.

«Наутилус» остановился у цели своего плавания. Высокие черные скалы, окружавшие со всех сторон глубокую, как бы озеро, бухту, в которой Немо находился, и весь пейзаж, несмотря на солнце, показались ему траурными. Вдоль отвесных расщелин скал белели кое-где длинные полосы девственного снега, и хотя подле них бок о бок, озаряемые полуденным солнцем, зеленели яркие мхи, тем не менее в общем вид мрачных скал подавлял собою. Невероятное количество всяких чаек, гагар, уток, альбатросов, от белых до черных включительно, реяло по воздуху и давало такой удивительный концерт, какого Немо никогда и нигде не слышал. Хотя глаза капитана были очень зорки и крепки, тем не менее он вооружился зрительного трубкою. Залив, или озеро, был не велик, и кое-где из темной океанской воды выкидывались дельфины. В одном из уголков этого холодного, неприглядного побережья виднелся на берегу большой косяк гревшихся моржей. Голубое небо, хотя и безоблачное, смотрело все-таки бледно, очень бледно. На берегу, справа от «Наутилуса», виднелось какое-то как бы жилье ила здание, а перед ним, у края воды, стоял человек — вероятно, сам Фиц-Рой — в ожидании редкого и дорогого гостя.

— Бросьте якорь! — раздалось с берега в рупор. — Я пришлю за вами моего вестового! — крикнул Фиц-Рой.

Не успела загрохотать цепь якоря, как Немо заметил, что от берега отделилось какое-то небольшое темное тельце и быстро направилось к «Наутилусу»; на этой плавучей сигаре или рыбе не виднелось ни одного живого человека, но, несмотря на то, тельце шло с точностью удивительною, перерезывая наискось волны, прямо на «Наутилус»; оно подошло к нему и встало борт о борт, словно существо разумное и опытное. Немо не задумался тотчас перейти на сигару, сел на скамью и немедленно, влекомый неизвестной силою, направился к берегу; в самую минуту прикосновения к земле у своеобразной сигары как будто сразу выросли колеса; она побежала по направлению к Фиц-Рою в остановилась в одном шаге от него.

Два очень важных и любопытных человека, никогда не видевших друг друга, встретились за северным полярным кругом, в царстве русского царя, и пожали друг другу руку.

— Очень, очень рад! — сказал Фиц-Рой.

— И я не менее! — ответил Немо.

Насколько Немо был замкнут, мрачен, почти злобен своею внешностью, настолько же Фиц-Рой являлся приветливым, светлым и радушным. Два величайших ученых мира, два властителя всех знаний человеческих встретились; каждый из них был заинтересован в новом знакомстве, и так как подобные случайности происходят не часто, то оба они понимали значение этой встречи.

Берег был, как сказано, пустынен, но одно из углублений в скалах и одна из самых больших скал как бы обличали присутствие человеческого жилья, чрезвычайно своеобразного и исключительного. Совершенным особняком стоял впереди остального какой-то как бы дом, высеченный в скале, несомненно сорванной когда-то от вершины ближайшей скалы и улегшийся у подножия ее; прежнее место прикрепления этой скалы обозначилось на скале-матери широким розоватым рубцом, тогда как вся остальная поверхность ее являлась черною.

Немо, направлявшемуся к жилью рядом с хозяином, стоило взглянуть на это, чтобы увидеть воплощение труда и мысли почтенного Фиц-Роя.

— А давно вы эту скалу оторвали и эту титаническую шуточку устроили, положив ее сюда? — спросил он Фиц-Роя, указывая глазами на прежнее место скалы.

— Это мое первое обзаведение, — ответил Фиц-Рой.

— А сколько вольтов нужно было вам для этого свержения?

— Право, не помню, но помню очень хорошо, что вся трудность состояла не в том, чтобы оторвать скалу, а в том, чтобы заставить ее упасть так, как мне хотелось: я желал непременно, чтобы самою широкою плоскою стороною она упала к морю и чтобы иметь перед будущими окнами вид на него.

— И вы достигли цели?

— Я ошибся в моем вычислении футов на пять, не больше и совершенно нм доволен; вы видите: лежит как ей приказано.

— Смелая вещь, смелая! — ответил Немо.

