По возвращении я застал Люси горюющей над пустой вызывной картой.

— Спросил? — с ходу задала мне вопрос начальница.

— Что? — оторопел я.

— Фамилию, имя, отчество.

— А что, у русалок бывают фамилии? Я полагал, ничего такого у них нет.

— У русалок много чего бывает. Например, рыбьи хвосты вместо ног. Оч-чень скользкие. Все вы, мужики, одинаковые. Увидел смазливую мордашку да вертлявую попку, весь разум и отшибло. Как вот теперь графу заполнять?

— Люсечка, не беспокойся, мое солнышко. Ты у меня все равно самая лучшая. Честное слово! А карточку так и так отписать нельзя. Ну ты сама подумай: «Русалку в состоянии гиповолемии полили водой. Состояние улучшилось». Нас к нашим же коллегам на консультацию не отправят?

— Не отправят. Те еще хуже. Сеппо, покойник, царство ему небесное, писал: «Больная проживает с сыном и с двумя кошками. Одна из кошек белая». Джонса без врача к алкоголику отправили. Сдает карточку, которая начинается: «На момент прибытия „Скорой“ тело стоит качаясь и выражается нецензурно». А у Ольгерта Полли вообще шедевр творчества: «После проведенной терапии. Двоеточие. Дыхание отсутствует. Пульс не определяется. АД ноль на ноль. Констатирована биологическая смерть». Знать, неслабо полечил!

На звуки музыки сходился народ из окрестностей. Жители Рилса, лежащего ниже по течению, даже толком испугаться не успели, настолько быстро все завершилось. Подходили, перебравшись через реку на уцелевших лодках, и погорельцы, оставшиеся в живых. Сверху нам хорошо было видно, как выносили на берег чаны с брагой, жарили на угольях рыбу, тащили огромные корзины фруктов. Молодежь собиралась поближе к музыкантам, там кружились в быстром танце пары.

— Немногого же стоит их благодарность, — желчно заметила Люси, — даже к столу не пригласят.

— Ты еще не отвыкла от этих глупостей — ждать чего-то от нашего населения? «Спасибо» сказали — и будь довольна.

— На хлеб мне мазать то «спасибо»? — мрачно процедила начальница. — Так в нем калорий ноль.

Вверх по склону в нашу сторону двинулась небольшая группа.

— Зря вы, пани Рат, на население грешили, — обратил на них внимание Войцех, — вот, похоже, и приглашающие.

— Пока еще не пригласили, — пессимистично буркнула мышь.

Пессимизм оказался оправданным. К нам прислали пострадавших из сгоревшего поселка.

— А я что говорила?

— Ну… Хочется все-таки думать о людях хорошо.

— Когда б мы с Шурой от своей клиентуры хорошего ожидали, наши гробы давным-давно в болоте бы гнили.

— У вас — специфика…

— У нас у всех специфика. «Скорая помощь» называется. Чем лучше для них постараешься, тем вернее на тебя жалобу напишут.

Бетти и Саре достался высокий худой старик с буквально измолотыми в крошку ребрами справа. Насколько мы поняли, он, споткнувшись, упал, а обезумевшая от страха толпа пробежала прямо по его телу. То, что он дошел до нас на своих ногах, было просто удивительно.

Войцех увез женщину, свалившуюся с мостков, — у нее наличествовал сложный перелом плеча.

Рядом с нами остался паренек, на вид лет четырнадцати. Он бережно поддерживал левую руку на весу правой. Больное место было туго замотано грязной тряпкой.

— Показывай.

Под тряпкой обнаружилось почти здоровое с виду предплечье, на котором просматривалось лишь одно маленькое черное пятнышко. Мы вгляделись. Крошечная с виду ранка с обугленными краями уходила в глубь тканей, словно в руку ткнули раскаленной спицей. Маскирующая повреждение краснота отека еще не успела нарасти вокруг. Одна-единственная капелька той пылающей мерзости, которой полили реку наши соплеменники!

Я попытался измерить глубину раны чистой иглой от шприца. Игла провалилась до канюли, не найдя дна. Меня передернуло. Щеки залила краска стыда за свою принадлежность к обществу, где не только производят подобные вещи, но и экспортируют, чтобы заливать ими волшебные миры, превращая их в безрадостные подобия собственного.

Морфий под кожу. Стерильный бинт. Перевязь, чтобы подвесить руку.

— Зенит, нам номер наряда и маршрут до Озерной больницы. Замену в Фишеч, если нужно. Здесь ни одной бригады не осталось.

— Поняли вас, девятнадцать. Записываем…

Двигатель вездехода покашлял пару минут, громко чихнул и заглох. Стрелка уровня топлива прочно обосновалась на нуле.

— Послал господь пилота! Сколько в поселке стояли, не удосужился у соседей канистру бензина спросить! Что, толкать теперь до самой больницы?

Патрик бестолково переминался с ноги на ногу, разводя руками. Оправдываться было бессмысленно.

