Поздно вечером, когда Гертруда Антоновна уже уложила малышей и поднялась к себе отдохнуть и поесть, к ней пришла Татьяна Николаевна. В руках она держала корзину и большой узел, завязанный в казённую простыню.
— Я ухожу, Гертруда Антоновна, — сказала Татьяна Николаевна и заплакала.
— Куда уходите?
— К подруге, а потом как-нибудь устроюсь. Я пришла проститься, Гертруда Антоновна.
Гертруда Антоновна помнила Татьяну Николаевну ещё совсем девочкой. Помнила и её мать, которая приезжала навещать свою Таню. Дочь она не брала к себе даже на каникулы, потому что сама жила у какой-то княгини в приживалках и ничего у неё, кроме дворянской спеси, не было. Но дочери с малых лет вдалбливала: «Ты девушка благородная, ты получаешь воспитание. Помни, что ты Молчанова!»
Татьяна Молчанова и среди институток была недотрогой. Вот теперь стоит заплаканная, идёт неизвестно куда.
— Кто же вас обидел? — спросила Гертруда Антоновна.
— Зачем вы спрашиваете? — Губы у Татьяны Николаевны задрожали. — Я больше не могу… каждый день это издевательство… Я не могу больше работать с этими выродками, они же…
— Сядьте, — сказала Гертруда Антоновна.
И Татьяна Николаевна села на свою корзинку около двери. Гертруда Антоновна молчала. Она посматривала на узел, на Татьяну Николаевну.
— Вы мне скажете адрес? — спросила Гертруда Антоновна.
— Какой адрес?
— Где вы будете жить.
— Я не знаю. Я сначала к подруге… — Татьяна Николаевна опять стала всхлипывать.
— Сначала сходите к Чапурному, — сказала Гертруда Антоновна.
— Я не понимаю… — У Татьяны Николаевны высохли слёзы. — К кому? Зачем вы мне это говорите! Я думала, что у вас есть сердце. Почему вы так со мной говорите?
— Почему? Потому, что вам нужно работать.
— Опять работать! Гертруда Антоновна, душенька! Может, всё изменится и будет по-прежнему. — Татьяна Николаевна зашептала, прижимая руки к сердцу: — Гертруда Антоновна, всё может перемениться! Я слыхала — их разгонят. Ведь вы тоже верите. Неужели вы добровольно на них работаете? Вас заставили, вам тоже приходится кривить душой. Это очень тяжело, я понимаю вас.
— На кого — на них? — спросила Гертруда Антоновна громко и спокойно.
Татьяна Николаевна замолчала.
— Слушайте. Я хочу вам сказать, чтобы вы что-то поняли. — Гертруда Антоновна выдвинула ногу в старом прюнелевом башмаке. — Вот смотрите сюда. На мне заработанная обувь, на мне заработанное платье. — Гертруда Антоновна поднялась с кресла. — Я ем заработанный суп. — И она застучала ложкой по пустой тарелке. Лицо у неё покрылось пятнами. — Я ничего не прошу даром — так воспитали меня родители. Я работала раньше и теперь тоже. Вот что я хотела вам сказать!
— Тише, чего вы стучите! Успокойтесь! — Татьяна Николаевна прижала к себе свой узел. — Я ухожу и устроюсь сама. Есть дом, где мне помогут. Не все же кланяются большевикам!
— Погодите, — сказала Гертруда Антоновна. — Я вам дам свой чемодан. Переложите вещи, а казённую простыню я сдам в бельевую.
Татьяна Николаевна вспыхнула, но смолчала. Через минуту она хлопнула дверью и ушла совсем.