— Да, такого метательного маневра со скалою около 400 000 пудов весу… — начал было Фиц-Рой, но капитан перебил его.

— А почему же вы на пуды, а не на тонны мерите? — спросил удивленный Немо.

— Да ведь мы с вами в России, капитан, — ответил, улыбаясь, Фиц-Рой. — Ну, если хотите, я скажу 700 тонн! Так видите ли: жена моя ужасно пугалась этого предстоявшего маневра…

— А вы женаты? — спросил Немо, и черная туча, вечно висевшая над его бровями, стала еще чернее.

— А вот я вас сейчас с женою познакомлю, — ответил хозяин. — Мэри, Мэри! — крикнул Фиц-Рой, приблизившись к жилью.

Немедленно вслед за этим возгласом на пороге входа в скалу показалась молодая женщина лет тридцати, не дурная собою. Последовало представление ей гостя.

— А вам бы закусить чего-нибудь, капитан Немо? — спросил хозяин. — Ты где же нас угощать будешь: в Африке, что ли?

— Хорошо, можно и в Африке, — ответила Мэри.

— Это мы с нею, — объяснил хозяин, — Африкою нашу маленькую оранжерейку называем: в ней у меня и кактусы, и пальмочки есть.

Фиц-Рой понял, что слово «Африка» должно было удивить Немо, и поэтому объяснил его.

Несколько собачонок выбежали к этому времени из дверей дома и весьма ласково обнюхали незнакомца.

— А это ваши сторожа? — спросил Немо.

— Да, это здешние лайки, удивительные твари; но, собственно говоря, мне сторожей не надо: я окружен электрическою изгородью.

— Да где же она у вас? — спросил Немо.

— Ее не видно, но действие ее вы можете увидеть тотчас же, если хотите, на первой птице, которая вздумает пролететь. Эй, Брут! — крикнул Фиц-Рой.

Явился откуда-то сбоку, из помещения в матерой скале, служитель, русский помор.

— А на какой вышине у нас в настоящую минуту наш забор?

— На десять сажен, господин, — ответил Брут.

— Подними на 150.

— Слушаю-с!

Брут повернулся и ушел для исполнения приказания, а Фиц-Рой объяснил, что на этой именно высоте, и отнюдь не выше, полетят сейчас встревоженные птицы и что опыт будет сделан тотчас же. Вынув из-за пояса револьвер, Фиц-Рой выстрелил на воздух. Откуда ни возьмись, из соседних скал поднялось невероятное множество испуганной птицы и бросилось врассыпную. Большинство из них отлетало далеко, но многие падали моментально на землю мертвыми, коснувшись на полете какого-то незримого смертоносного забора; мертвые, они лежали на земле по широкому, правильно очерченному вокруг поселения кругу.

Ничему не удивлявшийся Немо, привыкший сам удивлять всех и каждого, любовался виденным им зрелищем и даже как-то начинал злорадствовать. Он нашел себе человека по плечу и где же — на крайнем Севере, да еще в России.

— Ну-с, любезный гость, по пути к Африке пожалуйте в дом мой и в лабораторию; это все у меня под рукою, все в миниатюре.

— У вас опять, пожалуй, где-нибудь, — сказал Немо, — на электрическую защиту наткнешься?

— Мы примем меры, — ответил Фиц-Рой и немедленно нажал какую-то очень большую кнопку, мимо которой они проходили.

— Теперь, — сказал он, — все мое хозяйство обезоружено, и даже глупые пингвины могут напасть на меня и одолеть… ха-ха-ха!

При том широком просторе, который всегда царствует на далеком севере, на бесконечном побережье океана, всякое сравнение становится ошибочным. Скала, оторванная от матерой земли, показалась Немо гораздо меньшею снаружи, чем внутри. В ней помещались три большие комнаты и весьма просторная лаборатория. Внутренность лаборатории чрезвычайно напоминала внутренность «Наутилуса», с тою, однако, разницею, что она была гораздо богаче приборами и поражала своими размерами. Благодаря яркому солнцу лаборатория была залита обильным светом и блистала своими роскошными аппаратами.

— Вам, я думаю, — сказал Фиц-Рой, — тут показывать нечего — сами все знаете! Об одной только вещи я бы поговорил с вами и поговорю, и даже, может быть, попрошу принять на память как новинку; а теперь пожалуйте в оранжерею — должно быть, обед готов.