— Звони, Шура. Вот позор на наши головы! — Люси злобно сплюнула и отправилась проведать пациента. Морфий сработал, боль отступила, паренек измученно забылся прямо на жесткой лавке салона. Сожженную руку он, выпростав из подвески, откинул далеко в сторону, оберегая во сне.

— Прозевавшие Бензин один-девять, к вам сейчас подойдет четвертая кардиологическая, отольет немного.

— Спасибо, Зенит.

Патрик заметно обрадовался. Благо, что подмога поблизости нашлась. Могли бы припухать долго.

— Господь к убогим милостив, — пояснила начальница, в упор глядя на нашего бездарного водилу.

За кустами показалась высокая крыша реанимобиля. Вскоре он притерся бортом к борту нашего обшарпанного транспорта. Патрик отправился за ведром и шлангом, а я, посадив мышку на плечо, вылез поприветствовать коллег. Дверцы машины распахнулись. Сердце мое ёкнуло. Интересно, побьют меня или удастся свалить вину за такую трапезу на начальницу?

Медики обрадованно замахали руками. Похоже, морда лица останется цела. Я осмелился подойти, поздоровался.

В ответ парни рассыпались в благодарностях. Они горячо клялись, что вкуснее не едали если не в целой жизни, то уж, во всяком случае, в этом мире. А дешевизна обеда привела их в такое изумление, что до сих пор деньги пересчитывают, не в силах поверить, что отдали так мало.

— Как вам хозяйка понравилась? — сделала наивную мордочку Люси.

Врач бригады отгрыз кусок от вдохновляюще пахнущего огромного бутерброда, прожевав, ответил:

— Веселая дама. Хотела, чтоб мы ей какого-то мороженого дохляка отреанимировали.

— А вы что?

— Мы велели ей разморозить его предварительно. Постепенно, аккуратно, прибавляя в день по четверть градуса тепла. А мы будем либо сами заезжать процесс контролировать, либо кого из коллег присылать. Пока что педиатров отправили дополнительно проконсультировать. В леднике у ней градусов двадцать ниже нуля, покуда оттает, разработаем дальнейшую тактику. Не лишаться же такого заведения из-за того, что ейного свекра сам Христос не воскресит! — И доктор снова откусил изрядную долю своего интересного харча.

— Нормально восприняла?

— Ха. Видишь, гонорар пережевываем. Угощайтесь! — И коллега отвалил нам солидный ломоть аппетитнейшего окорока, кинув его на пышную белую краюху Надо быть, того самого, который сулили нам.

Начальница долго искала хвоинкой в зубах остатки мяса, глядя вослед удаляющемуся реанимобилю. Наконец вымолвила восхищенно:

— Вот это есть то, что я назову настоящим, подлинным профессионализмом. Что скажешь?

— Век живи — век учись.

Дорога уперлась в длинный каменный причал, уходящий в огромное озеро. Другого берега различить я не мог. Поверхность воды, покрытая мелкой рябью, казалась совершенно пустой.

— Приехали! — скомандовала начальница.

— А где ж больница?

— Сейчас покажу.

Я подобрал съехавшую вниз папку с бланками, раскрыл, выискивая чистый сопроводительный лист. Люси наклонилась, пристально глядя куда-то мимо рычагов включения переднего моста и понижающей передачи. Смотрела долго, внимательно. Наконец подняла глаза:

— Патрик!

— Слушаю вас, госпожа доктор.

— Скажи, пожалуйста, что в вашей армии сделали бы с человеком, своими действиями подрывающим боеготовность подразделения и срамящим свое непосредственное начальство?

— Я полагаю, во время ведения боевых действий такого солдата расстреляют, мэм.

— Шура, у нас автомат заряжен?

Водитель изменился в лице. Он перевел взор туда, куда указывала мышка. Краник переключения топлива смотрел влево.

— Ты что, чудо стриженое, первый раз слышишь о существовании резервного бака? Все, что тебе нужно было сделать — повернуть кран в другую сторону. Там еще пять галлонов бензина! Даже я об этом знаю.

По виду Патрика было ясно, что он и не подозревал ни о чем подобном.

— Черт бы побрал твою католическую душу!

— Грех вам так говорить, мэм.

— Грех не знать, где у машины руль.

— Я знаю, мэм.

— Зато я не знаю, где у тебя голова, — склочно объявила мышка, — так и быть, в этот раз я тебя помилую. Расстрел заменяется покупкой пары пива за твой счет. Но не думай, что следующая оплошность обойдется тебе столь же дешево! Иди, сын мой, и не греши впредь.

— А больница-то где? — вернул я начальницу к текущим делам.

— Да вон же она, — указала Рат куда-то вдаль. Мне с трудом удалось на горизонте высмотреть какое-то темное пятнышко.

— Я уже слышал пожелание перевести «Скорую помощь» на гусеничный ход. Но не превращать же ее в амфибию!

— Почему нет? В паводок полезно. Но этого, к счастью, не требуется. Радиостанция больницы настроена на частоту наших машин. Вызывай «Дельфина», и нам пришлют транспорт. А на экстренный случай там, внизу, под причалом, всегда есть несколько моторных лодок.

