Что ж, пора хлеб отрабатывать. Динамики рявкнули мою фамилию со столь знакомым дополнением: «На выезд!» Подхватил я с окошечка диспетчерской бумажку с адресом, фамилией и поводом к вызову, и колыхнулось в душе нечто, казалось бы, уже прочно потерянное — ожидание чего-то нового, неизведанного.

Первый вызов! Как забыть его! Пришел я когда-то давным-давно на «Скорую» совсем юным еще, зеленым мальчишкой, вчерашним санитаром в психушке. Инструктировала меня перед выездом моя первая начальница — огромных размеров разбитная казачка:

— Ты, Саня, не дрейфь. Если видишь, что с психом не справляешься, сбивай его с ног. Я сверху задом сяду, он никуда и не денется.

Помню и первого больного — длинного, тощего словно жердь шизофреника Диму, разговаривавшего на никому, кроме него, не ведомом птичьем языке и плевавшегося, аки стадо верблюдов.

Много воды утекло с тех пор. Я заматерел и отрастил бороду. Не выезжает уж сколько лет на линию та моя начальница, обосновавшись в диспетчерской. Теперь у нее есть прекрасная возможность отомстить за все обиды, скопившиеся за годы линейных тягот и лишений. Помер Дима, подавившись сухой хлебной коркой пару годков назад. А я вот здесь. И сейчас мой первый вызов на этой диковинной станции. И вновь я волнуюсь, почти как в тот канувший в Лету день. Что ждет меня сегодня?

Оказалось, еще один сюрприз. Покуда я бестолково озирался вокруг, ожидая прибытия доктора, вдруг нестерпимо защекотало в левом ухе. Помотав головой, я увидел на переднем сиденье своего вездехода ту самую мышку, что уже встречал на пятиминутке и за вечерним чаем. Сегодня она облачилась в ослепительно-белый брючный костюмчик, не иначе как позаимствованный у детской куколки. Мышка вполне по-человечески звонко рассмеялась и объявила:

— Я тебя знаю. Ты Шура, новый фельдшер. А я — Люси, при больных «доктор Рат» или «госпожа доктор», а так — можно и на «ты».

«Рат» — это и значит «крыса», — мрачно подумалось мне. Мог бы и догадаться. Мышь-психиатр — это даже для здешних чудес крутовато. Ну и компания! Получеловек-полурастение, врач-грызун и слепой котенок (я) в стажерах!

— Не бойся, напарник, — молвила мышедоктор Рат, — чую, тебя мысли мрачные терзают на предмет, каково тебе мной работаться будет? Можешь не верить, только пока что не просто никто не жаловался, а, наоборот, все фельдшера сами ко мне на бригаду просятся. Поладим как-нибудь. Дальше вызова не пошлют. Кстати, где он, вызов?

Я передал ей бумажку.

— Ага. «Неправильное поведение». А в чем неправильность?

— Ой, не спросил. Сбегать?

— Не стоит. Диспетчер небось и сама не спросила. Поехали исправлять. Нилыч, заводи!

— Далеко? — поинтересовался наш пилот.

— Деревня Третьи Выселки, это Озера, квадрат Д-2.

— Люська, не морочь мне голову. Я сам знаю, какой это квадрат. Скажи лучше, как туда ехать.

— Диспетчеры пишут рекомендуемый маршрут. От нас в квадрат (ничего для меня не значащие цифры), потом (еще что-то), и через реку Левую выезжаем к Выселкам почти напрямую.

— Это твое «напрямую» за семь десятков верст. Что ж, кроме нас, никого не нашли?

— Кто-нибудь, может, и есть, да на наш вызов не поедут. Это нас можно на все подряд гонять.

«Все как дома, — подумалось мне, — набери на работу хоть волков с мышами, хоть крокодилов с удавами, порядки везде одинаковые».

— Это ты про линейных? Они-то, ясно, не поедут. Ты мне другое скажи, Люська. Какой у тебя цифир на бригадном жетоне написан?

— Знаешь сам, ПБ-19.

— То есть девятнадцатая психбригада. Погиб у нас на моей памяти только этот, зеленокожий… как его… Степка, что ли?

— Сеппо.

— Ну да, я и говорю, Степа. Это который сожженные поля с пустыней перепутал. А водитель у него молодой был, дороги не знал. Вот и занесло их прямо под обстрел. Засадили в борт из гранатомета, так от них и запчастей-то не осталось.