— Позвольте, позвольте, — перебил его Немо, завидев Брута, молчаливо торчавшего за одним из столиков, проверявшего инструменты и вносившего что-то в таблицы. — Это ваш помощник?

— Это мое все, весь мой живой рабочий инвентарь, кроме жены, — ответил Фиц-Рой.

— Англичанин?

— Нет, русский, и еще из простых мужиков.

— Как так из мужиков? — воскликнул Немо.

— Да, он уроженец соседнего Архангельска, удивительная голова, способностей замечательных, самородок чище золота, жаль только, что глуховат немного и глухота эта усиливается.

— Как так! Русский и еще мужик?

— Да, да, что же вы удивляетесь, капитан. Тут у них народ удивительный.

— Ну, уж! — ответил сквозь зубы Немо. — Царство мрака и сальных свечей — извините…

— Ах, как вы ошибаетесь, как вы ошибаетесь! — ответил Фиц-Рой, добродушно покачав головою. — Однако милости просим.

За лабораторией помещалась оранжерея. Хотя она была и невелика, и невысока, но тем не менее глаза путника, привыкшего на севере к бледным тонам красок, к чахлой растительности мхов, лишаев, карликовой сосны и березки, неожиданно встречались с очертаниями — правда, очень небольших — пальм и алоэ; несколько висевших в воздушных корзинах орхидей находилось в полном цвету; беседка из плющей стояла в углу оранжереи, а в ней был небольшой фонтан.

— Как, однако, у вас тут хорошо! — воскликнул против своей воли Немо.

— Тут царство Мэри, а не мое, — ответил Фиц-Рой.

— Но сколько же месяцев в году приходится вам поддерживать электрический свет зимою для этих растений?

— Около девяти месяцев. Но должен сказать вам, что есть только два опасных момента в жизни моей маленькой Африки — это время перехода от солнечного света к электрическому и наоборот; некоторое преждевременное частичное обмирание сказывается при этом переходе всегда, и моя добрая Мэри бывает иногда в отчаянии.

— Милости просим, господа, — проговорила Мэри, подойдя к гостю и мужу, — чем бог послал!

— Уж не русская ли и жена ваша, достопочтенный Фиц-Рой? — спросил Немо.

— Да, русская.

— Как? И она? И как хорошо говорит по-английски? — спросил удивленный Немо, оглядывая хозяйку с ног до головы.

Хозяйка, приняв на себя этот взгляд, не могла удержаться от того, чтобы не улыбнуться самым добродушным, отнюдь не обидным образом.

— Милости просим покушать, пожалуйста! — обратился Фиц-Рой к капитану. Они уселись за стол в виду невысоких пальм и алоэ, совсем позабыв о близком соседстве к ним северного полюса.

 

II

Наступил уже третий день пребывания капитана Немо у Фиц-Роя. Это было воскресенье. За эти три дня переговорено было о всем решительно, показано было обоюдно, конечно, все и вся. Раз обедали на «Наутилусе». Тут превосходство погребка капитана, по сравнению с погребком Фиц-Роя, сказалось полностью. Но зато капитан не мог угостить своего посетителя такими местными диковинками, как Фиц-Рой. С особенною любовью показал Фиц-Рой своему гостю стадо своих оленей; ходили на охоту, причем Немо убил альбатроса, размах крыльев которого имел больше сажени; интересны были парники и теплички, разведенные в скалах, на полдень. Весьма и весьма практично устроены были машинное отделение и электрические аккумуляторы; стук от машины слышался денно и нощно. Очень велики были естественные запасы топлива, потому что нечто вроде целой горы, обнаженной боком своим, виднелось шагах в двухстах от самого жилья, и вся эта гора была антрацитовая.

При осмотре этой замечательной горы Немо спросил Фиц-Роя:

— А скажите, пожалуйста, отчего именно выбрали вы для вашего любопытного поселения такую бесконечную глушь, такой дальний север и, наконец, такую дикую страну, как Россия?