Менее чем через четверть часа к пирсу привалился большой белый катер. Расторопная команда помогла нам перенести паренька в просторную каюту — скорее палату, оборудованную всем необходимым для транспортировки больных. В случае необходимости, здесь можно было даже произвести несложную операцию.

Патрик остался на берегу стеречь вездеход и добывать пиво для смытия своего позора, а мы отправились сопровождать пациента. Убедившись в том, что он удобно устроен в каюте под присмотром здешнего санитара, мы вышли подышать на палубу. То есть вышел, конечно, я — напарница привычно восседала в левом нагрудном кармане.

Свежий ветерок трепал мне волосы. Пахло речной водой, нагретой жестью палубы и чем-то специфически корабельным. Облокотившись о заграждение, я наблюдал за тем, как пятнышко росло, превращаясь… в остров? О, нет!

Больниц я на своем веку перевидал всяких. Огромные, из стекла и стали, современные корпуса ведущих клиник; типовые панельные и кирпичные здания городских и районных больниц; особняки прошлых веков, чьи стены хранят память о вошедших в историю знаменитостях; бревенчатые домики сельских стационаров чистые и ухоженные либо полуразвалившиеся и доживающие последние дни; брезентовые палатки полевых госпиталей. Побывал раз даже в лечебнице, оборудованной в двух квартирах первого этажа обычного городского дома. Но больница Озерного края являла собой нечто удивительное.

Представьте себе корпус старого корабля, или, скорее, баржи, прочно растянутый на четырех массивных якорных цепях. На палубе настелены неохватные бревна огромной длины, далеко свешивающиеся за борта судна.

А на этих бревнах, как на помосте, выстроен в хаотичном беспорядке целый город цепляющихся друг за друга, громоздящихся одно на другом безо всякой системы строений самых разных форм и размеров. Материалы, использованные для строительства, изумляли многообразием — от досок и фанеры, кирпича и бетона до рифленого алюминия, листовой жести и пластика.

Общая картина более всего напоминала попытку трехлетнего ребенка соорудить домик из разнокалиберных и разноцветных кубиков, результатом чего стала неустойчивая и безобразная, ни на что не похожая куча. Надо полагать, новые помещения пристраивались на протяжении многих лет в соответствии с текущими потребностями безо всякой оглядки на эстетические свойства. Было очень странно, что баржа до сих пор не затонула или не перевернулась под тяжестью сооруженной на ней конструкции.

— Там, под днищем, пришлось намыть искусственную мель, — пояснила мне мышка.

— Для чего ж такие старания? Не проще ли было перенести клинику в другое место? Тем более, как я слышал, это предлагали сделать неоднократно.

— Не проще. У них есть свой огромный резон. Приедем — покажу.

Буруны под носом катера начали спадать, и посудина приткнулась бортом к дощатым мосткам, нависающим над водой. Высота их была рассчитана так, чтобы палуба судна оказалась вровень с настилом. Команда закрепила канаты на массивных чугунных катушках и поволокла носилки в жестяную галерею приемного покоя, протянувшуюся по всей длине носовой части больницы.

Передача больного дежурному хирургу не заняла много времени. Тот лишь устало поежился, потер лицо и молча принялся заполнять историю болезни. Которого по счету искалеченного бомбежкой привезли мы ему сегодня?

— А теперь пойдем полюбуемся на главную местную достопримечательность, пригласила меня Люси.

По узеньким досточкам, огороженным хлипкими веревочными леерами, мы обогнули плавучее строение, перебравшись на корму. Здесь имелось нечто вроде небольшой палубы, крытой выгоревшим брезентовым тентом. От палубы вниз вели широкие сходни прямо к… чуть не сказал — к воде, но это было не так.

Значительную площадь водоема, не меньше теннисного корта, занимала неслыханная в этом мире диковина — толстая искрящаяся льдина, не тающая каким-то чудесным образом. Границы ледяного поля обозначали яркие оранжевые вешки. На холодной ноздреватой поверхности я различил ровные ряды идеально круглых прорубей, в которых тяжко плескалась темная поверхность озера.

Сосчитав лунки, числом девяносто шесть (шесть рядов по шестнадцать), я углядел рядом с каждой вмороженный в лед белый конус с номером, имеющий на своей вершине кольцо. К кольцам были привязаны длинные веревки, на конце веревок — ведра. Одна, самая дальняя от нас, прорубь не имела ни ведра, ни номера на конусе.

Мимо нас взад-вперед сновали люди в белых и голубых халатах или зеленой хирургической форме с различными емкостями в руках; бережно наполняли свою посуду из дыр во льду, не погружая ее туда, но аккуратно зачерпывая воду ведром и затем переливая. По тому, с каким напряжением они волокли тару обратно, казалось, что набранная ими жидкость значительно тяжелее обычной озерной Н2О. В этом занятии угадывалось существование какого-то порядка: медики не хватали первое попавшееся ведро, но уверенно проходили к определенной лунке и, если она оказывалась занята, ждали.