Тем временем машина выехала за ворота гаража, развернулась на заваленном ржавыми автомобильными агрегатами пустыре и, набирая скорость, покатила по проложенной через болота гати. Я устроился на переднем сиденье, а Люси восседала на приборной доске, зацепившись хвостом за рукоятки настройки радиоприемника.

— Так я о чем толкую, — продолжал Нилыч, — твоя бригада девятнадцатая, минус Степа, а еще семнадцать-то где? Что-то я давным-давно на базе никого из психиатров не встречал. Они что же, всем скопом на Потерянную подстанцию работать нанялись?

— Тес! — злобно зашипела на него Люси. — Замолчи! Думай, что говоришь. Работают где-то. Двадцать одна с половиной тысяча квадратных миль — не шутка! Можно за всю жизнь ни разу не встретиться.

Я не совсем понял, почему озлобилась доктор при упоминании какой-то потерянной подстанции, но спросить решил после. Сейчас имелись более насущные проблемы.

— А что, ездить на вызов за семьдесят миль у вас в порядке вещей?

— Бывает и подалее, — отозвался водитель, — здесь по окружности двести сорок верст. Это если прямо ехать. Только не получится — у нас не вертолет, напрямки-то летать. Так и будем кататься, покуда рядом с базой не окажемся или у тебя ящик не опустеет. Другой раз и месяц блукаем, бывает.

— А есть-пить что?

— Что наживешь, то и есть-пить будешь. Кто ж тебя родной, кормить станет? Как потопаешь, так и полопаешь.

Я примолк, обдумывая мрачные перспективы своем будущности.

Нет, не выдержать было бедной голове такого количества непонятного! Покуда я мотал ею, переваривая услышанное, Люси шустренько пробежалась вверх по рукаву халата, цепляясь крошечными коготками (на них у этой фантастической мыши темнел аккуратно нанесенный маникюр!), недолго посидела у меня на плече, задумчиво глядя на однообразную дорогу, не слишком поспешно глотаемую колесами вездехода, и соскользнула в нагрудный карман моей рубашки, бесцеремонно отстегнув клапан.

Повозившись немного, Люси удобно устроилась, высунув симпатичную головку с беспрестанно шевелящимся блестящим кругленьким носиком. Все-таки она значительно превосходила размерами обычную мышь — емкий карман плотно заполнился, оттягивая ворот на сторону. Тельце Люси приятно согревало грудь, специфического «мышиного» запаха я не ощущал — то ли он был несвойствен моей странной новой начальнице (я все еще не мог заставить себя всерьез воспринимать ее как доктора), то ли она просто была очень чистоплотной.

От нечего делать я вытащил почти опустевшую пачку сигарет из кармана, примерился щелкнуть зажигалкой и тут же почувствовал, как в тело впились острейшие коготки.

— И охота же вам вечно травить себя всякой гадостью! — негодовала мышка. — Что за народ такой! Хочешь травиться — делай это вне машины! Удивляюсь я людским талантам — сколько разной дряни на собственные головы напридумывали. Пушки ваши с пулеметами, водку, наркотики, эту вонючую мерзость! Понимаю, пиво. Вот действительно замечательное изобретение. Кстати, — Люси кокетливо взглянула на меня темными глазками-бусинками, — будем через город проезжать, можете даму пивком угостить.

Это напомнило мне еще об одном серьезном деле.

— А наши деньги тут в ходу?

— Смотря какие.

Я вытащил бумажник и расстегнул его. Люси сноровисто перебрала его содержимое удивительно ловкими лапками. Толстенькую пачку отечественных купюр (недавно выдавали зарплату) она вежливо предложила мне отправить в помойку за полной ненадобностью. А вот пара стодолларовых банкнот оказалась вполне пригодной к употреблению. Воистину доллар — он везде доллар! В общем, как мне стало известно, здесь действовали три общепринятые денежные системы, а также местные оккупационные боны, имеющие хождение только в секторах зоны военных действий.

Мышка замерла, внимательно разглядывая выловленную из бумажника семейную фотографию, сделанную прошлым летом в день рождения моей старшей дочери. Жена, обе дочки и сын, празднично одетые, весело улыбались в объектив, стоя на ярко зеленеющей лужайке перед домом.

— Твои дети? — Люси бережно провела лапкой по снимку. Я невесело кивнул, соображая, что могу больше и не увидеть их.

В глазах мышки вдруг родилось выражение такой страшной тоски, что я не осмелился задать вопрос о ее семье. Нахмурился, упершись тяжелым взглядом в шершавые плиты гати, и Нилыч.