— Милый мой гость, — ответил Фиц-Рой, — у меня в этом отношении совсем своеобразные взгляды. Во-первых, я жаркого пояса, экватора, тропиков не выношу; пробовал я жить под тропиками и окружал себя искусственными льдами, но окончательно изнывал. Грудь моя не особенно крепка, и если здесь, как вы видите, я имею полную возможность иметь под рукою в моей оранжерее кусочек Африки, то там при всех моих усилиях кусочка полярного круга в моем распоряжении я иметь не мог.

— Да, да, — добавила Мэри, — он ужасно опускается, стареет на юге; тепло не по нем.

— Но вы уроженец Англии? — спросил Немо.

— Нет, я австралиец, из Нового Южного Валлиса. На первый ваш вопрос о выборе дальнего севера я ответил, теперь отвечу на второй: разве для человека с головой и сердцем и в известных летах еще может существовать где-либо глушь? От него самого зависит населить эту глушь всеми созданиями своего труда, знаний, опыта, к его услугам фантазия, воображение и, наконец, неисчерпаемый мир воспоминаний. Укажите мне, капитан, место на земном шаре, где у меня не будет всего только что мною перечисленного, и тогда я соглашусь с вами, что существует на свете глушь и что я в глуши!

— Я понимаю цену одиночества, — возразил Немо, — но я не понимаю вашего сидения на месте, обусловливающего вечное одно и то же, — это скучно!

— А мы слово «скучно» не понимаем, — вставила от себя Мэри.

— Счастливая! — заметил Немо.

— Нет, я несчастливая, — возразила она, — у меня нет детей.

— Да, это и моя невзгода, — прибавил Фиц-Рой, — но что же прикажете — на то воля божья!

— Божья? — резко спросил Немо, взглянув на Фиц-Роя.

— А то как же, — ответил хозяин.

Некоторое молчание следовало за этими словами: на этой почве, видимо, разговор не мог продолжаться, и почву переменили.

Только что приведенная беседа имела место утром; через сутки, т. е. на следующий день, капитан Немо предполагал покинуть Фиц-Роя. Некоторые починки на «Наутилусе» были закончены, припасы кое-чем подновлены и, наконец, надобно же и честь знать.

Наступил третий день.

— Ну, капитан, — сказал Фиц-Рой, — если уже действительно вас не удержать, так я вам, как сказал, на добрую память подарочек сделать хочу. Пожалуйте в лабораторию.

— А чем же я вас отдарю? — спросил Немо, следуя за ним.

— Сосчитаемся! Мне тем приятнее поднести вам мое изобретение, что на «Наутилусе» у вас электрической силы вволю, а моя игрушка только при этом источнике силы и может действовать.

— Любопытно посмотреть на вашу игрушечку, — ответил Немо, входя вслед за хозяином в лабораторию.

Брут находился в это время в ней за своими обычными занятиями.

— Дай-ка мне, Брут, — сказал ему Фиц-Рой, — последнюю мою шапку.

Брут, не долго думая, вынул из одного из шкапов какую-то меховую шапку, и Фиц-Рой просил Немо надеть ее. Шапка оказалась довольно курьезною: к ней были приделаны наушники и очки.

— Вы в холодных странах, капитан: вам наушники нужны; вы в такой стороне, где света мало и туманов много — очки не лишнее. Наденьте!

Немо надел шапку, причем наушники покрыли его уши, а очки сами собою опустились на нос.

— Что вы видите? — спросил капитана Фиц-Рой.

Вместо ответа капитан отшатнулся: Фиц-Рой стоял перед ним в образе костяка, об одеянии, о теле его не было и помину.

— Ну, что, — спросил Фиц-Рой, — хороша моя игрушечка?

В это время Немо снова увидел перед собой настоящего Фиц-Роя, а не костяк его.

— Недурна! — ответил капитан. — Но можно бы сделать и лучше.

— Можно и лучше, и ваше желание предусмотрено.

Опять видит Немо костяк своего хозяина, но, кроме того, слышит он и голос Мэри. Он повернул голову в сторону этого голоса и увидел сквозь саженную толщу скалы, составлявшей стену лаборатории, что Мэри стоит со своими собачонками и разговаривает с ними. Еще одно мгновение, и оба видения — как слуховое, так и видение зрения — прекратились: опять темная толща скалы, опять Фиц-Рой вместо костяка. В руках у него виднелась переносная кнопка, от которой шел небольшой провод к шапке.

