Шли голубые апрельские дни. Ребята с утра в парке. И в этот вечер ребята в парке играли в лапту.

Клавка поймала «свечку» и скорее, чтобы не прозевать, стала салить. Васька перебегал поле. Он бежал изо всех сил.

— Держись, держись, Васька! — кричали ребята.

Но Клавка, она ловкая: раз! — и осалила Ваську. Васька подхватил мяч и ударил Клавке в глаз — не нарочно, нечаянно. Когда салят, надо отворачиваться, а Клавка не отвернулась.

Игра сразу расстроилась. Клавка, прикрыв глаз рукой, отправилась к скамейке, за ней побежала Варя.

— Ну, покажи, покажи! — говорила Варя.

Но Клавка не отнимала от лица руки и молчала.

— Ну как же ты так, Васька… прямо в глаз! — сказала Варя.

— Что же я, целился в него, что ли? Надо подорожник приложить, — сказал Васька.

Подорожников ещё не было.

— Ну, чего ты смотришь? — сказала Варя. — Сейчас вот вздуется, как фонарь. Скорее надо холодное прикладывать… Давай, Васька, твой ремень.

Васька снял ремень, и Клавка приложила к ушибленному месту медную пряжку.

— Больно? — спросил Васька.

— Вот я тебе влеплю в глаз, тогда узнаешь, больно или не больно! — ответила Клавка.

Тут бы Васька тоже ей что-нибудь ответил, и пошло бы… Но в это время к ребятам подошёл Михаил Алексеевич:

— Кто же тебя так изукрасил?

Клавка отняла от глаза пряжку, и все увидели вокруг глаза синее кольцо.

— Васька, — сказала Клавка.

— Ну? А ты говоришь, что он не вояка. Ишь как воюет… Как же это у вас произошло?

— Не произошло, а он меня мячиком салил, — сказала Клавка. — Заживёт!

— Правильно, — сказал Чапурной, — заживёт.

Он сел с ребятами на скамейку и вынул из кармана конверт.

— Ну-с, почитаем, — сказал он и начал вслух читать письмо от Степана Михайловича Васе Жилину.

— «Здравствуй, Вася, и все ребята детского дома!» — читал Михаил Алексеевич.

Васька гордо поглядел на ребят. Ещё бы, письмо-то адресовано ему — Ваське Жилину.

— «Я поправляюсь, хожу с палочкой, но скоро буду ходить сам…» — сообщал Степан Михайлович.

— Ишь ты! Хочет ходить сам, — повторил Васька.

Степан Михайлович в письме поздравил ребят и воспитателей с наступающим праздником.

— На́, Василий, держи письмо и непременно напиши ответ, — сказал Чапурной. — Хороший, видно, человек Степан Михайлович.

Васька взял конверт и спрятал его за пазуху.

— Теперь рассказывай нам про Степана Михайловича. Рассказывай, а мы послушаем.

Васька молчал, у него язык будто отнялся.

— Ты про пожар расскажи, про лошадь! — подсказывали ребята.

— Как ружьё чистили, — шептал Коля Ведерников.

Они уже знали все рассказы наизусть.

Васька молчал.

— Вы что же, квартировали вместе? — спросил Чапурной.

— Вместе, — ответил Васька.

— Кто же у вас кашеваром был?

— Чебышкин, — ответил Васька.

— Это кто ж такой?

— Капте… капте… каптенармус, — наконец выговорил Васька.

И все засмеялись.

Ваське очень хотелось рассказать про их походы со Степаном Михайловичем, только Чапурной сам был на войне, сам всё, наверно, знает.

Но слово за слово — разговор всё-таки завязался. Васька рассказал о том, как он боялся, когда Степан Михайлович уходил в бон, и как радовался, когда он возвращался.

— Он и песни пел, — сказал Васька.

— Какие же? — спросил Михаил Алексеевич.

— Он одну пел: «Смело, товарищи, в ногу…»

— Это, брат, всем песням песня! — И Чапурной запел, а ребята стали ему подпевать:

Уже стемнело, в воздухе жужжали и стукались тяжёлые майские жуки. А Чапурной с ребятами всё ещё сидел под душистым тополем. Вечер выдался тёплый. В такой вечер хорошо поются песни: только допоют одну, как запевается другая.