В большое окно светило яркое солнце. Под окном стояло корявое дерево, и на его ветвях из коричневых почек выглядывали молоденькие зелёные листочки.
Васька ел манную кашу. Он был очень слаб и сидел в подушках. Кормила его сестра, Агриппина Петровна.
— Доедай, не оставляй свою силу. С завтрашнего дня будем учиться ходить.
— Я умею ходить! — обиделся Васька. — Ног у меня, что ли, нет!
— Умеешь, умеешь! Вот погляжу, как пойдёшь. — Агриппина Петровна собрала тарелки и вышла из палаты.
Сколько Васька лежал в госпитале, толком он не знал. Рядом с ним лежал на койке красноармеец Бочаров, раненный в руку. Он тоже лежал давно, и всё же, когда он прибыл, Васька был уже в госпитале — так говорили няни и сёстры.
Рука у Бочарова не заживала, рана гноилась, и палатный доктор, перевязывая его, каждый раз говорил:
«Нам бы к питанию кое-чего, и рана бы затянулась. А резать тебя бесполезно. Держи свою руку на солнышке».
И Бочаров теперь с утра выходил в сад.
Васька смотрел в окно, щурился на солнце, завидовал Бочарову и думал: «Хорошо бы сейчас сыграть в чижика!» Он с ребятами всегда весной на фабричном дворе играл в чижика. Васька размечтался: «Вот выздоровлю, настрогаю чижиков…»
Когда в палату вошёл для обхода доктор, Васька спал, сидя в подушках. Будить его не стали. Доктор посмотрел на него и велел открыть форточку, а Ваське полотенцем прикрыть голову, потому что он влажный, — как бы не продуло.
Через несколько дней Васька стал подниматься.
— Ну, есть у тебя ноги? — спрашивала его Агриппина Петровна.
Васька стоял и держался за кровать — шагнуть боялся.
— Ну, говорила я тебе — кашу надо есть!
Агриппина Петровна сначала его водила. Через день Васька бродил, держась за стены. А уже потом сам ходил по палате, по коридору и даже по лестнице.
— Скоро будешь играть в чижика, — говорил, глядя на него, доктор.
Он знал Васькины заветные мысли, знал даже и то, о чём Васька ему не рассказывал. Знал доктор и про то, как в метель спешил красноармейский отряд в село, где творили расправу белобандиты над бедняками и коммунистами. Из этого села и бежал Васька куда глаза глядят. Упал тогда Васька, и замело его снегом. Только, видно, его счастье — не проскакали мимо красные конники: заметили, подобрали.
«А парень-то знакомый», — сказал Чебышкин, к которому Ваську положили на повозку.
Когда Ваську оттёрли и внесли в дедову избу, комиссар Степан Михайлович спросил:
«Ну, бабкин внук! Что же ты в снег зарылся?»
«А я за вами бёг, — ответил Васька. — Они деда-то…»
А дед, кряхтя на печи, заступился за Ваську:
«Тут не только в снег зароешься — в землю живьём ляжешь, если их власть будет. Хорошо, вы поспели: спалили бы они нас».
«Почему же ты за нами бежал? Может быть, мы за сто вёрст были?» — не унимался Степан Михайлович.
Васька не знал, что отвечать. Он был счастлив!
«Глядите, — говорил Васька, — варежка-то только одна. Другую я потерял, когда бежал, что ли?»
«Эх ты, варежка! Поскачем обратно — десять найдём вместо одной. Десять вырастут», — шутил Степан Михайлович.
С тех пор Васька не отставал от комиссара ни на шаг. Только в бою расставались, а пока шёл бой — Васькино сердце, того и гляди, выпрыгнет, разорвётся! Страшно ему за Степана Михайловича. Он впереди всех, каждая пуля в него угодить может. Но на войне часто расстаются люди. Чуть было не расстался и Васька с комиссаром, а случилось это так.