Немо снял шапку и осмотрел ее. Металлические наушники являлись усовершенствованным аудифоном, а на днище шапки помещалась небольшая электрическая батарея, сообщавшаяся как с наушниками, так и с очками.

— Позвольте мне вашу кнопку, — попросил Немо, обращаясь к Фиц-Рою и надевая шапку; провод находился теперь в его распоряжении. Он нажал кнопку. Опять костяк хозяина, опять прозрачная скала, и за нею хозяйка с собаками, и разговор ее с ними. Немо тотчас же сообразил, что если он видел костяк хозяина, а хозяйка за стеною являлась в своем настоящем образе и в одеянии, и собаки тоже не скелетами, так это потому, что часть силы аппарата истрачивалась на то, чтобы осветить скалу до полной прозрачности.

Немо снял шапку.

— Спасибо! — сказал он Фиц-Рою, протягивая руку. — Подарок принимаю, но позволяю себе отдарить вас на «Наутилусе» чем-либо подобным.

Наступил, наконец, день отбытия. Капитану Немо, этому опытному морскому волку, уже прискучило проводить третьи сутки в мирном обиталище Фиц-Роя и видеть себя в обществе одной из женщин, которых он вообще терпеть не мог. Как ни упрашивали его хозяева обождать еще, но он ни за что не соглашался и в ожидании отъезда стал даже нервным, раздражительным.

Часов в десять утра, когда не спускавшееся под горизонт солнце стояло в небе уже очень высоко и нагревало своими яркими лучами начищенные и вылосненные бока «Наутилуса», его подвели к самому берегу с тою целью, чтобы имевшие прийти к отъезду Фиц-Рой и Мэри могли удобнее взойти на него.

Опускаясь сквозь люк в каюту, Фиц-Рой обратился к Немо с вопросом:

— А вы не кувырнете нас с женою, как тех дикарей, помните, электричеством?

Капитан Немо улыбнулся. Он велел с вечера приготовить хороший завтрак и вытащить из погребка превосходное вино: старый херес и шампанское. Немо и Фиц-Рой с супругою не замедлили сесть за стол. Завтрак прошел очень оживленно. Когда подали кофе, слух гостей был поражен удивительною, не слышанною ими музыкою. Слышалось не то журчание воды, не то воздушная Эолова арфа, не то церковный орган, но, в общем, нечто удивительно приятное, убаюкивающее. Звуки лились непрерывно и чередовались с таким гармоническим спокойствием, с такою умиротворяющею музыкальностью, что даже сам суровый Немо как будто поддался звуковому очарованию. Фиц-Рой слушал внимательно и одобрительно покачивал головою, а Мэри замечталась до такой степени, что ее чашка с кофе остыла совершенно.

— Чудесно, восхитительно! — проговорил Фиц-Рой.

— Да, очень, очень хорошо! — пробормотала Мэри.

Когда музыка прекратилась, Мэри изъявила желание ознакомиться с самим инструментом. Устроен он был в одном из боков кабинета, и вся музыкальность его основывалась на более или менее высоком падении сверху вниз, в водяной бассейн, более или менее больших капель воды. Медная доска с отверстиями для капель была укреплена над бассейном и могла быть легко заменена другою, с другими нотами; в инструменте этом имелось также нечто вроде педали: струя воздуха, до поры до времени пускаемая на падавшие капли и дробившая их, придавала звуку очень большую мягкость и могла вызывать даже тончайшие pianissimo; для этого, кроме струи воздуха, нужно было еще и уменьшение диаметра тех отверстий, сквозь которые капли падали; то и другое производилось механически.

— Но ведь это мы можем и у нас дома устроить? — сказала Мэри, обращаясь к мужу.

— Непременно устрою, непременно; мне эта музыка тоже очень нравится, — ответил Фиц-Рой.

— Это будет нам воспоминанием о вас, капитан, — проговорила Мэри.

При этих словах Немо поднялся с места и молча направился в соседнюю со столовой спальню; он скоро возвратился и принес с собою небольшой ящик, который и поставил на стол.

— Вот это воспоминание обо мне будет несколько существеннее, — сказал он, пощелкивая задвижками ящика, им принесенного, и открыв крышку.

