— Ты смотри — это почки: в них листочки свёрнуты, — говорила Варя Клавке.
Клавка трогала пальцем закрытые почки и поворачивала ветку то так, то этак — на солнышко:
— Пусть греется.
— Они скоро распустятся, только воду менять надо, — объяснила Леночка. — Когда я была маленькая, мы дома вербу ставили. Как пустит корешок, мы её посадим в землю, а на следующий год кустик с меня ростом. Мы тогда жили на реке Иртыше. Это очень далеко. У нас за домом был сад…
— Большой? — спросила Люба Сорокина.
И Леночка сразу замолчала.
За Леночкой Егоровой, так же как и за Любой Сорокиной, никто не приехал. Приехать за Леночкой мог только отец, мать давно умерла. Но отец был на фронте. Могла бы приехать старшая сестра. Но она жила с мужем в Сибири, а оттуда теперь письма не приходят — значит, и приехать нельзя.
Леночка сначала очень боялась. Её пугали: «Большевики! Большевики! Что будет! Ужас!..»
Оказалось, совсем не страшно. Новые девочки, ну и что же? Вот Клавка, например, спорщица ужасная, с мальчишками дерётся, но и с ней можно дружить. И Варя хорошая девочка. Люба Сорокина говорит, что она большевичка. Леночка не понимает, почему нельзя водиться с Варей и почему она большевичка.
«Вот узнает эта твоя Варя, кто твой отец, она тебе покажет!» — говорила Сорокина.
Леночка боялась, что Люба Сорокина расскажет девочкам про её отца. А это была её тайна. Леночка отдавала Любе сахар за вечерним чаем. И Люба обещала молчать.
«Обдуряет она тебя, — говорила Клавка, которая всё замечала и с явной неприязнью относилась к Сорокиной. — Зачем ты ей сахар отдаёшь?»
«Да я просто не хочу», — отвечала Леночка.
«Поверила я тебе — сахару не хочешь!.. Любка, зачем у Егоровой сахар выманиваешь?»
Сорокина молчала, но зато так взглядывала на Леночку, что та совсем терялась. А за чаем Леночка отдавала Любе вместе с сахаром половину своей порции хлеба:
«Возьми, пожалуйста».
Вот и сейчас: Люба Сорокина сказала только одно слово, а Леночка уже не улыбается и перестала рассказывать про сад.
— Хочешь, я отломлю тебе тоже веточку? — говорит она Любе.
— Зачем мне прутья! — отвечает Сорокина.
И Леночке становится тоскливо.
Люба Сорокина поглядывает на неё злыми глазами. Леночка замолчала и отошла к своей кровати.
В это время в спальню влетел Федя Перов.
— Егорова! Тебя Михаил Алексеевич зовёт.
Федя еле переводил дух — видно, бежал сломя голову. Он всегда молниеносно выполнял все задания Чапурного.
— Егорову зовёт? — переспросила Сорокина и опять посмотрела на Леночку.
— Егорову, — повторил Федя.
— Зачем он меня зовёт? — удивилась Леночка.
— А я почём знаю! Велел скорее. — И Федя умчался обратно.
— Бежим вместе! — сказала Варя.
И они с Леночкой побежали к Чапурному.
— Мы пришли, — сказала Варя.
— А ты зачем? — спросил Чапурной. — Мне только Лена нужна, у нас с ней серьёзный разговор. Садись, Лена… А ты марш отсюда! Беги, беги…
Варя не побежала, она пошла по коридору и, дойдя до лестницы, села на ступеньку ждать Лену.
Чапурной выдвинул ящик стола и достал письмо:
— Вот, получил от твоего отца. (Леночка побледнела, и внутри у неё стало холодно.) Очень мелко написано, трудно читать, — сказал Михаил Алексеевич, — но мы сейчас постараемся, прочтём.
Чапурной читал медленно, останавливаясь посреди слова. А Леночка слушала, и слова до неё доходили откуда-то издалека-издалека, как будто за Чапурного читал кто-то другой, за стеной комнаты.
В письме было написано:
Уважаемый Михаил Алексеевич!С уважением. А. Н. Егоров
Узнал Вашу фамилию, имя и отчество через Московский Совет. Обращаюсь к Вам с большой просьбой. В здании, в котором помещается вверенный Вам детский дом, ранее помещался институт благородных девиц. Воспитанницей института была и моя дочь, Елена Александровна. Прошу Вас сообщить мне, что вам известно о её судьбе. Я в данное время нахожусь в штабе Южного фронта, куда и прошу мне писать.
Леночка зарыдала и не могла выговорить ни одного слова.
— Что же ты плачешь? — утешал её Чапурной. — Ведь жив он, жив! Ну, не плачь, жив папанька-то! Он у тебя молодец! Видишь — генерал, а советской власти помогает. Старый человек, а на фронте. За тебя беспокоится… Да не плачь ты, господи!
Чапурной, конечно, знал, что Егорова дочь генерала, ещё с первого дня, как получил списки воспитанниц. Но он не знал, что девочка скрывала, как страшную тайну, бывшее звание своего отца. Но какое это теперь имело значение? «Пусть учатся жить по-новому», — так рассуждал Чапурной.
Леночка долго не могла успокоиться. Наконец она перестала всхлипывать и сидела молча.
— Ну вот, — сказал Чапурной, — мы с тобой завтра ему вместе напишем ответ, запечатаем и отправим. Хорошо?
— Хорошо, — ответила Леночка.
Когда Леночка вышла в коридор, её встретила Варя:
— Ну что? Почему ты плакала?
И Леночка рассказала всё: и как она раньше мучилась, и как хорошо, что папа написал письмо, и как они с Чапурным будут писать ему завтра ответ.
— Я боялась, — говорила Леночка Варе, — я думала, вы не будете со мной водиться.
— Ну и глупая! Как же это — не водиться? Вот с Любкой теперь никто водиться не будет. Злющая она, всё шипит, как баба-яга.
Леночка сидела с Варей на лестнице и слушала. А Варя ей рассказывала про своего папу:
— Мой папа тоже ушёл на фронт — он был хороший. Мы с ним на санках катались, когда я была маленькая. Он нарочно упадёт в снег и кричит: «Поднимай меня! Поднимай меня!» А я его никак не подниму. Мне жарко станет, а он хохочет. В снежки играли. И сказки он мне рассказывал. Когда стал голод, он мне приносил чего-нибудь сладенького и говорил: «Вот, ворона прислала». Хороший был папка!
— А он был не большевик? — спросила Леночка.
— Как же, — ответила Варя, — конечно, большевик. Разве ты не знаешь? И он, и дядя Миша, и Ленин — все большевики…
Так проговорили бы девочки до вечера, да их разыскала неугомонная Клавка.
— Оксана Григорьевна гулять с нами пойдёт! Бегите скорее одеваться! — крикнула Клавка и помчалась дальше созывать ребят на прогулку.