— Что это такое? — спросил Фиц-Рой, заглядывая в ящик.

— А это вот что: вы жаловались мне на глухоту, одолевающую вашего Брута, ну, так благодаря этому прибору глухоты нет более.

— Не может быть! — воскликнула Мэри.

— Да, это верно, — добавил капитан Немо. — Прибор этот — микрофонограф; его недавнее изобретение сделает переворот в медицинской науке и во многом другом.

— Вероятно, — добавил от себя Фиц-Рой, — ваш прибор усиливает звуки?

— Да, в чудовищной, совершенно невероятной степени. Он делает со звуками, даже с самыми крохотными, никем не слышимыми и даже не подозреваемыми, то, что делает с изображением предмета лупа или микроскоп, — объяснил Немо.

— Но ведь в таком случае последствия этого изобретения действительно неисчислимы! — проговорил Фиц-Рой, очень хорошо и быстро сообразив, к чему может привести открытие. — Мало того, что глухонемые обретут слух, но ведь и медицина, ограничивающаяся выслушиванием и постукиванием, будет иметь в своем распоряжении гораздо более верного и нелицеприятного распознавателя, чем пальцы и уши врачей.

— Нет, конечно, сомнения в том, — ответил Немо, — что теперь можно будет изучать самомалейшие звуки как в здоровом, так и в больном организме, и какие чудесные диагнозы болезней будут возможны!

Немо вынул прибор из ящика и не замедлил поставить на стол, между тарелок и ножей.

— А уже делались с прибором опыты? — спросил Фиц-Рой.

— Делались, и весьма удачно. Для того, чтобы уловить едва слышные звуки, мало того, для того, чтобы записать их, приставляют к исследуемому органу особый микрофон и соединяют его с микрофонографом, т. е. с записывателем звуков; электрический провод от батареи в 60 небольших элементов из сернокислой ртути достаточен. Новый аппарат этот изобретение молодого французского ученого Дюссо, он записывает даже не слышимые нами звуки в сердце человека и в его легких с необыкновенною точностью.

— Но ведь это бесконечно и поразительно в своих применениях! — воскликнул Фиц-Рой. — Ведь таким способом можно будет, пожалуй, записывать и шумы движения мысли в мозгу человека!

— Да, да, конечно, — добавил Немо, — и по этому пути уже идут изобретатели. Аппарат Дюссо стал известным Эдиссону, и маг Америки работает над тем, чтобы сделать микрофонограф бесконечно чувствительным. Самому Дюссо уже удалось записать бесконечно малые шумы, производимые, например, насекомыми при их хождении; он записал также звуковые изменения, вызванные нервным волнением у артиста и оратора.

— Чудесно, чудесно! — добавил Фиц-Рой; он внимательно осматривал аппарат, знакомился с его не очень сложным механизмом.

— Так это поможет, значит, нашему бедному Бруту? — заметила Мэри.

— Да, несомненно, — оказали в один голос и Немо, и Фиц-Рой.

— А нельзя ли позвать сюда Брута сейчас же? — спросила Мэри.

— Конечно, можно…

Не прошло и пяти минут времени, как Брут появился на «Наутилусе». Приспособление аппарата, при том условии, что им орудовали такие люди, как капитан Немо и Фиц-Рой, длилось очень недолго, а электричества на «Наутилусе» имелось достаточно всегда.

Брут, человек угрюмый от природы, по мере усиления глухоты становился еще угрюмее и молчаливее, и лицо его приобретало ту неподвижность, в которой нет места ни малейшей улыбке и которое отличает глухих и в особенности глухонемых.

Опыт с Брутом удался совершенно и вполне наглядно. Когда ему было предложено взять в руки микрофонографический рожок, схожий с давно знакомым ему телефонным, и приложить к уху, когда пущен был электрический ток, весьма слабый из осторожности, лицо Брута немедленно просияло, и он улыбнулся: мир звуков, ясных и отчетливых, давно ему незнакомых, возник для него снова и приобщил к жизни тем общением, которое когда-то, до глухоты, имелось для него.

Когда затем Немо, приставив микрофон к своему сердцу, соединил его с микрофонографом и дал опять рожок в руки Брута и он приложил его к уху, — лицо Брута стало совсем весело.

— Что ты слышишь? — спросила его Мэри, заметив эту веселость.

— Мельница стучит! — ответил он.

Все расхохотались, и даже сам Немо вместе с другими.

— Ну, многочтимый хозяин, — проговорил Немо, — вы, конечно, не откажетесь принять от меня этот прибор в обмен на вашу чудесную шапку.

— Не могу отказаться, спасибо! — ответил Фиц-Рой и, взяв гостя за руку, сильно пожал ее.

— Меня больше не нужно? — спросил Брут и, получив ответ, вышел.

Завтрак прошел очень оживленно. Особенно понравился Немо фаршированный язык трески, поданный к закуске. Такая роскошь возможна только на месте, где трески, не выдерживающей в свежем виде и нескольких часов перевозки, мириады.

— А вы из этих языков консервов не делаете? — спросил Немо.

— Не стоит того!

— Но, скажите, почтенный Фиц-Рой, я видел у вас на столе разные консервы, я видел у вас в лаборатории множество новых приборов; все ваши окна снабжены стеклами: — откуда и как получаете вы все это и вообще как сообщаетесь с жилыми местностями, из которых ближайшая, кажется, Архангельск?

— Архангельск не ближайшая, — ответил Фиц-Рой, — но в ближайших, как, например, Мезень, ничего достать нельзя. Что касается до сообщений, то они чрезвычайно удобны и просты. Лучшее и главное, конечно, зимнее время. Бывают у нас иногда в море суда, но рейсы их не срочны, и на них надежда плохая, а вот зимою другое дело: на близкие расстояния ездим на собаках или на оленях, на далекие, по тундре, на буере!

— На буере? По тундре?

— Да, лучшей дороги на свете нет. Гладь неописуемая на тысячи верст. Большею частью, при посредстве тех или других ветров, достаточно одного только паруса, но на всякий случай я всегда беру с собою и электрический двигатель, который, однако, пустил в ход не более двух или трех раз.

— Но ведь вам необходим компас? — спросил Немо.

Вместо ответа Фиц-Рой взглянул на жену, немного вспыхнувшую и опустившую при этом глаза.

— Да, — ответил он, — однажды Мэри забыла компас, мы вспомнили о нем часа через два пути и едва не погибли.

— Да, это было ужасно! — ввернула от себя Мэри.

— Я помню, что сильнейший норд-ост успел отнести нас на запад в час времени не на один десяток верст. Совершенно неожиданно скользнули мы в область ветров. Кругом не было видно ни зги, и пришлось остановиться. Если бы не особенное счастье и не звезды небесные, которые явились к нам вдруг на помощь, едва ли бы имели мы удовольствие принимать вас, капитан, здесь у себя.

— Но нет худа без добра, — ответила Мэри, — с тех пор ни я, ни муж е компасом не расстаемся.

При этих словах она вынула из-за платья висевший у нее на груди вместо медальона компас; имелся также компас на ременном поясе, которым опоясан был Фиц-Рой.

— Но что за восторг, если бы вы знали, — сказала Мэри, — нестись на буере со скоростью вихря по бесконечной тундре! Нам приходится надевать в этих случаях кожаные маски с очками. И красивы мы тогда, нечего сказать! — добавила она.

— Да, отмеривать по версте в полминуты — это удовольствие большое, — сказал Фиц-Рой. — А уж если хотите роскошную картину, так представьте себе безмолвную, тихую, зимнюю ночь, магнитное сияние, охватывающее полнеба и освещающее бесконечность, потрескивания этого сияния и тихий, равномерный стук электрического двигателя, уносящего вас по светлой, но мертвой бесконечности!

— Вот бы вы к нам зимою приехали, капитан! — сказала Мэри.

— На «Наутилусе»? — ответил Немо, улыбаясь.

Близилось время, назначенное для отбытия Немо, — ровно полдень. С невероятною быстротою погода, очень хорошая с утра, захмурилась, и свинцовые тучи начали облегать небо. Порывистый ветер крепчал, неслись по воде один другому навстречу шквалики, а неистовые завывания в расщелинах скал предрекали близость урагана. Облака в небе то сбивались в кучи, то рассеивались, образуя какие-то просветы, тотчас же закрывавшиеся. Беспокойство облаков передавалось и миру пернатых, начавших сновать над «Наутилусом» во все стороны с диким, испуганным криком. Вдали раздавались раскаты грома.

— Ведь грозы у вас здесь большая редкость? — спросил капитан Немо.

— Да, не часты, — ответил Фиц-Рой.

Немо ужасно боялся того, чтобы словоохотливый Фиц-Рой не начал болтать с ним по поводу гроз. В три истекших дня ему так надоело пребывание на суше, он так неудержимо стремился снова покачаться в океанских волнах, наступавшая гроза так манила его к себе, что он только и думал о том, как бы ему поскорее отчалить от берега. Он обратился к рупору, висевшему на стене за его спиною, и очень громко спросил в машинное отделение:

— Готовы ли к отплытию? А? Что? Готовы?

Ответ последовал утвердительный.

Хотя стоянка «Наутилуса» была совершенно безопасна и, казалось, никакая волна океанская не проникнет в этот спокойный заливчик, тем не менее «Наутилус» начал слегка постукивать своими металлическими боками о береговую скалу.

— Неужели вы тронетесь теперь, — спросила Мэри, — когда еще вчера вечером состоялось предсказание бури?

— Это ему нипочем, дорогая Мэри, он немедленно нырнет ниже пояса волнения.

— Нырну, конечно, нырну! — нервно ответил Немо. Он уже воображал себя на волнах.

Приближавшиеся раскаты грома учащались.

— Ну, если вас не удержать, так прощайте, капитан, — проговорил Фиц-Рой, вставая из-за стола; ему вслед поднялась и Мэри.

Хотя прощание последовало очень радушное, но Немо, видимо, не принадлежал более себе и ему стоило много усилий сдержать себя и быть вежливым.

— Да и по правде, действительно, вам надо торопиться, — говорил Фиц-Рой, выбираясь на воздух из широко раскрытого люка; за ним направилась Мэри, которой помог сойти на берег соскочивший на него Брут.

Последовали рукопожатия. Наконец, освободясь от гостей, Немо почувствовал себя в своей стихии и обратился к кнопкам. «Наутилус» тронулся.

— Прощайте, прощайте! — раздавалось с берега.

Но Немо не замечал более ничего. По мере быстрого усиления бури вырастал и он, и что значили ему эти мелкие людские возгласы, исчезавшие в чудовищных возгласах бури, что значило ему махание платками, когда, уйдя весь во внимание и хозяйничая с кнопками, он следил за движениями своего «Наутилуса».

Буря разыгралась страшная, и молнии заструились по совсем стемневшему небу змеями. Даже в мирном заливчике начали появляться на волнах зайчики, и Немо, спрятавшись в люк и обеспечив «Наутилус» герметическим закупориванием, застопорил машину и тронул клапан для погружения в воду.

Тихо, еле заметно для глаз, погрузилось чудесное судно, и сколько бы ни трудились Фиц-Рой и его жена увидеть его, это было бы невозможно. Океанская глубина сказывалась подле самого берега, и Немо ознакомился с предстоявшим ему путем еще вчера, сделав несколько промеров.

Находя дальнейшее опускание «Наутилуса» излишним, потому что судно находилось в неволнующейся глубине, Немо, осветившись электричеством, стал тихонько двигаться в обратном направлении к тому, которое было у него записано до прибытия в бухту со слов Фиц-Роя и по которому он прибыл.

Тишина в каюте Немо наступила полная, так как гудевшая над водою неисчисленными голосами буря в эту область вечной тишины не доносилась, и о ее присутствии свидетельствовал только необычайно быстро упавший барометр.

Нервы капитана Немо вполне успокоились.

Верный своей всегдашней привычке, он только в пути намечал себе ближайшую цель дальнейшего следования. На этот раз капитан, почти не колеблясь, решил плыть прямо на Одессу с тем, чтобы познакомиться с Россией с другой стороны.

Есть полное основание полагать, что капитан благополучно обогнет всю Европу, пройдет по Средиземному и Черному морям, нисколько не заботясь о предъявлении своего вида в Дарданеллах, и прибудет вполне благополучно к Одессе. Есть также полное основание быть уверенным в том, что Немо сообщит людям о том, что он знает Россию и что бывал в ней.

Конечно, Немо будет совершенно прав.